Kitabı oku: «Ни слова правды»

Посвящается тому, кто в «Трюме» сказал мне: «Не ленись!»

© Гарный У., 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Глава 1
Введение перорально

Когда человек рождается, он кричит, а если он не захочет – дают шлепка. Если вы берете книжку для того, чтобы узнать истину, то выберите другую. Это про человека, который умеет только искажать. Правды в его словах нет совсем. Но впрочем, по порядку.

Рукопись, естественно, попала к автору при загадочных и странных обстоятельствах, про которые и говорить-то нельзя: подписка дадена, сами знаете кому. Естественно, сказать кому и вовсе невозможно – обещают ко́му.

Еще более правильным, как представляется автору, следует всенепременно откреститься от всей этой чуши, ибо мало ли что. Не дай бог подумают, что сам написал – и как же тогда?

А впрочем, чего цитаты скрывать: назад, писатель! (Булгак Михайлов).

Рукопись: вначале пятно, не разобрать ни буквы … и тогда человек понимает, что главное – это химия. Да, химия процессов: посмотрел на человеческую самку или самца – гормон выделился: любовь или ненависть, а когда нет ни того ни другого – скука или трансцендентное счастье, то есть безобъектное.

А самое главное, когда алкоголь – вот процесс процессов. Ведь простая вещь, даже йеху в стране гуингмов¹ додумались: брожение веществ и – ввод перорально. А каков эффект: вся русская литература и философия. От оно как, а мужики-то не знают, пьют горькую и получают нирвану после третьего стакана, не сидят, на пуп не смотрят по двадцать лет. И в процессе приема, и до него: предвкушение простого человеческого счастья и переживание его. Море общения непосредственно полевого: из мозга в мозг, имплантация чувств, если хотите. А эффект всеобщего массового изменения сознания: кто свадьбы возил, тот знает, даже трезвого за рулем забирает, а если за столом посидишь, точно огурчика попросишь.

Если, совсем глубоко, нахимичится: ну там после поллитры или как кому, здесь такое демиургичество попрет – не остановишь. Творишь вселенные одну за другой, пока петь не начнешь.

Есть, конечно, и побочка², как без нее, летал в космос – плати: закон кармана (это если с санскрита перевести). Утро – вот и расплата. Организм пить хочет: алкоголь в химии тела за насыщение клетки водой отвечает, а когда ты его извне натолкал, то свой естественный алкоголь отказывается работать: спасение – пиво. Здесь, как ты знаешь, важно грань не перейти, а то в «день сурка» попадешь. Сам по себе этот бесконечный день блистает собственной суровой красотой: ты как лосось – поднимаешься против течения жизни, чтобы в верховьях реки трахнуться и умереть. Существенное отличие: тебе только кажется, что ты плывешь, на самом деле – стоишь на месте. И кто-то в черном капюшоне, видны во тьме лишь красные глаза, внимательно глядит, как тает твое тело, в потоке исчезая навсегда. Он знает: скоро наша встреча, узнаешь ты, в чем жизни суть. И с лязгом хоровод несется, и бла-бла-бла – придешь куда-нибудь. Вот этого красноглазого узреть можно после жесточайшего «дня сурка».

А чем отличается химический «день сурка» от простого? Ответ – ничем. Вот снимок дня почти любого, я сам ОТИЗ³ и ОТК⁴. Глаза открыл – пошел, накосил капустки на хлеб насущный, если богатый – на день грядущий или потомкам на молочишко. Устал, пошел домой, в кабак, в театр – не важно, релакс схватил, потом сон. Хорошо, если с отпрысками пообщаться успел.

А если что-то изменилось: бомжи у метро подрались, к примеру, – это тебе красноглазый привет посылает, моментом в море, а то ведь монотонию⁵ схватишь или очень быстро поймешь, что «день сурка» все время.

