Kitabı oku: «Как в кино», sayfa 2
– Потеплее наливай, а то суставы ломить будет.
– Ну куда ты одна такую тяжесть поперла? Давай помогу…
Медсестры то и дело совали ей пакеты с пирожками или суп в стеклянной банке, а повариха складывала в пластиковую форму не тронутые больными котлеты и сосиски, так что брат с сестрой не голодали. Лиза нарадоваться не могла, как стремительно Ромка рос и крепчал. Хоть драчливостью он не отличался, в школе его уважали даже пацаны, стоявшие на учете в детской комнате. Про него говорили:
– Яшка сам ни к кому не лезет, но если его разозлить – убьет на фиг!
Лиза боялась спрашивать, как возникло такое мнение о нем? Никого же не убил? Ей Ромка всегда улыбался…
Через пару месяцев она стала еще и санитаркой, начала потихоньку копить деньги, чтобы однажды Рома смог поступить в институт. Хотя вряд ли ее жизни хватило бы, чтобы обеспечить брату платное обучение! А бюджет… Ромкина мечта о ВГИКе казалась ей совершенно несбыточной. Ну кто в реальном мире знает хоть одного человека, окончившего этот вуз?! Те, кто учился там, появляются только на экране телевизора… Живя в тринадцатиметровой съемной комнатушке, Лиза была уверена в этом. Правда, младшего брата не отговаривала: того, кто лишает мечты, обычно не прощают. Пусть это будет не она…
Но Ромка оказался еще более настырным, чем ей казалось. Все на ту же отцовскую камеру сняв короткометражку в их больничном саду, благоухающем яблоками (Лиза тайком собирала их на пироги и компоты), он отправил фильм на фестиваль дебютантов. Нет, главный приз ушел другому юному режиссеру, так, кстати, больше ничего и не снявшему, но Ромка ухитрился получить грант на бесплатное обучение в заветном институте. Для них обоих это было самой триумфальной победой!
От счастья Лиза плясала в больничном коридоре – такое с ней случилось в первый и в последний раз в жизни. Даже пациенты выползли из палат и аплодировали санитарке, на которую никогда не обращали внимания. А тут раскраснелась, похорошела, даже волосы распушились…
– Слышь, ты на какую-то артистку похожа, – задумчиво проговорил старик в приспущенных спортивных штанишках. – Не хочешь на сцену податься?
– Не хочу! – отозвалась она звонко. – Кто-то же в семье должен быть нормальным человеком.
Он не расслышал ее слов, проникновенно продолжил о своем:
– Все бы так сияли, что было б, а?
Лиза не поняла: укоризненно это прозвучало или одобрительно? Не кривила душой, отрекаясь от умозрительной артистической карьеры: даже подростком, когда подруги мечтали об афишах со своими портретами, Лиза не рвалась ни на сцену, ни тем более на экран. Ей бы со своей жизнью разобраться, куда там еще чужие судьбы примерять…
Да и рожей не вышла! Хотя есть, конечно, и пострашнее актрисы, но их, видно, просто смертельно тянет играть, раз готовы позориться. А Лизе этого никогда не хотелось… Если Ромку так манит иллюзорный мир, пусть обживается там, а она позаботится, чтобы брат совсем не оторвался от действительности.
Сама Лиза так никуда и не поступила. Но работа в больнице, какой тяжелой и монотонной она ни была, неожиданно изменила и ее жизнь к лучшему. За ужином она обычно пересказывала брату истории пациентов, которыми те щедро делились с санитаркой, умеющей слушать, и однажды Роман хлопнул ладонью по столу:
– Слушай, сеструня! А ведь это готовые сюжеты… Попробуй записать, а? Может, мы с тобой сценарий сляпаем?
– Сляпаем?
– Не придирайся. Напишем.
– Ну да, конечно… Да я же понятия не имею, как пишутся сценарии! Этому ведь люди годами учатся… У вас же – во ВГИКе.
Брат махнул вилкой, на которую был нанизан кусок картошки, запеченной с сыром:
– Тоже мне проблема! Я тебе книжки притащу, образцы сценариев скину. Ты же умная, разберешься… Помнишь, ты в школе одни пятерки получала за сочинения?
