Kitabı oku: «Приснись», sayfa 2
Возникло ощущение, будто я – призрак, витающий за окном кабинета и бесстыже подглядывающий за происходящим. А Женя смотрела на меня через стекло, повернувшись спиной к худенькому мальчишке, пытавшемуся играть на гитаре. Она его учительница? И это музыкальная школа? Типа того…
Даже во сне я был до того ошарашен происходящим, что прослушал, о чем она говорила с мальчиком, и не понял, куда Женя потащила его.
Но тут увидел кабинет, где бедолагу усадили за стол… Запах глины, ее пластичная податливость мгновенно ожили в памяти, я ведь занимался керамикой – лет в восемь? Десять? Точно не помню. Кажется, я был таким же, как этот шкет. Тогда я еще верил, что способен стать кем-то вроде Шемякина или Неизвестного.
Однажды нам дали задание слепить кувшинчик, а у меня получилась ракета… И я заявил педагогу, милой круглолицей тетушке, что хочу улететь с этой гадской планеты, ведь здесь живут одни уродские паразиты. Я имел в виду врачей, которые не смогли спасти мою маму. Но ребята, которые занимались вместе со мной, естественно, приняли все сказанное на свой счет.
После занятия они толпой подкараулили меня. Отлупили так, что отбили все желание и лепить, и болтать лишнее. Моя физиономия превратилась в кусок пиццы, с переизбытком приправленной кетчупом…
Батя требовал назвать имена обидчиков и рвался спустить с них шкуру, но я сказал, что никого из них не знаю. Для правдоподобности даже выбросил свои часы, чтобы отец принял версию об ограблении. Странно, что у меня хватило на это мозгов.
С того дня я вернулся к своим конструкторам. Их можно было собирать, не выходя из комнаты. Может, этому пацану, которого, кажется, зовут Мишей, повезет больше и он вылепит своего Давида?
Я уверился в том, что он способен на это, когда увидел, чем Мишка занимался четверть часа, пока Женя кокетничала со старым художником. Ну, может, не таким уж старым, но седины у него на башке полным-полно. С другой стороны, что ей остается? На такую только старичок и может клюнуть… Или слепой.
Но этот чувак забегал по кабинету, как полный энергии жеребец, увидев Мишкину работу. Разве что копытом не бил от восторга…
– Да вы посмотрите, Женечка! – выкрикивал он, гарцуя перед ней. – Это же черт знает как хорошо! Ай да Мишка!
Про сукиного сына он не добавил, не решившись обидеть Мишину мать, но мы с Женей мысленно продолжили. И у нее сделалось такое шкодливое выражение лица, я даже рассмеялся. Боже ты мой, я уже и сам забыл, как звучит мой смех…
Мишка слепил улитку, из панциря которой выбирался гепард. Самый быстрый из самой медленной. И это действительно потрясная аллегория! Кто бы подумал, что этот шкет обладает философским мышлением?
А пальцы у него просто волшебные: оба существа были узнаваемы с первого взгляда. Ну ладно улитка, ее ни с кем не спутаешь… А попробуйте в детской работе отличить гепарда от леопарда! Но смысл-то был именно в том, чтобы изобразить самого стремительного зверя. Как я понял…
А Женя все пыталась остановить коллегу на скаку:
– Значит, вы согласны его взять? Иван Петрович! Вы берете Мишу?
Наконец он замер, обуздав извергающийся вулкан восторгов, и с укоризной уставился на нее:
– А я похож на идиота?!
– Князь Мышкин, – внезапно подал голос Миша. – Он живет у Евгении Леонидовны в кабинете.
Мы с Иваном Петровичем уставились на него с недоумением. Было похоже, что пацан бредит…
Но тут Женя смущенно пробормотала:
– Так зовут мой цветок. А второй – Настасьей Филипповной. Я говорила Мише, что это герои романа «Идиот». Вот он и вспомнил.
– О господи, – вздохнул художник. – У нее еще и цветы с именами!
А я подумал: да у этой девчонки внутри настоящий огонь, раз она чувствует родство с этой героиней Достоевского! Только кто захочет к нему прикоснуться, когда он скрыт под такой уродливой оболочкой? Если, забывшись, и протянешь руку, так мигом отдернешь.
Внезапно я понял: Женя и сама думает так же. А ведь это, наверное, чертовски паршиво – сознавать свое уродство. Особенно когда нет денег на пластику. А можно было бы и носик уменьшить, и жир отсосать! Копила бы, что ли… Ничего другого не остается.
