Kitabı oku: «~ А. Часть 2. Найти тебя», sayfa 6

– А если этой ночью… у него уже были проблемы? – Пальцы, в которых зажата сигарета, вздрагивают, да и слова Сашка произносит с трудом. И конечно, уже винит себя в том, что ночью и утром позволила себе отвлечься.

– С твоим мальчиком квалифицированный хирург, профессиональная медсестра и анестезиолог. Неужели ты думаешь, что, если бы с ним что-то случилось, они бы не позвонили? – нажимаю голосом, пытаясь вытащить ее из состояния самобичевания.

– Кому позвонили, Литвину? Так он же там, по твоим словам! Или я что-то не так поняла? – и она с подозрением уставилась на меня.

«Литвин? А причем тут Литвин?.. Ах ты, ё-ты-мое, чуть было не вляпался!.. Хотя, если разобраться, то рано или поздно она все равно узнает, что это я оперировал мальчика. Так может, прямо сейчас ей об этом сказать?» Даже поежился, представив ее реакцию. Предугадать ее сложно. Но, с другой стороны, просвещать ее прямо сейчас еще более неразумно – ее и так ждет невеселое потрясение, когда она увидит ребенка.

– Арсен, а ты почему замолчал? – Сашка не сводит с меня внимательных глаз даже тогда, когда тушит окурок в пепельнице.

– Да так, ничего. – Покусал губы. – Саш, Литвин – хирург. А нормальный хирург, если он, конечно, в нормальном здравии, трубку возьмет при любых обстоятельствах.

– Да? Ладно, хорошо, предположим… И что будет потом, когда Данька придет в себя после операции? – Сашка откидывается на сидении и складывает на груди руки, продолжая разглядывать меня.

– Его переведут в палату интенсивной терапии, – делая вид, что не замечаю ее бдительных глаз, посмотрел по зеркалам, хотя вроде как незачем, и свернул в узкий проезд, ведущий к «Бакулевскому». – А из палаты интенсивной терапии твой Данила через три, максимум через семь дней перейдет в общую палату… Кстати, – вспомнив кое-что о ее «мальчике», которого я уже «имел удовольствие» наблюдать в деле, спохватываюсь, – когда тебя пустят к ребенку, то будь любезна, популярно ему объясни, что с первого дня пребывания в «Бакулевском» он становится объектом повышенного внимания медперсонала. Это означает, что врачам не хамить, во взрослого – не играть, не сопротивляться, а послушно выполнять все указания и пить те лекарства – а их будет много – какие ему выпишут. И лежать ему первое время придется практически без движения. И если ему что-то понадобится, то пусть немедленно сбрасывает с пальца напульсник, и врач сам к нему подойдет. Врача можно и нужно звать в любое время. Договорились?

– Мм, договорились. – Подъезжаем к воротам, но Сашка вместо того, чтобы хотя бы ради интереса посмотреть по сторонам, продолжает меня рассматривать.

– Да, еще кое-что, – напустив на себя безмятежный вид, побарабанил пальцами по рулю, – после операции у твоего парня могут быть перепады настроения, что, в общем, тоже нормально. Но есть два момента, о которых ты должна знать. Во-первых, на груди у него, к сожалению, останется шрам. – Сашка бледнеет. – Сань, – тихо зову ее я, – поверь, хирург резал очень аккуратно, но шов сантиметров в десять все-таки будет. Но через полгода, когда все заживет, можно попробовать сделать лазерную коррекцию.

– Коррекцию? Да Данька, скорей, татуировку там себе сделает, – невесело усмехается Сашка. – Ладно, со шрамом все ясно. А что второе?

– А второй момент заключается в том, что его, прости, радостное возбуждение после выхода из наркоза может смениться раздражением, что тоже нормально, потому что перепады настроения после кардиохирургической операции на открытом сердце бывают почти у всех. Плюс может немного ослабнуть память, снизится концентрация внимания, появится рассеянность. Переживать из-за этого тоже не надо, потому что эти симптомы обычно проходят в течение месяца.

– Ясно.