– Наша литераторша расплакалась, когда узнала, что я не стала поступать на филфак…
– А я о чем? Ты же талант! Тебе просто нужно понять принципы, на которых все это выстраивается, а так-то все сценарии пишутся по одному шаблону. Трехактная система.
– Звучит ужасно.
– Да ладно тебе! В нашем случае шаблон – спасение. Проще освоить что-то уже созданное, чем каждый раз изобретать велосипед.
– Да ты стал циником!
– Реалистом.
– Мне казалось, кино – это царство иллюзий.
– А я хочу показывать на экране правду жизни. Не грузить зрителя собственными больными фантазиями, а черпать из реальной жизни.
– О!
– Что – о? Твои сюжеты и есть правда жизни, ты же их не выдумываешь. И мне это подходит. В общем, возражения не принимаются. Кстати, а кто у тебя вел литру в школе? Марина Игнатьевна? То-то она мне все мозг выносила! Типа твоя сестра писала целые трактаты, а ты сочинения на один абзац с трудом выдавливаешь… Между прочим, это в кино и нужно. Краткость. Никаких трактатов. Ясно?
– Как скажешь, Яшка.
– Я тебе дам Яшку!
Как ни странно, Лиза разобралась в азах сценарного дела так быстро, что свой дипломный фильм, трагикомедию о студентах-медиках на практике, Роман снял по ее сюжету. Это было задолго до полюбившихся народу «Интернов» и совсем в другом стиле. Больше «траги», чем комедия…
И вот этот фильм уже победил на фестивале, хотя Лизино имя даже не прозвучало: Роман убедил ее взять псевдоним, чтобы никого не бесило обилие Воскресенских в титрах. Поэтому сценаристом значился несуществующий Андрей (так звали их отца) Антонов (в честь Чехова!).
– Ну, неплохо же звучит!
Женоненавистником Роман не был, скорее, наоборот, но искренне считал, что жюри гораздо серьезнее отнесется к фильму, сценарий которого написан мужчиной. И оказался прав! На сцену за лауреатским дипломом Воскресенский вышел в компании продюсера и оператора, а Лиза осталась в зале, чтобы не разрушать созданную ими легенду. Но ведь она никогда и не стремилась красоваться перед зрителями! И едва не подпрыгивала от счастья, сидя на своем двенадцатом ряду: «Наш фильм победил! Мы лучшие!»
Ее так распирало от радости, что она даже записала стишок, начинавшийся словами: «Любимый брат – лауреат».
– Пиши сценарии, – хмыкнул Роман, пробежав листок глазами. – Это у тебя лучше получается!
Вернувшись домой, Лиза почти час собиралась с духом, чтобы позвонить матери и сообщить грандиозную новость. Это было вовсе не так просто, как казалось со стороны… Мать никогда не звонила детям первой и долго не брала трубку, если к ней пытался пробиться кто-то из них.
– Умру – вам сообщат! Не терпится?
Знала, что эти слова режут их, как бритвой, но не могла удержаться, причиняла боль последним, кто любил ее на этом свете. Зачем?
На это Лиза до сих пор не нашла ответа.
Каждый раз пересиливала себя, набирая номер матери, а Роман, кажется, совсем перестал общаться с ней в последнее время, свалил это бремя на старшую сестру, как в детстве без труда уговаривал Лизу мыть посуду после ужина, делая жалобные глазки. Потом она уже и не ждала, что он это сделает, справлялась со всеми домашними делами сама.
Даже когда в их доме поселилась Варя…
* * *
Округлый букет походил на свадебный – мелкие белые розочки, невесомые травинки, кремовая упаковка. На могильной плите он казался чуждым, неуместным… Слишком радостный, чересчур светлый. Не такие цветы приносят на кладбище. Чаще всего искусственные, а живые – живым. Что в этом неправильного?
Не то чтобы нечто неправильное вызывало у него протест… Все же Роман Воскресенский работал в кино, а не служил в полиции нравов или в храме. Так что изучение неправильностей человеческой натуры и мира в целом стало для него делом жизни. Но то были судьбы персонажей, придуманных его сестрой. Порой они в чем-то походили на него (или ему это лишь казалось?), но все же оставались другими людьми и могли творить, что заблагорассудится…
А этот букет вторгался в его собственную жизнь. Откуда он взялся?