Ну это я щас глобалю, а если все же вернуться к химическому «дню сурка», давайте назовем его «сюр», чтобы кавычками текст не пачкать, а лучше командировкой, в пику космополитам безродным (здесь снова неразборчиво, лист забрызган чем-то, вроде желтой кашицы) … вообще-то просто запой, хотя кто должен запеть – неясно.

Вот щас все подумают, а очень даже ясно: кто пьет, тот и запоет. Нет, дорогие мои, ничего не ясно. Когда человек поет, то, может, это просто желудок производит энергетическое очищение, так китайцы говорят, если им верить – поет желудок. Но чего же им верить товарям косорырым⁶ (дальше неразборчиво). Или как русские говорят – поет душа. Согласитесь, что и желудок, и душа – это части того, кто поет, и не более того. Тогда правильнее говорить, что поет рот, который же и пьет. Такая фигня, малятки⁷.

Ну это все пурга, главное, есно история, а не философия. Хотя здесь со мной могут не согласиться всякие зануды, со ссылками на бог весть какие авторитеты, но эдак мы до дела никогда не доберемся.

А дело было так. Мы с Витькой были в командировке, уже довольно длительной, затяжной, можно сказать. Причем начали мы ее, как водится, в кабаке, переехали в баню, из бани – по патриоткам, то есть по бесплатным невестам. От бесплатных к платным, закончили тоже традиционно: на Витькиной кухне, с пельменями и заветренной кетой, тещей сурового лосося (не путать с тешей). Это было путешествие не от виски или, там, джина к водке – нет. Это было путешествие от водки с пивом к пиву с водкой. Жесткое, в общем, погружение – то у меня, то у Витьки даже кессонка⁸ случалась с рвотой и обмороками. Надо ли знающим людям объяснять, что накануне мы подкосили капустки – а то как же. Как зеленомордый⁹ говорил: не допустят на банкет, когда в кармане баксов нет. Также и пункты командировки ясны: по мере того как таяла капуста и силы, нас гнуло к земле неумолимое притяжение.

Так, на седьмой день, коллеги содрогнитесь, мы сидели и, типа, похмелялись, хотя, если по-честному, просто пили, потому что боялись из командировки приехать. После такого погружения резко всплыть – смерть. И тут полный уроборос (ну кто Пелевина не читал – это змей, который себя за хвост кусает, символ сюра или командировки). Чем длительней командировка, тем страшней всплывать: кислородное голодание взорвет мозг, а нервы за веселье накажут суровой депрессией. Хотя назвать такого уробороса надо мухослон или вечнокайф, по старому анекдоту про слона и муху. Слон говорит мухе: пролети мне насквозь из хобота через жопу. Муха пролетела, слон сказал: «Кайф». Слон ее снова просит, муха говорит: «Ну ладно, только в последний раз». Слон подставляет хобот к жопе и говорит: «Вечный кайф». Если кто считает, что сравнение не очень – типа, слону же хорошо, – рекомендую таким товарищам попробовать муху из носа в рот протащить или нос к собственной жопе подтащить и сравнить ощущения с понятием хорошо.

В общем, сидели мы с Витей, два мухослона, на кухне и молчали: за семь дней все слова сказаны, а впереди неизбежное всплытие – к красноглазому еще рановато, хотя огоньки уже и днем были нехило видны.

И тут тырсь: огоньки придвинулись, и стало мне темно, ну так темно, даже не как в пещере: там просто света нет, а здесь тьма изначальная, в ней свету места нет, и бормотание: «… прецессии равноденствий предшествует полная темнота в течение нескольких дней… при застывании лавы вначале твердеют металлы, и их движение указывает на расположение магнитных полюсов на момент кристаллизации…»

Глава 2
Славен будь, синий путь

А потом бац – вроде свет резкий как от хирургической лампы и вроде как лучше мне стало, чувствую только: фарш точно метну¹⁰. Только опереться бы обо что или хоть на бок лечь. Повернулся, а ведь я на траве лежу. Парк, что ли, какой. Получше вроде стало – отлегло. Так все ничо, только трава зеленая, а с Витькой мы на кухне были в ноябре, причем живем не на юге, потому очень часто смотрим на вьюги. Конечно, приходилось слышать фразу типа: сели Новый год отмечать, встали из-за стола: за окном – весна; но я думал это так, скорее о быстротечности бытия, а вот гляди ты.

