Kitabı oku: «Взыскующие знания», sayfa 3

Но вернемся к рассказу Рихера. «После арифметики он переходил к музыке, в которой галлы долгое время были невежественны и которую он сделал очень популярной. Определяя высоту тона струн с помощью монохорда²³ и разделяя консонансы на тоны, полутоны и даже на трети и четверти тона… он восстановил совершенное знание музыки». Трудно предположить, однако, чтобы в теоретических вопросах Герберт пошел дальше Боэция, который в «Наставлениях к музыке» говорит об арифметических отношениях октавы (1:2), кварты (3:4), квинты (2:3), полутона (243:256), большого полутона (aptome) к малому (limma vel dieses) (139:104), о комме – разнице между целой октавой и совокупностью кварты и квинты и так далее. Отсутствие гаммы, изобретенной полувеком позднее бенедиктинским монахом Гвидо из Ареццо²⁴ (ок. 990–ок.1050), в значительной степени затрудняло понимание этой отвлеченной теории музыки, и поэтому лишь Герберт с его знанием математики смог просветить «невежественных галлов». Впрочем, Рихер говорит, что сам он и архидьякон Геранн отказались от изучения этого искусства («ввиду крайней его сложности»).

Рихер ничего не сообщает о характере преподавания Гербертом геометрии, но о познаниях caput scholae можно судить по его незавершенной книге «Геометрия» и письму монаху Адельбольду из Утрехта. В теоретическом отношении книга Герберта представляла собой компиляцию из сочинений Боэция и Евклида. Но «Начала» великого грека были известны тогда латинской Европе лишь фрагментарно, а ни греческого, ни арабского языков Герберт не знал. Поэтому в «Геометрии» он привел только формулировки Евклидовых теорем и доказательства трех из них. Проявляя некоторый критический дух, в целом отсутствующий в этом сочинении, он указывал, что в действительности ни одна точка, ни одна линия и поверхность не встречаются иначе, чем в связи с каким-нибудь телом, и лишь мысленно мы отрываем точки, линии и поверхности от этих тел.

Практическая часть книги посвящена приемам римских агрименсоров (землемеров). Герберт пишет об измерении длин, площадей и объемов различных геометрических фигур. Он показывает, как с помощью астролябии, стрелы с привязанной ниткой и измерения тени можно вычислить площади фигур разной формы; определяет число зданий, которые можно разместить на этой площади; измеряет высоту доступных и недоступных объектов (башен, церквей, гор), узнает ширину реки, глубину колодца и так далее.

Для вычисления площади равностороннего треугольника (важнейшая задача при проведении землеустройства) он рекомендует принимать его высоту равной 6/7 стороны, что весьма близко к правильному значению (√3/2). «Пусть будет тебе известно общее правило для нахождения высоты, в равностороннем треугольнике, – пишет Герберт Адельбольду: отнимай всегда от стороны седьмую часть и шесть остальных считай за высоту. Но чтобы ты лучше понял, о чем идет речь, возьмем пример… Дан тебе треугольник, сторона которого равна 7 футам длины; по геометрическому правилу я его [площадь] измеряю так: отнимаю от стороны седьмую часть и, принимая остальные 6/7 за перпендикуляр, умножаю его на сторону и говорю: 6х7=42; половина этого числа 21 и есть площадь означенного треугольника». Далее Герберт разъясняет своему корреспонденту ошибку агрименсоров, которые измеряют площадь квадратами и не принимают при этом в расчет тех отрезков этих фигур, которые оставались вне измеряемой площади («поэтому вместо числа 21 они получали в ответе неверное число 28»).

Критически оценивая оригинальность математических трудов Герберта, историки науки соглашаются с тем, что его «Геометрия» и письмо Адельбольду – первые геометрические достижения бедной математической культуры Средневековья.

Излагая последний предмет квадривия – астрономию, Герберт использовал наглядные (как мы бы сказали сегодня) пособия, что было, конечно, неслыханным новшеством в педагогической практике Х века. Рихер довольно туманно и, видимо, не до конца понимая²⁵, описал астрономические инструменты Герберта. Но если соединить сообщаемые им сведения с теми, что содержатся в письме Герберта к уже знакомому нам схоластику Константину, можно в общих чертах представить себе устройство и принцип действия астрономических инструментов, которые использовались в реймской школе.