В ушах зашумело:
– Да кто посмел?!
Сплетя пальцы в замок, Роман беспомощно огляделся, но в будний день на кладбище было, как обычно, пусто. Он сидел внутри оградки на узкой лавочке, которую Лиза покрасила в зеленый цвет, чтобы не контрастировала с природой – здесь она буйствовала с лесным размахом. Заброшенные могилы заросли так, что больше напоминали покрытые изумрудным мхом валуны. Торчавшие среди кустов облезлые металлические памятники соседствовали с роскошными мраморными, а тем, кто лежал под ними, не было никакого дела до этих различий. Им одинаково хотелось покоя… Или это тоже придумка живых, а усопшим было нужно совершенно иное? А скорее, не нужно совсем ничего…
Весной и летом здесь царила радостная атмосфера: по могильным плитам прыгали солнечные зайчики, невесомые настолько, чтобы никого не тревожить; в листве высоких берез, продолжающих тянуться к небу, захлебывались птицы; сосредоточенные шмели одобрительно гудели, отыскав исходящие ароматом цветы среди искусственных букетов.
А этот был составлен из живых цветов, если можно считать таковыми срезанные… Не замечая чужого вторжения, Варя продолжала улыбаться ему с черного глянца памятника, а за ее головой вилась кинолента, устремляющаяся в небеса. Так кладбищенский художник по просьбе Вариной мамы, Марины Аркадьевны, изобразил ее путь. Наверное, несчастная находилась в смятенном состоянии и не смогла доходчиво объяснить, чем ее дочь занималась в кино. Художник подумал, что красивая девушка была актрисой.
А Варе, как и его сестре, никогда не хотелось сниматься самой, да и способностей к перевоплощению не оказалось. Но работать в кино тянуло, поэтому она окончила продюсерский факультет.
– Может, твоя мама побывала тут? – отрывисто спросил Роман, глядя в окаменевшие любимые глаза. – Хотя вряд ли…
Марина Аркадьевна всегда приносила цветы из своего сада, не покупные, как она выражалась. Лизе это казалось очень правильным, будто астры, выросшие у родного дома, могут согреть Варю его теплом. Сам он покупал цветы у храма, стараясь радовать разных старушек. А этот стильный букетик явно был приобретен в магазине, его составил флорист, а не бабушка с соседней улицы…
– Не выбрасывать же. – Роман огляделся и сам уловил, что от него разит беспомощностью.
Он попытался развеселить себя: «Наверное, так чувствует себя преступник, догадавшийся, что за ним установлена слежка!»
– Мы с тобой не сняли шпионскую сагу. – Он коснулся Вариного лица кончиками пальцев.
Вместе они успели сделать только один фильм, как всегда, по сценарию его старшей сестры. А потом…
– Почему ты несешь меня на руках? Что происходит?
– Ты отключилась… Наверное, напекло. Жара сегодня просто адская!
– Не помню. Я упала?
– Ну что ты? Я успел тебя подхватить. Разве я позволю тебе упасть?
– Хорошо, что ты был рядом. А если б я осталась одна?
– Ты никогда не останешься одна.
Он сдержал слово. До последнего мига они сражались за Варину жизнь плечом к плечу, но болезнь звучала сильнее их обоих. Слово «неоперабельная» звучало еще страшнее, чем «опухоль», оно точно пригвоздило обоих к распятиям – старые больничные рамы отбрасывали крестообразные тени.
– Ты стал таким бледным, больше совсем не похож на цыгана. – Сестра смотрела на него глазами полными слез.
Сморщившись, Роман машинально взмахнул рукой: не надо! Не обо мне.