– И последнее, моя личная просьба к тебе, – несмотря на то, что ворота для проезда на территорию «Бакулевского» уже открылись, я не трогаюсь с места и впервые с момента разговора гляжу ей в глаза: – Начиная с этого момента любую информацию о здоровье мальчика ты получаешь только от меня. В противном случае испорченный телефон может стать причиной испорченного здоровья.

– А как же Литвин? – прищурившись, выстреливает Сашка.

– Арсен Павлович, проблемы? – очень кстати высовывается из будки охранник, который решил поинтересоваться, как долго я еще буду торчать у ворот и играть с Сашкой в гляделки.

– А Литвин на некоторое время будет выключен из процесса. – Отворачиваюсь и нажимаю на газ. Проезжая мимо будки, махнул охраннику, извиняясь за его вынужденное ожидание. Парень в форме кивнул, и его голова юркнула обратно в будку.

– А знаешь, что, Сечин, – небрежно начинает Сашка, задумчиво разглядывая свои ногти в то время, как наша машина огибает центральный корпус, – вот сижу я и думаю: а какого лешего здесь вчера было?

– Ты это о чем? – не понял я.

– А это я про операцию Данилы, – отрезает она и, оторвавшись от созерцания маникюра, косится в мою сторону.

– Тебе не надо волноваться за мальчика, – быстро говорю я и завожу «Паджеро» в заснеженный квадрат парковки.

– Я всегда буду волноваться за этого мальчика, – неторопливо и веско заключает Сашка, – но теперь я еще начинаю волноваться по другому поводу: откуда ты столько знаешь о Даньке? Его шов после операции… его манеры, привычки… А теперь еще и консультации по его самочувствию только с тобой. Что это значит? Может, расскажешь?

Пауза.

– Может, и расскажу. Пошли? – перегнувшись, делаю вид, что ищу на заднем сидении свой шарф, но Сашка не торопится выходить – как сидела, так и сидит. Больше того, уже успела опереться локтем о дверцу и глубокомысленно подпереть кулаком подбородок.

– Конечно, расскажешь, – поймав мой взгляд, кивает она. – Осталось только выяснить, когда?

– Ну… давай попробуем поговорить после посещения реанимации, – помедлив, предлагаю я.

– Ловлю на слове! – не произнеся больше ни звука, Сашка распахивает дверь машины и выпрыгивает на снег.

Скажите, у вас тоже появилось ощущение, что я доигрался и что она с меня, с живого не слезет?

В напряженном, я бы даже сказал, в потрескивающем электрическими разрядами молчании мы быстро проходим периметр занесенной снегом стоянки, держа направление к «Бакулевскому». Сашка идет впереди. Я, отставая от нее на два шага, держусь позади нее, разглядываю ее воинственно-прямую спину и попутно пытаюсь сообразить, как я буду выкручиваться и куда после неизбежного объяснения с ней скатится наша история, в лунку ее «вечной признательности» (ой, вот только не надо этого!) или же в лузу профессиональных журналистских разборок, после которых Сашка с присущей ей хваткой распнет меня на ближайшем заборе?

Словно почувствовав мой взгляд, Санька прибавляет скорость и, прилично оторвавшись от меня, практически взлетает по ступеням вверх на крыльцо, но у стеклянной вертушки дверей все-таки останавливается. Бросает на меня быстрый косой взгляд и ждет меня, но ощущение, в общем, такое, что сейчас она в бешенстве. Хотя есть еще кое-что: смятение. Очевидно, она тоже не знает, как ей вести себя, если ее догадка, что операцию делал я, подтвердится. И это замешательство читается и в ее сурово, но судорожно поджатых губах, и в угловатых, совсем не характерных для нее, движениях, и даже в ее зрачках, которые, несмотря на ее грозный вид, старательно от меня убегают. Вздохнув, медленно поднимаюсь за ней на крыльцо. Бросив на меня еще один косой взгляд, Сашка разворачивается к стеклянной вертушке дверей. Успеваю зайти следом за ней в узкий стеклянный овал отсека и, осторожно положив ей руку на талию, ощутить запах ее парфюма, который сейчас как-то особенно резко звучит в узком пространстве дверей и в аромате ее волос, чуть влажных от снега.

