Kitabı oku: «Утопия XIX века. Проекты рая», sayfa 8
– Таэ говорит мне, – сказала она, – что Аф-Лин взял обещание, чтобы никто в этом доме не расспрашивал тебя о твоей стране и зачем ты посетил нас. Так ли это?
– Это правда.
– Могу ли я, не нарушая данного слова, узнать, все ли Джай-и в твоей стране имеют такие же бледные лица, как у тебя, и выше ли они тебя ростом?
– Я думаю, прелестная Гай, что с моей стороны не будет нарушением данного слова, если я отвечу на такой невинный вопрос. Джай-и на моей родине еще белее меня и по крайней мере на голову ниже ростом.
– Поэтому они должны быть слабее Ана в вашей стране. Но, вероятно, они в большей степени владеют силами вриля?
– Они не пользуются силами вриля в том виде, как они известны между вами. Но власть их, тем не менее, очень велика, и только Ан, более или менее подчиняющийся своей Гай, может рассчитывать на спокойную жизнь.
– Ты говоришь с чувством, – сказала сестра Таэ, с каким-то сожалением в голосе. – Ты, конечно, женат?
– Нет.
– И не обручен?
– И не обручен.
– Неужто ни одна Гай не сделала тебе признания?
– В моей стране в таких случаях первым говорит Ан.
– Какое непонятное извращение законов природы! – воскликнула молодая девица. – Какой недостаток скромности между вашим полом! Но разве ты сам никогда не делал признания, никогда не любил одну Гай более других?
Я почувствовал крайнее затруднение от таких наивных вопросов и сказал:
– Прости меня; но мне кажется, что мы уже нарушаем слово, данное Аф-Лину. Вот все, что я могу ответить тебе, и молю тебя не спрашивать меня более. Я действительно раз сделал такое признание, и сама Гай была согласна; но не согласились ее родители.
– Родители! Неужто ты думаешь, я поверю, чтобы родители могли препятствовать выбору своих дочерей?
– Могут и часто препятствуют.
– Я не желала бы жить в такой стране, – сказала простодушно Гай, – но я надеюсь, что и ты никогда не вернешься туда.
Я опустил в молчании голову. Гай приподняла ее своей правой рукой и с нежностью посмотрела в мои глаза.
– Останься с нами, – сказала она, – останься, и будь любим.
Не знаю, что бы я отвечал; я трепещу при мысли о той опасности – превращения в пепел, – которая теперь уже, несомненно, грозила мне, когда тень крыльев упала на сверкающую струю фонтана и Зи внезапно спустилась около нас. Она не произнесла ни одного слова, но, схватив меня за руку, увлекла за собою, как мать своего непокорного ребенка, через целый ряд комнат в коридор, откуда на элеваторе мы поднялись в мою комнату. Когда мы вошли в нее, Зи подула в мое лицо, прикоснулась своим жезлом к моей груди, и я погрузился в глубокий сон.
Когда я проснулся несколько часов спустя и услышал пение птиц в соседнем авиарии, мне живо припомнилась сестра Таэ, с ее нежными словами и ласкающим взглядом; и тут, благодаря нашему воспитанию, которое с самого раннего возраста вкореняет в нас идеи честолюбия и мелкого тщеславия, я невольно стал строить самые фантастические, воздушные замки.
«Хотя я и Тиш, – так складывались мои мысли, – ясно, что не одна Зи очарована моей наружностью. Очевидно, меня любит принцесса, первая девица в стране, дочь самодержавного монарха, которому они для вида только дают название выборного правителя. Если бы не помешала эта ужасная Зи, дочь короля, наверное, сделала бы мне формальное предложение своей руки. Пусть Аф-Лин, занимающий только подчиненную должность, грозит мне смертью, если я приму руку его дочери; но одного слова этого неограниченного владыки Тура будет достаточно, чтобы уничтожить их бессмысленный обычай, воспрещающий браки с чуждою расою, который является таким противоречием с их хваленою равноправностью.
