Kitabı oku: «Вторая мировая война», sayfa 6

Скандинавские страны, которые всего за две недели до этого мужественно поддержали протест против введения Гитлером обязательной воинской повинности в германской армии, обнаружили теперь, что Великобритания за кулисами санкционировала создание германского военно-морского флота. Правда, он должен был равняться лишь одной трети английского, но и в этих пределах он становился хозяином Балтики.

Соглашение это не только не являлось шагом по пути к разоружению, но, напротив, в случае осуществления его на протяжении нескольких лет оно неизбежно привело бы к развертыванию строительства новых военных кораблей во всем мире. Потребовалась бы реконструкция всего французского военно-морского флота, если не считать его новейших судов. Это в свою очередь оказало бы воздействие на Италию. Что касается нас самих, то было очевидно, что для сохранения нашего тройного превосходства над немцами в современных кораблях мы должны провести весьма значительную реконструкцию английского флота. Возможно, что формула, согласно которой германский флот должен был равняться одной трети английского, истолковывалась нашим морским министерством в том смысле, что английский флот должен быть в три раза больше германского. Это, пожалуй, могло бы расчистить путь для разумной и давно уже требовавшейся перестройки нашего флота.

В действительности же было достигнуто только то, что Германии было позволено в течение пяти или шести последующих лет развернуть строительство новых военных кораблей в таких размерах, какие только позволяли ее физические возможности.

* * *

В военной области официальное введение 16 марта 1935 года воинской повинности в Германии означало серьезный вызов Версалю. Однако методы, применявшиеся ныне для расширения и реорганизации германской армии, представляют не только технический интерес. Надо было дать определение тем функциям, которые отводятся армии в национал-социалистском государстве. Целью закона от 21 мая 1935 года было расширить избранный круг прошедших тайную подготовку технических специалистов путем вооружения всей нации.

Наименование «рейхсвер» было заменено на «вермахт». Армия подчинялась верховному руководству фюрера. Каждый солдат приносил теперь присягу не конституции, а лично Адольфу Гитлеру. Военное министерство было поставлено в непосредственное подчинение фюреру. Военная служба была объявлена важнейшим гражданским долгом, и в задачу армии вменялось просветить население рейха и объединить его раз и навсегда. Вторая статья закона гласила:

«Вермахт есть вооруженные силы и школа военного обучения германского народа».

В этом законе нашли свое официальное юридическое воплощение следующие слова из гитлеровской «Майн кампф»:

«Грядущее национал-социалистское государство не должно впадать в ошибку прошлого и приписывать армии задачи, которых у нее нет и быть не может. Германская армия не должна быть школой сохранения племенных особенностей, напротив, она должна быть школой, учащей всех немцев взаимному приспособлению и взаимопониманию. Все, что в жизни нации разъединяет, армия должна объединить. Кроме того, она должна поднять каждого юношу выше узких интересов его родной округи, заставить его ощутить свою связь с германской нацией в целом.

Он должен научиться уважать не границы своего родного местечка, а границы своего отечества, ибо и ему придется их со временем защищать».

На основе этих идеологических принципов законом устанавливалась также новая территориальная структура. Армия отныне делилась на три зоны со штабами в Берлине, Касселе и Дрездене. Каждая из них подразделялась на 10 (впоследствии на 12) военных округов. Каждый военный округ включал один армейский корпус, состоящий из трех дивизий. Кроме того, было запланировано создание воинских формирований нового вида – бронетанковых дивизий. Три такие дивизии были действительно созданы в скором времени.

Порядок прохождения военной службы был также разработан во всех деталях. Новый режим ставил своей главной задачей подчинение германской молодежи строгой регламентации. Немецкие мальчики зачислялись сначала в организацию «гитлеровской молодежи», а по достижении 18-летнего возраста на добровольных началах вступали на два года в отряды СА. По закону от 26 июня 1935 года каждый немец, достигший двадцатилетнего возраста, должен был в принудительном порядке отслужить свой срок в рабочих батальонах. Он должен был шесть месяцев служить родине, прокладывая дороги, строя казармы или осушая болота и подготавливая себя таким образом физически и морально к выполнению наивысшего долга германского гражданина – службе в вооруженных силах. В рабочих батальонах главный упор делался на ликвидацию классовых различий и подчеркивание социального единства германского народа, а в армии – на дисциплину и территориальное единство страны.

