Kitabı oku: «Моя работа в Москве и Финляндии в 1939-1941 гг.»

Предисловие

Идея перевода и публикации в России дневников Юхо Кусти Паасикиви (1870–1956) возникла в год его 150-летнего юбилея. В феврале 2020 года «Общество Паасикиви» и Посольство Финляндии провели юбилейный семинар в Москве, посвящённый Ю.К. Паасикиви, и проект издания воспоминаний за период 1939–1941 годов обрёл практические очертания.

Взаимоотношения сначала с Россией, а потом с Советским Союзом на протяжении многих лет играли важную роль в жизни Паасикиви. В период с 1907 по 1914 год он несколько раз был депутатом финляндского сейма. Именно тогда он научился понимать мировосприятие Российской империи, в состав которой Финляндия входила как Великое княжество. В 1918 году Паасикиви непродолжительное время занимал пост премьер-министра независимой Финляндии. А после провозглашения независимости страны он вёл мирные переговоры с Россией в Тарту.

Проведя нескольких лет на важных постах в банковской сфере Финляндии, Паасикиви вернулся на дипломатическую работу в качестве посла: сначала в Стокгольме в 1936–1939 годах, а потом в Москве в 1940–1941 годах. Осенью 1939 года от имени Финляндии он вёл переговоры в Москве, но они были прерваны и началась Зимняя война. Весной 1944 года Паасикиви снова вёл мирные переговоры с Москвой. После этого он в течение двух лет был премьер-министром, а потом на протяжении десяти лет – президентом Республики. В послевоенные годы Паасикиви играл важную роль в установлении и стабилизации отношений с Советским Союзом.

Большую часть своей жизни (почти до 50-летнего возраста) Паасикиви прожил в автономной Финляндии, являясь подданным Российской империи. Он занимал значимые посты как в политике, так и в экономике. При выполнении этих задач он узнал Россию такой, какой она была в то время.

Хотя революция в России привела к смене общественного строя, правительства и политики, я думаю, что Паасикиви смотрел на новую страну – Советский Союз – и на её мировосприятие через призму собственного жизненного опыта и собственных знаний о России. Точно так же во времена Российской империи формировались подходы к пониманию России и взгляды на неё и у других основных финских деятелей военного времени, вплоть до Маннергейма. В 1920–1930-х годах контакты между Финляндией и Советским Союзом не были тесными, и в Финляндии едва знали новых руководителей Советского Союза и их образ мышления.

Записки Паасикиви раскрывают как его собственные взгляды и интерпретации действий и намерений Советского Союза, так и их трактовки Финляндией. Записки как повествование, сделанное от лица современника, показывают, что в демократической стране даже во время кризиса разные партии и политики по своим обоснованным причинам могут иметь разные мнения. И эти различия во мнениях оказывали воздействие на формирование позиции Финляндии. При демократии никто не диктует решений, а сами решения, в конечном счёте, должны согласовываться в парламенте, представляющем народ. Записки говорят также о большом различии в анализе событий военного времени между Паасикиви, знавшим Советский Союз изнутри, и многими политиками Финляндии. Естественно, что даже посреди кризиса каждый определяет свою позицию и мнения на основании доступной информации.

Какой урок следовало бы извлечь из времён Паасикиви и его записок? По крайней мере, тот, что по обе стороны границы не стоит пренебрегать изучением образа мышления друг друга. С распадом Советского Союза в России опять произошла смена общественного строя, правительства и политики. Многие финны, как и я, осмысливают действия России сегодня как через сегодняшние наблюдения и дискуссии, так и через знакомый нам Советский Союз. Историю новой России нелегко выучить или понять. И та же проблема, возможно, существует на российской стороне. Финляндия уже не та нейтральная страна, которая сотрудничала с Советским Союзом, и которую знали во времена Паасикиви и Кекконена – после вступления в Евросоюз мы стали членом политического объединения. Важна потребность в понимании господствующего в соседней стране образа мышления. Понимание не обязательно означает согласия со всеми действиями второй стороны. Надеюсь, что это произведение прольёт свет на то, как в Финляндии в своё время представляли Советский Союз.

Хочу поблагодарить всех, кто способствовал изданию русского перевода книги, в особенности директора издательства «Весь Мир» Олега Зимарина и переводчиков книги Александра Белова и Александра Игнатьева.