Трудно допустить, чтобы дочь Тура, только что выражавшаяся с таким презрением о вмешательстве родителей, не имела достаточного влияния на своего отца, чтобы спасти меня от сожжения, которым грозит мне Аф-Лин. И раз я породнюсь с монархом… что помешает ему избрать меня своим преемником. Почему же нет?.. Немногие из его изнеженных ученых прельстятся этою тяжелою обязанностью; и, может быть, для них будет даже приятно видеть высшую власть в руках чужестранца, знакомого с более подвижными формами общественной жизни. Если только меня выберут… каких реформ я ни введу! Какое оживление я могу внести в эту приятную, но слишком монотонную жизнь, благодаря моему знакомству с обычаями цивилизованных народов! Я большой любитель охоты; после войны какая же форма развлечения для монарха достойнее ее? Какое обилие и разнообразие дичи в этом подземном царстве! Что может сравниться с интересом такой охоты за допотопными существами? Но как? Неужто при помощи этого ужасного вриля, который даже недоступен мне. Нет, мы приспособим заряжающуюся с казны винтовку, которая может быть значительно усовершенствована здешними искусными механиками; да я и видел такую – в музее древностей. Как неограниченный монарх, я искореню употребление вриля, оставив его только для военных целей.
Кстати, вспомнив о войне… неужели такой способный, богатый и хорошо вооруженный народ должен ограничиться жалкою территорией, способной прокормить только десять или двенадцать тысяч семей. Разве подобное стеснение не есть только результат философских фантазий, противных основным стремлениям человеческой природы, и в попытках к осуществлению которых у нас на земле уже потерпел такую неудачу покойный м-р Роберт Оуен. Конечно, я не начну войны с соседними нациями, которые также хорошо вооружены, как и мои подданные; но ведь остается множество народов, незнакомых с употреблением вриля, демократические учреждения которых, по-видимому, очень похожи на политическую систему моих соотечественников. Нисколько не раздражая союзных племен Вриль-я, я могу вторгнуться в страну этих народов и завладеть их обширными территориями… громадными пространствами… может быть, до крайних известных пределов земли… и я буду царить над империею, в которой никогда не заходит солнце (в своем увлечении я даже позабыл, что в этом подземном царстве вовсе нет солнца). Что же касается до фантастического понятия, будто слава и знаменитость, составляющие между нами неоспоримый удел выдающегося деятеля, разжигают страсти и борьбу и способствуют к нарушению благ мира и тишины, то это дикое понятие расходится с основными элементами не только человеческой, но и животной природы, потому что самое приручение животного возможно только под влиянием похвалы и соревнования. Какая же слава ждет повелителя, завоевавшего целую империю! Я сделаюсь для них полубогом.
Что касается до другого фантастического понятия, что жизнь их во всем должна сходиться с учениями их веры (мы тоже отчасти признаем это, но принимаем в соображение разные исключающие обстоятельства), то под влиянием просвещенной философии я решил искоренить это языческое, проникнутое суеверием учение, стоящее в таком противоречии с современными движениями мысли и практической жизни.
Занятый этими разнообразными проектами, я подумал, как бы хорошо было теперь выпить для прояснения мыслей хороший стакан грога. Хотя я и не любитель крепких напитков, но бывают моменты, когда небольшое количество алкоголя вместе с сигарою оживляют воображение. Конечно, между их плодами и фруктами найдутся такие, из которых можно получить великолепное вино; также, какую вкусную, сочную котлету можно вырезать из этого откормленного подземного оленя (какая бессмыслица – отвергать мясную пищу, значение которой признается нашими первыми докторами)… при такой обстановке можно приятно провести лишний час за обедом. Вот также эти скучные устарелые нравы, разыгрываемые их детьми; когда я буду царствовать, я непременно введу у них оперу и балет, для которого, наверное, можно найти среди покоренных наций подходящих молодых женщин, умеренного роста и без таких внушительных мускулов, как у их Джай-и, не угрожающих врилем и не требующих, чтобы на них непременно женились».