Теперь приступили к осуществлению гигантской задачи обучения новой армии и расширения ее кадров в соответствии с технической концепцией Секта. 15 октября 1935 года, опять-таки в нарушение Версальского договора, вновь была открыта германская академия генерального штаба. На официальной церемонии присутствовали Гитлер и представители верховного командования. Это была вершина той пирамиды, основанием которой служили бесчисленные рабочие батальоны. 7 ноября 1935 года был призван в армию первый класс рекрутов 1914 года рождения – 596 тысяч юношей, которые должны были пройти обучение военному ремеслу. Таким образом, численность германской армии единым росчерком пера была доведена, по крайней мере на бумаге, почти до 700 тысяч бойцов.

Помимо задачи обучения возникли проблемы финансирования перевооружения и расширения германской промышленности для удовлетворения нужд новой национальной армии. Секретным приказом Шахт был назначен фактическим экономическим диктатором Германии. Результаты подготовительной работы, проведенной в свое время Сектом, подверглись теперь решающему испытанию. Наибольшие трудности представляло, во-первых, расширение офицерского корпуса и, во-вторых, создание специализированных частей – артиллерии, инженерных войск и войск связи. К октябрю 1935 года было закончено формирование 10 армейских корпусов, еще два были созданы год спустя, и 13-й корпус – в октябре 1937 года. Полицейские части также были включены в состав вооруженных сил.

Было известно, что после первого призыва рекрутов 1914 года рождения последующие годы как в Германии, так и во Франции дадут меньшее число рекрутов в связи с сокращением рождаемости в период мировой войны. Поэтому в августе 1936 года срок действительной военной службы в Германии был увеличен до двух лет.

Следующие цифры, которые довольно точно были предугаданы статистиками, говорят сами за себя:

Сравнительная численность рекрутов 1914–1920 года рождения, призывавшихся с 1934 по 1940 год во Франции и Германии

Эти цифры казались лишь предостерегающей тенью, пока с течением времени они не стали фактом. Все то, что было создано немцами вплоть до 1935 года, уступало по численности и мощи французской армии с ее огромными резервами, не говоря уже о ее многочисленных и сильных союзниках. Даже и теперь еще твердое решение, опирающееся на авторитет Лиги Наций, поддержкой которой легко было заручиться, могло бы приостановить весь этот процесс. Германию можно было призвать к ответу в Женеве и предложить ей дать исчерпывающие объяснения и потребовать, чтобы она разрешила межсоюзническим расследовательским миссиям ознакомиться с состоянием ее вооружений и с теми воинскими формированиями, которые были ею созданы в нарушение мирного договора. Или же, в случае ее отказа, предмостные укрепления на Рейне могли быть вновь оккупированы до тех пор, пока не было бы обеспечено выполнение мирного договора. При этом исключалась всякая возможность эффективного сопротивления со стороны Германии и было маловероятно, чтобы эта операция привела к кровопролитию. Действуя таким образом, можно было предотвратить Вторую мировую войну или по крайней мере оттянуть ее возникновение на неопределенно долгий срок.

Многие факты и общая тенденция их развития хорошо были известны французскому и английскому генеральным штабам, но правительства не столь ясно их сознавали.

Французское правительство, находившееся в результате увлечения партий политической игрой в состоянии вечной неустойчивости, и английское правительство, оказавшееся жертвой тех же пороков в итоге противоположной общей склонности к покою, были одинаково неспособны на какие-либо радикальные и четкие действия, сколько бы эти последние ни оправдывались мирным договором и здравым смыслом. Французское правительство не согласилось осуществить все то сокращение своих вооруженных сил, на котором настаивал его союзник, но, подобно своим английским коллегам, оно было неспособно оказать сколько-нибудь эффективное сопротивление тому, что Сект в свое время назвал «воскрешением военной мощи Германии».

Глава 9
Воздушные и морские проблемы (1935–1939 гг.)