Ну думаю, Вован, все бывает в первый раз, хоть ты и не Вечный жид, а вставать и идти надо. Поднялся, огляделся: место незнакомое, но признаки разгара лета налицо: бабочки, цветочки – идиллия, а главное, атмосфера – в воздухе разлито могучее ощущение отсутствия холода, и кажется, что это навсегда. Я внезапно понял, почему люди покупают теплую одежду, только когда белые мухи начинают летать, – им не хочется верить, что наступит зима. Так же и коммунальщики, просто им веры не хватает, а не предусмотрительности. Все вокруг их критикуют, дескать, они же знают, что зима придет, а чинить все подряд и к зиме готовиться, зимой и начинают. Они просто среди тепла и красоты не верят в зиму – и точка. А то, что деньги украли и перед лицом неумолимой зимы надеются на субсидии из бюджета, – вранье. Это все не про них, у коммунальщиков просто ежегодное обострение кризиса веры – вот так.

А вот что Христа две тысячи лет назад распяли, а он потом воскрес через три дня, тоже все знают, но не все верят – то-то. Но вернемся к бабочкам, им-то чо – порхают, и хорошо им. Народу вокруг ни души. Вот, кстати, интересно, почему не говорят: вокруг ни тела. Да потому, что все же верующие мы, вот почему. Пусто, но в парке этом, довольно заросшем, есть тропинки, и где-то журчит вода, а вода, как объяснялось выше, человеку, только что из командировки прибывшему, просто необходима. Иду по тропинке на звук воды, смотрю – не поверите, – мишка пьет из ручья, да самый обычный мишка, только медвежонок, наверное, – маленький какой-то, c овчарку размером. Я в ладоши хлопнул и тут же подумал: дурак ты, щас мамаша прибежит. Но обошлось, посмотрел на меня мишка с недоверием, и – наутек. Присел я возле ручья, пью и пить хочется, вода холодными шариками внутрь катится – красота. Только тут как будто воду перекрыли: был ручей – стал ручеек, после и вовсе – струйка. Поднялся я да потопал, вода в брюхе булькает, пить все равно хочется – жара, одно счастье – комаров нет. Шаг за шагом – опушка, там дорожка к селению, что-то вроде кремля белокаменного – Суздаль, что ли.

Ну, думаю, занесло. Иду насвистываю, по карманам роюсь – чего с деньгами выяснить. Денег нету ни копья, а одежда на мне странная: порты холщовые, косоворотка. А главное – борода, длинная, окладистая, темно-рыжая, так что я, если что, брюнет. Понял я, что ничего не понял, но некоторые и этого не поняли.¹¹ И тут что-то у меня с перспективой произошло: вот стали стены каменные и дома увеличиваться, а потом опять уменьшаться, а иду ведь, не останавливаюсь. Потом понял, когда поближе подошел, что это детский городок: домишки мне по грудь, стена чуть выше головы. Потом собаки выкатились – и под ноги, болонки мохнатые мелкие, укусят – что щипнут. Хотя, если по-честному, собак я боюсь, а они меня не любят: всегда на меня лают.

Но эти уж больно мелкие, иду, внимания не обращаю, потом гляжу: карлик смотрит на меня, голову задрал и орет:

– Погляди, какой мужик здоровый!

Ну думаю, тоже мне Бред Питт¹² выискался, хотя росту во мне два метра ровно, Витька, тот чуть повыше будет. Мы когда с ним по улице идем, толпы на голову выше.

А потом у меня прозрение случилось – это не карлик: мужик взрослый смотрит на меня, голову закинул, а росту во мне не два, а все шесть метров.