Я до того погрузился в созерцание этих реформ – общественных, политических и нравственных, – которыми я думал облагодетельствовать этот подземный народ, незнакомый с благами нашей цивилизации, что и не заметил вошедшей Зи, когда ее глубокий вздох обратил мое внимание и я увидел ее возле своей кровати.
По обычаю этого народа, Гай, нисколько не нарушая приличий, может посетить Ана в его комнате, хотя обратное считалось бы крайне нескромным поступком со стороны последнего. К счастью, я был совершенно одет… в том самом виде, как Зи уложила меня на постель. Но все же я был неприятно поражен ее посещением и грубо спросил, что ей от меня нужно.
– Умоляю тебя, не сердись, мой возлюбленный, – сказала она, – потому что я сильно страдаю! Я не спала с тех пор, как мы расстались с тобою.
– Одного сознания твоего возмутительного поступка с гостем твоего отца было бы вполне достаточно для этого. Где же была та привязанность, которую ты высказывала мне; где ваша хваленая мягкость обращения, когда, злоупотребляя ни с чем не сообразной силой своего пола, ты унизила меня в присутствии всех гостей, в присутствии ее высочества, дочери вашего правителя, я хотел сказать, и уложила меня в постель, точно капризного ребенка?
– Неблагодарный! Ты упрекаешь меня за то самое, в чем я проявила мою любовь? Неужели ты думаешь, что даже совершенно свободная от того чувства ревности, которое исчезает в блаженном сознании обладания сердцем любимого существа, что я могла быть равнодушным свидетелем той опасности, которой ты подвергался, благодаря необдуманному поступку этого глупого ребенка?
– Остановись! Раз ты коснулась опасностей, я должен сказать, что самая большая из них грозила мне, если бы я отвечал на твою любовь. Твой отец прямо объявил мне, что в этом случае смерть моя была бы так же неизбежна, как истребление гигантской ящерицы, которую Таэ обратил в пепел одним взмахом своего жезла.
– Неужели это охладило твое сердце! – воскликнула Зи, она опустилась на колени возле меня и взяла мою правую руку. – Это правда, что такой брак, как между людьми одной расы, невозможен между нами; наша любовь должна быть так же чиста, как у двух любящих сердец, соединяющихся в загробной жизни. Но разве не довольно счастья быть всегда вместе, в тесном союзе сердца и мысли? Слушай: я только что оставила моего отца. Он соглашается на наш союз при таких условиях. Я пользуюсь достаточным влиянием в коллегии ученых, чтобы через них испросить невмешательство Тура в свободный выбор Гай, если ее брак с чужеземцем будет только союзом душ. Разве для истинной любви недостаточно такого чистого союза? Сердце мое рвется к тебе не для одной этой жизни, где я буду делить с тобою все ее радости и печали: я предлагаю тебе вечный союз, в мире бессмертных духов. Разве ты отринешь меня?
В то время как она говорила, ее лицо совершенно изменилось; отчасти строгое выражение его исчезло, и эти чудные человеческие черты сияли теперь почти небесной красотой. Но она скорее наводила на меня трепет как ангел, пред которым я готов был преклониться, и не могла пробудить во мне тех чувств, которых требовало сердце женщины. После неловкого молчания, длившегося несколько моментов, я стал высказывать ей мое чувство благодарности и в уклончивых выражениях, соблюдая всякую деликатность, старался дать ей понять всю унизительность моего положения между ее соотечественниками как мужа, лишенного права быть отцом.
– Но мир, – сказала Зи, – не ограничивается одною нашею общиной или племенем Вриль-я. Ради тебя я готова покинуть мою страну и мой народ. Мы улетим с тобою в какую-нибудь отдаленную страну, где ты будешь в полной безопасности. У меня хватит силы, чтобы перенести тебя на моих крыльях через все дикие пустыни, которые нам встретятся на пути. Я сумею пробить долину среди скал для постройки нашего жилища, где ты один заменишь для меня целый мир. Но, может быть, ты непременно хочешь возвратиться в твой дикий мир, с его непостоянным климатом, освещаемый его переменчивыми светилами? Только скажи мне слово, и я открою тебе обратный путь; и там я буду верною подругою твоего сердца, пока мы не соединимся в том вечном мире, где нет ни смерти, ни разлуки.