Теперь необходимо остановиться на решениях технического характера, имевших важное значение для нашей будущей безопасности. В этой главе целесообразно охватить все четыре года, непосредственно предшествовавшие войне.

После утраты равенства в воздухе мы оказались уязвимы для гитлеровского шантажа. Если бы мы своевременно приняли меры к тому, чтобы создать воздушные силы вдвое более мощные, нежели те, которые Германия могла создать в нарушение мирного договора, мы сохранили бы за собой контроль в будущем. Но даже простое равенство в воздухе, которое никто бы не мог расценить как проявление агрессивности, в значительной мере дало бы нам в эти критические годы уверенность в своих оборонительных возможностях, а также могло бы послужить основой для нашей дипломатии и способствовало бы дальнейшему расширению наших военно-воздушных сил. Но равенство в воздухе было утрачено, и все попытки восстановить его оказывались тщетными. Мы вступили в такой период, когда оружие, игравшее значительную роль в прошлой войне, всецело овладело умами и превратилось в важнейший военный фактор. Министры рисовали себе самые страшные картины разрушения и кровопролития в Лондоне, которые могли явиться результатом нашей ссоры с германским диктатором. Хотя соображения такого рода не были специфическими для Великобритании, они отражались на нашей политике, а следовательно, и на всем мире.

Летом 1934 года профессор Линдеман обратился в «Таймс» с письмом, в котором указывал, что исследовательская работа в области противовоздушной обороны может дать важнейшие научные результаты. В августе мы попытались привлечь к этому вопросу внимание не только чиновников министерства авиации, которые уже пришли в движение, но и их руководителей в правительстве. Мы считали, что этот вопрос должен быть передан из ведения министерства авиации в ведение Комитета имперской обороны, где руководители правительства, наиболее влиятельные политические деятели страны, имели возможность осуществлять наблюдение и контроль за его действиями, а также обеспечить выделение надлежащих финансовых средств. Министерство авиации, со своей стороны, с негодованием возражало против того, чтобы какой-либо посторонний или вышестоящий орган вмешивался в его специальную область. В результате в течение некоторого времени дело не двигалось с мертвой точки.

Поэтому 7 июня 1935 года я заговорил об этом в парламенте:

«Данный вопрос носит ограниченный и в большей мере научный характер. Речь идет о тех методах, которые могут быть изобретены, применены или открыты, с тем чтобы можно было с земли контролировать воздух, чтобы дать наземным оборонительным силам возможность осуществлять контроль или даже господство над самолетами, находящимися на большой высоте… Мой опыт подсказывает мне, что в таких случаях, когда военные и политические власти исчерпывающим образом разъяснят, в чем именно ощущается потребность, наука всегда оказывается в силах каким-то образом на это откликнуться.

Отвратительная идея – принуждать государства к капитуляции посредством запугивания беспомощного гражданского населения и уничтожения женщин и детей – получила признание и одобрение только в двадцатом столетии. Это вопрос, который касается не какой-либо одной страны. Если было бы установлено, что самолет-бомбардировщик оказался во власти приборов, находящихся на земле, все страны почувствовали бы себя в большей безопасности и навязчивые страхи и подозрения, ныне толкающие государства все ближе и ближе к новой катастрофе, утихли бы… Нам приходится опасаться не только налетов на наши крупные города с их гражданским населением – в этом отношении мы более уязвимы, чем какая-либо другая страна в мире, – но также налетов на доки и другие технические сооружения, без которых наш флот, все еще являющийся существенным фактором нашей обороны, может оказаться парализованным или даже уничтоженным.

Поэтому этот вопрос должен привлечь к себе самое пристальное внимание крупнейших деятелей страны и правительства, и для его разрешения должны быть мобилизованы все средства, которыми располагает английская наука, и все материальные ресурсы, которые в состоянии выделить страна. Это необходимо не только для того, чтобы избавить мир от одной из главных причин взаимных подозрений и войн, но и для того, чтобы вернуть былую безопасность нашему острову – Великобритании».

