Kitabı oku: «Взыскующие знания», sayfa 4

Сильвестр II

По совету Оттона Герберт отправился из Равенны в Рим через Песаро, Фано и Анкону – области традиционно подвластные папе. Императорские гонцы мчались впереди папского поезда, предупреждая о его прибытии. Оттон полагал, что будет полезно, если народ увидит будущего преемника св. Петра, так как для большинства простых людей римский папа был скорее символом, чем реальной фигурой. Толпы итальянцев встречали Герберта настороженно: для них он все еще был чужестранцем, французом. Но эта настороженность сменялась всеобщим ликованием, когда он обращался к толпе на ее родном языке.

… В церковь св. Агнессы у стен Рима Герберт и его спутники прибыли в последний день марта 999 года. Здесь их встретили горожане и клирики во главе с Иоанном, епископом Альбано и главой папских секретарей и нотариев. Истово молился Герберт в церкви, которую Флавий Валерий Аврелий Константин (272–337), известный как Константин Великий, соорудил прямо над гробницей святой девы. Он благодарил Спасителя, который даровал ему, бывшему пастушку, громадную духовную власть над людьми. Торжественный кортеж во главе с епископом Иоанном направился через Нументанские ворота в Рим. Герберта, восседавшего на богато изукрашенном кресле, несли на своих плечах знатные римляне и высшие клирики. Спустившись вниз по виа Нументана, мимо толстых стен бань Диолектиана, мимо церкви Санта Мария Маджоре, они очутились на большой площади перед собором св. Иоанна Латеранского. Далее в сопровождении эскорта гвардейцев императора они проследовали во дворец, где Оттон заключил в объятия будущего папу. В следующую субботу, 2 апреля, громадная толпа собралась на площади перед Латеранским собором. Из собора в окружении немецких солдат вышли Оттон, Герберт, епископ Иоанн и префект Рима. Благословив толпу и произнеся короткую молитву, Иоанн объявил, что римлянам предстоит избрать нового папу. Их благороднейший император Оттон, сын и внук императоров, убежден, что архиепископ Равенны – тот человек, в котором нуждается римская церковь. Затем к собравшимся на латыни и по-итальянски обратился Оттон. Он представил Герберта, всячески восхваляя его достоинства. «Хотите ли вы видеть этого человека, Герберта, своим епископом и папой?» – спросил Иоанн, и дружный хор голосов – Volumus, Volumus (Мы желаем этого) – прозвучал над площадью. Один из папских секретарей зачитал документ об избрании папы, который был встречен одобрительными возгласами: Fiat, Fiat (Да будет так!). Подписав документ вместе с императором, главным нотарием и пастырями титулярных церквей, епископ Иоанн торжественно объявил, что у престола св. Петра появился новый владелец – папа Сильвестр II. Если Григорий V был первым немцем-папой, то Герберт стал первым французом, возглавившим римско-католическую церковь. Имя нового папы как бы символизировало неразрывную связь церкви с государством, напоминая о союзе Сильвестра I (ум. 335) и Константина Великого, упрочившим как императорскую власть, так и авторитет верховного понтифика. Оттон решительно отверг «Константинов дар» – подложную грамоту, сфабрикованную в VIII веке папской канцелярией для обоснования притязаний папы на светскую власть над Римом и всей Италией. В дипломе, выданном им Герберту, говорилось: «Господина Сильвестра, нашего учителя, избираем и по воле Божьей ставим и определяем светлейшим папой. Вся власть в Риме и Римской области должна исходить от императора, а папа является его верным помощником».