Я был до глубины души тронут этим страстным выражением самой чистой, искренней любви, этим нежным голосом, доходившим до глубины сердца. На мгновенье мне казалось, что я мог бы воспользоваться могуществом Зи для своего возвращения на поверхность земли. Но самого краткого размышления было достаточно, что бы показать всю низость такого поступка в возврат за всю ее бесконечную преданность; я увлекал это удивительное существо из родного дома, где меня принимали с таким радушием, в чуждый и ненавистный ей мир; и разве ради этой возвышенной духовной любви я в силах был навсегда отказаться от привязанности более близкой мне по природе земной женщины. Но, думая о Зи, я не должен был забывать при этом и о той расе, к которой я принадлежал по рождению.
Разве я мог ввести в наш мир существо, обладающее такими могучими, почти сверхъестественными силами, которое одним взмахом своего жезла могло обратить в пепел целый Нью-Йорк со всеми его удивительными учреждениями? Да кроме той опасности, которая в лице ее угрожала бы целому миру, разве я сам мог быть уверен в своей личной безопасности с такою подругою, в случае какой-либо перемены в ее привязанности или малейшего повода к ее ревности. Все эти мысли быстро пронеслись в моей голове и послужили основанием моего ответа.
– Зи, – сказал я с чувством, прижимая ее руку к своим губам, – у меня нет слов, чтобы высказать, как я тронут, как я почтен твоей высокой самоотверженной любовью. Я отвечу тебе с полною искренностью. У каждого народа свои обычаи. Обычай твоего народа не позволяет тебе быть моей женой; точно так же, по условиям нашей жизни, я не могу вступить в подобный союз. С другой стороны, хотя я и не лишен известного мужества при встрече со знакомыми мне опасностями, но я без ужаса не могу себе представить того брачного жилища, о котором ты говорила… среди вечного хаоса борющихся между собою стихий… огня, воды, удушающих газов… в постоянной опасности быть съеденным какой-нибудь гигантской ящерицей. Я, слабый Тиш, недостоин любви Гай столь высокой, мудрой и могучей, как ты. Да, я недостоин этой любви, потому что я не могу отвечать на нее.
Зи оставила мою руку, встала и отвернулась, чтобы скрыть свое волнение; она сделала несколько шагов к выходу и остановилась на пороге. Внезапно какая-то новая мысль поразила ее; она вернулась ко мне и сказала шепотом:
– Ты сказал мне, что слова твои искренны. Так ответь мне совершенно искренно на этот вопрос. Если ты не можешь любить меня, не любишь ли ты другую?
– Никого.
– Ты не любишь сестру Таэ?
– Я в первый раз видел ее вчера.
– Это не ответ. Любовь быстрее вриля. Ты колеблешься сказать мне. Не думай, что только одна ревность побуждает меня предостеречь тебя. Если дочь Тура признается тебе в любви… если она, по своей необдуманности, скажет своему отцу, что ты отвечаешь ей, он должен немедленно истребить тебя; это его прямая обязанность; потому что благо общества не допускает, чтобы дочь Вриль-я вступила в брак с сыном Тиша (если это не один духовный союз). Увы! Тогда уже для тебя нет спасенья. У нее не хватит сил, чтобы унести тебя на своих крыльях; у нее нет тех знаний, чтобы устроить ваше жилище в пустыне. Верь мне, что это предостережение вызвано только моею дружбою, а не ревностью.
С этими словами Зи оставила меня. И с ее уходом разлетелись в прах все мои мечты о троне Вриль-я, а также и о всех тех политических и социальных реформах, которыми я хотел облагодетельствовать эту страну в качестве ее неограниченного государя.