И тут я понял: допился я – это бред. А в бреду все можно: подхватил я крышу дома – как пушинка отлетела – и на часовню нахлобучил: от я каков. Тут вокруг крик – шум, народишко набежал, – смотрю местные милиционеры поспешают с копьями. Ну, думаю, щас пойдет потеха, возьму за ручку и закину за тучку¹³. Как тут опять чего-то с миром сделалось, и стал я стремительно уменьшаться, упс – и я опять чуть выше остальных людей, только мало того, что в балахоне холщовом путаюсь, еще и вода из меня как из брандспойта хлещет во все стороны, жаль, пожара нет, а то бы залил.

Тут старшой из местной стражи и спрашивает:

– Ты чего, добрый молодец, паскудишь как басурман Тавазский? Вроде нашинских кровей, а ведешь себя как собака Каджикская или, того хуже, Мрассовец или Чих какой.

И тут вот честно, стыдно мне стало, и даже очень, вот вроде вокруг сон, а ведь свои же это.

Ну то, что они свои, они мне сразу и дали понять: заломили руки и давай бока древками копий охаживать, а старшой руками вовсю доказывать, что свой просто в доску.

Ну, я первое время терпел, власть все-таки, хоть и бредовая, а потом и делать ничего не мог: они меня балахоном скрутили и веревками, потянули куда-то: ну, знамо дело, на разбор.

Только в процессе воспитания мне стало очень больно, и понял я, что если это бред, то я его воспринимаю как действительность, и надо его воспринимать так, и воспринимать до выяснения: ни больше ни меньше.

А в отношениях с властью главное – покорность. Я жалобно так, самого чуть на слезу не пробило, говорю:

– Ребята, я сам пойду, не волоките, а.

Старшой обернулся, сбавил шаг и буркнул что-то вроде:

– Оклемался, дурилка.

Бодро тащившие меня стражи порядка тащить стали потише, я даже смог ногами перебирать. Так мы до кремля дотопали, через открытые ворота внутрь вошли и к самому большому каменному дому, тоже со стеной, направились. Мне припомнилось: детинец вроде это называется.

– Что, ребята, к князю, на прави́ло?

Старшой оглянулся, посмотрел прямо в глаза и сказал:

– Не велика птица – к князю, воевода решит, а на прави́ло¹⁴ отправишься, когда в светлице княгини застанут, за непотребством.

Стражи загоготали, и понял я, что язык на привязи держать надо, пока не разберусь, какое слово что означает, семантика, мать их ети. Еще подумалось, что «непотребство» – слово неудачное для того, что они хотели им определить, коитус – вещь, скорее относящаяся к естественным потребностям, просто если нарушаешь какие-то правила при этом, то можешь отправиться на прави́ло. Вернее было бы назвать это незаконством или нарушенством. Но впрочем, где вы видели стражей, которые объясняются на чистом литературном языке и знают слово «семантика».

Прошли мы в детинец, и я поймал себя на этой мысли. Вот ведь надо же – «мы». Я и люди, которые меня избили, волокут с неясными мотивами и, возможно, вообще убьют. И при этом, непостижимым образом, мы – общность.

И в этом было нечто настолько глубоко христианское, что я почувствовал готовность жертвовать во имя чего-то чистого и светлого. И эти чувства настолько захватили меня, что я испытал острую необходимость перекреститься. И тут веревки затрещали, и я снова вошел в старый (или новый) размер. Стражи смотрели на меня, разинув рот. А старшой заорал:

– Самострелы к бою!

Вот тут, как в мультике про Шрэка¹⁵, на стенах, откуда ни возьмись, должны были появиться арбалетчики и напугать супостата до усеру. Но здесь надо понимать, что стрелки на стенах были наши ребятушки, не какие-нибудь, прости господи, англосаксы, а самые что ни на есть от сохи. Поэтому на бравую команду отозвался только один самострельщик: вылез из-за зубца стены с заспанной мордой и вопросом «Чего орешь?». Увидев, что происходит, исчез, распространяя вокруг неприятный запах и удаляющийся звук топота босых пяток.

Старшой не растерялся, давай командовать:

– Ко мне. В линию.