Матти Ванханен

Премьер-министр Финляндии (2003–2010)

Председатель «Общества Паасикиви» (2014–2020)

К читателю

В соответствии с непременным пожеланием моего супруга, его мемуары, посвящённые событиям Зимней войны и периода перемирия, публикуются только после смерти автора. Есть множество причин, почему он пожелал поступить именно так. В рукописном виде труд был готов уже много лет назад. В те годы, когда мы жили в Президентском дворце, мой супруг неоднократно возвращался к этой работе, постоянно совершенствуя и дополняя написанное. В книге, которая сейчас увидит свет, в самом её облике неукоснительно соблюдён тот пиетет, который автор желал видеть частью своего литературного наследия. С её страниц звучит голос самого автора.

У меня есть приятная обязанность сердечно поблагодарить президента Финляндской Республики Урхо Кекконена за его великолепные усилия и помощь в процессе издания этой работы. Также хотела бы выразить слова благодарности министру иностранных дел П.Ю. Хюннинену и профессору Арви Корхонену, которые как верные друзья моего мужа помогали мне и в этом деле.

Алли Паасикиви

Хельсинки, март 1958 года

Книга первая
Зимняя война

Возвращение финской делегации после переговоров в Москве 15 октября.

Слева направо: Аарно Ирьё-Коскинен, Юхо Кусти Паасикиви, Йохан Нюкопп и Аладар Паасонен. Фото Аарне Пиетинена (Finnish Heritage Agency)

I
Приготовления в Хельсинки

Вечером 5 октября 1939 года, когда я уже лежал в постели, мне позвонили из Министерства иностранных дел в Стокгольм, где я тогда был послом, и спросили, не мог бы я приехать в Хельсинки на следующее утро. Ответил, что приеду. Чего касалась поездка, мне не сообщили. Утром я отправился на самолёте, да так и не вернулся. Моя жена приехала двумя днями позднее.

По приезде в Хельсинки я побывал в министерстве у министра иностранных дел Эркко. Он зачитал мне телеграммы, которые накануне пришли из Москвы от нашего посла, барона Ирьё-Коскинена касательно его беседы с наркомом иностранных дел Молотовым, попросившим министра Эркко или его уполномоченного прибыть в Москву для переговоров «по конкретным политическим вопросам». Молотов сообщил, что советское правительство приняло во внимание пожелания правительства Финляндии по развитию как политических, так и торговых отношений между двумя странами. Поскольку вследствие войны международная обстановка изменилась, советское правительство хотело бы приступить к обмену мнениями с правительством Финляндии. В связи с этим Ирьё-Коскинен заметил, что правительство Финляндии уже неоднократно сообщало о своём желании развивать и политические отношения с Советским Союзом, но на последних переговорах в качестве конкретного вопроса затрагивалось только повышение интенсивности торговых связей. В свою очередь, Молотов, заметив, что речь шла и об улучшении политических отношений, высказал пожелание, чтобы министр иностранных дел прибыл в Москву или чтобы правительство уполномочило другое лицо вести переговоры именно по этим вопросам. Он не сообщил, какие конкретно вопросы имел в виду, но добавил, что советское правительство желает, чтобы переговоры начались в самое ближайшее время. Он попросил ответить, по возможности, уже через день. Также упомянул, что переговоры с Латвией и Литвой завершатся скорее всего в течение двух-трёх дней.

Министр Эркко спросил, не хотел бы я отправиться в Москву на упомянутые переговоры в качестве представителя правительства.

Иными словами, я только сейчас узнал, о чём шла речь. Я сразу понял, что вопрос стоит о серьёзных делах, хотя тогда и не мог полностью понять их истинную значимость. Подумав в течение дня, я сообщил министру Эркко, что согласен на предложение правительства. В своём дневнике я записал: «Поскольку действительные переговоры возможны и даже предусматриваются, сообщил о своём согласии отправиться в Москву». Ранее я уже многократно участвовал в переговорах с русскими как в период царской России и Временного правительства, так и в годы нахождения у власти большевиков в 1920 году, когда возглавлял делегацию Финляндии на мирных переговорах в Тарту. В студенческой молодости я изучал русский язык, для чего бывал в России.