XXV
После описанного разговора с Зи я впал в глубокую меланхолию. Тот интерес, который возбуждали во мне жизнь и обычаи этого удивительного общества, совершенно пропал. Меня теперь постоянно преследовала мысль, что я нахожусь среди народа, который, при всей своей внешней доброте ко мне и мягкости, во всякую минуту и без малейшего колебания может подвергнуть меня смерти. Добродетельная и мирная жизнь этих людей, вначале казавшаяся мне столь привлекательною, по сравнению с бурными страстями и волнениями нашего мира, теперь удручала меня своей скукою и однообразием. Даже ясная тишина этой, вечно освещенной, атмосферы способствовала к упадку моего духа. Я жаждал какой-нибудь перемены, все равно – будь то зима, буря, мрак. Я начинал сознавать, что мы, смертные, населяющие верхний мир, как ни мечтаем мы об усовершенствовании человека, как ни стремимся мы к высшей, более справедливой и мирной жизни, не подготовлены для того, чтобы долго наслаждаться тем самым счастьем, которое составляет наш идеал.
Общественное устройство Вриль-я было весьма характерно в том отношении, что здесь было соединено в одном гармоническом целом все то, к чему стремились разные философы нашего мира и что они представляли людям в своих утопиях будущего человеческого счастья. Это было общество, незнакомое с войной и всеми ее ужасами; общество, где была обеспечена полнейшая свобода всех и каждого, без проявления той вражды, которая у нас составляет неизбежное следствие борьбы партий, добивающихся этой свободы. Равенство здесь было не одним пустым звуком: оно действительно существовало. Богатство не преследовалось, потому что не возбуждало зависти. Громадный вопрос о труде, до сих пор считающийся у нас неразрешимым и ведущий к ожесточенной борьбе между классами, здесь был разрешен самым простым образом: упразднением рабочих как отдельного класса общества.
Удивительные механизмы, приводимые в движение новой силой, по своему могуществу и легкости управления далеко превосходившей все результаты, полученные нами от применения пара или электричества, под надзором детей, нисколько не утомлявшихся этой работой, скорее похожей для них на игры и развлечения… всего этого оказывалось достаточным, чтобы создать народное богатство, которое исключительно применялось к осуществлению общественного блага. Для развития пороков наших больших городов здесь не было почвы. Развлечений было множество; но все они были самого невинного характера. Увеселения не приводили к пьянству, буйствам и болезни. Любовь здесь существовала самая пылкая; но раз было достигнуто обладание любимым предметом, верность ее никогда не нарушалась. Разврат представлялся таким небывалым явлением в этом обществе, что слова для обозначения разных его видов приходилось искать в забытой литературе, существовавшей несколько тысяч лет тому назад. Всем, знакомым с нашими философскими и социальными науками, хорошо известно, что многие из приведенных здесь уклонений от обычаев цивилизованной жизни, представляют только воплощение идей, давно известных, осмеянных одними и горячо защищаемых другими; причем они частью были испробованы и еще чаще облекались в форму фантастических книг, но до сих пор не получили практического применения в жизни.
Описываемое общество сделало несколько других крупных шагов на пути к тому совершенствованию, о котором мечтали наши мыслители. Декарт был убежден, что жизнь человеческая может быть продолжена до так называемого возраста патриархов, и определял ее от ста до ста пятидесяти лет. И они не только достигли осуществления этой мечты великого мыслителя, но даже превзошли ее; потому что люди сохраняли здесь всю бодрость среднего возраста даже за пределами ста лет. С этим долголетием было соединено еще большее благо – постоянное здоровье. Все встречавшиеся между ними болезни легко поддавались целебному действию открытой ими силы природы, как разрушающей, так и восстановляющей жизнь, известной у них под именем вриля. Эта идея уже отчасти известна у нас на земле в виде разнообразных лечебных применений электричества и животного магнетизма, хотя ею много злоупотребляют легковерные энтузиасты и шарлатаны. Не распространяясь о сравнительно легком применении крыльев к летанию (подобные попытки с древних времен известны каждому школьнику), я перехожу теперь к самому чувствительному вопросу, от разрешения которого, судя по мнениям, высказанным за последнее время, со стороны двух самых влиятельных и беспокойных элементов нашего общества – женщин и философов, – зависит все дальнейшее счастье рода человеческого. Я подразумеваю женский вопрос.
