Внутреннее и внешнее

V

Она разбудила меня в шесть, действительно.

– Я сварила кофе.

– О, спасибо.

Пока время позволяло, мы разговаривали за столиком на кухне. Я ощущал неловкость, но старался не выдать её:

– Как тебя зовут?

– Аннет.

– Красивое имя…

Но не только имя её было красиво, а вся она, и мне сильно хотелось сказать ей об этом, но, право, вышло бы глупо. Невысокая девушка глубоко всматривалась в мои глаза, её слова и движения были переполнены силой молодости и в то же время твёрдостью и строгостью; она не боялась себя и требовала от меня уважения, что мне безумно нравилось в ней.

– Куда тебе нужно будет идти? – спросила Аннет.

– Точно. Сначала в редакцию, а затем… – я нашёл карточку с адресом, – Южный Берег, 12. Это неподалёку?

– Совсем близко, я покажу тебе, как дойти туда. Хочешь, пойдём на берег?

Я ещё не успел осмотреть все комнаты моего нового стильного дома, как она взяла меня за руку, – от её прикосновения я чуть ли не поплыл – и мы вышли через заднюю дверь. Она рассказала, что здесь каждое утро происходят захватывающие дыхание восходы солнца. Мы стояли на террасе и смотрели на океан, допивая кофе. Мы чувствовали холод утреннего ветра, колыхавшего прибрежные деревья и волны. Огромная ширь неба простиралась от ледяной лазури до ванильной воды, от поверхности которой тёплые лучи солнца отражались и горячо падали на моё каменное сердце. Я любил моменты, когда что-то могло разбудить чувство в моём сердце. Природа как союзник чувства, воюющего с разумом внутри, нравилась мне. Я не знал, о чём задумалась Аннет, но и её лицо было серьёзным, и она наслаждалась тишиной.

Я старался никогда не терять контроль над эмоциями, которые могли сбросить меня с пути жизни. Но тогда я ощутил что-то толкающее: мне необходимо было уходить на встречу, но какое-то чувство удерживало меня. Я спрашивал себя, не любовь ли это, так ярко воспеваемая в искусстве. Прошли первые взгляды, первые слова, первый восход солнца… Я сомневался и думал, что это могла быть влюблённость. Нет, нужно было закрыть сердце, не смотреть на неё, контролировать себя. Мне лучше было идти, но что-то происходило, и я был неподвижен; мы ничего не ждали, стоя вместе в тишине.

Её телефон зазвонил.

– Тоби, такси ждёт тебя. Увидимся позже.

Время было упущено, и без каких-либо записей и вступлений я отправился к главному редактору. Солнце поднималось выше, город потихоньку просыпался, люди в разгоне рабочего четверга заполняли улицы. Любой мог увидеть вертевшихся вокруг здания About The Sound журналистов из парка, где я спал прошлым вечером. Я поднялся наверх и увидел самый обыкновенный будний день, в котором люди крутились, добиваясь результата, в котором сильно нуждались. Они бегали туда, обратно; вверх, вниз по этажам; разговаривали друг с другом, находя общий язык или непримиримо ругаясь; передавали документы, смотрели на экраны своих ноутбуков. Словом, работа кипела, и в ней состояла реальная жизнь, в стремительный бег которой я тогда вовлекался. Дэйв Роф в круглых чёрных солнцезащитных очках с золотой оправой уже дожидался моего появления:

– Добрый день! Что ж, сделаем быстро: покажи вступление и отправляйся к Ниангу.

– Мне оно не нужно… Дэйв, можешь довериться мне? Я поговорю с Ниангом без шаблонов, по душам, и уже потом сделаю всё, как надо. Так будет лучше, я знаю себя! Позволь мне погрузиться в работу целиком.

В то утро Роф несколько преобразился: передо мной был активный, деловой лидер, неспособный устоять на месте.