Чтобы познакомить учеников со звездной картой и научить их распознавать созвездия и отдельные звезды, Герберт изготовил деревянную сферу диаметром около трех футов. На ней он провел две окружности так, чтобы их плоскости были взаимно перпендикулярны. Точки пересечения этих окружностей он определил как Северный и Южный полюсы Мира. Затем с помощью циркуля разделил полуокружность от одного полюса до другого на тридцать частей и начертил на сфере пять параллельных кругов. Первый находился на расстоянии шести частей от Северного полюса (арктический круг); далее через пять частей была расположена линия тропика Рака, и затем через четыре части – линия небесного экватора. Оставшееся расстояние до Южного полюса он разметил параллелями аналогичным образом. По одной из взаимно перпендикулярных окружностей он разделил сферу на две полусферы и выдолбил одну из них, получив таким образом плоскую полусферическую оболочку. В местах пересечения другой окружности с каждой из пяти параллелей, а также в полюсах установил по диоптре²⁶ длиной в полфута. Чтобы сделать всю конструкцию жесткой, он вставил концы диоптр в отверстия, просверленные в железном полукольце, которое крепилось к основанию инструмента.

Перед началом наблюдений Герберт устанавливал инструмент так, чтобы верхняя диоптра была наведена на Полярную звезду, казавшуюся всю ночь неподвижной. Затем ученики вели наблюдения через другие диоптры за звездами, отмечая пути их движения по небосводу. Днем они сравнивали полученные сведения с теми, что содержались в астрономических рукописях, и наносили на учебные небесные глобусы отдельные звезды и контуры созвездий, раскрашивая их в различные цвета. Сверить свои результаты они могли по большому глобусу, собственноручно изготовленному учителем и установленному так, чтобы ось мира, соединявшая Северный и Южный полюсы, была наклонена на угол, соответствующий широте места (49° для Реймса). Заметим, что, поскольку Герберт делил полуокружность не на сто восемьдесят, а на тридцать частей, каждой из этих частей соответствовали 6 градусам. Поэтому Полярный круг у Герберта находился на отметке 26°, а не 23°8», но линия тропика Рака была расположена достаточно точно.

Второй астрономический инструмент Герберта – армиллярная сфера (от лат. armilla – браслет, кольцо) была известна уже греческому астроному и математику Эратосфену Киренскому (276–194 до н. э.) и великому греческому полимату Клавдию Птолемею (ок.87–165), а также средневековым арабским ученым. Она применялась для определения экваториальных или эклиптических координат небесных светил и состояла из нескольких деревянных колец с делениями, снабженных диоптрами и способных поворачиваться вокруг своей центральной точки. Герберт дополнил инструмент Птолемея еще одним кольцом, расположенным наклонно поперек сферы. На нем были нанесены знаки Зодиака. Над сферой он поместил изготовленные из железной и медной проволоки контуры созвездий и снабдил ее диоптрами, чтобы наблюдать за изменениями положения полярной звезды. «Эта машина, – пишет Рихер, – была столь чудесна, что даже тот, кто был невежествен в науке, но знал местоположение хотя бы одного созвездия на сфере, мог найти другие самостоятельно, без помощи учителя». Позднее, уже будучи римским папою, Герберт сконструировал и изготовил новую армиллярную сферу, основываясь на астрономических таблицах великого арабского ученого Абу-л-Хасан Али ибн Аби Саид Абд-ар-Рахман ибн Юнис ал-Садафи ал-Мисри (950–1009).

Конструируя планетарий, представлявший собой действующего модель движения планет, Герберт черпал необходимые сведения из «Естественной истории» римского эрудита Плиния Старшего (23–79 н. э.) и комментариев римского философа и писателя Амвросия Феодосия Макробия (IV век н. э.) к платоновскому «Тимею». Основой планетария была армиллярная сфера, которую Герберт дополнил главной осью и кольцами, соответствующими пяти параллелям его небесного глобуса. Утолщение в центре главной оси представляло собой неподвижную Землю, остальные планеты «моделировались» металлическими шариками, подвешенными на тонких нитях. Они могли вручную перемещаться по своим орбитам, которые Герберт представил изогнутыми и прикрепленными к главной оси проволочками. Расстояние от Земли до Луны он принял за единицу, а остальные планеты расположил соответственно платоновскому закону совершенных числовых отношений (1:2,3,4,8,9,27). Вся конструкция могла поворачиваться вокруг главной оси, устанавливаемой вертикально. Демонстрируя движение планет, Герберт вращал планетарий, в то время как один из его учеников перемещал «планеты» по их орбитам.