Многие юристы допускают, что всякие разговоры о правах при отсутствии достаточной силы, чтобы отстоять их, являются одним из видов празднословия; и у нас на земле мужчина, по той или другой причине обладающий большею физическою силою, а также лучше владеющий оружием, как оборонительным, так и наступательным, если дело доходит до личной борьбы, в большинстве случаев может одолеть женщину. Но среди этого народа не может быть вопроса о правах женщин уже потому только, что Гай выше и сильнее своего Ана; к тому же, обладая в большей степени способностью сосредоточения воли, необходимой для полного проявления действия вриля, она вдобавок может еще подвергать его могучему влиянию этой силы, почерпнутой из самой природы. Поэтому все, что требуют наши передовые женщины для своего пола, в этом счастливом обществе уже неотъемлемо принадлежит им по праву сильного. Кроме такого физического превосходства, Джай-и (по крайней мере в молодости) превосходят мужчин и в своем стремлении к научному образованию; и из них состоит большая часть ученых, профессоров – одним словом, самая образованная часть общества.
Конечно, при таком общественном строе женщина (как я уже показывал) удержала за собою и самую главную привилегию – инициативу в выборе мужа. Без нее она, пожалуй, отказалась бы и от всех других. У меня являются не вполне безосновательные опасения, что если б и у нас на земле женщина обладала такими необыкновенными преимуществами, то, взяв себе мужа, она, пожалуй, обращалась бы с ним с крайним самовластием и тиранством. Не так поступали Джай-и: раз выйдя замуж и повесив свои крылья, они обращались в самых милых, покорных и нежных жен, забывающих о своих преимуществах и всеми силами старающихся угодить своему супругу; одним словом, превосходили все, что только могло создать пылкое воображение поэта в его картинах супружеского благополучия.
Перехожу к последней характеристической черте Вриль-я, отличающей их от нас и наиболее повлиявшей на сохранение мира и тишины в их общественной жизни, – это всеобщее между ними убеждение в существовании милосердного Божества и будущей жизни, перед которой их настоящее существование кажется столь кратковременным, что им просто жаль тратить его на помыслы о богатстве, власти и силе. С этим убеждением у них неразрывно связано другое: что им доступно только понятие о необъятной доброте этого Божества и невыразимом блаженстве будущей жизни, что делает невозможными всякие богословские диспуты по поводу неразрешимых в сущности вопросов. Таким образом, этому подземному обществу удалось достигнуть того, чего еще не достигала ни одна из существующих стран, озаренных солнцем: счастья и утешения, доставляемых религиею, при полном отсутствии всех тех зол и бедствий, которые обыкновенно сопровождают религиозную борьбу.
На основании всего этого следует признать, что жизнь Вриль-я, взятая в целом, несравненно счастливее нашей, на поверхности земли; и, представляя собою осуществление самых смелых идей наших филантропов, почти приближается к понятию о высших существах. Но, если бы взять тысячу из самых лучших и развитых граждан Лондона, Парижа, Нью-Йорка и даже Бостона и посадить их в это удивительное общество, я уверен, что менее чем через год они или умрут от скуки, или сделают попытку революции, направленной против общественного блага, и по просьбе Тура будут обращены в пепел.