Следующие дни прошли в консультациях с министром иностранных дел и правительством по инструкциям, которые готовились мне для переговоров и на которых я чуть позже остановлюсь отдельно.

В эти дни я подолгу беседовал с маршалом Маннергеймом. В один из дней я обедал с ним и генералом Вальденом. Маннергейм как председатель Совета обороны самым серьёзным образом осознавал свою высокую ответственность, а как опытный военный знал, что такое война, был весьма озабочен, как, впрочем, в течение всей осени 1939 года. Он желал придерживаться осторожной линии поведения и избегать противоречий с Советской Россией. Из его слов стало ясно, что он был настроен весьма пессимистично в отношении возможной войны. Он неоднократно подчёркивал, что нам следует признать легитимные интересы российского государства и попытаться их удовлетворить. Хотя Молотов и говорил об «обмене мнениями», Маннергейм подозревал, что он, конечно же, предъявит нам ультиматум, как и Балтийским государствам. Мы рассматривали на карте острова, которые, не исключено, можно было бы уступить Советской России за определённую компенсацию. По его мнению, мне следовало безотлагательно отправиться в Москву, поскольку, по полученным данным, русские стали передвигать свои войска к нашим границам.

7 и 8 октября я имел беседу с бывшим президентом Финляндии Свинхувудом, который случайно оказался в Хельсинки. В частности, мы говорили о том, что Свинхувуду, быть может, стоит отправиться в Германию, чтобы попробовать заручиться дипломатической поддержкой этой державы. Когда я выезжал в Москву, мне уже на вокзале передали, что, по сообщению берлинского корреспондента одной хельсинкской газеты, Германия настолько занята войной против западных держав, что не сможет ничего сделать ради нас.

В один из дней, уже поздним вечером, ко мне в гостиницу «Кэмп», где я тогда жил, пришёл бывший премьер-министр, профессор Кивимяки, который позже был нашим послом в Берлине. Он также был озабочен ходом событий. Кивимяки подчеркнул, что нам не следовало бы занимать излишне жёсткую позицию в отношении предложений русских. Напротив, нужно показать понимание их требований по обеспечению безопасности, на что я заметил, что полностью разделяю его точку зрения. Уже уходя, Кивимяки сказал: «Сейчас ты отправляешься в самую трудную поездку в своей жизни». Как же он оказался прав!

8 октября министр Эркко имел беседу с полпредом СССР Деревянским. Её содержание изложено первом томе «Сине-белой книги» (с. 42–44), посвящённой развитию отношений Финляндии и Советского Союза в свете официальных документов (1941)¹. Деревянский сообщил, что Москва буквально «кипит», поскольку ответ на её запрос относительно приглашения в Москву министра иностранных дел или уполномоченного лица пришёл столь поздно. Эркко ответил, что финское правительство вовсе не собиралось специально тянуть время и ответ был направлен сразу после рассмотрения вопроса. Отметим, что Молотов говорил с Ирьё-Коскиненом 5 октября, о чём была направлена телеграмма в Хельсинки вечером того же дня. Ответ из Хельсинки ушёл в субботу 7 октября, а разговор Деревянского с Эркко произошёл в воскресенье 8 октября, то есть спустя три дня после встречи Молотова с финским послом. Далее Деревянский обратил внимание на то, что Финляндия отнеслась к приглашению иначе, чем государства Балтии, и «это может негативно сказаться на ходе дел». «Почему министр иностранных дел сам не едет? – спросил Деревянский. – Серьёзная ситуация в мире требует быстрого решения вопросов между Финляндией и Советским Союзом. Имеет ли Паасикиви широкие полномочия?» На это Эркко ответил, что у меня такие полномочия, которые должны быть у переговорщика в подобных ситуациях. Никакие решения принимать я не мог, потому что в зависимости от характера дела нужно было согласие правительства или парламента. Деревянский далее сказал, что «Советский Союз желает создать в регионе Балтийского моря такую ситуацию, при которой Советский Союз и его соседи не стали бы жертвами войны. […] Советский Союз не намерен предпринимать ничего, что могло бы поставить под угрозу независимость и безопасность Финляндии. Его целью не является нанесение ущерба независимости Финляндии. […] Осознают ли в Финляндии серьёзность переговоров? Нельзя ли поменять состав делегации?» Деревянский сослался на успешные переговоры с Балтийскими государствами. Эркко: «Невозможно представить, чтобы Финляндия могла принять такой вариант, который там имеют в виду». В завершение разговора Деревянский поинтересовался, когда я могу выехать; на это Эркко ответил, что «по возможности, на следующий день, 9 октября».