Новый папа оправдал надежды императора. С присущей ему энергией он занялся укреплением и возвышением Западной Церкви, используя влияние которой, он надеялся привлечь новых союзников, а может быть, и новых подданных империи. На юге Италии папа пытается ослабить влияние Византии; в Центральной Европе организует первую архиепископскую епархию на территории Польши; горячо поддерживает венгерского князя Вайка, пожелавшего христианизировать свою страну и принявшего христианское имя Стефана I; убеждает норвежского конунга (короля) Олафа Тригвессона заменить рунический алфавит на латинский («принятый во всех христианских странах»), поддерживает отношения с киевским князем Владимиром в надежде заинтересовать восточных славян религиозными идеями Запада; решительно выступает против раскола немецкой церкви; борется за очищение морального облика священнослужителей, энергично выступая против практики симонии и конкубината³², широко распространенной среди клириков.

Рис. 1–6. Сильвестр II (неизвестный художник)

Интересно, что мнение Сильвестра II (рис. 1–6) относительно пределов папской власти были созвучны идеям будущей религиозной Реформации. Свои взгляды он изложил в двух сочинениях – «Реймский собор» и «Письмо к Вильдероду», которые были изданы в 1567 и 1660 годах и явились драгоценной находкой для протестантов. По его убеждению, далеко не всякое папское постановление имеет силу, а только то, которое не противоречит Евангелию, Писаниям апостолов и отцов церкви, канонам первых четырех Вселенских соборов и предыдущим папским декреталиям. Сильвестр II жаловался в этих книгах на невежество и продажность предыдущих пап, ставя авторитет папских постановлений в зависимость от нравственных качеств сидельцев престола св. Петра.

Но, взойдя на высшую ступень в церковной иерархии, Герберт по-прежнему находил отдохновение от трудов в сочинениях классиков – торжественного Вергилия, назидательного Луция Аннея Сенеки (4 год до н. э.-65 год н. э.) легкомысленного Марка Валерия Марциала (ок. 40 года н. э. – ок.104 года н. э.). Но особенно любил он Цицерона. «Отправляясь в путешествие, – советовал он одному из своих учеников, – возьми с собой в качестве попутчика небольшую книгу Цицерона – либо «Республику», либо какую-либо другую, написанную отцом римского красноречия… Поистине, нет ничего в человеческих делах в большей степени достойного восхищения, чем мудрость знаменитых людей, которая содержится в многочисленных томах их книг. Поэтому продолжай начатое тобой и утоли свою жажду в водах Цицерона…».

Удивительные слова! Их мог произнести древний римлянин или человек Возрождения, но не монах-бенедиктинец, архиепископ Равенны, римский папа, наконец. Можно был бы ожидать, что в самой сердцевине Средних веков с высоты своего трона он посоветовал бы своему ученику налегать на труды Григория Великого, Аврелия Августина, либо на что-то иное из патристики. Посоветовал – если бы не был Гербертом, в письмах и книгах которого цитаты из классиков встречаются значительно чаще, чем обращения к библейским текстам и трудам отцов церкви (из почти двухсот пятидесяти дошедших до нас писем Герберта лишь в десяти приводятся отрывки из Священного писания).

Римлянам же ученость Герберта, его церковные и политические идеалы были, в конечном счете, непонятны и чужды. С суеверным ужасом и отвращением смотрели они на инструменты, которые он перевез в Рим, на его ученые занятия геометрией и астрономией. Они постепенно возненавидили его и боялись его как колдуна, связавшегося с нечистым и продавшим ему свою душу. Столь же враждебно относились римляне и к экзальтированному юноше на императорском престоле, бредившему фантастической идеей всемирной державы. Поэтому когда в 1001 году в Риме вспыхнуло восстание против немцев, Оттон III и Герберт сочли за благо покинуть город и укрыться в Равенне. Отсюда, собрав все наличные войска, двадцатиоднолетний император двинулся на завоевание Рима, но умер 24 января 1002 года при весьма загадочных обстоятельствах, завещав похоронить себя рядом с Карлом Великим в Ахене.

А 12 мая следующего года покинул сей мир и Герберт из Орийяка – пастушок, ставший папой; церковник, выполнивший завет апостола Павла: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего»; ученый, педагог и гуманист, протянувший руки из «темных веков» людям европейского Возрождения.