– Без проблем! Послушай, делай, как знаешь, но соответствуй уровню. Надеюсь, у тебя всё получится. Мы все должны беспокоиться о музыке, не забывай об этом, – быстро проговаривал Дэйв, пока я улавливал его слова на фоне шелеста бумаг, телефонных звонков, горячих разговоров за дверью. – Отправляйся к нему и заставь его быть честным, но сам будь аккуратен. Он рыбка, ты рыбак, а твои вопросы – твои сети. В итоге я хочу видеть у себя на столе шикарно приготовленное блюдо. Это главное. Опять же, не волнуйся; делай то, что считаешь нужным, – на его столе зазвенел телефон, кто-то постучался; Роф помахал рукой, нахмурив брови, поднял трубку и, произнеся: «Позже!», положил её обратно, заканчивая свою речь, – я просто хочу убедиться, что ты, действительно, готов к работе.

– Я как никогда готов.

– Превосходно! Слушай и говори; никто не сделает этого лучше, чем ты, запомни мои слова. Итак, поехали! Обещаю, тебе понравится; вперёд!

Я покидал офис, когда из-за закрывавшейся двери он крикнул: «И помни, всё в твоих руках!» Я хотел спросить, зачем он поучает меня, но уже был половиной сознания на Южном Берегу, а также хотел спросить, зачем ему очки от солнца в помещении, но, думаю, он либо с глупой улыбкой ответил бы что-нибудь невнятное, либо уволил бы меня за странные вопросы.

И снова нужно было возвращаться на Южный Берег. Головная боль напомнила о себе. Я поймал такси.

Условия жизни и работы в таком месте были великолепными настолько, что я чувствовал какой-то нежданный конец всего. В чём была проблема? Всё шло хорошо, но мне казалось, что раздражение вот-вот нагрянет, что что-нибудь неприятное произойдёт; я не боялся потерять то, что приобрёл за последние дни, но не могли ведь неприятности позабыть о моём существовании? Но я старался отбрасывать подальше подобные мысли.

Когда я общался с людьми, моя широкая душа открывалась неправильно, как я полагал. Красивые мысли не умели выговариваться мною так, как того желал бы я сам, отчего я не смог влиться в общительный мир. Такое положение послужило ещё одной причиной, почему я решил стать писателем и излагать мысли на бумаге. Однако в молодости из-под моего пера выходило что-то, что не нравилось мне. День за днём я всё меньше понимал, что я хочу сказать, сообщить; я всё меньше узнавал самого себя.

Однажды появился человек, который вскоре после рождения влюбился в музыку. Сначала он ради веселья изредка слушал глупую, как он потом выражался, несложную культуру, но то были первые шаги, оставшиеся почти незамеченными, а затем подрос, изменился, перестал общаться с друзьями и вообще со всеми людьми, и в один великий момент уловил красоту звука, с чем связано одно важное для него событие: в нём загорелось пламя; и у каждого влюблённого в музыку есть такой переломный момент, когда открывается её внутренний мир; у каждого оно особенное и ценное. Он, молодой слушатель, не знал, как менять направление жизни и стоит ли следовать убеждениям. Но в одном он был уверен точно: его любовь к разной настоящей музыке не имела границ, без неё пламя, горящее внутри него, сожгло бы его дотла. Он не умел, да и не хотел играть на инструментах, но любил вечерами, ночами лежать на кровати в наушниках, когда кровь его шевелилась быстрее, но без ускорения; его сердце билось сильнее, но без двигающих импульсов. Он был чутким на звуки, обожал в особенности самые тонкие из них и вскоре заметил, насколько широк его кругозор в области звучания инструмента. Он знал имена, страны, жанры, стили и времена. Бывало, придёт он домой после утомительных занятий, включит громкость динамиков на полную, и польётся жизнь, миры чувств, ощущений. Тогда он возьмёт воображаемую гитару, начнёт подпевать своим гениям и улетит далеко. Незнакомый прохожий мог обратить внимание на его чуть приоткрытое окно, из-за которого доносился приглушённый звук, словно далеко проходило большое выступление. То были моменты истинного чувства, особенно в первые дни знакомства с композициями, потому что потом эмоции начали пропадать год за годом, пока юноша черствел к окружающему. На шестнадцатый год жизни хорошие музыкальные станции реже стали появляться на холодных железных путях взросления, исчезали с горизонта и старые. Оставались память, впечатления, любовь, но его разум крепчал, а сердце слабело, и душа требовала нового и непременно содержащего значение, смысл. Он писал песни, статьи, переводил книги. Вскоре он написал свои первые рассказы и опубликовал их. К его сожалению (и слепой ярости), комплементов не было, однако их отсутствие и справедливая критика заинтересовавшихся лиц впоследствии возбудили в нём страсть и желание бороться.