Сашка напрягается, но мою руку с талии все же не сбрасывает, хотя раздраженно проводит ладонью по волосам, и снежинки с ее головы искрящимся облаком падают мне на грудь и тают. Мы выходим в вестибюль, я нехотя отпускаю ее, и Сашка устремляется к вешалке. Остановившись у знакомой колонны с зеркалом, стягиваю дубленку, грустно смотрю, как Аасмяэ с веселой, но довольно нервозной улыбкой здоровается с гардеробщицей, та приветливо кивает ей, словно старой знакомой, и забирает от нее ее куртку. И, в общем и целом, эта сцена начинает напоминать нашу первую встречу в «Бакулевском», но если та ситуация вызывала у меня чувство легкого удовлетворения (тогда я сделал все, чтобы ее смутить), то сейчас я бы многое отдал за то, чтобы эта сцена просто закончилась.

– Арсен Павлович, доброе утро! – слышу знакомый голос.

– Доброе, – медленно оборачиваюсь, и – только этого мне еще и не хватало! Как говорится, пожалте, Арсен Павлович, бриться… Катя. Стоит напротив меня и, сунув руки в карманы халата, очень мило смеется:

– Вы так углубились в свои мысли, что даже не заметили меня?

– Да, и действительно… А ты здесь как оказалась? – машинально кошусь на Сашку, которая, прихватив номерок, разворачивается ко мне – и при виде меня и Кати застывает на месте. Моментально обточившееся скулы. Острые иглы зрачков. И только ее рука каким-то нервным, неловким движением пытается вложить номерок в задний карман джинсов и не сразу попадает туда.

– А я в бухгалтерию заходила, Лена просила меня документы им занести. А вы кого-то ждете? – Катя очаровательно улыбается и каким-то неуловимым движением одергивает свой халат так, что ухитряется подчеркнуть и без того глубокую линию декольте, после чего, с явным расчетом, выставляет вперед стройную ногу.

– Да, жду, – моментально делаю постное монашеское лицо и указываю Кате глазами на Сашку, которая всего за долю секунды тоже успела каким-то чудесным образом преобразиться: расправила плечи, нарисовала на лице еще более очаровательную, чем у Кати, улыбку и теперь грациозной походкой кошки перед прыжком неторопливо направляется к нам. При виде Сашки Катя как-то резко мрачнеет, и у нее в глазах моментально вызревает вполне резонный вопрос, обращенный ко мне: «Это что, ваша девушка?»

– Это Александра Аасмяэ, ведущая с телевидения, – пытаюсь быстро разрулить я ситуацию.

– Арсен Павлович, не представите нас друг другу? – подойдя к нам, Сашка произносит это таким идиллическим голосом, что Катя, кажется, еле сдерживается, чтобы не прикусить губу, а мне отчаянно хочется просигнализировать Сашке глазами: «У меня с ней ничего не было‼!» Возникает неловкая пауза, во время которой девушки с интересом рассматривают друг друга.

– Александра Аасмяэ, – стараясь держаться непринужденного тона, повторяю я и добавляю кое-какие детали: – Александра приехала к нам из «Останкино», будет снимать передачу о нашем медцентре. А это Екатерина Иевлева, наша новая медсестра. Будет работать в моем отделении вместо Лены.

– Очень приятно, но можно Саша, – радушно отзывается Сашка, и глаза Кати начинают подозрительно метать искры.

– Ах да, ну конечно! Вы же какое-то время назад в «Останкино» хит-парады для молодежи вели? Мне Лена о вас говорила, – с каким-то неприятным намеком бросает Катя и делает вид, что непринужденно смеется. Сашка в ответ моментально растягивает губы в широкой белозубой улыбке, от которой можно просто ослепнуть, но при этом ухитряется бросить на меня очень короткий, но весьма недобрый взгляд, отчего у меня возникает стойкое чувство, что вот теперь я действительно доигрался, и если раньше мне всего лишь грозило объяснение на тему операции ее мальчика, то сейчас на горизонте замаячил весьма нешуточный разбор полетов под общим названием: «Наши недолгие и несерьезные отношения, или С кем ты еще успел переспать за это короткое время?»

– Саша, а вы в «Останкино» давно работаете? – между тем интересуется Катя.