– Неужели ничего нельзя…
Он знал, что Лиза искренна в желании помочь им, и Варю она полюбила, как сестру, которой у нее никогда не было, но ему не хотелось даже с ней обсуждать то, чему не могли помочь разговоры. Ничто уже не поможет… Если б был хоть мизерный шанс, Лиза, не задумываясь, дала бы согласие на продажу дома, чтобы расплатиться за операцию. Но его сестра хоть и поверхностно, но все же была причастна к медицине и лучше него знала, что помочь Варе невозможно. Только окружить ее любовью, словно теплым коконом, в котором легче будет уснуть навсегда…
Так и случилось. Роман кожей уловил момент, когда Варя перестала дышать, гладил ее измученное лицо. Рука онемела в ту секунду…
С тех пор уже второй год местом отдохновения для него оставалась охваченная оградкой могила на маленьком сельском кладбище. Повернув голову, Роман поглядел на темные маковки храма, увенчанные крестами, в которых застыли лучи солнца, не показывавшегося вторую неделю. Пасмурное небо всегда усиливало его тоску, хотя Варя любила дождливую погоду, ей нравилось в одиночестве гулять под зонтом и бормотать стихи. Чужие, сама она не писала… Может, Роман еще и поэтому терпеть не мог дождь, всегда отбиравший ту, которая была его жизнью…
У него внезапно опять онемели пальцы, и холод метнулся к сердцу: «А что, если…»
Задохнувшись от этой мысли, Роман вскочил с неудобной лавочки, которую соорудил сосед Марины Аркадьевны. Заглянул Варе в глаза: «Ты могла?!» Ему захотелось растоптать анонимный букет, зародивший сомнения столь чудовищные, что под их гнетом стало трудно дышать. Сквозь шум в ушах пробился голос сестры: «Дыши носом. Поглубже, поглубже… Закрой глаза».
– Нет уж! – вырвалось у него. – Я и так слишком долго закрывал на все глаза…
С жадностью, в недрах которой таилось нечто мрачное, испугавшее бы его самого, если б Роман только заметил, он всмотрелся в счастливое лицо, нанесенное на мрамор. Этой девушке он верил беспредельно… А может, зря? Не замечая того, Воскресенский произнес вслух, хотя обычно разговаривал с Варей мысленно:
– А если этот букет принес другой мужчина? Вдруг он был в твоей жизни, а я ничего не подозревал?!
От этой мысли сдавило в груди. Ощущения были незнакомыми, сердце не прихватывало даже во время похорон… И до этого, в больнице, когда, отведя взгляд, онколог сообщил ему… Молодое сердце Романа выдержало боль, которой он не пожелал бы никому, а вот ревность оказалась сильнее. В этом таилась заведомая неправильность, даже с оттенком низости, и на мгновение ему стало стыдно за себя, но уже следующее ошпарило: «Почему этот чертов букет так похож на свадебный? Ты собиралась за него замуж? А я, дурак, тешил себя иллюзиями… Думал, мы с тобой вместе навсегда».
– Не может быть. – Воскресенский зажмурился, чтобы перетерпеть ожог. – Кто он? Почему я ничего не замечал?
Растерянно оглядевшись, Роман попытался утихомирить мысли, бешено скакавшие в голове, как необъезженные жеребцы, и больно бившие копытами. Надо было сосредоточиться, обдумать все… Вполне возможно, его воображение сыграло с ним злую шутку, и он стремительно выстроил кишащий пауками и крысами замок на пустом месте. Мифический соперник оброс плотью и кровью, а ведь не факт, что он существовал на самом деле.
Ему захотелось двинуть себе в челюсть: как вообще можно было заподозрить Варю в подобном?!
Но проклятый букет невинно белел на плите с Вариным именем… Именно так выглядит обман? О нет, он многолик и к каждому человеку подбирается в том обличье, какое проще всего заставит его обмануться. Детская наивность во взоре или, напротив, материнская мягкость черт – сколько миллионов попались на эти уловки? Мнимая сила… Видимая слабость…
Спектр лживых посулов велик, он дробится пазлами, из которых можно составить цельную картину, но вот насколько она будет соответствовать реальности?