И Тоби боролся, но его мнение, которое он всегда твёрдо отстаивал, постоянно менялось, и он лишь пытался сохранить в себе свои лучшие качества, присущие его характеру, с которым молодой начинающий писатель шёл рядом и вместе с которым познакомился с пером и бумагой.

И теперь я отправился к Южному Берегу.

VI

Линия богатых домов раскинулась по берегу Атлантического океана, и чем дальше она отдалялась от моего нового дома, тем больше и краше были строения с террасами и участки с садами. Они располагались чуть дальше от берега, где находился песчаный пляж. Южный Берег был прекрасным полуостровом, и я жил в самом его начале, откуда был виден мост, а за ним – город, которого он соединял с нашими территориями.

Я захлопнул дверь автомобиля, прошёл в дом, побродил по комнатам, убеждаясь, что в нём никого не было. Красота обстановки окончательно убедила меня в том, что About The Sound Company – престижная компания, способная предоставить такую роскошную резиденцию своему далеко не самому важному работнику, и в этом я серьёзно ошибся.

И раньше моя жизнь была роскошной: дом, семья, учёба; тогда я не осознавал это, но впоследствии не мог не признать, что имел твёрдую опору под ногами. Мне казалось, что жилось плохо, жизнь как контакты, как связь с другими людьми была тяжела для меня. Поэтому я ждал изменений, новых идей, реализаций и релизов, когда мне было семнадцать лет и когда смутная цель моего существования пряталась глубоко внутри меня.

Я был одинок, и так же одинок был Фред Нианг, я знал точно. Он жил высоко на холмах над берегом, однако с пляжа не виднелся его одинокий дом. Когда человек один, он думает, просто думает, что очень страшно. Он не может убежать от себя: он говорит только правду человеку, смотрящему на него в зеркале; и это может привести к ужасному, к поступкам, к которым приводит мысль, заключение, теория. Я ненавидел зеркала, как и правду, которой калечил самого себя; мне было невыносимо смотреть в чужие глаза, а в свои глаза я смотреть вообще не мог. Но, несмотря на ненависть к правде нашей жизни, я уважал её и ещё больше ненавидел ложь. Как бы ни была тяжела правда, я не боялся и искал её. Она помогала делать правильный выбор и совершать честные поступки, на которые я, «критическая атака», находил в себе силы.

«Эй, дружище, вот снова я. Посмотри, ты плывёшь по течению в узком русле, поддаёшься ему, как слабый, оторвавшийся от ветки листок. Что-то происходит: правильное, неправильное, но это не важно, и ты опускаешь руки. Неужели ты снова боишься? Неужели ты снова сдашься? Действуй, иначе твоё сердце вновь опустеет, и ты вновь почувствуешь боль!» – громыхал мой внутренний голос, и тогда меня невозможно было остановить: я готов был снести всё мрачное и злое на своём пути.