– Недолго. Мы с Арсеном Павловичем, кстати, там познакомились, – Сашка глядит на меня так, точно видит впервые.

– Правда? – Катя талантливо округляет глаза. – А я и не знала. И что, Арсен Павлович у вас часто бывает?

– Да нет, всего один раз заглянул, – Сашка пожимает плечами. – Знаете, Арсен Павлович почему-то не очень любит «Останкино». Зовем его на передачи, зовем, а он, к сожалению, к нам не едет. Вот, пришлось самой приехать к нему.

– Надо же, как интересно. – Катя все-таки прикусывает губу. – А мне коллеги рассказывали, что Арсен Павлович в последнее время телецентром очень интересуется…

– Очень, – встреваю я, наконец сообразив, что это не битва за меня двух соперниц, а весьма емкая, но достаточно колоритная сцена, в которой одна женщина оставляет мне свободу выбора, в то время, как другая делает все, чтобы показать ей, что у нас с ней особые отношения. Только штука в том, что свой выбор я давно уже сделал. Так что для начала поворачиваюсь к Кате: – Катя, Плехова еще не ушла?

Плехова – это еще одна наша дежурная медсестра, но она обслуживает только реанимацию.

– Плехова? Нет, насколько я знаю, еще не ушла, – любезно отзывается Катя. – А что, вам что-то нужно, Арсен Павлович? Может, я могу вам помочь?

– Можешь. Если не сложно, попроси ее подготовить одежду для Саши, для посещения реанимации. Нам в реанимацию надо, к Кириллову, – режу я, наплевав на все эти игры в намеки.

– Хорошо. Прямо сейчас? – еще любезнее спрашивает Катя.

«Нет, послезавтра!» – злюсь я.

– Сейчас. Саша, скажите, пожалуйста, Екатерине свой размер, – бросив это, отхожу в сторону, достаю телефон, делаю вид, что проверяю звонки (и действительно их проверяю), а до моих ушей долетает Катино воркование:

– Саша, так какой у вас размер?

– Сорок четвертый.

– Ой, а я почему-то думала, что больше. Вы такая высокая! – легкий смех.

– Стандарты «Останкино», – преспокойно отзывается Сашка.

– Понятно, – сообразив, что стрела не попала в цель, Катя откашливается. – Ладно, хорошо. Так в реанимацию и передам. Ну что ж, было очень приятно познакомиться с вами. Заходите, если вдруг еще как-нибудь окажетесь в наших краях.

– Обязательно, – безмятежно обещает ей Сашка, и, кажется, еще минута – и девушки облобызаются на моих глазах, но Катя, сухо кивнув мне, резко разворачивается на каблуке и идет к лифтам, а я, судя по выражению лица Сашки, тоже иду… но ко дну.

– Ну и что это было? – грустно усмехаюсь я, глядя на взъерошенную, но явно довольную Сашку, оставившую за собой это мини-поле Куликовской битвы.

– Ты это о чем? – хмыкает моя журналистка и отправляется к зеркалу, где и останавливается, и начинает придирчиво разглядывать свое отражение. Поправила свитер, прическу. Покрутилась одним боком, другим. Подхожу к ней сзади, ловлю в зеркале ее взгляд, еще не остывший от недавних боевых действий.

– У меня с ней ничего не было, – тихо говорю я.

– Да? А Катя об этом знает? – Сашка наивно поднимает брови и стряхивает с рукава несуществующую пылинку.

– Пожалуйста, не ревнуй, – еще тише прошу я.

– Ревновать? Кого, тебя? – Сашка с изумленным видом уставилась на меня. – Сечин, побойся Бога, ревновать мужчину после одной ночи? Нет, ты, конечно, не плох, и все такое, но разреши мне напомнить тебе твои же слова, прозвучавшие, кстати, не так давно в стенах этого здания, что у нас с тобой нет никаких отношений и обязательств, так что ты вполне в праве завести себе кучу романов… Карина, Лена, Катя, твоя бывшая, бегавшая по парковке… и как ее там? Ах да, и Плехова!