Из этого разговора с Деревянским стали видны контуры программы Советского Союза по Балтийскому морю, которая включала в себя такое устройство, при котором Советский Союз имел мощные, даже определяющие, военно-политические позиции в восточной части Балтийского моря.

Инструкции для первых переговоров были готовы 9 октября. Во второй половине дня состоялось совместное заседание с участием президента и правительства, на котором инструкции были утверждены. После заседания я говорил с глазу на глаз с президентом Каллио, который был озабочен и удручён.

Плотный день завершился моим официальным визитом к полпреду Советского Союза Деревянскому. Наш разговор ограничился обменом обычными любезностями.

Вечерним поездом я отправился в Москву. В качестве помощников меня сопровождали полковник Паасонен и советник посольства Нюкопп. Оба они ранее работали в нашем посольстве в Москве и владели русским языком. На вокзале провожал премьер-министр Каяндер. «Рядом с вокзалом, в самом здании вокзала и на перронах собралась многотысячная толпа провожающих граждан», – писала газета «Ууси Суоми» («Новая Финляндия»). «На лицах людей отражались серьёзность момента и чувство долга, а также решимость и непоколебимая воля. […] При отправлении поезда – так могли сказать пожилые люди – ощущалась та же атмосфера, что царила здесь десятилетия назад, когда в тяжёлые для Финляндии времена прощались с людьми, уезжавшими по делам Отечества». Народ пел патриотические песни, включая евангельский гимн «Бог нам прибежище и сила», исполнив напоследок национальный гимн «Наша страна».

 
Звучит священная клятва,
Моя дорогая страна!
Тебя мы храним,
Жизни не пощадим.
Будь спокойна, горда.
Сыны на страже всегда.
 

В те дни эти слова звучали серьёзно и убедительно, находя отклик в сердцах граждан. Это был чистый и самозабвенный патриотизм, порождённый суровой действительностью.

II
Положение в 1939 году.
Инструкции для переговоров

Необходимо признать, что отношения Финляндии и Советского Союза в период нашей независимости были совсем не такими, каким им следовало быть. Царило обоюдное недоверие. Начиная с заключения мирного договора в Тарту в 1920 году, отношения были «нормальными», но не удовлетворительными. События 1918 года не стали благоприятной основой для хороших отношений. Финляндии не удалось сделать так, чтобы отношения соответствовали нашему положению как соседа огромной Советской России. Причин для возникновения такой ситуации было множество. В Финляндии боялись – беспричинно или нет – угрозы с её стороны для нашей независимости. Сложности возникали и из-за различия общественных и экономических систем Финляндии и Советской России, а также отличий в идеологии, идеалах и мировоззрении двух народов. Мировоззрение нашего народа было, по сути, скандинавским, иным, чем у народов Советской России. Помимо русификации и экспансионизма России, угрожавших нам исстари, проблемы для сближения создавала и политика активного коммунизма, господствовавшая в Советском Союзе. Мы опасались исходивших от Советского Союза устремлений к изменению нашего общественного устройства. Поддерживаемая Советской Россией пропаганда, в которой активно участвовали эмигрировавшие в эту страну финские коммунисты, а также проводимая Россией шпионская деятельность способствовали поддержанию в нашей стране атмосферы нервозности и обеспокоенности. Наша позиция по отношению к восточному соседу получила излишне негативный отпечаток.

