Kitabı oku: «Совсем не нужно исчезать»

Алый цветок у обочины

Она не открывала своего имени. «Тебе бы подошло имя Юри (лилия)», – сказал тогда ей. Бледное, белое-белое личико с прожилками в обрамлении черных волос, такую бледность и хрупкость можно найти только у лепестков этих нежных цветов. Но она отчаянно замахала руками: «Я не лилия!»

А потом оказалось, что она никогда близко не видела лилий. Я не верил, смеялся.

– Время лилии – лето, – говорила она. Как будто это что-то объясняло.

– Может, сходим посмотреть? – спросил я в шутку.

– А можно? Идем, идем!  – и она взяла меня за руку. Я удивился, ведь все предыдущие дни она держалась очень скромно, и я боялся смутить ее лишним словом и лишней улыбкой.

Каждый раз мы, встречаясь, ходили вместе по улицам, она живо, по-детски, рассматривала дома, деревья, людей. Могла ахнуть, увидев в витрине красивое украшение или деревце-бонсай, для нее они, похоже, были равноценны.

– …Вот, смотри, – я указал ей на белые лилии. Она прижала руку к груди.

– Кто только придумал в прежние века, что они грубы и провинциальны! Как поздно к ним пришло признание! – прошептала она. Фраза была для меня настолько неожиданной, что я  вспомнил школьные уроки, где учительница с упоением читала старинные стихи, и рассмеялся. Но она не заметила и продолжила:

– Рыжие лилии тоже несправедливо обвиняют. Цветы ненависти, говорят. Цветы не умеют ненавидеть. Но как прекрасны эти, с нежными белыми лепестками!

«Точно так, как ты», – хотел сказать я, но вместо этого зачем-то спросил:

– А что умеют делать цветы?

– Я не смогу объяснить, – она улыбнулась, глядя куда-то сквозь стекло витрин. – Жить, дышать и отдавать аромат. Как сказать это одним словом? Сливаться с ветром, какой бы он ни был силы. Даже растоптанными и смятыми – продолжать жить, уже не в полноте соков, уже не умея тянуться к небу – быть болью, но при этом жить. Расставаться с листьями и с соцветиями.

– А вот –  смотри – космея, – перебил я.

Я помнил ее самые первые слова. Раннее утро, туман покрывал землю перед днями осеннего равноденствия. Редко у нас найдешь грязную дорогу, а я нашел. Мало кто ходит пешком после ночных вечеринок, но – вы поняли. Я думал, что чудесный хрупкий силуэт в алом платье у обочины дороги мне просто чудится. Но незнакомка обернулась, когда я поравнялся с ней. Я застыл от восхищения, увидев ее нежное лицо с огромными, широко распахнутыми глазами. Страх, что она может счесть меня преступником, который преследовал ее на пустынной дороге, гнал вперед, но ноги не слушались. А она вдруг сказала:

– Скоро начнутся ураганы.

Каждый знает о месяце ураганов, но никто вот так, прямо, об этом не скажет. Я был удивлен. Наверное, мое лицо, до сих пор отражавшее все веселье долгой ночи, а теперь выразившее еще и удивление, было клоунски смешным. Но она не смеялась – и не боялась меня.

– Ты знаешь, куда идти? – спросила она.

– Нет, – честно признался я. От холода я уже давно протрезвел, но никак, действительно, не мог понять, куда меня занесло и как отсюда выйти, хотя был уверен, что знаю всю округу.

– Тогда идем, – вздохнула она, и голос ее прозвучал так нежно, что мне показалось – взошло нежное солнце сентября. Она свернула с дороги прямо на поле, и я за ней. Мы шли долго, а я все думал, какая же странная эта девушка. Не потому, что гуляет одна по полям перед рассветом и не боится ни злых людей, ни сырой земли, липнущей к ногам, а потому, что сказала об ураганах.

Вот и сейчас, когда она заговорила о боли, я перевел разговор. На космеи.