Мимо нас проходит какая-то женщина, которая с интересом глядит на нас, явно прислушиваясь к нашему разговору. И хотя мы говорили достаточно тихо, Сашка замолкает, брезгливо морщится и снова утыкается в зеркало, разглаживая пальцем бровь. Женщина, бросив на нас еще один любопытный взгляд, наконец, уходит.

– Сань, Плеховой пятьдесят лет, и она давно уже внуков воспитывает, – печально улыбаюсь я, пытаясь поймать в зеркале непримиримые Сашкины глаза.

– Правда? Ты не представляешь, как я тебе сочувствую, – фыркает Сашка. Ловит в отражении мой виноватый взгляд (честное слово, хочется извиняться даже за то, чего не было!), как-то особенно судорожно вздыхает, пытаясь справиться с раздражением, и, сделав усилие над собой, немного успокаивается. – Короче, расслабься, я тебя не ревную, – небрежно заключает она и, оторвавшись от зеркала, разворачивается лицом ко мне: – Все, пошли, меня Данила ждет.

– Ну и зря, – пропуская ее вперед, говорю я, – а я вот, например, очень даже тебя ревную.

– У тебя нет оснований, – бросает она из-за спины. – И ты – с твоим опытом, кстати! – сам это довольно быстро понял.

– А что, чтобы ревновать, обязательно нужны основания? – разглядываю ее шею с завитками светлых волос, ухитряясь при этом отвечать кивком головы на приветствия встретившихся по дороге коллег-врачей.

– Да, ты прав, иногда основания для ревности не нужны. Но знаешь… – Сашка делает глубокомысленную паузу, когда мы подходим к лифтам, держит ее, пока мы вместе с толпой заходим в кабину, и прерывает ее, когда мы выходим на втором этаже. – Знаешь, – убедившись в том, что поблизости никого нет, повторяет она и прислоняется лопатками к шероховатой стене, – просто я вдруг поняла, что я совершенно тебя не знаю. Ты… – пожимает плечами, разглядывая пока чистый горизонт коридора, – как бы это тебе объяснить? Просто в тебе словно уживаются два человека. Один – обаятельный, притягательный, невероятно… – сглатывает, – интересный для меня человек с безупречной репутацией и манерами. И хотя этого человека, в общем-то, не сильно интересует мнение о нем окружающих, он мне понятен, потому что у него свой взгляд на происходящее, и он привык называть вещи своими именами. А чтобы его суждения не выглядели очень уж остро, он отпускает вслед за сказанным им какую-нибудь шутку. Но есть и другой человек… – вскидывает иглы зрачков на меня, – человек, для которого душевные порывы других людей где-то там, в космосе. – Раздраженно делает пальцами какое-то витиеватое движение в воздухе, видимо, пытаясь мне показать, насколько я далеко от нее. – И то ли это от состояния твоей, прости, вечной сверхполноценности, то ли у тебя однажды произошел какой-то эмоциональный надрыв, в результате которого в голове прочно угнездилась идея о том, что теперь надо срочно огородиться от всех трехметровым забором, но ты делаешь все, чтобы не подпускать к себе близко. Ты можешь мне это как-нибудь объяснить?

«Я? Да в общем, могу…» Но что рассказать, какую часть правды? Ту, что конкретно объяснит ей причины, по которым я взялся за операцию ребенка из детдома? Или сразу вывалить ей всю потрясающую историю брошенного ублюдка, который волей случая стал неплохим врачом?

– Вот, ты снова молчишь, – сухо кивает она. – В общем, так, – глядит на меня, – предлагаю подытожить всю эту ситуацию. Да, очевидно, что я тобой увлеклась. Не надо было мне этого делать, но, как говорится, что вышло, то вышло, – пожимает плечами. – Но, – впивается мне в глаза, – даже в твоем распрекрасном случае я не готова терпеть рядом с тобой всю эту кучу из твоих бывших, настоящих и потенциальных любовниц. Кстати, о любовницах… Где твоя Плехова? И как ее имя-отчество, кстати? – деловито оглядывает коридор.

– Наталья Павловна… Саш, к твоему сведению, прошлое мужчины определяется не количеством, а, прости, качеством его женщин, – пытаюсь объясниться с ней я, но вынужден замолчать, когда из лифта выходит группа врачей.