* * *
Обо всем этом Воскресенский думал уже в машине, приближаясь к Москве. Их с сестрой новый дом находился в пятнадцати километрах от МКАД, и обоих это устраивало, хотя сомнения в том, как они, городские жители, выдержат обитание на природе, были, Роман это помнил. Выбирали поселок долго, ездили из одного в другой, бродили по пустым участкам, прислушиваясь к зову земли, разглядывали чужие дома, недавно построенные, обходили окрестности…
А потом снова и снова возвращались в «Лесное озеро», над которым небо казалось просто фантастическим – таких облаков они не видели нигде. Какая-то аномальная зона здесь была? На этой возвышенности между Клязьмой и Учей царила вольготность, позволявшая дышать полной грудью. Центр поселка, где гостей приветствовал сиреневый самолет, из их окон не заслоняли дома соседей, потому и не возникало ощущения городской тесноты. Ширь и даль, наполненные тишиной и покоем. Они с сестрой уверились, что именно об этом мечтают после старой мытищинской хрущевки в трех метрах от дороги и череды съемных комнат…
Но с недавнего времени тишина стала казаться Роману похоронной, и он все больше времени проводил в Москве, пытаясь глушить голос совести, упрекавший в том, что сестра проводит дни в полном одиночестве.
«Ей лучше пишется, когда никто не отвлекает, – уговаривал он себя. – Да Лиза и не одна! Вокруг нее вечно вьются ее персонажи… Это наш общий хлеб, не нужно ей мешать».
Было неловко, что продюсер, на переговоры с которым Роман ехал, собирался предложить ему уже готовый сценарий, написанный неизвестно кем. Он привык работать с сестрой, ведь она писала так, что ему казалось: эта история родилась в его собственном воображении. Настолько они всегда чувствовали друг друга.
Но Лиза чуть ли не заткнула ему рот:
– С ума сошел?! Никакое это не предательство. Да я только рада буду, если ты с кем-то еще поработаешь! Я же не единственный сценарист в мире, тем более и не профессионал. Может, через тебя тоже чему-то подучусь на этом проекте…
– Тебе не надо ни у кого ничему учиться! Твоя фантазия в сто раз дороже любого диплома. Твои истории многослойны, динамичны, полны тонких психологических нюансов, наполнены прекрасными диалогами!
– Да-да, – откликнулась она со смехом, – продолжай! Готова слушать тебя вечно…
Роман вдруг понял, что давно не хвалил сестру.
– Вот только в последнее время с нами работает всего один канал, – добавила она с горечью. – А сериалы их уровня – это совсем не то, о чем ты мечтал… Мне-то как раз нравится писать простые семейные истории! Но ты достоин лучшего.
– Без Вари я на большее и не способен, – буркнул он и вышел из комнаты.
Вчера Лизе удалось впервые за последние два года уговорить его сыграть в «Танчики», вернуться в ранее детство, испытать давно забытый азарт. Игра-то простенькая, но они оба до того зажглись – так и подпрыгивали на диване перед телевизором.
– Взрослые люди, называется! – рассмеялась Лиза, когда они в голос заорали, застонали дуэтом, опять продув в шестом раунде. Дальше так и не двинулись…
Перебежала к холодильнику, достала из морозилки два рожка – у них всегда имелся запас! – выскребла пломбир в розетки из темного стекла, сдобрила ягодами ежевики, которая до сих пор дозревала у забора. Откуда взялся этот стойкий куст? Может, Варина мама посадила? Почему-то они оба начисто это забыли?
«Молчи. – Роман сглотнул комок, наблюдая, как весело хлопочет сестра. – Ее не в чем упрекнуть, она тоже любила Варю. Не так, как я, конечно, но любила. Лиза всего лишь пытается жить дальше и меня тащит за собой. Жить, словно Вари и не было…»
Как будто можно забыть, как пахла яблоком ее кожа, такая же гладкая, нежная, словно свежий плод… Как солнечные искры скользили по темным волосам, шелковистым, густым – кто мог подумать, что под ними зреет опухоль? Даже головные боли не мучили Варю до того момента, когда она потеряла сознание… Тогда Роман успел подхватить ее, чтобы не упала на тротуар, но не спасти. Не хватило сил? Любви? Чего не достает человеку, чтобы совершить чудо?
– Прости меня. – Он часто шептал это, хотя никогда не слышал ответа. – Пожалуйста, прости.