Также и в Советском Союзе существовало недоверие к нам. После прихода к власти в Германии национал-социалистов опасения в отношении намерений этого государства только усиливались. Соответственно, росло и недоверие к нам. Каким бы неправдоподобным это ни казалось, Кремль подозревал нас в 1935–1937 годы в заигрывании и даже в союзе с Германией, целью которого было нападение Германии на Советскую Россию через территорию Финляндии, а также подключение Финляндии к этой агрессии для захвата территорий в Восточной Карелии. Поэтому Советский Союз был вынужден обустраивать свои границы с Финляндией, переселяя в другие места население приграничья. В 1937 году такие утверждения высказывались нам официально как руководством Комиссариата по иностранным делам, так и высшими военачальниками. В ноябре 1936 года Жданов, влиятельный руководитель Коммунистической партии, выступил на Всероссийском съезде Советов с речью, которую сочли предупреждением малым соседним государствам, чтобы они не позволяли Германии использовать свои территории в качестве плацдарма агрессии против Советской России. «Мы, ленинградцы, – заявил Жданов, – сидим у своих окон и смотрим на окружающий мир. Рядом с нами группа малых стран, которые грезят о больших авантюрах или позволяют крупным авантюристам строить козни внутри своих границ. Мы не боимся этих малых стран. Но если они не ограничатся только своими собственными делами, то мы считаем, что нам, пожалуй, придётся немного приоткрыть наши окна, и им будет неприятно, если нам придётся позвать нашу Красную Армию на защиту нашей страны»¹.

В информационном сообщении, пришедшем из Москвы, высказывалось предположение, что эти слова, в которых проводилась уже неоднократно услышанная нами мысль, адресованы прежде всего Финляндии. В сентябре 1937 года тогдашний посол Соединённых Штатов в Москве Джозеф Э. Дэвис, конечно же, на основании услышанного в московских кругах сообщал в своём рапорте, что «Финляндия, вне всякого сомнения, будет союзником Германии при нападении на Ленинград с севера». Однако в качестве собственного мнения, сформировавшегося после посещения Хельсинки и встреч с премьер-министром Финляндии, министром иностранных дел и отдельными членами кабинета, он написал в начале августа госсекретарю США, что внешняя политика Финляндии основывается на непоколебимой решимости избегать ухудшения отношений с кем-либо и что Финляндия намерена «в любом случае, делать всё возможное, чтобы страна не стала ареной боевых действий, когда её политическая и экономическая свобода, а также независимое благополучие были бы уничтожены» (Påuppdrag i Moskva. S. 169, 409)².

Напомним, что это касалось середины 1930-х годов. Не забудем и то, какими были в то время государственные условия и границы между государствами в Центральной и Восточной Европе. Впрочем, в отдельных кругах (преимущественно среди молодёжи) отмечались чуждые реальности проявления фанатизма в отношении Восточной Карелии и «Великой Финляндии». В защиту молодёжи надо сказать, что это прожектёрство основывалось на идеях, столь мощно выраженных самим Й.В. Снелльманом. Одним из постулатов его национальной идеи было утверждение, что части народа, говорящие на одном и том же языке, рано или поздно найдут друг друга. Доказательства этого Снелльман думал найти не только в истории больших народов, прежде всего Германии и Италии, но и малых народов. «Насколько простирается зона болгарского языка, настолько же должна простираться государственность Болгарии. […] Сколь широко говорят по-сербски, столь же широко должна распространяться и Сербия», – говорил он в своей речи 12 мая 1881 года. Население Восточной Карелии говорит по-фински. Там собраны руны Калевалы. Вывод напрашивался сам собой.

Утверждение Снелльмана было одной из высказанных им половинчатых истин. Вопрос Восточной Карелии, хотя он и относился к сфере прожектёрства, лишённого какого-либо реального основания, серьёзно повредил нам и нашим отношениям с Советской Россией. Это дало повод предрассудкам в отношении нас. В Советском Союзе этот фанатичный энтузиазм привлёк к себе большее внимание, чем у нас могли подумать. С 1919 года события в Восточной Карелии находили отражение, в частности, в русскоязычной советской художественной литературе, что, в свою очередь, усиливало раздражение и недоверие по отношению к нам. Однако всё это относилось к сфере фантазии и показывало лишь незнание ситуации в Финляндии. Подавляющее большинство финского народа думало только о сохранении независимости и защите своей страны. Можно ли позицию русских объяснить иначе, чем типичным для финнов настойчивым подстрекательством со стороны финских коммунистов, сбежавших в Россию? Кремль обвинял нас в сотрудничестве с Германией против Советского Союза – нас, кто столь преданно следовал политике Лиги Наций, на которой мы строили свою безопасность, и кто в 1935 году совместным решением высших государственных органов торжественно объявил, что мы поддерживаем общескандинавскую политику нейтралитета, которая, собственно говоря, была нашей политикой и до этого заявления. В 1937 году Каллио был избран президентом, а представитель в Лиге Наций Холсти стал министром иностранных дел. В том же году Холсти побывал в Москве с визитом, целью которого было улучшить отношения с Советским Союзом и развеять недопонимание. В Финляндии питали некоторые надежды в отношении этой поездки, но попытка осталась безрезультатной. Ещё весной 1939 года мы отклонили предложение Германии заключить пакт о ненападении, чем вызвали её недовольство. Но Советский Союз и Германия подписали в августе 1939 года договор, по которому, как можно было предположить и как в дальнейшем подтвердилось, Финляндия была передана в сферу влияния Советской России, а в конце ноября 1939 года Советский Союз под прикрытием этого договора напал на нас. Наша судьба действительно складывалась трагично.