Я догадался, что она сознает, как людям противно смотреть на нее, когда Женя поймала и подавила едва зародившееся желание обнять этого Ивана Петровича. Обычное проявление благодарности, не более того… Но и подобного она не смогла себе позволить, сообразив, что ее объятья не доставят художнику удовольствия. Скорее, наоборот… Ну реально! Попробовала бы эта биомасса прижаться ко мне, я тут же блеванул бы, честное слово.
Хотя наблюдать за ней любопытно – этакий подопытный хомячок! Радуется жизни, несмотря ни на что… Как у нее это получается? Меня мутит от всего окружающего: новости, запахи, лица, голоса… Все фальшивое, сплошной блеф. У хомячка не хватает мозгов понять это? Похоже на то…
И все же ей удается меня удивить. Прибежала в кабинет к своей коллеге, которую зовут Нина (впервые вижу молодую красивую женщину с таким именем!), забросала ее восторгами:
– Иван Петрович берет моего Мишку!
Та, выслушивая рождественскую сказочку, слегка отталкивалась длиннющей ногой, вращалась на стульчике возле фортепиано, на которое облокотилась виолончель. Вот эту ногу я погладил бы с бесконечным удовольствием. А есть же еще и вторая! Бездна наслаждения…
Но мозгов у Нины не больше, чем у хомячка Жени. Выслушав радостные причитания, она не нашла ничего лучшего, чем ляпнуть:
– А Каширский – красавчик, скажи? Даже сейчас. Представляешь, каким он лет двадцать назад был?
Женя замолчала, и я вдруг физически ощутил, как ей стало неловко за подругу. Точно очутился на миг в ее теле… Вот уж не дай бог!
А она неожиданно произнесла то, что поразило меня:
– Знаешь, мне иногда хочется вселиться в тело красивого мужчины. Нет! Не подумай чего… Не ради секса. Даже мысли нет… Я представляю, сколько радости такой человек может подарить миру.
Усмирив свои ноги, Нина уставилась на нее:
– Например? Какая вообще от мужчин радость миру?
Вот спасибо!
А Женя мечтательно улыбнулась, сделавшись похожей на ребенка, мечтающего о том, как он облетит на воздушном шаре всю планету. В такие минуты ее хочется погладить по голове… Даже брезгливость, которую она вызывает у меня, как-то съежилась от ее улыбки.
– Например, я каждое утро говорила бы Клавдии Петровне, как она прекрасно выглядит. И у нее весь день пела бы душа…
Кто еще такая – эта Клавдия Петровна?! Судя по имени, уборщица или сторожиха. И какого хрена делать ей комплименты?
– Рискованно, – отозвалась Нина с сомнением. – А если она влюбилась бы в тебя? Ну, не в тебя, понятно, а в этого красавца.
Вот же тупая стерва! «Не в тебя, понятно…» Даже я не сказал бы такого в глаза. Тем более подруге. Правду говорят про все эти женские дружбы…
– А что еще? Невозможно же внушить такое каждой вахтерше.
Вахтерша. Я оказался близок к истине!
А Женя задумалась, но коротко, видно, ответ был у нее наготове. Похоже, она и впрямь частенько представляла это:
– Я однажды смотрела передачу… Не помню с кем! Кажется, это была какая-то актриса, пожилая уже… Так вот, она вспоминала, какие у нее жуткие комплексы были в юности. Но однажды ей на улице встретился симпатичный парень, который окинул ее взглядом, улыбнулся и показал большой палец. И она запомнила это на десятки лет! Так ее подбодрил этот дурацкий жест, что ей удалось поверить, как она хороша, поступить в театральное, стать примой театра. И в кино она снималась в главных ролях… Ну как же ее?! Хотя неважно. Не в ней дело. Но чего стоит красивому мужчине, даже не останавливаясь, одним движением совершенно изменить жизнь женщины? Почему они не делают этого? – Смешное лицо ее обиженно дрогнуло: – Или делают? Только мне такой человек не встречался…
Черт! Мне тут же так захотелось показать ей большой палец, что я проснулся… И окунулся в унылое московское утро, которое давит на голову и расплющивает веки.
Да где живет эта Женя? Явно не Крым – ни кипариса, ни пальмы за окном… Почему же у них там столько солнца?!
* * *
В этом году у нас по-настоящему золотая осень! Прохладный воздух прозрачен настолько, что видно тонкие штрихи коршунов, частенько кружащих над нашим районом. Березы позванивают мелкими монетками, старые тополя из последних сил держат листья, впитавшие солнце, и только рябины, которых не так много в нашем дворе, добавляют красных мазков.