Автомобильный ароматизатор выдохнул яблочный запах. Только обмануть себя опять не удалось…
Уже на проспекте Мира все же образовалась пробка, до этого все шло как по маслу и не было сомнений, что он успевает на встречу с продюсером. Роман взглянул на часы: полчаса осталось… Если мужик не только дурак, но и зануда, может, и не дождаться.
«Зря сегодня заехал на кладбище. – Роман старался не глядеть по сторонам: если ребята в соседних машинах нервничают, это взвинтит его еще больше. – Да еще проклятый букет выбил меня из колеи…»
Как обычно в минуту замешательства, он набрал номер сестры. Лиза откликалась всегда, даже если работала:
– Похоже, я застрял.
– Далеко еще?
Ее голос прозвучал встревоженно, похоже, сестра и вправду хотела, чтобы Роман получил эту работу. Даже без нее…
– Да я только у Дома моды Славы Зайцева.
– О-о, – простонала она. – Могулов не станет тебя ждать?
– Кто его знает…
– Если он действительно заинтересован в сотрудничестве с тобой, то подождет.
– Если…
Лиза помолчала, и он угадал, о чем ей хочется спросить. Опередив, ответил сам:
– Я задержался на кладбище, потому что кто-то принес Варе цветы.
– И что?
– Кто это мог быть?
– Да мало ли… Господи, ты действительно думаешь, что был единственным, кто ее любил? Она же была настоящим солнышком… Может, подружка принесла цветы. Или одноклассники. Сокурсники по ВГИКу.
Он представил, как сестра расхаживает по комнате. Сидеть ей приходилось часами, и, когда звонил телефон, Лиза тут же вставала, чтобы размяться.
– Ну не знаю… Этот букет… Почему-то он здорово смахивает на свадебный.
– Это тебе так показалось! А многим людям и в голову не пришло бы, что…
– Да плевать мне на других людей! Я тут теперь с ума схожу из-за этого чертова букета!
– Ну что ты, в самом деле, как маленький? Придумал проблему на ровном месте.
Если б это была не Лиза, он, конечно, даже не заикнулся бы о том, что его мучило, но от сестры у него не было секретов. Даже когда в пятом классе Роман сжег классный журнал, потому что у него за год выходила тройка по математике, об этом узнала только Лиза. И не сдала его.
В седьмом Рома не пришел домой ночевать, впервые напившись с пацанами, но у мамы в тот вечер поднялась температура, она приняла лекарство и легла спать рано. Утром Лиза соврала ей, заверив, что он уже убежал в школу – на дежурство. Правда, мозг сестра ему потом чуть не выгрызла и несколько дней не разговаривала, так что в следующий раз Ромка решил, что пьянка не стоит того, чтобы лишать себя общения с ней. Ведь с Лизой ему было весело, как ни с кем другим.
До появления Вари…
– А ты никогда не подозревала, что у нее был кто-то, кроме меня?
Еще не закончив вопрос, Роман угадал: сестра ждала именно этих слов. Не потому, что ее действительно мучили подозрения, а чтобы ответить тоном, не допускающим возражений:
– Никогда. Ни одной минуты я не сомневалась в Варе. Она не казалась ангелом. Она им была… Выброси немедленно всякую чушь из головы, оставь машину и беги в метро. У тебя еще есть шанс успеть!
* * *
Самой Лизе казалось не совсем нормальным то, как ей нравилось бывать на их тихом и зеленом кладбище, бродить тропинками, протоптанными еще в конце позапрошлого века, читать имена, поражаться датам, вглядываться в лица на полустертых желтоватых овалах или высеченные на камне. Страха не возникало, чего бояться, в самом деле? Она давно вышла из детства…
Правда, и во взрослую жизнь не пришла – не стала ни женой, ни матерью. Зависла где-то между иллюзией собственного будущего и миром, в котором осталась ее любимая кукла Люся, для которой она лет в шесть сшила платьице и ликовала так, что тут же решила стать модельером. Знала тогда Лиза это слово? Или просто, замерев от восторга, представила зал, полный красивых женщин, одетых в наряды, сшитые ее руками?
Когда это желание прошло?