Но это будет происходить после, после, после! А тогда, в совсем ещё ранней молодости, я боялся, когда не знал ничего, в том числе, как избавиться от безумного страха внутри; тогда этот же голос твердил мне другое: «Ты всё время спрашиваешь себя, что делать, но ты ведь всё знаешь. Знаешь, не так ли? Да, но что удерживает тебя? Ты не ведаешь ответы, но задаёшь вопросы. Ты, Тоби, единственный, кто думает так, кто чувствует так, как ты один чувствуешь, поэтому не страшись никого! Уважая людей, презирая их, ты ощущаешь, что чрезмерная гордость твоя ложна. Ты правильно понимаешь, но она подарит тебе силы; прими её, возьми себя в руки и действуй. Начни, не бойся, ты живёшь лишь только раз! Слышишь ли, один, единственный раз! Забудь страх, время двигаться!» Голос кричал, убивая меня изнутри, всего горящего огнём, но беспомощного.

«Но у меня не получится…» – ненавидя, презирая себя, отвечал я, и по щеке моей катилась горькая слеза. Так случалось крайне редко, когда я задумывал достичь высоких целей, но всё же случалось.

Кто-то постучал в дверь.

– Есть кто-нибудь? – послышался знакомый мне голос.

Я спустился в гостиную.

– Тоби, когда ты идёшь? – спросила Аннет.

Я взглянул на часы.

– Примерно через десять минут…

– Мистер Роф сказал мне помогать тебе, быть рядом, но мне будет ужасно скучно быть здесь одной. Ты позволишь мне уйти после того, как сам уйдёшь?

Я понимал, что ей не особо нравилась работа помощницей писателя, и решил отпустить её. Да и как можно было отказать?

– Конечно; можешь делать, что хочешь, я не смею удерживать тебя, Аннет. Но стой, подожди, – произнёс я, когда она отблагодарила меня и уже уходила, – как мне найти мистера Нианга?

Она рассказала мне о тропе, ведущей к холмам.

– Тоби, он немного странный, будь осторожен. Однажды я увидела его в поле: он лежал в траве и, как мне показалось, плакал. К тому же, он бывает очень недружелюбным, – предупредила она.

– Что ты делала в поле? – непонятно для чего спросил я.

– Я пишу свою книгу там, – ответила Аннет, краснея.

– Правда? Я бы очень хотел прочитать…

И вновь непонятно, зачем я произнёс эти глупые слова. Но скоро я услышал ответ, который, как мне показалось, ранил меня, но позже я осознаю, что нет в жизни ничего лучше, чем такая «рана»:

– Тоби, ты будешь первым, кто прочитает её, я обещаю! – воскликнула она и поспешила покинуть дом.

Я отправился в лес, на холм, вверх к дому Нианга. Погода была приветлива: солнечная, она представляла мне голубое небо, в котором почти не было облаков. Деревья создавали тени, тёмная хвоя питала свежий воздух приятным живым запахом, тропа вилась вверх, на невысокие горы. Красота этого места восхитила меня, а в особенности то, как освещало солнце иглы, стволы деревьев золотыми лучами, прорезавшимися сквозь пушистые колючие кроны. Я вдыхал полной грудью, ветер мчался мимо, унося за собой слабеющее эхо: о, единение! о, единение, о, единение…

Поднявшись очень высоко, я увидел справа каменную ограду, и за ней показался небольшой привлекательный дом, у которого суетился человек лет сорока, перенося из дома на террасу большой чемодан, длинную сумку и акустическую гитару.

Он заметил меня:

– Добрый день. Мистер Офори?

– Верно. Приятно познакомиться, мистер Нианг.

– Добро пожаловать в мой скромный дворец, – пошутил он, улыбаясь.

Человек с карими глазами пригласил меня в открытую беседку, из которой сквозь деревья виднелся просторный и голубой, как небо, океан. У Нианга было совсем немного полное лицо, на голове красовались темноватые, средней длины, пышные волосы в объёмной кудрявой причёске. Он был одет в объёмный шерстяной милый свитер, чёрные брюки и кроссовки. Он не казался ни высоким, ни низким; ни полным, ни худым. Однако лицо этого человека я запомнил на всю жизнь, потому что это было самое честное лицо из всех, что я когда-либо видел.