Глава 2
Раймунд Луллий, или Учитель просветленный

Человеческие умы более подвержены мнениям, чем науке, и поскольку каждая наука имеет свои особые принципы, отличающиеся от таковых в других науках, человеческий ум требует и ищет общее знание и общие принципы.

Раймунд Луллий (ок.1235–1315)

Гений или шарлатан?

Когда Гулливер посетил Главную Академию Лапуты, то в отделении, где заседали «прожектеры в области спекулятивных наук», его внимание привлекло странное сооружение, на раме которого было размещено множество деревянных кубиков. На всех сторонах каждого из них было прикреплено по бумажке с одним из слов лапутянского языка в различных наклонениях, временах, падежах. При повороте рычага кубики поворачивались, образуя случайное сочетание слов. Если при этом оказывалось, что три или четыре слова составляют часть фразы, их переписывали в специальный фолиант, а операцию повторяли снова. Связав затем отрывочные фразы, ученые Лапуты намеревался «дать миру полный компендий всех искусств и наук». С помощью этого изобретения «самый невежественный человек с помощью умеренных затрат и небольших физических усилий может писать книги по философии, поэзии, политике, праву, математике и богословию при полном отсутствии эрудиции и таланта».

Так гениальный насмешник Джонатан Свифт (1667–1745) высмеял бесплодные усилия оторванной от жизни учености. Но его сатира несла и конкретную направленность, ибо, изображая лапутянского профессора и описывая его изобретение, Свифт, несомненно, имел в виду арагонца Рамона Льюля, более известеного у нас как Раймунд Луллий по латинизированной форме его имени и фамилии (Raymundus Lullius). Он был религиозным подвижником, философом и писателем, автором «Великого Искусства» («Ars Magna») – весьма своеобразного метода «отыскания истин, религиозных и научных» с помощью комбинаций некоторых исходных понятий.

Из XVIII века, когда был создан «Гулливер», вернемся на столетие назад и предоставим слово великому Обновителю Наук, философу нового, экспериментального знания Фрэнсису Бэкону (1561–1626): «Не следует обходить молчанием то, что некоторые, скорее чванливые, чем ученые, люди немало усилий потратили на создание некоего метода, который в действительности не имеет никакого права называться законным; это, по существу, метод обмана, который, тем не менее, оказывается весьма привлекательным для некоторых суетных людей. Этот метод как бы разбрызгивает капельки какой-нибудь науки так, что любой, нахватавшийся верхних знаний, может производить впечатление на других некоей видимостью эрудиции. Таково «Искусство» Луллия».

«Отстегнем» еще одно столетие: «… Познай все законы астрономии, – поучает Гаргантюа Пантагрюэля, – но астрологические гадания и «Искусство» Луллия пусть тебя не занимают, ибо все это вздор и обман».

Итак, Луллий и его «Ars Magna» высмеяны, развенчаны, заклеймены?

Не будем спешить с выводами, ибо наряду с критиками «Искусства» у него было немало поклонников, и среди них – такие яркие личности, как, например, знаменитый алхимик Арнольдо из Виллановы (ум. 1314) и не менее знаменитый адепт магических наук Генрих Корнелий Агриппа Неттесгеймский (1486–1535), замечательные гуманисты Лоренцо Валла (1407–1457) и Хуан Луис Вивес (1492–1540), великие философы Николай Кузанский (1401–1464), Джованни Пико делла Мирандола (1463–1494), Марсилио Фичино (1433–1499) и Джордано Бруно (1548–1600), выдающийся полимат Афанасий Кирхер (1602–1680).