Нет, что-то Лиза шила и после, когда они с братом едва сводили концы с концами и новую одежду покупали… никогда. Из своего старого плаща она соорудила ветровку для Романа, а сама носила рубашку, которую сварганила из скатерти, прожженной кем-то из предыдущих квартиросъемщиков. Хозяйка велела выбросить ее, но Лиза не могла позволить себе такую расточительность…
«В моем сознании нитка с иголкой прочно срослись с нищетой, вот почему мне разонравилось шить», – как-то догадалась она.
И подумала было сочинить историю о девушке, перешивающей старую одежду, но почти сразу отвергла эту идею. Слишком близок был бы такой сюжет к пережитому ею, а Лиза никогда не писала о собственной жизни. В воображении происходили события куда более увлекательные! И придуманные ею люди были умнее, храбрее и многограннее, чем она сама. Они совершали то безумные, то героические поступки, на которые Лиза была не способна. Так ей казалось…
На этот раз кладбище не было пустым: ей встретилась пожилая семейная пара, в молчании сидящая у могилы мальчика, то ли их сына, то ли внука – Лизе неудобно было всматриваться в даты жизни. Смуглолицый парень в униформе очищал тропинки от опавших листьев. Лиза едва удержалась, чтобы не попросить его остановиться, так хотелось похрустеть… Веселый круглолицый старичок с пакетом продуктов попался навстречу и отвесил приветственный поклон.
Улыбнувшись ему, Лиза направилась к воротам на противоположной стороне кладбища: там, возле самой ограды, спала Варя.
«Зачем я обманываю себя? – Она прикусила губу, увернувшись от тонких березовых веток, едва не коснувшихся ее лица. – Вари здесь нет. Никого тут нет… Почему я каждый раз желаю этим людям спать спокойно? Они умерли. Их души далеко отсюда. Не стоит и надеяться, что они меня слышат…»
– Или ты все же меня слышишь? – Она присела на узкую лавочку возле Вариной могилы.
Всмотрелась в веселое Варино лицо: открытая улыбка, умные глаза, отброшенные со лба густые волосы. Хороший получился портрет…
Потом заставила себя взглянуть на лежавший у ног букетик. Небольшой, собран со вкусом. Роман прав: похож на свадебный. Неужели кто-то еще любил Варю настолько, что и спустя год (да уже больше!) после ее ухода продолжает грезить, как мог повести ее под венец?
Внезапно стало зябко, Лиза поежилась, сунула руки в карманы плаща. В пору уже пальто надевать, октябрь не радует… А прошлая осень была золотой, это хорошо помнится, потому что после похорон беспечно сияющее небо, теплое солнце, золотившее деревья, еще не сбросившие листву, радостные возгласы птиц, надеявшихся, что зима не придет никогда, казались издевкой. Роман в те дни вообще не выходил на улицу, и шторы в его комнате были задернуты. Ему казалось единственно справедливым и для себя создать могильную атмосферу, больше он ничего не мог сделать для Вари… Лиза не приставала к нему, не пыталась вытащить из дома, заставить снять халат, с которым он сросся, как Обломов, или отвлечь шуткой. Понимала: брату необходимо прочувствовать боль потери до самой глубины, упиться ею, заполниться… Только когда она растворится в его крови, Роман сумеет сжиться с ней.
Так и произошло. До сих пор помнилось: первого ноября брат неожиданно вышел из комнаты одетым и мимоходом бросил, что ему нужно съездить на «Мосфильм», оттуда позвонили… Кто именно, Роман не сказал, и до вечера Лиза не находила себе места, подозревая, что брат обманул ее, использовал киностудию как предлог, лишь бы скрыться от нее и покончить с собой. Не выдержав, она позвонила первой, но его телефон оказался в режиме «авиа». Во время важных встреч Роман тоже так поступал, так что надежда оставалась, но до вечера Лиза так и не получила сообщения, что «абонент снова в Сети».
Когда Роман вошел в дом уже почти в полночь, у нее потемнело в глазах – спало многочасовое напряжение. Ухватившись за кухонный стол, Лиза произнесла ровным голосом (или так ей только показалось?):
– Ну как прошло?
– Накормишь? – Он улыбнулся впервые за два месяца, и у Лизы скакнуло сердце: «Оживает!»