Буквально на следующий день произошли те перемещения в правительстве, о которых было упомянуто в предыдущей главе, и Болдуин стал премьер-министром. Сэр Филипп Канлифф-Листер, вскоре получивший титул лорда Суинтона, сменил лорда Лондондерри на посту министра авиации. Как-то месяц спустя, когда я находился в курительной комнате палаты общин, туда вошел Болдуин. Он сел рядом со мной и сразу же начал:

«У меня есть к вам одно предложение. Филипп очень хочет, чтобы вы приняли участие в только что образованном Комитете имперской обороны, ведающем исследовательской работой в области противовоздушной обороны, и я надеюсь, что вы согласитесь войти в него».

Я ответил, что критически оцениваю наши приготовления в области авиации и что я намерен сохранить за собой свободу действий.

На это он заявил:

«Это само собой разумеется. Конечно, вы сохраните полную свободу во всем, исключая секретные вопросы, о которых вы узнаете только в комитете».

* * *

Работа комитета проходила в обстановке секретности, и никто никогда не упоминал о моих связях с правительством, которое я продолжал все более резко критиковать по другим поводам, также касавшимся состояния нашей авиации.

Опытным политическим деятелям в Англии часто удается сочетать оба рода деятельности. Самые острые политические разногласия подчас не мешают поддержанию личных дружеских отношений.

* * *

Мысль о возможности использования радиоволн, отражаемых самолетами и другими металлическими предметами, в тридцатых годах пришла в голову, по-видимому, очень многим в Англии, Америке, Германии и Франции. Мы называли это радиолокацией, а аппаратуру радиолокации – радаром.

В феврале 1935 года профессор Уотсон-Уотт, сотрудник правительственной научно-исследовательской организации, впервые объяснил технической подкомиссии, что обнаружение местонахождения самолета по отражаемым им радиоволнам может оказаться возможным, и предложил провести соответствующее испытание. Была учреждена специальная организация и создана для экспериментальных целей цепь радиолокационных станций в районе Дувра, Орфорднеса.

К 1939 году министерство авиации, используя сравнительно длинные радиоволны (10 метров), построило так называемую береговую цепь радарных станций, которая позволяла обнаруживать самолеты, приближающиеся со стороны моря, на расстоянии до 60 миль. Под руководством маршала авиации Даудинга (истребительная авиация) была создана широко разветвленная телефонная сеть, связывавшая все эти станции с центральной станцией в Аксбридже, где движение всех обнаруженных самолетов отмечалось на больших картах, что давало возможность управлять боевыми действиями наших военно-воздушных сил. Был также изобретен прибор, получивший название IFF (Identification Friend or Foe – «опознаватель друга или врага»), который позволял береговой цепи радарных станций отличать английские самолеты, имевшие на борту эти приборы, от вражеских самолетов. Однако одного только обнаружения приближающегося вражеского самолета над морем было еще недостаточно, хотя мы и получали предостережение по меньшей мере за 15–20 минут. Мы должны стремиться к тому, чтобы направить наши самолеты навстречу атакующим, с тем чтобы перехватить их над сушей. С этой целью сооружалось несколько станций, оборудованных установками под названием CHL (Chain Stations Home Service Low Cover – наземное управление истребителями-перехватчиками). Однако к началу войны все это находилось еще в зачаточном состоянии.

* * *

Немцы также проявляли большую активность. Весной 1939 года «Граф Цеппелин» совершил полет над восточным побережьем Англии. Начальник главного управления связи немецкой военной авиации генерал Мартини распорядился поместить на борту «цеппелина» специальную радиоаппаратуру для обнаружения английских радарных радиопередатчиков, если таковые имеются. Попытка окончилась неудачно, но если бы его аппаратура работала исправно, «Граф Цеппелин», несомненно, смог бы доставить в Германию весть о том, что у нас имеется радар, ибо наши радарные станции не только работали в тот момент, но и следили за движением «цеппелина» и догадались о его намерениях. Немцы не были бы удивлены, если бы им удалось перехватить наши радарные сигналы, ибо сами они успели создать весьма совершенную в техническом отношении систему радара, которая в некоторых отношениях превосходила нашу. Но что бы их удивило – это масштабы, в каких мы сумели применить наши открытия на практике и включить их в систему противовоздушной обороны. В этом отношении мы опередили весь мир. Главное достижение заключалось не столько в новизне самого оборудования, сколько в эффективности его использования.