Но, пожалуй, самым замечательным из сторонников Луллия был Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716), универсальный гений, в письмах и трактатах которого многократно и с большим уважением упоминается имя каталонского подвижника. Лейбницу не было и двадцати лет, когда он написал небольшой трактат «О сочетательном искусстве», перекидывающий мостик между идеями Луллия и Универсальной Характеристикой – грандиозным проектом всеобщего логического исчисления. Лейбниц намеревался свести весь понятийный аппарат науки к конечному числу элементарных понятий, каждому из них присвоить знак специального искусственного языка-кода и заменить обычные рассуждения операциями над знаками. «Если при этом возникнут разногласия, – писал Лейбниц, – необходимости в диспуте между двумя философами будет не больше, чем между двумя счетоводами. Для разрешения противоречий достаточно будет взять мелки и, сев за грифельные доски в присутствии, если угодно, свидетеля, сказать друг другу: «Давайте вычислять».

Уже эти противоречивые отзывы вызывают желание разобраться в сущности «Искусства» и, попытавшись отделить зерна от плевел, найти ему место в истории идей европейской культуры. Но автор «Ars Magna» интересен и per se. Его долгая жизнь могла бы послужить сюжетом увлекательного романа, в котором опасные путешествия сменялись годами затворничества, а любовь (отнюдь не платоническая) к Прекрасной (ным) Даме (мам) – аскезой и смирением. Герой этого романа сочинял бы эротические стихи и богословские трактаты, жил в королевских покоях и в зловонных тюремных камерах, беседовал с римскими папами и арабскими муллами, участвовал в университетских диспутах и обращал в христианскую веру приверженцев Магомета, занимался астрологией, медициной, философией и совершал поступки, достойные своего великого соплеменника Дон Кихота. К сожалению, фактические сведения о Луллии – то, что можно было бы назвать документальной основой романа, – довольно скудны. Правда перемешана с вымыслами, и спустя почти восемь столетий с большим трудом и лишь приблизительно удается реконструировать его земной путь, ибо «слабая память поколений сберегает лишь легенды» (Станислав Ежи Лец).

Житие Раймунда

«Есть острова, далекие, как сон, и нежные, как тихий голос альта, – Майорка, Минор, Родос и Мальта…» (Георгий Шенгели).

Майорка (Мальорка) – самый большой из пяти Балеарских островов, расположенных у берегов Испании, жемчужина Средиземноморья. Монотонная череда невысоких, поросших кустарником холмов, над которыми неожиданно резко поднимается ввысь седлообразная гора Ранда; одинокие пальмы на фоне розового неба; зеленый рай кипариса, мирта, оливы, померанца, апельсина, граната, алоэ; дикие скалы на берегу сапфирного, теплого моря; горный хребет Вальдемоза, на котором высится основанный в начале XIV века картезианский монастырь. Сюда в ноябре 1838 года Жорж Занд привезла своего возлюбленного – Фредерика Шопена. В монашеской келье за метровыми монастырскими стенами великий поэт фортепиано, больной туберкулезом и астмой, тосковал по милым его сердцу польским фольваркам, страдая от сырости, сквозняков и удушающего жара brazero (испанской жаровни); здесь, прислушиваясь к монотонному шуму дождевых струй, полный тяжелых предчувствий, сочинял он свою знаменитую прелюдию «Капли дождя»…