С именем Герберта связано отчасти распространение в Средневековой Европе очень популярного впоследствии прибора – планисферной астролябии, предназначенного, в основном, для решения различных астрономических задач (измерения положений небесных тел, определения времен восхода и захода светил, определения времени суток по наблюдениям высот Солнца или звезд и так далее)²⁷. Астролябия была известна многим древнегреческим ученым (Гиппарху, Птолемею и другим), ее описали и усовершенствовали арабские ученые ал-Фазари (Абу Исхак Ибрахим ибн Хабиб ибн Сулейман ибн Самура ибн Джундаб ал-Фазари, ум. ок. 800), Ал-Бируни (Абу-р-Райхан Мухаммед ибн Ахмед ал-Бируни) и другие. Первое описание астролябии на латинском языке появилась в переводе с арабского анонимной книги «Суждения об астрологии». Перевод принадлежал Лупитусу, старому другу Герберта, которому он писал в 984 году: «Хотя у меня нет перед тобой никаких заслуг, твое великодушие и твоя приветливость побудили меня обратиться к тебе с просьбой. Итак, прошу, перешли мне переведенную тобой книгу об астрологии²⁸, а если захочешь от меня что-либо в вознаграждение, проси без колебаний и получишь». Лупитус не замедлил прислать книгу, а содержавшиеся в ней сведения об астролябии Герберт переработал и включил в «Геометрию». Через полвека на основе этой книги Герман Калека²⁹ написал трактат об астролябии, пользовавшийся большой популярностью в Европе.

Практическому гению Герберта Европа обязана созданием одного из первых в Средние века гидравлического органа. Если верить Рихеру, Гербертов орган, находившийся одно время в Реймском соборе, был устроен так: пар от кипящей воды наполнял медный барабан и затем вырывался через многочисленные медные трубки с отверстиями, которые в определенной последовательности перекрывались клапанами. Таким образом, нагнетание воздуха в трубы совершалось при помощи механизма, а не выбивающегося из сил церковного служки, и расстояние, на котором был слышен звук, значительно увеличивалось. Остается лишь гадать, явился ли этот музыкальный инструмент оригинальным изобретением Герберта, так как подобного рода органы были известны с античных времен: их описали в своих сочинениях Ктесибий, Филон Византийский и Герон Александрийский³⁰. Но наш герой не знал греческого языка, а написанная около 850 года несколькими арабскими авторами «Книга хитроумных приборов», в которой подробно говорилось об органе, была переведена лишь в XIII веке.

И еще об одном изобретении Герберта следует упомянуть: каноник Титмар из Мерзебурга в своей «Хронике» утверждал, что Герберт изготовил и установил в Магдебурге часы (horologium), ничего не сообщая об их конструкции. На основании этого упоминания некоторые позднейшие авторы заявляли, что это были механические башенные часы. Сейчас же считается, что первые часы такого рода были построены лишь в XIV веке, а horologium, скорее всего, представлял собой солнечные часы или клепсидру (водяные часы).

Нетрудно представить, каким чудом казались современникам Герберта его изобретения (прежде всего, астрономические) и как восхищались они его эрудицией! И это восхищение невольно плодило одну легенду за другой. Так, многие средневековые хронисты утверждали, что он не то сконструировал, не то где-то приобрел говорящую бронзовую голову, которая давала ему советы, отвечая на вопросы в режиме дихотомии (пользуюсь современным термином), то есть в режиме «да»/«нет». Впрочем, владение «медным оракулом» приписывалось и некоторым другим выдающимся мыслителям позднего Средневековья, в частности, Роджеру Бэкону, Альберту Великому, Роберту Гроссетесту, Арнольдо из Виллановы.