– Здравствуйте, Арсен Павлович, – с намеком здороваются они, мазанув насмешливыми глазами по Сашке, от чего она слабо морщится и отворачивается.

– Здравствуйте, – медленно отвечаю я. Посмотрел им вслед, мысленно пересчитал по головам и запомнил в лицо каждого, кто позволил себе эту выходку. Поворачиваюсь к Саше: – Сань, так о чем мы… ах да. Так вот, я к твоему сведению совершенно не хочу знать, что у тебя было с твоим сценаристом и твоим женихом.

– Между прочим, жениха зовут Игорь, – услужливо подсказывает Сашка.

– Между прочим, мне наплевать, как его зовут.

– Это почему? – с забавной гримаской склоняет к плечу голову.

– Это потому, что я вообще не хочу слышать о тех, кто у тебя был, потому что мне неприятен весь этот отряд муда… прости, идиотов, которые вокруг тебя крутятся.

– А ты что, собственник по натуре?

– Нет, по натуре я человек, который четко знает, чего он хочет. И кстати, – хмыкаю я, снимая короткую белую нитку, прилипшую к ее свитеру, – мы не рано начали выяснять с тобой отношения, а?

– А, по-моему, в самый раз. – Сашка прищуривается и плотней прижимается лопатками к стенке, заводит назад руки.

– То есть отношения у нас все-таки есть? – ловлю ее на слове я, и она осекается.

– Не знаю, – помолчав, поднимает глаза на меня. – А ты думаешь, они у нас есть?

– Это тебе решать. – Опираюсь ладонью о холодную стену рядом с ее плечом, трогаю пальцем ее обнаженную шею.

– Мне? Да что ты! – иронизирует она и одновременно ежится от моего прикосновения. Опомнившись, быстро отодвигается от меня: – Слушай, что ты от меня хочешь?

– Что я хочу, я тебе уже говорил. А теперь, ради разнообразия, может, ты скажешь мне, что ты хочешь?

Сашка молчит, смотрит в сторону, напряженно о чем-то раздумывает. И ощущение, в общем, такое, что решение, которое она готовится принять, будет не в мою пользу, но она поднимает голову. И хотя иглы ее зрачков еще острые, но взгляд уже не такой колкий, каким он был, да и лицо немного расслабилось.

– Что я от тебя хочу, уже не получится. Мы с тобой не с того начали, – медленно произносит Сашка. Помолчав, вдруг решительно добавляет: – Ладно, хорошо, убедил. Давай сделаем, как ты хочешь. Попробуем. И посмотрим, что из этого выйдет… Но только я тебе до этого скажу кое-что, и скажу только один раз. – Не мигая, глядит мне прямо в глаза. – В тот момент, когда ты как-нибудь соберешься переспать с другой женщиной, то на минутку представь себе, что я в это время собираюсь заняться ровно тем же самым, но с другим мужчиной. Представил?

В коридоре, где мы стоим, разливается первозданная тишина. Сделав это необходимое внушение и оставив меня пребывать в состоянии легкого шока (я не только представил, но даже увидел эту, нарисованную ей, картинку с ней в главной роли и с кем-то еще, кого я не знаю, но кого мне немедленно захотелось убить), Сашка отрывается от стены. Покрутила головой по сторонам и уткнулась взглядом в выкрашенную серым глухую дверь с табличкой «Для медперсонала».

– Твоя Наталья Павловна там?

Вздрагиваю:

– Какая… Наталья Павловна?

– Плехова, которая мне должна дать халат и тапочки, – фыркает Сашка, изучая мое лицо.

– Не тапочки, а бахилы, – механически поправляю я, все еще пребывая в прострации.

– Как скажешь, милый, – оценив плоды своих рук, Сашка задорно хмыкает и, быстро чмокнув меня в машинально подставленные ей губы, направляется в служебное помещение. Хлопает дверь. Через секунду и я отмираю. От души выматерился. Также, от всей души, врезал кулаком в стену, на автомате кивнул на приветствие врача из педиатрии, который как раз вышел из лифта и, пройдя пару шагов, даже оглянулся на меня. Стиснув зубы, забросил дубленку на плечо и отправился к себе в раздевалку с очень неприятным чувством, что все сказанное Сашкой – не намек, не игра, и что она, в случае чего, обязательно провернет это».