Главный город острова Пальма-де-Майорка расположен на берегу небольшой уютной бухты. Этот скромный морской закоулочек давал в незапамятные времена приют кораблям финикийцев и карфагенян, греков и римлян, вандалов и франков. В 745 году здесь высадились мавры, утвердившие на острове свою высокую цивилизацию с её человечностью, любовью к наукам и искусствам, замечательной агрикультурой, болезненной страстью к чистоте и опрятности. Они завезли на Майорку невиданные здесь ранее деревья и растения (пальмы, оливки, апельсины, лимоны, миндаль, баклажаны, шафран), обнесли город массивной стеной, построили Палау-дель Альмудейну – резиденцию своих правителей. Около четырех веков мавры владели островом, и несмотря на то, что их флот постоянно нарушал спокойствие христианских владык сопредельных государств, на Майорке они проявляли удивительную веротерпимость, разрешая католикам открыто отправлять свои религиозные обряды. Впрочем, и христиане, вытеснившие впоследствии гуманных захватчиков, столь же лояльно относились к единоверцам Магомета и к довольно многочисленной иудейской общине острова, ибо в ХIII веке, когда началась Реконкиста Майорки, ужасающий механизм инквизиции действовал еще не в полную силу. Изгнанию мавров с острова предшествовал разгром их флота объединенными силами каталонской, флорентийской и пизанской флотилий. А в сентябре 1229 года арагонский король Хайме (или Жуаме) I Завоеватель, воин, политик и поэт, во главе большой армии высадился у Пальмы-де-Майорки и, воспользовавшись разладом среди местных правителей, без особого труда покорил мавров. Еще через пять лет ему удалось вернуть христианскому миру и другие Балеарские острова. Уцелевшие мусульмане ушли в труднодоступные области Майорки и спустя несколько веков полностью смешались с арагонцами, высадившимися на остров вместе с Хайме I.

Мавры ушли или исчезли, но их влияние еще долго ощущалось на острове. Оно – в плоских крышах домов, на которых собирались женщины после трудового дня, в azulejo (мозаике), украшающей эти дома, в горшках с цветами, висящих на стенках домов, в окрашенных в зеленый цвет ставнями окон (чтобы отгонять злых духов), в многочисленных фонтанах; оно – в удлиненных смуглых лицах, в темных, опушенных длинными черными ресницами глазах, в гордом, непреклонном характере островитян, в их набожности, любви к поэзии и музыке…

Одним из арагонцев, сопровождавших Хайме I на Майорку, был rico hombre (знатный дворянин) Раймунд Луллий – отпрыск старинного франкского рода. Он решил обосноваться на острове и получил от своего повелителя в награду за службу и военную доблесть обширный земельный надел в окрестностях Пальмы-де-Майорки. Вскоре Луллий перевез из Барселоны жену и имущество и построил в столице острова богатый дом, в котором в 1235 году (по другим данным – в 1230 или 1232 году) появился на свет его первенец Раймунд-младший.

Родители намеревались дать мальчику хорошее образование, но тот, несмотря на уговоры и наказания, решительно отказывался от учебы, находя удовольствие в истинно дворянских и рыцарских занятиях – верховой езде, фехтовании, плавании под парусом, игре на цитре и поэзии. Он рос и воспитывался вместе с инфантом, которого звали так же, как его отца, и когда в 1262 году король создал для сына отдельное королевство, включавшее Балеарские острова и некоторые области Южной Франции, стал сенешалем и управляющим имуществом Хайме II. В двадцатипятилетнем возрасте Раймунд-мл. женился на очаровательной Бланке Пикани, которая родила ему сына Доминго и дочь Магдалену. Но семейные узы тяготили Раймунда, и он вел далекую от благочестия жизнь блестящего придворного щеголя, дуэлянта, повесы и сочинителя любовных стихов. Он пользовался неизменным успехом у женщин и, как говорили, не пропускал ни одной юбки (даже если их носили жены его друзей), ибо дамы Майорки своей красотой подтверждали бытовавшее тогда мнение, что женщины, родившиеся на острове, намного привлекательней своих континентальных сестер. Позже, годам к сорока, Луллий напишет: «Красота женщин, о Господи, была искушением и бедствием для глаз моих, ибо из-за женщин забыл я доброту и величие Твоих деяний».

Вечный праздник галантных приключений, бездумная жизнь продолжались много лет, но когда Луллию исполнилось тридцать два года, в его судьбе произошел неожиданный и резкой поворот.