Все три стражника встали перед ним и выставили копья, что выглядело угрожающе, особенно если учитывать, что я стоял перед ними в одной рубашке, без порток. Хорошо, что рубашка была длинная, а то бы я чувствовал себя абсолютно беззащитным.

Но с высоты моего роста они все равно казались мне немного ненастоящими, как солдатики из детского набора.

Вот тут мне вспомнилось недавнее мое состояние общей с ними судьбы, и я устыдился:

– Вы это, того, ребятки, не подумайте плохого, я, это, осознал.

Старшой посмотрел на меня с недоверием, спросил по существу:

– Готов следовать?

И только я собрался согласиться, как услышал громогласный окрик:

– Стоять!!!

Вот сейчас все было четко: по стенам стрелки, на проходе закованный в железо квадрат пехотинцев длинными копьями ощетинился, что твой дикобраз, на улице вооруженные всадники замелькали. А главное, поверх этой суеты и во главе стояли двое богатырей (вот правильное слово) одного со мной роста, а может, и повыше, с ног до головы – в броне.

– Ты чего, Прошка, в кандалы его не засунул?! – рыкнул один из них так, что в ушах зазвенело, и сразу стало ясно, что «стоять» тоже он исполнял.

Крикун был в годах, седой, но видно еще о-го-го, про таких говорят: поперек себя шире. Второй молодой: лицо безусое, смотрел без улыбки, но видно по глазам, что сдерживается. Когда мы взглядами встретились, подмигнул слегка: мол, не дрейфь.

У седого щита не было, но меч на поясе, и булава с руки свисает на ремешке. Молодой со щитом, копьем, на боку сабля. Ну в целом понятно, чем дело пахнет, когда против тебя вот так, а ты в одной холщовой рубахе и без порток.

Плетью обуха не перешибешь, волк медведя не задерет, с сильным не борись, с богатым не судись и прочая лабуда, которой неудачники себя успокаивают, да и раньше я не особо хорохорился, но шалишь! – вот тут, надо полагать, бес меня и попутал, откуда он взялся только, хвостатое чудовище, на святой земле русской, не иначе из чьей-то командировки сбежал.

– Мертвые сраму не имут! – вдруг завопил я страшным голосом и кинулся на все это воинство, откуда только клич этот вывернулся, не иначе из самых глубин загадочной русской души.

Надо сказать, что когда ты большой и сильный, то маленьким и слабым всегда не везет.

Я за копья хвать – опа! – и они у меня в пригоршне, как траву рвешь, некоторые с корешками-пехотинцами, и по стенам этим пучком – на, держи, самострельщики за стеной попрятались, но в грудь пару раз кольнуло, и в ногу – раз, видать, разрядиться все-таки успели.

Тут старый снова голос подал:

– Не стрелять – Лех!

Молодой бросил копье и щит на землю, шлем снял и кольчужные перчатки. Навстречу мне шагнул, поклонился. Ну я тоже – копья наземь, кой-где с их хозяевами. Шагнул вперед и тоже кланяться. Только витязь ждать, когда я поклонюсь, не стал, распрямился и справа, сбоку «по-деревенски» ка-ак даст. Только я его тоже удивил маленько, есть навыки какие-никакие.

Я еще ниже на ногах просел, и такую же оплеуху слева ему – на, держи! – прямо в правое ухо. Он, видать, такой прыти не ожидал от меня, провалился вслед за рукой, но тоже парень не лыком шит: плечом ухо закрыть успел, но на ногах не удержался, на стену крепостную оперся, только зубья каменные – какие во двор, какие наружу – посыпались.

– А ну хорош!!! – громыхнул все тот же бас.

Седой копье молодого с земли поднял и в мою сторону наставил: сдавайся, мол, и столько в его позе было уверенности и силы, что я понял: если даже я в землю зароюсь до самого центра, копье это все равно меня поразит.

А молодой сзади меня руками обхватил – держит. Я его затылком боднуть хотел, да тут свет и погас.