Герберта, несомненно, можно считать самым выдающимся педагогом Х века. Он преподавал по определенному четкому плану, добиваясь от учеников не только знания, но и понимания метода, которым они получены. Герберт не был ученым и не внес что-то новое в существовавший в его время компендиум знаний. Однако его точный и ясный ум позволял систематизировать доступные ему сведения и излагать их просто и понятно. Герберт заражал своих учеников духовной энергией, вручая им лампады знания, которые впоследствии ярким светом вспыхивали в разных уголках Европы. Среди его воспитанников были короли и государственные деятели; по крайней мере, тринадцать епископов и архиепископов, шесть настоятелей крупных монастырей, известные схоластики. Самым знаменитым из них был Фульберт (ок. 980–1028) из кафедральной школы при Шартрском соборе, которая явилась предшественницей Сорбонны и стала самым авторитетным центром гуманизма в XII веке.

Диспут в Равенне

В Европе никто не осмеливался оспаривать у Герберта пальму первенства в точных науках, но по части тривия он нашел соперника в лице немецкого схоластика Отриха, которому не давали покоя ученые лавры главы реймской школы. Отрих был монахом монастыря св. Маврикия в Магдебурге и преподавателем монастырской школы, привлекавшей к себе многочисленных учеников. Характер у Отриха, надо полагать, был непростой, мнения о своей учености он был самого высокого, и поэтому, рассорившись, в конце концов, с магдебургским архиепископом, он сделался придворным ученым, продолжая преподавательскую деятельность и по-прежнему собирая вокруг себя множество учеников. Завидуя славе Герберта, Отрих послал одного из них в Реймс с поручением послушать и записать его лекции. Оказалось, что взгляды на классификацию наук у соперников-схоластиков не совпадают, и Отрих принялся везде трубить об ошибках Герберта, говоря, что он будто бы не имеет никакого понятия о различиях между высшим, божественным, и низшим, человеческим, знаниями. Не без злорадства сообщил он об этом и Оттону II, который, однако, не мог допустить и мысли о том, что Герберт ошибается. Случай разрешить спор представился в декабре 980 года, когда Адальберон в сопровождении Герберта совершил путешествие в Италию. Диспут состоялся в присутствии императора в Равенне, куда съехались схоластики со всей Европы. В течение целого дня, перескакивая с темы на тему, диспутанты терзали себя и многочисленных слушателей примерно такими речами:

Герберт: Конечная причина, то есть цель философии заключается в познании божественного и человеческого.

Отрих: Такое определение слишком многословно. Философ должен быть краток, а цель философии можно определить одним словом.

Герберт: Далеко не все причины или цели могут быть определены одним словом. Платон, например, определяет причину сотворения мира тремя словами: «добрая воля Бога».

Отрих: Но слово «добрая» в этом определении излишне, так как Бог не может желать зла.

Герберт: Бог действительно не может быть злокозненным, однако слово «добрая» имеет все-таки здесь логическое значение. По своей субстанции Бог только добр, все же сотворенное им является причастным добру. Поэтому упомянутое слово поставлено здесь именно с целью одновременно определить и саму сущность божественной природы. Кроме того, для доказательства того, что не всякая причина может быть выражена одним словом, скажу, что причину тени нельзя выразить короче формулы: «тело, противопоставленное свету».

И так далее, и тому подобное…

Герберт, захватив инициативу в споре, говорил и говорил, пока Оттон II наклоном головы не дал знак окончить диспут. По общему мнению присутствующих зрителей победа осталась за реймским схоластиком, и Отрих с позором удалился в Магдебург.

Книжник

Но не только блестящая эрудиция caput scholae и новые методы обучения привлекали в Реймс учеников. Не было в Европе книголюба, который бы не мечтал поработать в огромной библиотеке Герберта или одолжить на время что-либо из его книжных сокровищ. А он был неутомим в поисках рукописей, причем – что для него характерно – собирал, в основном, произведения античных классиков и вовсе не интересовался патристикой (впрочем, можно предположить, что он уже имел в достаточном числе сочинения отцов церкви).