– Космеи я знаю, – просто сказала она. Сказала так, как мы говорим о людях, с которыми знакомы. «Я знаю господина и госпожу Космею». Мне снова стало смешно. А потом стыдно. Зачем я это делаю? Хочет она поговорить о печальных вещах – так и быть. Тем более что на днях я, устав от ночной работы, зачем-то прочел об одном растении…

– А знаешь такой цветок, который цветет без листьев, а потом теряет цвет – и листья только тогда вырастают? Только его не должно быть в цветочных лавках, – начал я.

– Знаю, – перебила она меня и приложила ладонь к моим губам. А потом повернулась и пошла по улице.

Вот и пойми ее.

***

Сейчас от всех моих чувств, наверное, остался только стыд. Я не нашел в себе смелости полюбить. Оказался слишком слаб для настоящей жизни. Жить, дышать и отдавать самое прекрасное, что у тебя есть, – я не нашел этого слова.

Ураган не должен был дойти до наших мест. Но он дошел.

Доктора были уверены, что я не смогу вспомнить произошедшего. Но  память цепко держалась за все детали: вот я, идиот, выехал на дорогу, несмотря на предупреждения, вот чудом смог выползти из машины, перевернутой шквальным ветром, вот зачем-то пополз к домам вместо того, чтобы от них отползти, вот, не шевелясь, смотрю, как прямо на меня летит балка. И вот она останавливается, словно наткнувшись на невидимое препятствие, и падает рядом.

Должен был быть оглушающий грохот, но я его не слышал. Я смотрел на черный мокрый асфальт и тянул руки к балке, точнее – к маленькому красному пятнышку, которое виднелось из-под нее. Содрав пальцы в кровь, смог вытащить на свет размятый, изуродованный стебель и лепестки «паучьей лилии». Хиган-бана. Цветок, ведущий в царство мертвых. Цветок, обреченный всю жизнь сопровождать человека, пережившего разлуку с любимым. Растение, у которого листья и цвет никогда не встречаются друг с другом. Видимо, его останки забрали из моих рук, когда я потерял сознание.

Дом, где находится моя квартира, не пострадал. Я вернулся, открыл календарь. На следующий день была назначена встреча с прекрасной незнакомкой. Записано небрежно, время – и всё. Я же так и не узнал ее имени. Да и относился к нашим прогулкам, как если бы один гулял ради того, чтобы чем-то полюбоваться. Любуются сакурой по весне, яркими листьями по осени, луной… Вот и у меня несколько дней был праздник любования странной девушкой, встреченной в дни осеннего равноденствия и заговорившей об урагане.

Хиган-бана, алая и тончайшая, цветущая в равноденствие. Хиган-бана, которую зовут цветком ураганов. Плохо я читал строки, однажды открывшиеся ночью.

Я решил пойти на встречу как ни в чем не бывало. Говорил себе: ты живешь не в сказке. Глупо думать, что…

Но сердце заранее знало: никто не придет.

Я долго мерз посреди улицы. Начинало темнеть.

Я попросил отвезти меня в поля, где когда-то встретил ее. На что надеялся? На то, что у обочины вновь увижу фигурку в красном платье? На то, что вновь услышу звучащие нежной и печальной музыкой слова об ураганах?

Смеркалось. Водитель должен был давно уехать, но он стоял и ждал. Видимо, не мог оставить в одиночестве за городом странного парня, который свернул с дороги  и, пытаясь заплакать и не умея, ищет  одному ему известную тропинку – среди целой гряды разросшихся листьев, вытеснивших со стебельков до следующей осени нежные алые лепестки.

Приключения мамы

– Мам, у меня опять, – голос в трубке виноватый, тихий.

Да что же это такое! Внутри все сжимается. И у самой, как у моего ребенка, начинает болеть живот.

Сколько времени уже никто не может разобраться в этих болях? Один врач заявил, что сын слишком много жалуется, а ведь уже большой. Можно подумать, если человеку одиннадцать, а не три – у него уже ничего не болит настолько, чтобы обратиться к доктору. Второй врач просто не стал долго разбираться и прописал пару ни на что не влияющих таблеток. Третий… третьего не было. Потому что мне вечно некогда, и это очень и очень плохо.

– Мам…

В телефоне шум, и слышится раздраженный голос учительницы:

– Скажи маме, что я отпускаю тебя с уроков, но пусть она подумает над тем, что я ей говорила!