Заключительное заседание исследовательского комитета по вопросам противовоздушной обороны состоялось 11 июля 1939 года. К этому времени между Портсмутом и Скапа-Флоу имелось 20 радарных станций, которые могли обнаруживать самолет, летящий на высоте свыше 10 тысяч футов, на расстоянии от 50 до 120 миль. У нас уже производились приборы, позволяющие успешно бороться с вражескими радиопомехами, и упрощенной конструкции приборы IFF (опознаватели принадлежности самолета).

* * *

В эти годы я поддерживал постоянные и тесные связи также с военно-морским министерством. Летом 1936 года военно-морским министром стал сэр Сэмюэль Хор, который разрешил своим подчиненным свободно обсуждать со мной любые вопросы, входившие в компетенцию министерства. Поскольку я питал глубокий интерес к военно-морскому флоту, я использовал эти возможности в полной мере. Я знал начальника военно-морского штаба адмирала Чэтфилда с 1914 года, а моя переписка с ним по военно-морским проблемам началась в 1936 году.

* * *

15 июня 1938 года начальник военно-морского штаба взял меня с собой в Портленд, чтобы показать мне «Асдик». Так называлась система нащупывания под водой подводных лодок с помощью звуковых волн, проходящих сквозь воду и отражающихся от любой стальной конструкции, встреченной ими на пути. По этому отражению можно было довольно точно определять местонахождение подводной лодки. Мы были на пороге этого открытия уже к концу Первой мировой войны. Это было ценнейшее достижение морского министерства, над развитием которого оно неустанно трудилось на протяжении жизни целого поколения.

Я писал Чэтфилду:

«Что меня поразило, это ясность и отчетливость показаний (“Асдик”). Я ожидал, что это будет нечто едва различимое и уж во всяком случае расплывчатое и сомнительное. Я не думал, что мне доведется услышать, как эти твари сами просят, чтобы их уничтожили. Это великолепная система и крупнейшее достижение».

«Асдик» не победил подводную лодку, но без «Асдика» подводная лодка не могла быть побеждена.

Глава 10
Санкции против Италии (1935 г.)

Миру во всем мире был нанесен второй тяжелый удар. За утратой Англией равенства в воздухе последовал переход Италии на сторону Германии. Оба эти события, вместе взятые, позволили Гитлеру пойти дальше по избранному им смертоносному пути. Мы видели, какую помощь при защите независимости Австрии оказал Муссолини и что это означало для Центральной и Юго-Восточной Европы. Теперь он решил перейти в противоположный лагерь. Нацистская Германия уже не будет одинока. Один из главных союзников в Первой мировой войне вскоре присоединится к ней. Меня угнетала мысль о серьезности этого неблагоприятного для дела безопасности поворота.

Замыслы Муссолини в отношении Абиссинии шли вразрез с моралью двадцатого века. От них веяло той мрачной эпохой, когда белые люди считали себя вправе покорять желтокожих, коричневокожих, чернокожих или краснокожих и подчинять их себе огнем и мечом. В наш просвещенный век, когда совершаются такие преступления, от которых в ужасе отшатнулись бы или на которые во всяком случае были бы неспособны дикари прошлого, такое поведение не соответствовало духу времени и было достойно порицания. К тому же Абиссиния была членом Лиги Наций. По странному капризу судьбы именно Италия настаивала в 1923 году на ее приеме, а Англия возражала. Англичане считали, что характер правительства Эфиопии и положение, существовавшее в этой дикой стране тирании, рабства и племенных войн, было несовместимо с ее членством в Лиге. Но итальянцы настояли на своем, и Абиссиния стала членом Лиги, пользуясь всеми правами и гарантиями безопасности, которые могла дать Лига. Вот, кстати, был удобный случай для проверки действенности орудия мирового правительства, на которое возлагали надежды все люди доброй воли.

Итальянский диктатор руководствовался не только желанием захватить новую территорию. Его власть, его безопасность зависели от престижа. Казалось, для Муссолини не было иного, более легкого, более дешевого и менее рискованного способа укрепить свою власть или, как он считал, поднять авторитет Италии в Европе, чем присоединить Абиссинию к недавно созданной итальянской империи.