Конечно, у меня в мыслях не было путем этого рассказа бросить какую-либо тень на расу, к которой я принадлежу по рождению. Напротив, я старался выяснить, что принципы, на которых держится общественный строй Вриль-я, не допускают появления тех великих исключений, которые украшают наши летописи. Где не существует войны, не может быть Аннибала, Вашингтона или Джаксона; где общественное благополучие и всеобщий мир не допускают каких либо перемен или опасений, не могут явиться Демосфен, Вебстер или Сомнер; где общество достигает такого нравственного уровня, что в нем не существует ни горя, ни преступлений, из которых трагедия или комедия могли бы почерпнуть свои материалы, там не может быть ни Шекспира, ни Мольера, ни Бичер-Стоу. Но если у меня нет желания бросить камнем в моих ближних, показывая, насколько побуждения, вызывающие чувства энергии и самолюбия в обществе, установленном на началах борьбы и соревнования, исчезают в среде, задавшейся мыслью достигнуть всеобщего покоя и благополучия, отчасти напоминающих жизнь неземных существ, тем менее я стремлюсь представить общину Вриль-я, как идеальную форму того политического устройства, к достижению которого должны быть направлены все наши усилия и все реформы.
Напротив, в течение многих веков характер нашей расы сложился в такую форму, при которой нам немыслимо приспособить себя, со всеми нашими страстями, к образу жизни Вриль-я. И я пришел к убеждению, что этот народ, хотя он первоначально произошел от общих с нами предков и, судя по сохранившимся у них книгам и по их истории, прошел чрез все знакомые нам фазы общественного устройства, но путем постепенного развития превратился в другую, чуждую нам расу, слияние которой с существующими на земле обществами никогда не будет возможно. И если они когда-нибудь, как гласит их собственное предание, выйдут из-под земли на свет солнца, то они неизбежно должны истребить и заместить собою все существующие человеческие племена.
Можно еще допустить, пожалуй, что если Вриль-я и покажутся на поверхности земли, то мы избегнем окончательного истребления путем смешанных браков, благодаря той склонности, которую их Джай-и (как то было в моем случае) оказывают представителям нашей расы. Но на это мало надежды. Примеры такого mesalliance будут также редки, как браки между англо-саксонскими эмигрантами и краснокожими индейцами. Да и недостаточно будет времени, чтобы могли установиться сношения между обоими племенами. Прельщенные видом нашего неба, озаренного солнцем, Вриль-я, конечно, захотят поселиться на поверхности земли, и дело истребления начнется немедленно, так как они захватят возделанные территории и уничтожат все население, которое будет противиться им. Если Вриль-я первоначально появятся в свободной Америке (и в этом не может быть сомнения, потому что их, конечно, привлечет эта избранная часть земного шара) и объявят жителям: «мы занимаем эту часть земли, граждане Кум-Поша, очищайте место для развития высшей расы Вриль-я!» – то, конечно, мои дорогие соотечественники, известные своей задорной храбростью, вступят с ними в борьбу, и по прошествии недели не останется ни одной души под славным знаменем со звездами и полосами.
Теперь я мало встречался с Зи, за исключением того дня, когда все семейство собиралось за столом, и тут она была крайне сдержанна и молчалива. Мои опасения, возбужденные ее склонностью ко мне, теперь исчезли, но уныние все-таки не покидало меня. Меня одолевало страстное желание выбраться на поверхность земли; но, как я ни ломал голову, все подобные попытки ни к чему бы не привели, меня никуда не пускали одного; так что я не мог дойти до места моего первого спуска и посмотреть, не представлялось ли возможности подняться в рудник. Даже в тихие часы, когда весь дом был погружен в сон, я не в состоянии был спуститься из моей комнаты, помещавшейся в верхнем этаже. Я не умел повелевать автоматами, которые, как бы издеваясь надо мною, неподвижно стояли около ближайшей стены; я был также незнаком с устройством механизма элеватора. Все это намеренно держали от меня в тайне. О, если б я только владел крыльями, доступными здесь каждому ребенку! Я вылетел бы из окна, перенесся бы к той скале с расщелиною, и тут, невзирая на ее отвесные бока, крылья пособили бы мне выбраться на землю.