Аббату Экберту Герберт писал: «Я усердно собираю библиотеку… Не только в Риме и в других частях Италии, но также в Германии и Лотарингии я нанимал писцов и с помощью щедрых друзей покупал в этих провинциях за большие деньги рукописи. Поэтому мы и вас просим поступить таким же образом. Мы укажем в конце письма перечень авторов, копии трудов которых мы хотели бы получить. Дабы не злоупотреблять вашей добротой, посылаем пергамен для копииста и необходимые денежные средства. Отдыхая или трудясь, мы учим тому, что знаем, и изучаем то, в чем несведущи».

Далеко небескорыстный в житейских делах, Герберт, не задумываясь, тратил золото на приобретение нужных ему списков. Монаху из Сана, который переписывал для него книгу («немалой величины»), он сообщает: «Я посылаю тебе через моего клирика два солида³¹. Если позволишь, я буду делать то же самое до тех пор, пока ты, закончив труд, не скажешь: «довольно».

Он весьма ловко пользовался всяким удобным случаем ради получения вожделенного списка: «Герберт… приветствует своего Айрарда (аббат монастыря св. Теодерика близ Реймса. – Ю. П.). Твои просьбы возбудили в нас сочувствие, а мы увещеваем тебя лезть из кожи вон ради наших дел, будто ради собственных… Сделай то, о чем мы тебя просим, чтобы мы исполнили твои просьбы». Монаху Ремигию из Трира пожелавшему иметь сферу для занятий астрономией, Герберт обещал прислать ее в обмен на копию поэмы римского поэта Публия Папиния Стация «Ахиллеиды». «Твоя доброта, любезный брат, – писал Герберт, – перевешивает том, который я получил, однако он неполон, так как неполным был образец, с которого сделан список. И нашей доброты ты не забудешь, так как мы уже начали тяжелейший труд изготовления сферы, которая уже обточена на токарном станке и искусно обтянута конской кожей. Если ты испытываешь в ней неотложную потребность, можешь ожидать ее, просто окрашенную в один цвет, к календам марта. Но если ты хочешь сферу с горизонтом, красиво размеченную разными цветами, ты растягиваешь работу на год».

Он постоянно беспокоился о судьбе рукописей, которые имел неосторожность одолжить на время. «Поскорее верните наши книги», – писал он какому-то из должников, и если тот не спешил вернуть книгу после предупреждения, обращался к языку Цицерона: «Quousque tandem abutemini patientia nostra?» («Доколе же вы будете злоупотреблять нашим терпением?»).

С гневом обрушивался Герберт на клириков из монастыря Сан-Пьер-Гранд, не вернувших в срок взятые у него книги: он сравнивал их проступок с изменой Катилины и грозит суровым наказанием. Зато с какой радостью сообщал он Адальберону, что в северной Италии обнаружил множество сочинений Боэция, этого «ученейшего комментатора свободных наук»!

Историк Гай Саллюстий Крисп (86–34 до н. э.) и «отец красноречия», политик и философ Марк Туллий Цицерон (106–43 до н. э.), философ-платоник Цельс (вторая половина II века н. э.) и поэт Вергилий – им Герберт обязан своей прекрасной, почти классической латынью, столь выгодно отличавшейся от грубой и неуклюжей латыни современных ему авторов. Это они, вкупе с другими римскими классиками, сделали его близким по духу скорее к римлянину в тоге, чем к монаху в рясе.

Герберт и политика

Занимаясь в Реймсе педагогической деятельностью, Герберт не оставался пассивным наблюдателем событий в Европе. Мало-помалу они пробудили в нем интерес к политической деятельности и желание принять в ней такое же участие, какое принимал его покровитель Адальберон.

Здесь надо заметить, что реймское архиепископство благодаря своему пограничному с Лотарингией положению приобрело в Х веке важное политическое значение. С тех пор как немецкая граница, отодвигавшаяся все дальше и дальше на запад, заняла более или менее постоянное положение, часть архиепископства оказалась за границей, в Германии, оставаясь в церковном отношении подчиненной Реймсу. Такая ситуация открывала перед реймскими церковниками большие возможности для дипломатического маневра. Если они стояли на стороне французских королей, то были их полезнейшими союзниками в попытках присоединить Лотарингию к Франции; если они сочувствовали немецким государям, то активно влияли на ход событий на западной границе Германии. Кроме того, в соответствии с традицией архиепископы Реймса имели предпочтительное право короновать французских королей. Они получали большие доходы от своих земель и располагали многочисленной армией вассалов. Словом, реймский архиепископ был крупной фигурой в борьбе власть имущих, и не раз троны государей колебались в зависимости от настроений в Реймсе.