2

Бакулевский центр. «Останкино»

«Он спросил, чего я хочу…» Стоя у умывальника, взвинченная, еще не отошедшая от недавнего появления Кати, тру руки щеткой с мылом, искоса поглядывая на себя в привернутое над «тюльпаном» зеркало, пока уютная седовласая Наталья Павловна достает для меня из шкафа халат и прочую атрибутику для посещения реанимации.

«Чего я хочу… Да я всего лишь хочу того же, что хочет любая женщина: знать, что она у мужчины одна, сколько бы ни длились их отношения! Я хочу, чтобы из его глаз ушло это вечное выражение независимости, словно я – очередная графа в его бесконечном списке. Я хочу, чтобы он хоть на минуту почувствовал то, что я испытываю, когда он просто глядит на меня, а у меня обрывается сердце…»

Никогда не забуду тот день, когда мы впервые встретились. «Я нашел его по твоей просьбе», – сухо сказал мне Игорь. Боже мой, как же я была рада тогда! Мне даже казалось, что у нас с Соловьевым всё еще может наладиться. Дурацкая история… Потом были Димка, гримерка, костюм и глупая стычка с Лидой. И его низкий, спокойный, размеренный голос с насмешливыми интонациями, записанный на диктофоне у Ритки. «Ты в него влюбишься», – не всерьёз пообещала мне Ритка. Кто, я? После Игоря? Смешно до нелепого… А потом был один короткий проход в студию, один его взгляд – и всё…

Он оказался удивительно притягательным человеком. Взрослый, умный и обаятельный, с тонким чувством юмора, умеющий не только слушать, но и говорить с собеседником. Он был не такой, как все, не таким, как другие – он слишком выделялся на фоне толпы и людей моего круга, и там, в гримерке у Алика, когда я наконец разглядела его глаза, я поняла, что проиграю ему – я уже проигрывала… И все равно, в своей любимой манере попыталась пристроить к нему «зайца» на консультацию и получила по мозгам – да так, что отходила еще полдня, а в результате мы стали встречаться. Споры, ссоры, бесконечно-острые диалоги, когда я пыталась его уколоть или задеть за живое, а в итоге открывала в нем все новые и новые грани (страсть, надо сказать, проявлялась в нем не только в постели, но и в работе, и в обычных вещах, которые он с удовольствием делал).

Мы стали классическими противоположностями: он – слишком взрослый и сдержанный, привыкший все держать под контролем, я – необузданная и спонтанная, предпочитавшая скорей застрелиться, чем принять его точку зрения. Мы ругались с ним до смерти. К тому моменту я уже поняла, что он отчаянно мне нравится, но раньше перекрасила бы волосы в зеленый цвет, чем согласилась с тем, что у нас может случиться что-то серьезнее, чем обычный спонтанный секс – тот самый, после которого вы остаетесь либо друзьями, либо знакомыми, которые идут по одной улице, но при виде друг друга предпочитают перейти на другую сторону, чтобы просто не встретиться.

Секс случился вчера, и наш космос вдруг сузился до понимания, что так, как было у меня с ним, с другими уже не будет. Мы совпадали с ним идеально, до миллиметра кожи, до такта дыхания, до децибела стона, и, если бы у желания не было названия, я бы дала ему его имя. Затем пришло утро и мой первый осознанный страх, что сейчас все оборвется, и мы станем просто знакомыми. Но мы не стали знакомыми, и не стали друзьями: «мы» вдруг переросло в нечто большее. Вдруг оказалось, что влечение и влюбленность всегда начинаются одинаково. Вдруг обнаружилось, что путь от полных противоположностей до единого целого может быть меньше месяца. Вдруг оказалось, что ты почти в него влюблена и готова драться с соперницами. И, подустав отгонять от него девиц, ты пускаешься на маленькую провокацию, чтобы он сам разогнал всю свою девичью галерею, хотя и дураку ясно, что последнее, что ты сделаешь, это ему изменишь.