Я очень не хотел, чтобы в этой грозной борьбе против перевооружающейся нацистской Германии, которая, как я чувствовал, неумолимо приближалась, Италия отошла от нас и даже перешла в противоположный лагерь. Не могло быть сомнений, что, если нападение одного члена Лиги Наций на другого в этот критический момент не вызовет негодования, это в конечном счете разрушит Лигу как фактор, сплачивающий силы, которые одни только способны были удержать в узде мощь возрождающейся Германии и ужасную угрозу Гитлера. Все то, что могла бы дать или отнять Италия, не стоило того, что могло бы принести восстановленное величие Лиги Наций. Поэтому, если Лига готова была применить объединенные силы всех своих членов для обуздания политики Муссолини, нашим священным долгом было принять участие в этом и сыграть достойную роль.

* * *

Уже со времени конференции в Стрезе стало ясно, что Муссолини готовится захватить Абиссинию. Было очевидно, что английское общественное мнение враждебно отнесется к такому акту итальянской агрессии. Те из нас, кто видел в гитлеровской Германии угрозу не только для мира, но и для нашего существования, страшились этого перехода державы первого ранга, какой в то время считалась Италия, с нашей стороны на противоположную.

* * *

С наступлением лета началось непрерывное движение итальянских воинских транспортов через Суэцкий канал, и в результате на восточной границе Абиссинии были сосредоточены крупные силы и большое количество военного снаряжения. 24 августа кабинет принял решение и объявил, что Англия выполнит свои обязательства, вытекающие из заключенных ею договоров и устава Лиги Наций. Это немедленно вызвало кризис в районе Средиземного моря.

* * *

К этому времени министр по делам Лиги Наций Энтони Иден, который занимал положение, почти равное положению министра иностранных дел, уже в течение нескольких недель находился в Женеве, где ему удалось убедить ассамблею в необходимости санкций против Италии в случае ее вторжения в Абиссинию. Санкции означали лишение Италии всякой финансовой помощи и товарных поставок и оказание всей финансово-экономической помощи Абиссинии. Для такой страны, как Италия, которая по многим видам материалов, необходимых для войны, зависела от беспрепятственного импорта из заморских стран, это было действительно колоссальной помехой. Рвение, проявленное Иденом, его выступление, провозглашенные им принципы привлекли основное внимание ассамблеи. Министр иностранных дел сэр Сэмюэль Хор, прибыв 11 сентября в Женеву, сам обратился к ассамблее:

«Прежде всего я хочу подтвердить поддержку Лиги правительством, которое я представляю, и интерес английского народа к коллективной безопасности… В соответствии со своими точными и ясно выраженными обязательствами Лига и вместе с ней моя страна стоят за коллективные меры по поддержанию устава во всей его полноте и, в частности, за неуклонное и коллективное сопротивление всем актам неспровоцированной агрессии».

Я вспоминаю, что, несмотря на мою озабоченность германской проблемой и несмотря на то, что мне не очень нравилось, как велись в то время наши дела, эта речь произвела на меня огромное впечатление, когда я прочел ее под лучами солнца Ривьеры. Она всех взволновала и вызвала широкие отклики в Соединенных Штатах. Она сплотила в Англии всех, кто выступал за неустрашимое сочетание справедливости и силы. Это по крайней мере была политика. Если бы оратор понимал, какие колоссальные возможности открылись в этот момент перед ним, он, может быть, действительно смог бы в течение некоторого времени вести за собой мир.

Вескость этих заявлений проистекала из того факта, что за ними, как и во многих случаях в прошлом, имевших жизненно важное значение для прогресса и свободы человечества, стоял британский флот. Первый и последний раз Лига Наций, по-видимому, имела в своем распоряжении реальную силу. Это были международные полицейские силы, опираясь на которые можно было применить всевозможные методы дипломатического и экономического нажима и убеждения. 12 сентября, то есть на следующий день, когда линейные крейсера «Худ» и «Ринаун», сопровождаемые 2-й эскадрой крейсеров и отрядом эсминцев, прибыли в Гибралтар, всюду царило убеждение, что Англия подкрепит свои слова делом. Подавляющая часть общественности Англии немедленно выступила с поддержкой действенной политики. Считалось само собой разумеющимся, что это заявление и переброска военных кораблей не могли быть сделаны, если бы специалисты военно-морского министерства не произвели тщательных расчетов, какие силы флота потребуются на Средиземном море для успешного выполнения наших задач.