Легенда первая. Однажды Луллий воспылал любовью к знатной и набожной синьоре Амбросии ди Кастелло. Он посвящал ей многочисленные и весьма нескромные любовные стихи, а однажды послал даме сердца целую поэму, в которой воспевал красоту ее груди. Строгая и благочестивая красавица, посоветовавшись с мужем, ответила Раймунду вежливым письмом: она умоляла его не унижаться до обожания такого убогого создания, как она, ибо душа и мысли ее посвящены Богу, и только Ему одному. Луллий, однако, не внял этому изысканному отказу и повсюду преследовал Амбросию своей любовью. Как-то раз заметив, что она направляется на молитву в церковь св. Эулалии³³, он прямо на коне въехал за ней в Божий храм.

 
Пронесся от открытых врат,
В испуге вдруг за рядом ряд,
Теснясь, отхлынул – конский топот,
Смятенье – давка – женский крик —
И на коне во храм проник
Безумный всадник. Вся обитель,
Волнуясь, в клик слилась один;
«Кто он, Святыни оскорбитель?
Какого края гражданин?..».³⁴
 

Нечестивец был выдворен служителями на улицу, а синьора ди Кастелло поняла, что столь безрассудная любовная лихорадка нуждается в столь же решительном и немедленном лечении. Она пригласила Луллия к себе в дом и обнажила перед ним грудь, которая была поражена отвратительной раковой опухолью. «Полюбуйся Раймунд на ничтожность тела, пленившего твое воображение! – воскликнула она. – Насколько лучше было бы, если бы ты посвятил свою любовь Иисусу Христу, красота которого вечна и нетленна».

Смущенный и пристыженный, отправился Луллий домой. Ночью он никак не мог уснуть и поэтому занялся сочинением любовных стихов. Но вдруг одесную увидел фигуру распятого Христа, с рук Которого капала кровь, а глаза с укором были устремлены на него, и услышал: «О, Раймунд Луллий! Следуй мне отныне». Спустя неделю, также ночью, он несколько раз пытался закончить начатые стихи, но вновь и вновь то же видение являлось ему. И свершилось чудо: грешник и эгоист познал Истину, и Истина та была в служении Богу. Когда, наконец, настало утро, Луллий, измученный душевными терзаниями, шепча свои детские, полузабытые, а ныне наполненные новым светом молитвы, отправился в церковь и, обливаясь слезами, принес обет Христу.

История религии знает немало случаев подобных преображений. Вот лишь несколько примеров.

Одним из яростных гонителей первых христиан слыл некий юноша по имени Савл. Но однажды, на пути в Дамаск, куда он шел, чтобы разоблачить и покарать членов местной христианской общины, ему было видение: «внезапно его осиял свет с неба; он упал на землю и услышал голос, говоривший ему: Савл, Савл! Что ты гонишь меня? Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус…». После этого Савл не только уверовал в Иисуса, но сделался одним из самых решительных и активных его адептов. Он сменил имя и как апостол Павел занял место среди наиболее почитаемых Святых христианской церкви.

Примерно за девять столетий до событий, о которых пойдет речь в этой главе, в семье небогатого римского чиновника, жившего в нумидийском городе Тагаста (на севере Африки) родился мальчике, которого назвали Аврелием Августином. Ему было суждено стать одним из крупнейших богословов и философов католицизма, епископом и Учителем Западной церкви. В юности, подобно Луллию, Блаженный Августин³⁵ вел жизнь весьма греховную, о чем много позже с раскаянием писал в своей «Исповеди»: «И где же я был, и как долго скитался в дали от истинных утешений дома Твоего? В течение всего шестнадцатого года жизни моей сумасбродство и бешенство плотских похотей, извиняемых бесстыдством и беспутством человеческим, но воспрещаемых законом Твоим, обладало мною, и я совершенно предавался им». Одна любовница сменяла другую, но сомнения и мучения совести все больше и больше одолевали его, и он взывал в молитвах: «Даруй мне чистоту сердца и непорочность воздержания, но не спеши». В конце концов, религия одержала полную победу, и всю свою остальную жизнь Августин посвятил служению Богу и философии.