Он меня зацепил. Очень сильно. Сильнее, чем я сама думала. За несколько дней прочитал меня, разобрал и вдруг сложил заново. Я стала другой с ним и наконец поняла, что сначала я просто женщина. Страсть, ревность… вдруг обострившееся во мне чувство собственницы, которое до этого молчало с другими. Он смотрел на меня так, словно за то, чтобы быть рядом со мной, он отдал бы полцарства. Он глядел так, словно не замечал ни моей бледной кожи, ни отсутствия макияжа, ни утренней хрипотцы в моем голосе. Но я все-таки видела: он не влюблен в меня – он увлечён мной. Да, жадно, да, остро, но он всего лишь увлекся. В нем оставалось нечто такое, из-за чего он продолжал не подпускать меня близко. И это чувствовалось даже в том, как он строил фразы. Я стала говорить «мы». Он предпочитал оперировать такими понятиями, как «я» и «ты». Да, как ни горько это осознавать, но он всего лишь увлекся, а любое влечение, как известно, проходит, и это вам скажет каждый второй мужчина. И каждый первый тоже…

«Мы знаем, где все закончится. Если ты скажешь мне, что устала от отношений или что завтра выходишь замуж, то я тебя отпускаю, и ты больше не возвращаешься». И это тоже его слова. Да, он закрытый, он разный, он сложный, но он ни разу мне не соврал. И как бы мне не хотелось поверить в сказку о доброй фее и happy end романа, я тоже знаю, где все это закончится. Через месяц, максимум через два, когда «заяц» поднимется на ноги, я должна буду вернуться к неоконченной истории с Игорем, и Сечин, узнав об этом, уйдет. Уйдет сам, первым. Такие, как он, не прощают измен – таких, как он, не бросают.

Ополоснула кисти и бросила взгляд на себя в зеркало. Напряженное лицо, припухший, еще не отошедший от его поцелуев, рот, и лихорадочно блестящие глаза женщины, которая сходит с ума по мужчине и боится его потерять. Я запуталась в сотканной мною же паутине… Но если мне так больно сейчас, то что же будет после, когда мы расстанемся и все оборвется?

«Господи боже, – вихрем проносится в моей голове, когда я утыкаюсь взглядом в отражение своих застывших зрачков, – здесь, в реанимации, в паре метров от меня лежит мой больной ребенок, которого я не видела целые сутки, а я думаю только о Сечине». Стыд – нереальный, моментально смявший меня, наваливается с такой силой, что я зажмуриваюсь и приваливаюсь к умывальнику, чувствуя, как лицо начинает пылать. Холодеют кончики пальцев.

Скажите мне, я вообще – нормальная, если вместо того, чтобы сидеть с ребенком, отправилась из «Бакулевского» на квартиру к Сечину и полночи там развлекалась? Я нормальная, вообще, или у меня нет ничего святого? Нет ничего, ни в мозгах, ни в душе? Сорвалась… куда, зачем? Похоть одолела? Полгода не было секса – и поплыла? Господи, да что же я за человек-то такой, а?

«Данька, мальчик, пожалуйста, прости меня!»

На лбу и висках моментально проступают капли холодного липкого пота, и мне уже отчаянно хочется сунуть в рот кулак, чтобы не закричать.

– Саш, полотенце возьмете… Саша, что с вами? – пугается Наталья Павловна, которая, бросив совать мне полотенце, с тревогой вглядывается в меня.

– Ничего… Не надо, – трясу головой, провожу рукой по лицу. Боясь, что эта женщина сейчас начнет пичкать меня лекарствами или, что еще хуже, бросится звонить Сечину со словами, что «Саше плохо», отклеиваюсь от умывальника. – Все нормально, – сглотнула комок, вставший в горле. – Наталья Павловна, скажите, пожалуйста, а вы Данилу Кириллову сегодня видели?

– Видела, – кивает она и, кажется, чуть успокаивается.

– И как он?

– Нормально.

«Что-то сухо она отвечает…»

– А скажите, ночью с ним кто-то сидел?

– А вы, Саша, простите, но – кто вы этому мальчику? Просто, – она неловко мнется, – я так поняла, что вы собираетесь здесь передачу снимать, а к мальчику вас пускают, потому что Арсен, как лечащий врач, за вас попросил, – неожиданно заключает она, чем и ставит меня в тупик.