* * *

В октябре Муссолини, не встретив помех со стороны английского флота, переброска которого запоздала, бросил итальянские армии против Абиссинии и начал вторжение. 10 октября ассамблея Лиги пятьюдесятью голосами суверенных государств против одного постановила принять коллективные меры против Италии, и был создан «комитет восемнадцати», который должен был предпринять дальнейшие попытки добиться мирного урегулирования.

Оказавшись перед лицом таких обстоятельств, Муссолини выступил с недвусмысленным заявлением, свидетельствовавшим о его глубокой проницательности. Вместо того чтобы сказать: «Италия ответит на санкции войной», он сказал: «Италия ответит на них дисциплиной, умеренностью и готовностью пойти на жертвы». В то же время, однако, намекнул, что не потерпит применения таких санкций, которые помешают его вторжению в Абиссинию. Если его действия окажутся под угрозой, он начнет войну против всякого, кто будет стоять на его пути.

«Пятьдесят стран! – сказал он. – Пятьдесят стран, предводительствуемых одной!» Такова была обстановка в период, предшествовавший роспуску парламента и всеобщим выборам в Англии, которые согласно конституции должны были состояться в это время.

* * *

Кровопролитие в Абиссинии, чувство ненависти к фашизму и призыв Лиги к применению санкций вызвали потрясение в английской лейбористской партии. Профсоюзные деятели, особенно Эрнест Бевин, по своему темпераменту отнюдь не были пацифистами. Решительный класс трудящихся был охвачен сильным стремлением драться с итальянским диктатором, осуществить энергичные санкции и в случае необходимости пустить в ход британский флот. На митингах, происходивших в атмосфере возбуждения, произносились резкие и горячие речи.

* * *

Однако такое пробуждение страны не отвечало ни взглядам, ни намерениям Болдуина. И только спустя несколько месяцев после выборов я начал понимать, на каких принципах строились санкции. Премьер-министр заявил, что, во-первых, санкции означают войну; во-вторых, что он твердо решил не допустить войны; и, в-третьих, что он решил осуществить санкции. Эти три условия были явно несовместимы. Под руководством Англии и под давлением со стороны Лаваля комитет Лиги Наций, которому поручили разработать программу санкций, воздерживался от таких санкций, которые могли бы спровоцировать войну. Поставки многих товаров, в том числе и военных материалов, в Италию были запрещены, и был составлен внушительный план. Но нефть, без которой абиссинская кампания не могла бы продолжаться, свободно поступала, так как все понимали, что приостановить поставку ее означало развязать войну. В этом вопросе позиция Соединенных Штатов, не члена Лиги Наций, но главного в мире поставщика нефти, хотя и благожелательная, все же не была ясна. Кроме того, прекращение поставок нефти Италии требовало прекращения таких поставок и Германии. Экспорт алюминия в Италию был строжайше запрещен; но алюминий был почти единственным металлом, производившимся Италией в количестве, превышавшем ее потребности. Ввоз в Италию железного лома и железной руды был также категорически запрещен во имя общественной справедливости. Но, поскольку итальянская металлургическая промышленность мало использовала их и поскольку это запрещение не распространялось на стальные болванки и чугун, Италия не испытывала никаких затруднений. Таким образом, меры, на проведение которых столь шумно настаивали, не были реальными санкциями, способными сковать агрессора. Это были лишь такие нерешительные санкции, которые агрессор стал бы терпеть, ибо они, хотя и создавали затруднения, на деле разжигали воинственные настроения итальянцев. Поэтому Лига Наций взялась за спасение Абиссинии, заранее убежденная в том, что ничем нельзя помешать вторгшимся итальянским армиям. Во время выборов все эти факты не были известны английской общественности. Англичане искренне поддерживали политику санкций и полагали, что это верный способ положить конец действиям Италии против Абиссинии.