Я задыхаюсь. Как мне хочется просто взять и встряхнуть ее. От бессилия, конечно. А говорила она мне дословно следующее: «Я уверена, что ваш сын притворяется, чтобы получить побольше материнского внимания. А то что это такое: мать днями и ночами пропадает на работе, отец… у Стаса же нет отца?» Ну и еще вдогонку пару фраз.

В тот раз мне было некогда с ней разбираться. Я забрала ребенка и помчалась с ним в больницу. Кто только вбросил это идиотское слово «психосоматика» в массы? Что-то болит – значит, всё это у вас нытьё, «неумение позитивно мыслить» и ее противное величество психосоматика. Это слово произносят, когда хотят сказать человеку «сам виноват».  И сразу не надо ни сочувствовать, ни понимать, что ты тоже уязвим и можешь когда-то заболеть. Зато как что-нибудь заболит у самих адептов этой теории – ах, ох, и они уже на больничной койке и совсем не нытики. Знаю я таких.

– Дорогой, – говорю я сыну.  – Собирайся, сейчас за тобой приедет Аня, а скоро и я подъеду.

– Прости, – говорит мой ребенок.

– За что? Что ты? Ладно, дома поговорим. А пока посиди спокойно и выпей таблетки, которые у тебя в кармане рюкзака. Должно полегчать. Я сейчас буду.

Это голос у меня спокойный (надеюсь), а внутри я вся трясусь уже. Под дулом пистолета не тряслась, с гор срывалась – не тряслась, а тут вот не могу с собой ничего поделать. Перезваниваю Ане, своей помощнице. Она встречает и провожает сына на машине уже давно. И чего мы вцепились в эту школу в другом районе? Мало ли – котируется высоко. О той, что под окном, тоже не самые плохие отзывы.

Бегу к двери. И лоб в лоб влетаю в заместителя своего начальника.

– Стой-ка, – говорит он мне без предисловий.

– Чего тебе нужно? Да, я тебя поняла. Ты мне не вредишь – и я никому не скажу, договорились же.

– Это хорошо, – улыбается он во все зубные коронки. Лысина сияет под лампой, смешно, но смеяться не хочется.  – Смотри, не раздражай меня.

– Будешь угрожать – я отвечу, – говорю я. Он перехватывает мою руку, один рывок – и он уже воет, потому что его рука заломлена за спину. Он сидит в кресле целыми днями, а я – чуть ли не лучшая в Команде, так что зря он со мной связался.

– Сказала же – не выдам, пока ты меня не трогаешь, – шиплю ему в ухо, отпускаю и убегаю.

Я же не просто работаю мышцами, я еще и кое-что в бумагах смыслю. И когда наш изнеженный толстячок в прошлый раз оставил бумаги на общем столе и ушел не иначе как набить живот, я в них и влезла. И поняла, что в отчетах об одной и той же серии дел не хватает хорошей такой суммы. Примерно в цену двух, а то и трех животных. Когда он вернулся – потыкала его носом в таблицу. Он еще и угрожать пытался. И до сих пор пытается. Ишь ты.

Моя работа называется просто и ясно в современном обиходе: добытчик мамонтов. Это в анекдотах добытчик мамонтов – бородатый нечесаный неандерталец, который несет свежее мясо с охоты своей хозяйственной неандерталке. А в реальной жизни добытчиком мамонтов может быть и женщина. Хотя, конечно, я немного преувеличиваю уровень эмансипации в нашем обществе: в Команде официально числится только одна женщина, и вы уже поняли, кто именно.