И темень эта как в прошлый раз, и снова голос этот: «И под Сфинксом с целой мордой находится космический корабль, который представляет из себя прибор по усилению психических и творческих способностей. Если в него заходит избранный или бессмертный, он взлетает и садит корабль на вершину пирамиды Хеопса, то временно получает некоторые способности Планетарного Логоса, и нет для него ничего невозможного, все происходит по мысли его. Корабль этот является, по сути, оружием, и последний раз был использован женщиной из Белоруссии для нейтрализации вторжения мистера Серого¹⁶. Женщина эта, в возрасте двадцати пяти лет, смогла включить корабль, водрузила его на пирамиду и помыслила о том, что все инопланетяне, прибывая на Землю, страдают неизлечимым поносом и хотят вернуться домой. Мистер Серый и его сотоварищи использовали все мыслимые и немыслимые способы борьбы с недугом, в том числе прятались в телах землян, но и оттуда их выдавливали жидкие каловые массы. Тогда мистер Серый и его соплеменники Землю покинули, но теперь другие безвредные и дружественные гости с иных планет на Земле надолго не задерживаются, что не может не оказывать негативного влияния на развитие…»

Глава 3
На Москве-реке городок стоит, а на улицах – окольничие

И снова кухня, и снова Витька, только Витька отрубился и дрыхнет в кресле напротив, я, видать, тоже спал – головой на столе, судя по лужице слюны на клеенке.

Сон уж больно интересный, прямо очень даже. Прямо как не сон. Я б еще поспал, только – ни в одном глазу, прям бодряк бодряцкий. Витьку трогать не стал, судя по лицу, надолго он в ауте, кстати, в ауте не обязательно что за полем, может, он в поле как раз, вот как я щас был незнамо где, но в игре несомненно. Опять же понятие есть: аутентичность, то есть исходящая из первоисточника, соответствующая подлиннику.

Получается, когда человек в ауте, значит, он соответствует своему первоисточнику, тому самому образу и подобию, который Аз есмь. Здесь я на секунду получил вроде бы как паузу или, наоборот, сигнал, и вот-вот произойти что-то должно было, но через секунду это ощущение пропало, и мне захотелось пить и есть, словно мне и правда желудок промыли.

Пошарил, в холодильнике пусто, пиво кончилось, водки – едва-едва на донышке, в общем грустная картина, типа, если нету денег – привяжите к попе веник. Посмотрел я там-сям – наскреб маленько монеток, на пакетик спасения должно хватить.

Ну что, хошь – не хошь, надо вылазку готовить, под лежачий камень портвейн не подтекает. Глянул в зеркало – да вид такой, мягко скажем, поюзанный, пробежный такой видок, по России и СНГ. Мне б побриться-помыться, да чо-то лень. Да и жрать охота, и выпить было бы неплохо. Русский авось – страшная сила, положился на него – и вперед, хоть и мелькнула мысль, что-то из сна, про стражу, но была сметена животным стремлением жрать.

На улице был ветер и моросящий дождик, идти до ларьков – минут шесть. Многие называют такую погоду противной, всякие слова используют с неприятным послевкусием: слякоть, морось, мокрень и т. д.

А по-моему, в самый раз, не особо холодно, сыро, как на море в бархатный сезон. «Ты родилась в синем бархате…» Да…

Надо ли объяснять, что ощущения почти теплой погоды, в ноябре, чисто субъективные, ведь внутри субъекта кровь давит с такой страшной силой, что одним только трением способна не только согреть, но и сырую одежду высушить, куда там тибетцам с их мокрыми простынями¹⁷.

В ларьке народу не было, продавщице явно охота было поболтать, но мне было не до общения. Я купил литровую бутылку водки, три литра разливного пива, банку красной икры, воблы, камбалы, кильки в томате, соленых огурцов, чипсов, соленых орешков, пару лотков быстро завариваемой лапши, сухого картофельного пюре и фиников (люблю сладкое). Ну вот пакет спасения готов, можно в обратный путь.