Милана любит рисовать осенние деревья, они живописны. В моей комнате из пяти подаренных ею пейзажей четыре вот такие, сентябрьские…
Нам было лет по десять, когда мы с Милкой впервые придумали этот праздник, и с тех пор каждую осень в нашем дворе проходит «Ранеточник». Где-нибудь в Подмосковье это был бы «Яблочник», но у нас в Сибири вызревают только мелкие плоды, которые я люблю больше настоящих яблок. Особенно когда ранетки хрусткие, сочные, чуть с кислинкой…
В тот уже далекий год на даче Милкиных родителей уродился какой-то невиданный урожай, ее отец привез целые мешки ранеток и пару выставил прямо во дворе. Но мы быстро сообразили, что будет неинтересно, если соседки просто разберут их и наварят компотов, поэтому на ходу насочиняли каких-то конкурсов, чтобы дикие яблочки достались весело!
Помню, как я вытащила из дома таз с водой, в который мы пустили самые крупные ранетки. Их нужно было подцепить зубами – без рук. Решились на такое только дети, не боявшиеся окунуть носы, но хохот стоял на всю округу! Другие ранетки мы подвесили на нитках, привязанных к старому пояску, натянутому между деревьями, и тут уже даже бабульки-соседки с завязанными глазами защелкали ножницами. Моя любимая Валентина Ивановна включилась в состязание первой!
Все это были, конечно, всем известные конкурсы, ничего особенного мы не изобрели, но во дворе еще долго со смехом вспоминали наш «Ранеточник». А нас так нахваливали, что через год мы решили повторить, хотя урожай на Милкиной даче был уже не таким чемпионским. Но многие соседки притащили плоды из своих садов, а мы придумали уже другие конкурсы, и опять весь двор повеселился от души.
С тех пор так и повелось: в начале осени мы устраиваем праздник для всего двора, окруженного обычными пятиэтажками-хрущевками. В этом году Милане удалось где-то добыть картонные яблочные гирлянды, которые она развесила на березах. Я подобрала песни о яблоках (увы, о ранетках никто ничего не сочинил!), и мы гоняем их по кругу, пока идет праздник. Все они глуповаты, но кто вслушивается в слова, когда царит веселье? Пахнет сладкой свежестью, звучат безопасные взрывы смеха, звенят детские голоса… На лицах взрослых блаженное умиротворение: кто-то на несколько часов занимает их детей, да еще и бесплатно!
Ребята из года в год меняются, сегодня вот вместе со всеми по ранетке, установленной на голове чучела, запускает стрелы и тот рыженький мальчик, дома у которого поселился мой летающий кот.
– Как тебя зовут? – Я улыбаюсь ему, чтобы не спугнуть.
– Дима!
Он сообщает это так радостно, что мне становится приятно. Люблю, когда люди довольны всем, чем одарила их судьба.
– Прекрасное имя! – отзываюсь я и тут же вовлекаю ребят в новый конкурс. – Внимание: именной аукцион! Кто больше всех вспомнит и назовет знаменитых Дмитриев, получит самую большую ранетку.
И демонстрирую первую попавшуюся, выхваченную из мешка. Мила оглядывается и приподнимает брови – это не было запланировано. Но мы обе не против импровизации, она тоже часто придумывает что-то на ходу, а я подхватываю.
Со всех сторон уже несется:
– Дмитрий Донской!
Не сомневалась, что его имя прозвучит первым.
– Дмитрий Иванович Менделеев…
– Дмитрий Харатьян, – это уже не дети вспомнили, а чья-то бабушка. Быстро время бежит…
Другой старушке удается меня удивить:
– Святой великомученик Димитрий Солунский.
– Ого! Надо запомнить, – встревает Милка, чтобы поощрить старшеньких.
Чей-то дедушка стучит тростью по ограде, чтобы привлечь внимание, и, когда все оборачиваются к нему, дребезжащим голоском произносит:
– Поэт Дмитрий Веневитинов. А также литературный критик Дмитрий Иванович Писарев.
Я с уважением склоняю голову. Сама я Веневитинова не вспомнила бы… Писарева – возможно.
– Лжедмитрий!
– Дмитрий Пожарский…
Побеждает молодой мужчина с офицерской выправкой, назвавший имя Дмитрия Карбышева. Приняв крупную ранетку (все как обещали!), он на секунду задерживает взгляд на раскрасневшейся Милке, которая всегда чудо как хороша, но сейчас особенно, но справляется с собой и протягивает сладкий приз своей дочке.
«Вот и славно, – думаю я, улыбаясь ему. – Только дворовых разборок нам тут не хватало…»
И на миг обхватываю Милкины плечи, чтоб ей не было одиноко. Хотя моей подруге это, кажется, не особо нужно, глаза у нее блестят отраженным светом иллюзии возвращения в детство. Сейчас Милана выглядит настоящей феечкой, хотя ничуть не похожа на тех, что рисуют в сказках: она высокая, тоненькая, а темные волосы пострижены очень коротко и не закрывают высокого лба.