Мамонты – они, в строгом смысле, не совсем мамонты. Но похожи. Немного поменьше, где-то со слона. Собственно, когда ученые открыли входы в этот непонятный придаток к нашему миру – человечество заинтересовалось абсолютно всеми видами новых для науки животных. Но сейчас, поизучав и присмотревшись, остановили выбор в основном на добыче мамонтов. Мамонты – отличные доноры, причем совершенно не страдают от того, что люди заимствуют понемногу их крови, и на ее основе уже разработано множество лекарств. Хороша их шерсть, хоть и дорогое удовольствие (тем более что шерсти даже на самом большом мамонте маловато, это же не овца), зато в одежде из нее – хоть на Эверест. Используются клыки, зубы, но это уже от мертвых животных, разумеется, мы же не совсем совесть потеряли. Браконьеры, конечно, встречаются, но где же их нет? Законы, касающиеся зверей из нового пространства, были усовершенствованы очень быстро. Мертвых животных мне заказывают чаще, чем живых, но за ними приходится идти не одной, а с представителями другой группы Команды, чтобы было кому потом подтвердить, что не ты зверюшку убил, а она сама к пра-мамонтам отправилась, и деньги потом делят на троих-четверых. А мне средства к существованию самой нужны, поэтому стараюсь перехватывать заказы на живых.

Впрочем, был однажды и хороший момент в этом назначении контролеров из другой группы. Так я познакомилась с отцом Стаса. Два года все было хорошо, мы уже готовились к свадьбе, когда его приставили к другому члену Команды. А тот оказался браконьером. В результате мы поднимали из нового мира и труп незаконно убитого молодого животного, и тело моего несбывшегося мужа. В тот день я в первый и в последний раз в жизни упала в обморок. Доктор объяснил это тем, что я – как оказалось – уже ждала сына.

Начальник – мужик совестливый. Считал, что сам недоглядел. Поэтому, в качестве моральной компенсации, подписал бумаги на вывод меня из уровня новичков (где находились пожизненно все женщины под предлогом меньшей физической силы и выносливости по сравнению с мужчинами) в уровень профессионалов. Его заместитель, кстати, тогда был против. Ввиду чего я вызвала его на поединок, предложила сравнить, кто достойнее. Он испугался и отказался. И да, на самом деле я очень даже собираюсь рассказать о нем начальнику. Мошенничество (а возможно – и браконьерство) в Команде – большая подлость. Просто притупляю бдительность нарушителя, пока начальник не вернулся на рабочее место. Вроде как еще пару дней отсутствовать будет.

Добывать животных, тем более мамонтов – нужно много силы и опыта. Однажды новичок записал на видео, как я прыгаю по ветвям, преследуя животное, и как потом опутываю его специальными канатами из последних разработок, максимальной прочности. Стас смеялся от удивления: «Мама, ты как Тарзан!» Тарзан, точно. Только когда слышишь известие о том, что сыну опять плохо – завыть хочется, как этот самый Тарзан. Громко и стуча кулаками в грудь.

– Мама, мне уже лучше после таблеток! – сын встречает меня у открытой двери.

Я обнимаю его.

– Мама, а ты сегодня мамонта поймала?

– Поймала, дорогой, поймала.

– Большого?

– Очень. Сейчас фото покажу…

**

Деревья, похожие на наши пальмы, гремят крупными острыми листьями. Пластиковый такой стук. Никак не привыкну к нему, каждый раз кажется, что я на стройке и что-то сейчас ка-ааак посыплется мне на голову. Кстати, вон под ту «пальму» лучше не вставать: с ее листвы капает что-то вроде сока, от которого можно облысеть. Совсем. Если пить сок плодов – что интересно, совершенно безвредный и даже во многом полезный, там витаминов много – тоже облысеешь. Некоторые экстремалы его употребляют: и для здоровья хорошо, и постоянно как будто бы бритый ходишь, скоблить голову в парикмахерской не надо.

Мертвое животное уже забрали контролеры. Я решила остаться и разведать новую для себя местность. На ветках поют птицы с длинными хвостами, где-то в зарослях перекрикиваются зверьки, похожие одновременно на кошек и на лис. Солнце пригревает, лес дает прохладу. Рай, да и только. Вот бы разрешили здесь поселиться!

И тут я услышала стон.

Неужели кто-то из наших ранен? Но никого из моих в этот квадрат сегодня не посылали. Значит – браконьер? Или…

Я побежала на звук. Ну, побежала – громко сказано, даже с моей подготовкой пробраться сквозь такие джунгли тяжеловато. Наконец я оказалась там, где деревья росли пореже, и что же увидела?

У огромного дерева, напоминающего баньян, стоял мамонтенок. С белым пятнышком на лбу.