Когда я вышел на улицу, почувствовал кожей лица (или лицом?) свежий сырой воздух.

Здесь следует разобраться: если кожа сигнализирует мозгу о состоянии воздуха и мозг оценивает, что в связи с этим предпринимать, и затем он же принимает решение, не без участия личности, которая нематериальна и не может считаться органом тела, а относится к области психиатрии.

Получается внешний орган, в данном случае кожа, сигналит внутреннему органу – мозгу, мозг сигналит личности, которая не является органом, но именно она и принимает решение. Выходит, по аналогии с компьютером, тело – это железо, личность – софт¹⁸, а взаимодействие с внешней средой – Интернет.

Хотя Интернет – это у личностей, с легкостью пересекающих моря, океаны и границы: президентов, премьер-министров, прохоровичей и абрамовых, других людей Мира. А у нас – Рунет, Турция с Египтом – не в счет, а кто в деревне живет – и вовсе локалка¹⁹.

И снова у меня появилось чувство, что вот-вот и ясность появится, и пойму я что-то важное, необходимое.

Но тут в пакете успокаивающе брякнуло, в другой руке обнадеживающе хлюпнуло – захотелось выпить. Как мыслью – так и делом: завернул в скверик, сел на скамейку, отхлебнул водочки, надолго припал к пластмассовому жбанчику с пивком, хрустнул огурцом, прошуршал чипсами, оторвал у воблы плавник.

Стало хорошо, прям тут бы и остался, что ни говори: на кухне, у Витьки, душновато. А тут хоть и скамейка мокрая – я пакетик подложил, хоть и моросит, все равно – свежо и приятно, прямо Себастьяном Пирейрой²⁰ себя чувствуешь, только брезентовой шляпы не хватает.

Припал я снова к живительному роднику: бутылочка – жбанчик, буль, хрусть, мац, чмок – Аллиии-луйяяя!

Захотелось про Рунет и т. д. снова помыслить. И тут Рунет сам пришел ко мне в виде все тех же стражей порядка, только уже местного разлива: без копий и кольчуг – зато с резиновыми палками, с прыщами и скукой на лицах.

Сложения патрульные были отнюдь не богатырского – трое совершеннолетних доходяг в бушлатах не по размеру.

Материализовались они из вечернего тумана, как мне показалось, с легким шипением.

Из уважения к читателю я не стану приводить полностью нашу беседу, скажу только, что добрые отношения между нами как-то сразу не заладились и сами собой свелись к выяснению нехитрых истин и отстаиванию сторонами определенных принципов существования.

Причем вышеупомянутые стороны не проявили должной гибкости и толерантности и свели диспут к банальной драке, которая окончилась вызовом подкрепления и применением специальных средств (наручники). Без ложной скромности скажу, что надеть на меня эти самые специальные средства милиционеры смогли только отрядом из двадцати человек²¹, и то только потому, что применили перцовый газ, а у меня на него аллергия: из носа течет и глаза слезятся.

Произошел небольшой обмен любезностями, с моей стороны выраженных во фразах, далеких от перлов русской словесности, но достаточно живописно изображающих происхождение моих визави, их сексуальные предпочтения и биологические особенности; с их – матерной невнятицей, совершенно лишенной, на мой взгляд, фантазии и чувства меры.

Ессно, что закончилось все клеткой, которую люди называют «обезьянником» или «задержкой» в зависимости от того, какую социальную нишу занимают и есть ли на этой нише решетка.

Не знаю, стоит ли описывать хамство власти предержащей или вонь, исходящую от «товарищей по несчастью», – кто сталкивался с машиной правосудия, может и сам живописать все эти прелести, присовокупляя услышанное от других, а то и вовсе – выдуманное. Для тех, кто не сталкивался, настоятельно не рекомендую, поверьте на слово – ничего хорошего там нет, всячески старайтесь избегать подобного опыта. Скажу лишь, что после трудного дня я рухнул на нары, по-местному «шконка», и заснул.