Минует два с лишним столетия, и в 1182 году семья зажиточного торговца сукном Пьетро Бернардоне, жившего в маленьком итальянском городке Ассизи в гористой Умбрии, пополнится сыном Франциском. В юности он вел разгульную жизнь, соря налево и направо отцовскими деньгами, но, как-то услышав от священника в храме слова Христа, обращенные к ученикам: «не берите с собой сребра», увидел в них указание на главную заповедь, которую следует соблюдать в жизни. Отказавшись от всех мирских благ и решив жить только на то, что ему подадут как бедняку, он основал нищенствующий монашеский орден францисканцев, проповедовавших аскезу и смирение (впоследствии католическая церковь причислила Франциска Ассизского к числу своих Святых).

Если же обратиться к художественной литературе, то можно вспомнить и толстовского отца Сергия, и отшельника Пафнутия из повести Анатоля Франса «Таис», и Дон Жуана из новеллы Проспера Мериме «Души Чистилища», когда, узнав от встречной погребальной процессии о собственных похоронах, откровенный гедонист в короткий срок превратился в смиренного аскета.

Но монашеская келья и покаянная молитва – слишком жалкий удел для Луллия. Бешеный темперамент бывшего дуэлянта и любовника, экстремизм обращенного грешника подсказывают ему иные, более великие цели: во славу Божью он должен обратить всех – не более и не менее! – мусульман и иудеев в христианство, а затем принять мученическую смерть за Него! Но как открыть приверженцам Магомета их заблуждения и показать им величие истинной веры? Ведь он, Луллий, не знает ничего в богословии, неведом ему и арабский язык. И тут новая идея осеняет его: он отправится к князьям и королям, к епископам и кардиналам, к римскому папе, наконец; он уговорит их открыть монастыри, где клирики будут изучать восточные языки, и сотни, да что там сотни – тысячи и десятки тысяч! – миссионеров понесут затем свет Христовой веры в царства неверия. А сам он напишет Книгу о Его деяниях, лучшую из тех, что когда-либо были написаны. Правда, и здесь загвоздка: он хотя и поднаторел в богопротивных любовных стихах, однако латыни, которой принято говорить с Богом, не знает, с грамматикой и учеными искусствами красноречия и диалектики совершенно не знаком. Но «цель оправдывает средства», как скажет основатель ордена иезуитов Иниго Лойола. И Луллий решает отправиться в Париж, чтобы в его знаменитом университете получить то, от чего он в греховности своей отказался в детстве и юности (не правда ли, характерная деталь: человек, избравший мученичество своей конечной целью в качестве первого шага для ее достижения намеревается заcесть на несколько лет за студенческую скамью!).

Итак, цели ясны и задачи поставлены. Сбросив изысканные одежды и облачившись в грубое рубище, Луллий становится паломником и отправляется к святыням христианского мира. Сначала он посещает деревушку Рокамадур, расположенную среди остроконечных скал в предгорье Пиренеев, где в соборе Нотр-Дам-де-Пюи находились знаменитая икона Богоматери и чудотворные мощи св. Амадура, затем – Сантьяго-де-Компостела, город в испанской Галисии, в кафедральном соборе которого (по легенде) покоятся мощи апостола Иакова, небесного покровителя страны. Суровым постом и бесконечными молитвами он пытается убить возмущения плоти, эти «глупейшие глупости и тщеславнейшие тщеславия», как говорил Блаженный Августин. «Они, – вспоминал Августин, – цеплялись за мой телесный плащ и нашептывали: Ты хочешь нас покинуть? Еще минута, и тебя не будет с нами! Еще минута, и то, и се будет воспрещено тебе навсегда!.. Я чувствовал, что не в состоянии сделать и шага, когда старые привычки говорили мне: Сможешь ли ты прожить без нас?»