Мамонты никогда не оставляют своих детенышей. То ли его родители были среди умерших, то ли нужно потрясти замначальника. Но это потом.

 Я подошла к мохнатому ребенку. Он издал мычание, похожее на стон, протянул хобот и потрогал мою макушку.

– Подожди баловаться, – сказала я, как нередко говорю Стасу.  – Откуда ты взялся? У тебя все в порядке?

Конечно, не все. Стал бы он так стонать. На ножке – глубокая рана, выглядит нехорошо.

– Тебе повезло, что люди сюда без аптечки не суются, – подмигнула я ему.

Ох, нелегкая это работа – мамонту ногу лечить. Сын так не убегал, когда я ему коленки промывала, как этот зверенок. А канаты использовать без отчета нельзя. Пришлось побегать. Запыхалась. Но справилась. Коленка, то есть нога, была успешно промыта, щедро намазана лекарством и заклеена специальным огромным пластырем.

– Что же с тобой теперь делать? – задумалась я. Он еще не может добывать полноценную пищу: местные мамонты срывают плоды и листья с ветвей повыше и бросают своей детворе. Надо подкармливать. И разместить где-то, спрятать от дождя и ночных холодов. Искать других мамонтов бесполезно: они чужого ребенка не примут.

Делец на моем месте обзвонил бы донорские центры. Но я совсем не хотела, чтобы у малыша брали кровь. Даже по самому циничному размышлению такое его ослабит, это только взрослым особям нипочем. А если честно – просто воротит от мысли, чтоб детеныша иголками тыкали и кровь выкачивали. Не-а, не отдам.

Есть хороший закон, прикрывающий меня. Пойманное мною без нарушений инструкций и закона живое животное является моей собственностью до самого момента выхода в наш мир. А дальше оно – собственность заказчика, я только деньги получаю. Никто не хотел до сих пор оставить пленника в его среде обитания, до такого просто не додумывались. А я сейчас додумалась. Это моя собственность, и она остается здесь.

Я расправила палатку. Ну, она так называется по старинке: палатка. На самом деле это такой сарай из пластика и материи, раскрывается сам, мне только установить. Стоит дорого, но я пожертвую им ради малыша. В нем не замерзнешь. Надеюсь только, что детеныш инстинктивно останется в нем ночью и не полезет на холод. А вдруг полезет? Закрыть его внутри я не могу, не дай Бог какой катаклизм. Пожар там, наводнение. Стас бы точно полез и в холод, и в реку, и куда угодно. Это ж дети.

Я добралась до верхних ветвей и долго кидала ему листья и большие желтые плоды. Мамонтенок бросался на еду. Прямо тигр, а не мамонтенок.

А когда я спустилась, он потянулся хоботом к моей щеке.

– Не балуй!

Малыш испуганно попятился. Зато оказался в палатке.

– Так-то лучше, – сказала я.

Мне, наверное, послышалось. Но в тот момент я бы поклялась, что он произнес:

– Мам… мам…

**

– Рита, а Рита? – заместитель начальника снова не на рабочем месте. То есть на рабочем, вот только на моем.

– Что тебе нужно? Я уже сказала сто раз…

– Ты не заболела ли, Риток, а? Пятый день ходишь на один и тот же участок – и до сих пор без добычи! И я что-то не видел, чтобы ты подписалась на новый заказ!

– Не видел – проверь зрение. Другие и по десять дней выслеживают, все по инструкции.

– Но на тебя это не похоже! Слушай, – его голос превратился в громкий шепот, – а ты не животное ли какое тайком вывезти хочешь?

– Тайком у нас ничего не вывезешь, Двери полностью контролируются. Такое возможно только при наличии коррупции! – отчеканила я, цитируя бодрую инструкцию из фильма для новичков. И сама перешла на шепот:

– А ты бы меня прикрыл?

Лицо заместителя расплылось было в довольной улыбке, но тут же он опомнился:

– Что ты себе позволяешь!

Прямо нам в лица смотрела камера.

Я неестественно засмеялась и отправилась по своим делам.

Точнее – по делам мамонтенка. Которому постоянно требовались пища и внимание. Как и Стасу, у которого, к счастью, на этой неделе не было приступов.