Фред выглядел как умный, и скромный, и искренний человек.

VII

Фред Нианг показал мне свою собственную домашнюю студию звукозаписи, где я увидел множество разных музыкальных инструментов, среди которых оказалась та самая «сладкая» гитара, которую он использовал, к сожалению, – а возможно, к счастью, ведь её ценность увеличивалась таким образом, – очень редко. В самом деле, он оказался очень скромным, и нам потребовалось несколько минут, чтобы растопить лёд. Я решил начать:

– Итак… Можно использовать диктофон? Ты не против?

– Конечно, – ответил Фред после некоторых колебаний.

– Итак, Фред, – я включил запись, – много лет прошло с того момента, когда ты исчез, и вот ты решил вернуться. Как это случилось?

Он помолчал.

– Я думаю, искусство пробудилось во мне, – произнёс он вдруг, – в один день я взял в руки гитару и решил, что будет интересно вспомнить прошлые времена.

– Я полагаю, нам всем будет интересно, правда? – сказал я, увидев, как Фред озадаченно глядит на меня. – Можно узнать о причинах твоего исчезновения?

– Можно, – немногословно ответил Фред.

– Что ж, вспомним 1999 год, когда ты пропал. Ты продолжал работать один после распада группы под именем Blue Flying целых четыре года, но на фестивале Sunny Coast после своего выступления объявил одному из журналистов, что больше никогда не поднимешься на сцену. Но почему?

– Я надеюсь, ты хорошо знаком с моей музыкой. Вернее, с нашей музыкой…

Он перестал говорить, и мне показалось, что он ждал моих слов.

– Фред, я даже рискну произнести, что мне удалось почувствовать вашу музыку.

Как я заметил, Нианг не поверил моим словам.

– Но что ты почувствовал? – неожиданно спросил он.

Я не ожидал смены ролей, не предполагал такого вопроса и не мог найти точный ответ.

– Скажи правду, ничего кроме правды.

– Хорошо. Я почувствовал пространство. Слушая ваши первые альбомы, я ясно ощущал пространство и время, их сплетение, правда. Словно слушатель находится в центре; он движется, пока всё вокруг него неподвижно.

– Спасибо, Тоби! – быстро воскликнул Фред. – Кажется, что-то похожее на те образы, что я чувствовал, мне удалось передать, и это в целом звучит почти так, как ты описываешь.

Он прошёл в угол студии и снял со стены гитару. Я почувствовал, что что-то могло произойти. К тому же, общаясь в таких темпах, мы могли упустить время рейса Фреда в Испанию.

Фред вернулся обратно и начал настраивать гитару.

– Я объясню тебе, почему я исчез. Когда группа состоит из трёх необученных музыкантов, очень сложно исполнять нашу музыку. Притом, я не хотел встречаться с новыми людьми, просить их о помощи и приглашать их в команду. Понимаешь, я неважно чувствую себя в окружении людей; мне очень некомфортно в компании, даже прямо сейчас мне немного неудобно общаться с тобой. Что ж, Blue Flying сначала был лишь проектом, но с той минуты, когда мы сдружились, группа стала для меня родной. Однако, как ты, наверное, знаешь, это родное место опустело, и я остался в одиночестве, к чему я давно привык. Я не виню своих друзей, и тогда я не удерживал их, и они ушли. Оба, Дилан и Дженни, понимали, что наша музыка начала повторяться спустя пять лет совместной работы, что мы начали копировать собственное же звучание, теряя весь смысл, которым были насыщены наши композиции, – рассказывал Фред, заглядывая в далёкое прошлое. Его глаза были устремлены в какие-то глубины. Я предположил:

– Наверное, в этом и состояла причина, почему последний альбом группы, когда ты уже год как оставался один, получился таким агрессивным.

– Наверное, так. Но в нём не было ничего нового, кроме весьма интересного, но всё-таки… всё-таки скучного оттенка в то же время… Вина перед слушателями не давала мне покоя. Ты не представляешь, как я устал от жизни в тот год.