Луллий смог. Он продал все свое имущество и земли, раздал деньги беднякам (оставив лишь их часть жене и детям) и навсегда покинул дом и семью. Но в Париж он не пошел: друзья убедили Луллия, что в его возрасте не пристало учиться вместе с легкомысленными парижскими школярами. Науками же можно овладеть и в Пальма-де-Майорке у местных монахов-доминиканцев.

Чтобы изучить арабский язык, Луллий на средства, собранные его друзьями, купил раба-мавра. Прошел не год и не два, пока мавр сделал свое дело: ежедневно беседуя с ним, Раймунд овладел языком Корана настолько, что смог написать на нем свой первый трактат «Книгу Созерцания Бога» – скучнейший и массивнейший труд в несколько тысяч страниц, в котором пытался доказать все главные догматы христианства, включая догматы Троичности и Воплощения (Божества во Христе). Именно доказать, а не принять на веру – в этом ростки той идеи, которая затем утвердилась в его мировоззрении и в «Ars Magna». Другое приближение к «Искусству» – символика чисел, которой подчинена вся его книга³⁶. Книга Луллия разделена на 5 частей (по числу ран на теле Христа) и 44 раздела (в соответствии с 44 днями, проведенными Христом в пустыне); 366 глав книги предназначены для чтения по одной главе в день; каждая глава имеет 10 параграфов (10 заповедей), каждый параграф – 3 пункта (три лика Троицы) и составляет 1/30 главы (30 сребреников). Но Луллий пошел дальше своих предшественников и современников: отдельные слова и фразы он обозначал буквами, так что его теологические аргументы напоминали алгебраические формулы.

Но главное открытие Луллия, его «Ars Magna», еще ждало своего часа. И этот час настал в 1273 году (по другим данным – годом позже).

Легенда вторая. Взойдя на гору Ранда, в посте и непрерывных молитвах провел здесь Раймунд восемь дней. И однажды снизошло на него Божественное озарение и открылось ему «Великое Искусство», с помощью которого язычники будут обращены в истинную веру, а невежественные смогут постичь основы всех наук. Воздавая хвалу Господу, поднялся Раймунд от молитвы и поклялся не держать сей свет под спудом, а возжечь от него тысячи светильников, поведав миру о своем открытии. И тотчас листья кустарника, росшего окрест, покрылись буквами языков тех народов, которым будет дано познать «Искусство».

Спустившись после озарения с горы, Раймунд удалился в тихую обитель и очень быстро написал каталанским языком трактат «Искусство постижения истины», в котором впервые поведал суть своего открытия. Луллий был убежден, что нашел мощное духовное оружие для обращения неверных в истинную веру. Неудачи крестоносцев поставили под сомнение эффективность М е ч а, и поэтому главным средством распространения христианства должно было стать С л о в о. Но даже если допустить, что Святая Земля будет возвращена христианскому миру, все равно для завоевания душ мусульман потребуются другие средства. Им нужно открыть христианские истины, проповедуя на их языке, а чтобы неверные возлюбили эти истины, им нужно указать путь любви «принесением в жертву собственной жизни». В общем, эта идея не отличалась новизной. Франциск Ассизский уже предлагал завоевать мусульман любовью, а не ненавистью: «Он хотел положить конец крестовым походам в двух смыслах – и завершить их, и прекратить не силой, а словом, не материально, но духовно… Он просто думал, что лучше создать христиан, чем убивать мусульман…» (Г. К. Честертон)

«Я верю, о Господи, – писал Луллий, – что Святая Земля не может быть завоевана иначе, чем так, как пытался сделать Ты и Твои апостолы – любовью, молитвами, слезами и ценой собственных жизней… Владыка небес, Отец всех времен, когда послал ты Сына Твоего принять образ человеческий, Он и Его апостолы жили в мире с иудеями и другими людьми; никогда не пленяли они и не убивали жестоко язычников или тех, кто преследовал их. И этот мир использовали они для обращения на путь истинный заблудших. Пусть, следуя их примеру, христиане так же поступят с сарацинами!»