В 1938 году события в Центральной Европе начали приобретать направление, вызывавшее опасения. Австрию присоединили к Германии, что ещё было как-то объяснимо, поскольку эта мера была связана с движением за консолидацию германской нации. Более опасный характер имели события в Чехословакии в 1938–1939 годы, поскольку присоединение этой страны к Германии уже нельзя было обосновать с помощью германской национальной идеи. Оно означало куда более далекоидущие устремления Германии. Центр Европы пришёл в движение, втягиваясь в водоворот событий. Развивавшийся исторический кризис отбрасывал свою угрожающую тень.

В том же 1938 году Советская Россия предприняла в направлении правительства Финляндии весьма серьёзные меры по зондажу ситуации. В апреле со стороны советского посольства в Хельсинки поступило обращение к министру иностранных дел с сообщением о том, что в Москве, несомненно, уверены в масштабных планах Германии в отношении агрессии против Советской России, и что в этой связи левый фланг немецких войск высадится в Финляндии и продолжит отсюда наступление против России. Пытались разведать, как Финляндия поступит в подобном случае, задавали различные вопросы. Контакты продолжились в течение лета и осени 1938 года, но не принесли результатов. Создаётся впечатление, что с нашей стороны к вопросу не отнеслись должным образом. Когда я вместе с министром Энкелем был в Москве на переговорах о возможностях мира, Молотов сослался на этот контакт, считая его одним из доказательств того, что советское правительство пыталось прийти к взаимопониманию с Финляндией. У меня же об этих переговорах 1938 года не было никакой информации, хотя осведомлённость о них была бы важна при анализе политической ситуации последующего времени. Только сейчас, когда я работаю над этой книгой, мне удалось получить по ним основные сведения. Они, со своей стороны, проливают свет на политику Советского Союза в отношении Финляндии, показывая, насколько последовательной она была.

1939 год был для Финляндии сплошным зловещим периодом, апогеем которого стало нападение Советского Союза 30 ноября.

В начале 1939 года Россия продолжила переговоры, начатые годом ранее, предложив передать ей некоторые острова в Финском заливе. Правительство Финляндии не согласилось вести по ним переговоры, что вызвало недовольство в Кремле. Весной 1939 года при рассмотрении в Совете Лиги Наций соглашения между Финляндией и Швецией по Аландским островам Советская Россия выступила против его подписания, что привело к снятию вопроса, хотя страны – подписанты Аландской конвенции 1921 года приняли наше предложение, а Советский Союз не имел по этому вопросу никаких законных полномочий. Реальное соотношение сил взяло верх над формальным правом. В конце зимы начались переговоры Великобритании и Франции с Советским Союзом, которые, как оказалось, затронули и нас, поскольку Советский Союз потребовал включить нашу страну в число тех малых государств, на которые должны были распространяться гарантии этих великих держав. Это был опасный знак. Из договора западных держав и Советского Союза ничего не вышло, поскольку первые не согласились с требованиями Советского Союза. Напротив, Германия и Советский Союз подписали 23 августа 1939 года уже упоминавшийся роковой пакт, о тайных статьях которого не было надёжной информации.