– Некоторые говорили, что ты впал в депрессию.

– Ну, то, что я был не в духе, – это правда.

– Чем ты занимался позже, когда забыл о музыке?

– Не делал ничего, о чём тебе было бы интересно узнать. Я просто жил, ожидая смерти и думая, что конец близок. Не смейся, прошу тебя. И кстати, я никогда не забывал о музыке; возможно, она и позволила избежать конца.

Этот человек говорил очень искренно, как думал, как чувствовал, поэтому я и не думал смеяться. Я продолжил, стараясь отвлечь его от мрачных воспоминаний:

– И ты вернулся через пять лет.

– Верно, я работал с сестрой. Мы выпустили альбом “The Empty Field”. С ней я позабыл о Blue Flying.

– Тебе понравилось работать с ней?

– Очень.

– “The Empty Field” звучит очень похоже на твои предыдущие работы.

– Неважно. Я выбрал своё направление; оттого-то и похоже, что лежит в одном направлении. Но наша связь словно была глотком свежего воздуха и для неё, и для меня, и без него я бы зачах. Поэтому я крайне благодарен сестре.

– И затем ты решил снова исчезнуть и снова вернуться: прошло ещё пять лет, и вот ты держишь в руках гитару на моих глазах.

Иногда лёгкие пальцы Фреда проскальзывали по струнам, колебания которых издавали очень звонкие переливания звука. Но через минуту он будто застыл, и чуть позже неожиданно произнёс:

– Пойдём, я покажу тебе пустоту.

Он поднялся, отложил гитару и быстрыми движениями, потерявшими неловкость, покинул дом. Я направился за ним по тропе вверх, в горы. Пока мы шли, никто не произнёс ни слова; я выключил диктофон.

Фред заметил высокий ярко-красный цветок и, наклонившись к нему, ощутил его нежный запах. Оттенки спокойствия появлялись на его лице, в его движениях, и так же спокойно двигался прекрасный цветок, колыхаемый ветром, качаясь, и пытался дотянуться своими тонкими лепесточками до неба, затянувшегося светло-серыми облаками.

– Отличное, сладкое лето приходит, правда? – спросил мой впечатлительный спутник.

Я ничего не отвечал, едва поспевая за ним.

Свет неба показался в глазах, мы обогнули холмик, и я увидел, выглядывая из-за деревьев, широкое пустое поле. Мы спустились к нему. Очень высокие колосья, почти дотягивавшиеся до пояса, качались, вместе создавая образ волн бледно-пшеничного цвета. Поле было окружено лесом, но только слева вдалеке виднелись вершины гор: мы могли сверху смотреть на этих великих чёрных гигантов. Но внимание моё отвлёк Фред: он побежал в поле, упал на траву и обнимал колосья, широко раскидывая руки, кружась, перекатываясь. Потом он лёг на спину и стал глядеть на серое неподвижное небо, изредка закрывая на несколько секунд свои большие глаза. Я подошёл ближе, верхушки травинок кололи мои ладони. Ветер создал огромную волну, которая прошла сквозь меня; растрепав мне волосы, воздух заставил мои глаза слезиться. Фред посмотрел на меня, посмеялся и воскликнул:

– Вот она, настоящая пустота!

Звук его крика полетел по воздуху, я утонул в приятном осознанном возбуждении; мне захотелось побежать к нему, прыгнуть на него, дружески ударить его по мягкому плечу, сказать что-нибудь (о, желания жалкой одиночки!). Я постоял минуту; моя грудь высоко поднималась, сердце глубоко билось, на лице сияла улыбка. Вскоре я упал на траву недалеко от него.

– Почувствуй жизнь! – кричал Фред, которому не удавалось успокоиться.

Я не видел его из-за травы, он не видел меня, но скоро он приподнялся, опираясь на локоть, и заметил меня.

– Знаешь, Тоби, это наш дом; природа здесь тиха и неподвижна, и она лечит нас.