– Конечно. У меня рагу с обеда осталось, будешь?
– Ага, – откликнулся брат из ванной. – Голодный как волк! И у меня отличная новость…
– Спасибо, Господи, – пробормотала она и повысила голос: – Давай скорее, меня разрывает от любопытства!
Новостью, конечно, стало предложение снять новый фильм. Да еще и приключенческий для детей – лучше не придумаешь! Продюсер даже согласился взять Лизу сценаристом, что ее тоже обрадовало, но главное – у Романа будет работа! Только съемки с их кутерьмой, находками, ссорами и финальным восторгом способны вытянуть из бездны, на дне которой Воскресенский корчился от боли.
Уже ночью Лиза начала вспоминать школьные проделки, чтобы наполнить сценарий слепками их детства. Пусть эта история утянет брата в то время, когда все они еще были счастливы. Сбегали с уроков и прятались в школьном гардеробе, которым заведовала старенькая тетя Люба. А когда классная руководительница врывалась туда (цокот каблуков они всегда успевали расслышать загодя), Ромка с приятелями цеплялись за железные перекладины с крючками. Среди курток и пальто их не было видно, но учительница наклонялась, рассчитывая углядеть ботинки и школьные брюки. Где ж ей было догадаться, что ноги они тоже закидывали на металлические трубки? И давились смехом, слушая удаляющееся цоканье…
Тогда Лиза не понимала, почему гардеробщица поощряет мальчишек? Ведь ни разу не сдала. А через несколько лет после школы встречались классом, вспоминали юность, и тетю Любу в том числе, и кто-то сказал:
– А вы не знали? У нее же внук утонул лет в десять… Впервые на море его вывезли. Потому она мальчишек и не могла ругать.
Вечером Лиза рассказала об этом брату. От жалости Ромкино лицо сморщилось, сделалось некрасивым и смешным, хотя вообще его трудно было чем-то испортить… К тому времени он уже поступил во ВГИК, может, поэтому то, что он сделал, смахивало на сцену из фильма. Утром Роман взял напрокат белый костюм, купил букет роз и уговорил приятеля из группы подвезти его на «Мерседесе» прямо к школе. Предварительно позвонил на вахту, уточнил, работает ли тетя Люба, и явился к ней, как прекрасный принц из сказки, которая с ней так и не случилась. Лиза не смогла усидеть дома и прибежала к школе, чтобы увидеть этот фарс своими глазами.
Но вышла драма… Гардеробщица, которую время уже совсем согнуло, как оказалось, уже слегка утратила связь с реальностью, что не мешало ей добросовестно выполнять свои обязанности, поэтому администрация школы не отправляло ее на покой. Но, увидев красивого юношу с цветами, тетя Люба ахнула и закричала так истошно, что у Лизы чуть не надорвалось сердце:
– Мишенька!
Так звали ее внука.
Только в первый момент Ромкино лицо дрогнуло, и Лизе стало боязно, что брат расплачется или бросится бежать. Но каким-то чудом он выдержал, крепко обнял старушку и прижался щекой к ее седой макушке. Так они и стояли, замерев на глазах у притихших школяров и учителей, незнакомо вытирающих глаза. Лизе подумалось, что ее брату в эти мгновения мерещилось: это их мать наконец-то приняла его всем своим существом… И он был счастлив ничуть не меньше, чем тетя Люба.
В какой-то момент ее сознание неожиданно прояснилось, и, мягко высвободившись, гардеробщица взяла цветы и растроганно произнесла:
– Спасибо, Ромочка… Вырос-то как! Красавец.
И Лиза, а за ней наверняка и все остальные засомневались: а звучал ли тот крик боли на самом деле или померещился всем? Известны же случаи массовой галлюцинации…
В сценарий детского фильма, который был написан, как говорится, на одном дыхании, эту сцену Лиза не включила. Тетя Люба могла прийти на сеанс, и ей стало бы неловко. Много ходов придумал сам Роман, поэтому с полным правом записал себя в соавторы сценария. Лиза была только за: чем бы дитя ни тешилось… А он так и загорался, вспоминая свои хулиганские выходки или выдавая яркие фразочки, которые, смакуя, повторял на разные лады.