Но в Финляндии это никого не заботило. Страна жила в преддверии парламентских выборов, велась жёсткая предвыборная борьба, в пылу которой не оставалось времени задуматься, о чём же действительно шла речь в тот период. Из моего дневника за 24.06.39: «Поносят друг друга. Спорят по крошечным внутриполитическим делам – о том, какая партия больше сделала в поддержку земледелия. Обсуждаются старые дела, продолжается полемика по форме правления, в которой особенно активны партии, входящие в правительство. А ведь сейчас на повестке стоят действительно крупные вопросы. Россия желает втянуть и нашу страну в сферу своего влияния. В Москве ведутся переговоры по жизненно важным для нас проблемам. Под вопросом всё независимое положение Финляндии. Но, судя по всему, об этом никто не думает. Ситуация как в 1453 году, когда турки были у стен Константинополя, а в самом городе вели полемику по теологическим догматам до тех пор, пока турки не взяли город и не выгнали спорщиков».

Наше отношение к Советской России вызывает большие опасения. 28 июня 1939 года я направил из Стокгольма частное письмо министру иностранных дел Эркко: «К числу главнейших вопросов нашей внешней политики относится то, можно ли каким-то образом улучшить эти отношения (с Советской Россией) и особенно развеять предрассудки и недоверие в отношениях между Россией и нами. Можно быть какого угодно мнения о России, но фактом является то, что мы не избавимся от соседства с ней. География здесь – определяющий фактор. Аландский вопрос показал, что хотя мы являемся суверенным государством и у нас есть чёткие юридические права, но реальность может стать сильнее их. Если нам придётся отказаться от строительства оборонительных сооружений на Аландах – какой участи я по-прежнему надеюсь избежать, – хотя мы имеем на это законное право, а у России нет права выступать против этого, это говорит о силе реальных фактов. Вопрос стоит о том, можно ли и каким образом улучшить наши отношения с Россией. […] Есть причина серьёзно подумать, что можно было бы сделать».

17 июля 1939 года я написал из Стокгольма своему старому знакомому, председателю Социал-демократической партии и тогдашнему министру финансов Вяйнё Таннеру:

«Мой старый брат! Такая уж у меня есть плохая черта, что я всё принимаю слишком близко к сердцу, а потому я не могу день и ночь не думать о наших внешнеполитических делах и вообще о нашей независимости. Пишу тебе с просьбой обдумать упомянутые ниже вопросы, хотя, не ошибусь, ты о них и так уже думал. По большей части я о них устно или в письменном виде упоминал Эркко, но это моё письмо предназначено только тебе».

«1. Наши отношения с Россией и гарантии, навязываемые нам Россией. […]» «Во-первых, я доволен, что “Социал-демократ Финляндии” написал об этом в прошлую субботу. Это была хорошая статья».

«Я очень озабочен тем, что наши отношения с Россией плохие. Они могут быть “корректными”, но нужно больше. Когда три года назад Холсти стал министром иностранных дел, я считал, что с этим можно было согласиться по причине того, что он, возможно, был бы способен сделать что-то для улучшения наших отношений с Россией. Наверное, и русские не боялись, что Холсти думает о войне против России. У него были отношения и с Литвиновым, с которым он встречался в Женеве. Но сейчас стало ясно, что ему ничего не удалось добиться для улучшения наших отношений с Россией. Можно быть какого угодно мнения о России, но нам никуда не деться от того, что она – наш великий сосед. Один из принципов, которые изначально исповедовала газета “Суометар”³, заключался в том, что в международных делах надо принимать во внимание соотношение политических сил, а при их осмыслении использовать тот скудный разум, которым Господь наделил человека. Этот принцип не устарел и по сей день».

«Первый вопрос таков: Каковы цели русских в отношении Финляндии?

Маннергейм, который считает весьма серьёзным требование России о гарантиях, сказал, что, по его мнению, русские скорее всего думают взять в свои руки побережье Финского залива, что позволило бы господствовать над ним. Кроме того, он не забыл и старые планы России о выходе к Атлантическому океану. Эти цели могут объяснить стремление России отделить Финляндию от северных стран и от сотрудничества с ними. Что может иметь Россия против скандинавской политики Финляндии? Или, может, русские преследуют лишь небольшие цели, и их беспокоит только собственная безопасность, уверенность в том, что через Финляндию на неё не нападут? В последнем случае стремлению помешать сотрудничеству Финляндии и Швеции трудно найти объяснение».