– Мммаммм! – разнеслось по лесу, как только я вошла в лес.

– Да иду, иду, – отозвалась я.

**

Вечером заместитель закрылся в своем кабинете. Подозрительно, обычно он этого не делает, наоборот – всем демонстрирует, какой он незаменимый работник: смотрите, сижу, бумаги перебираю.

Я подкралась к двери.

Он с кем-то говорил по телефону. И я явственно услышала слово «детеныш»!

Я не люблю совпадения. И не очень в них верю.

Наверное, детеныш вышел к самым Дверям в поисках меня. Наверное, попал под камеры. А камеры у Дверей на этом участке просматривает сейчас именно зам.  И этот негодяй все понял. Забрать малыша и насолить мне – такой возможности он не упустит.

Я подписала бумагу о том, что покидаю помещение, проставила время и дату. Была не была! Вот сейчас и пригодятся мои способности. Потому что я вернусь наверх, но так, чтобы меня не видели ни люди, ни камеры. По старому вентиляционному люку. Хорошо знать подробные планы – что зданий, что местности. Никогда не помешает.

Описывать свою акробатику я не буду, скажу только, что успешно добралась. Дверь кабинета моего подозреваемого была приоткрыта. Знаете, что он там делал? Пытался вбить себя в старый спецкостюм для посещения второго мира. Я чуть не выдала себя смехом. После лет кабинетной работы влезть в костюм, в котором ты когда-то преследовал зверей – не очень успешное занятие.

Однако он это сделал. Видимо, на кону большие деньги. Кто его сообщники?

Страшновато. Но в своих силах я не сомневаюсь.

Хорошо, что я заранее попросила Аню побыть с сыном до утра.

**

– Рита, тебя мы уже представили к награде, – похлопал меня по плечу начальник. Не удивлена. Вернулся из отпуска – а тут преступление раскрыто. Когда по моему вызову прибыла на место специальная группа команды, все уже было готово и, я б сказала, отчасти даже упаковано: два браконьера из новичков и наш зам накрепко привязаны друг к другу и громко ругаются, а я успокаиваю мамонтенка и пою его из бутылочки соком. Да, я взяла на опасное предприятие оборудование, оружие – и бутылочку размером с трехлитровую банку. Бутылочка уцелела. Как и я и мохнатый ребенок.

– Не надо мне награды, шеф, – сказала честно я.  – Мне бы кое-что другое. Я, правда, еще не до конца знаю, как я это обстряпаю, но… вы же можете оформить документы на любое животное, верно?

Я посвятила его в свой план.

– И за кого ты его выдашь? – почесал макушку шеф. – Кто его возьмет? Пойми, если в бумаге на кота будет написано «крокодил» – никто же не поверит!

Он еще раз почесал макушку:

– Слушай, «лысый фрукт» мы давно знаем, а вот наоборот, от облысения, случайно, за последние годы ничего не обнаружилось в нашем новом мире, не знаешь?

Он, наверное, хотел так пошутить.

Но как я ему благодарна за эту шутку!

**

Уже полгода мы со Стасом живем в чудесном маленьком городке у моря.

На новом месте нашелся хороший врач для сына, назначивший верное лечение. А также учителя, которые и отлично учат детей, и относятся к ученикам и их родителям по-доброму. А я – я теперь работаю в зоопарке и провожу с сыном гораздо больше времени, чем раньше.

Бывшие коллеги на днях приезжали навестить меня. Сходили и в зоопарк, не терпелось им кое-кого увидеть.

– Какой огромный вырос! Я на видео его совсем маленьким видел, – сказал новый замначальника, совсем молодой парень.

– Так он же витамины пьет каждый день, – шепнул кто-то, и все засмеялись.

– Мммамм! – раздалось из вольера. И все засмеялись еще раз. Я обежала ограду, подошла к животному, обитающему за решеткой с табличкой «СЛОН АФРИКАНСКИЙ», и погладила его. А потом протянула ему бутылочку – величиной с трехлитровую банку – с настойкой из «лысого фрукта». Кожа питомца была гладкая, красивая. Не заподозришь в нем бывшего мамонта.

Сын почему-то назвал его Тоби.

И директору зоопарка эта кличка понравилась.