В мою задачу не входит описание политических событий, в которые был вовлечен Герберт, и событий, связанных с попытками занять место Адальберона после его смерти в январе 986 года. Отмечу лишь, что и Герберт, и его патрон неизменно поддерживали государей саксонской династии на императорском троне – сначала Оттона II, а затем его сына Оттона III. Реймским политикам пришлось немало потрудиться, чтобы короны удержались на императорских головах, а головы – на плечах.

Совершал ли предательство по отношению к своей родине француз Герберт, поддерживая императоров-немцев? Ни в коей мере. Герберт, прежде всего, поддерживал самою идею восстановления Западной Римской империи, идею политического и государственного объединения значительной части Европы, поэтому национальность коронованной особы, которая могла бы эту идею осуществить, имела для него второстепенное значение. Если бы империя была восстановлена не немецким королем, а французским или итальянским, то и симпатии Герберта были бы профранцузскими или проитальянскими. Но тогда возникает следующий вопрос, на который, впрочем, нетрудно найти ответ: «Откуда же взялись у французского схоластика имперские пристрастия?»

Рис. 1–5. Оттон III. По правую руку от императора – Герберт (из средневековой рукописи).

С ранних лет посвятив себя учебе и науке, он был погружен в изучение античного мира, который своей литературой, наукой, государственным устройством необоримо влек его к себе и который в жестокий и невежественный век казался ему действительно идеальным миром. Его восстановление стало для Герберта заветной мечтой. В Оттонах он видел прямых преемником древнеримских императоров и требовал для них той же политически неделимой власти, какой пользовались их предшественники. Особые надежды Герберт возлагал на Оттона III, неуравновешенного и пылкого юноши, учителем которого он стал весной 997 года (императору тогда было семнадцать лет). С радостью убеждался Герберт в том, как много общего у бывшего и нынешнего венценосных учеников: тяга к знаниям, набожность, фанатическая убежденность в необходимости renovatio Imperia Romanum (возрождения Римской империи) во всем ее величии и могуществе (рис. 1–5).

«Оттон III стремился создать такую империю, в которой была бы возможна администрация Траяна, законодательство Юстиниана и деспотизм Константина, а в то же время было бы сохранено республиканское устройство, – пишет историк. – В его политические идеалы одинаково входили империя и республика, римский народ и рыцарство, земная жизнь и вечное блаженство». В своем Sacrum palatium (Священном дворце) на Авентинском холме он окружил себя гвардией в римско-византийском вкусе и разработал сложный дворцовый церемониал, который был изложен в особой книге, где было подробно описано императорское одеяние и объяснено значение десяти принадлежащих ему корон. По его приказу все смертные, не исключая императора, могли входить на Капитолийский холм только в белых одеждах, причем свита должна была приветствовать своего властелина на еврейском, греческом и латыни и трижды кланяться ему. Но страсть к пышным церемониям сочеталась в Оттоне с монашеским смирением: часто, облачаясь в рубища, он запирался в келье и подвергал себя посту и бичеванию.

И как бы не был занят Оттон государственными и военными делами – а воевал он много и довольно небезуспешно, – он всегда находил время для бесед с Гербертом, и тогда его дворец становился ареной жарких научных диспутов. По просьбе императора Герберт написал небольшой философский трактат «О рациональном и об использовании разума» на чисто схоластическую тему о том, что более общее – понятие разумного или понятие пользования разумом.

Желая восстановить справедливость по отношению к учителю, Оттон добился у папы назначения Герберта архиепископом Равенны – второй по важности пост в итальянской церковной иерархии. Это событие произошло 28 апреля 998 года. А когда в феврале следующего года неожиданно умер Григорий V, император заставил римских церковников избрать Герберта своим епископом и, следовательно, римским папой.