– А нас нужно лечить?

– Конечно, жизнь в городе убивает нас. Механизмы, здания; люди, в конце концов. Это ненатурально, понимаешь?

– Понимаю. Сложно это не чувствовать.

– Пойдём; пора двигаться дальше.

Фред пересёк поле, скрылся в лесу, и мы вместе вновь начали подниматься по новому склону, шагая меж мощных сосен и елей. В наиболее открытых местах можно было увидеть берег океана, такой маленький при рассматривании с горы. Блеклые лучи солнца, прорываясь сквозь облака, тускло освещали склоны, обрывы, поле, и берег, и океан, но было очень светло, очень светло и ясно.

– Поле настолько пустое… – говорил Фред, пока мы шли вверх, – пустое, как наши жизни. Ты живёшь, думаешь, чувствуешь, но всё это как-то бессмысленно, что ли… Как бы ни менялись мысли, чувства, они всё равно умрут, когда умрёшь ты, даже если они были переданы людям, оставлены им для памяти. Эти слова произношу я как отчаявшийся художник. Люди забывают всё: историю с её многочисленными войнами по одинаковым причинам и одинаковыми ошибками, пройденными дорогами с их неправильными выборами и решениями; забывают всё. Как периодична человеческая жизнь в своём стремительном ускорении!

– Ускорение должно привести нас к чему-то. Я имею в виду, должно привести к лучшему.

– Верно, я полагаю… Слушай, наступает интересное время, которое, впрочем, всегда было интересным, мы бежим быстрее и быстрее с каждой секундой. В одно время мы стали умнее и глупее, ведь мы и развиваемся, и становимся хуже, и мы падаем. Как бы стены, воздвигаемые нами вокруг и между нами, не остановили бы наше совместное движение! Я уже не упоминаю о повторяющихся ошибках: снова и снова мы будем совершать их, не оглядываясь назад и забывая то важное, что преподносит нам человеческий опыт.

– И что мы должны делать?

Фред серьёзно посмотрел на меня. Мы забрались на скалу, немного прошли поперёк склона и оказались у высокого обрыва. Небо белело над нами. Колючие тёмные кроны деревьев качались, шелестели в потоках воздуха. Перед нами открылся потрясающий вид на склоны и океан, а под нами раскинулась новая пустота, опасная и так же притягивающая к себе.

– Эти слова ломают мне голову всю жизнь, – говорил Фред. – Я, честно, не знаю и сомневаюсь, что кто-то мог бы точно знать. У всех нас есть цель, которую не выбирают, какое-то течение по направлению к ней заложено в нас страшной природой. Течение – её подарок, природа сама есть течение.

– Но мы не поддаёмся ему…

– К примеру, убивая друг друга? Да? Нет, мы закрываемся в созданном нами мире, не стараясь жить по-настоящему. Мы играем, но не живём. Но – кто знает? – может без этого нам не прожить всем вместе?

– То есть так и должно быть? – спросил я.

– Должно быть? Ничего не должно быть каким-то, что-то происходит и происходит, не более. Размышления о том, должно ли что-либо вообще происходить, свойственны только человеку, – прямо отвечал Фред, глядя в сторону океана и иногда заглядывая в мои глаза, немного щурясь.

– Знаешь, – начал я, – это дерево, взгляни, живёт сейчас и погибнет потом. Ты говоришь, это не имеет смысла, но я не могу понять как? Как это может происходить без причины? Может ли случиться, что наше течение, как ты сказал, донесёт нас до ответов на своих волнах?

– Мы даже не представляем, существуют ли ответы, но я точно вижу: оно зря несёт нас куда-то.

– Но так медленно! – вскричал я, не на шутку раздражаясь. – Боже мой, мы говорим слишком образно. Я хотел расспросить тебя о твоём возвращении, но ты толкуешь о том, что жизнь бессмысленна! В таком случае, как ты живёшь и даже работаешь?