Глаза у Милы как у газели, но во взгляде нет кротости, как и в характере. Я знаю, меня никогда не обзывали «жирюгой» или «бомбой» только потому, что никто не рисковал связываться с Милкой. Сама несколько раз видела, как она дралась в детстве – не позавидуешь тому, кто попал ей под руку!
– Гениально, – выдыхает Мила, имея в виду мою идею обыграть Димкино имя. – Пацан чуть не лопнул от счастья!
А рыженький Дима, зардевшийся от избыточного внимания, уже несется с ордой пацанов и девчонок к горке, с которой надо скатить ранетку дальше других. Теперь я спокойна: ему и без моей заводной игрушки не одиноко. Но пусть кот остается у него – не отбирать же!
Правда, уже через минуту я понимаю, что идиллии не получается… Его ровесник Родион, мальчишка из первого подъезда (я живу в последнем), внезапно выходит из себя от того, что ему никак не удается запустить ранетку дальше других, и начинает подталкивать соперников. Понятно, что это никому не нравится, и с горки несутся возмущенные вопли. Причем больше всех протестует Витька, с которым Родион вроде как дружит, но и его не преминул толкнуть под руку.
– Ты чего творишь?! – вопит Витька, корча угрожающие гримасы. – Так нечестно!
Насупив золотистые брови, мой приятель Дима, как рефери, становится сбоку и выставляет руки, пытаясь удержать мальчишек. Что отвечает Родион, не слышно, он не повышает голоса, и это ложится на то, как он действует: исподтишка, втихую…
Все во дворе мгновенно затихают, обернувшись к горке, но это внезапное беззвучие прорезает резкий крик Раисы Григорьевны – его еще довольно молодой бабушки:
– Родя, бей его! Бей первым!
Родион дергает головой и, хотя не оборачивается к бабушке, ясно, что он слышит ее. Только не может решиться ударить друга…
Тот самый офицер, выигравший ранетку, выкрикивает приказным тоном:
– Не стравливайте пацанов!
Но Раиса Григорьевна не унимается, ее истошные вопли заглушают нарастающий ропот:
– Зря ты, что ли, три года боксом занимался?! Бей, Родя!
– Держите их! – вскрикивает за моим плечом Милка – я узнаю ее голос, не оборачиваясь.
Но Родион уже бросается в бой как послушный, притравленный щенок и с силой бьет Витьку в солнечное сплетение. Того отбрасывает, и он сгибается пополам, но с горки не слетает, уткнувшись в ребят, топтавшихся позади. Зато теряет равновесие Кристина – самая маленькая девочка. Опрокинувшись на бок, она катится вниз под вопль ужаса, возникший сразу во всех концах двора.
Я бросаюсь к ней, но Кристинина мама оказывается быстрее, что неудивительно. Подхватив малышку, она бессвязно выкрикивает:
– Где больно? Что? Ты цела?
Девочка хнычет, показывая расцарапанное плечо, и мы все с облегчением переводим дух – это ерунда по сравнению с тем, что могло случиться…
Но мальчишки даже не заметили, как Кристина слетела с горки, у них вовсю идет бой. Причем Витька уже повалил Родиона и мутузит кулаками, сидя на нем. А бабушка последнего лезет по лестнице, выкрикивая угрозы… Я бегу туда, чтобы попытаться удержать ее:
– Раиса Григорьевна, не вмешивайтесь! Мы сами!
Но, конечно, она не слышит меня. В свои пятьдесят она куда шустрее меня и легко взбирается наверх, откуда доносится Витькин вопль. За ухо она его схватила, что ли?
Кто-то наконец выключает песню, которая кажется еще более примитивной, чем обычно. На секунду все замолкают от неожиданности, но тут побелевшая от ужаса Витькина мама, имени которой я не помню, пронзительно кричит:
– Да вы что творите?!
Чей-то оклик приводит меня в ужас:
– Ира, вызывай полицию!
– Не надо полицию, – шепчу я и понимаю, что «Ранеточников» в нашем дворе больше не будет…
А Милка рявкает:
– Отставить! Вы что, пацанских драк не видели? Какого черта лезете в их дела?
Маленькая девочка с милыми светлыми кудряшками испуганно округляет глаза и дергает за платье свою маму:
– Тетя сказала нехорошее слово!
Побоище на горке напугало ее меньше…
– Я еще не такое скажу, если все сейчас не успокоятся, – зловеще сулит Милана. – Какая еще полиция? Вы сдурели? Быстро все по домам!
Осуждающе перешептываясь, соседки растаскивают своих ребятишек по домам, и двор быстро пустеет. Спорить с Миланой не решается даже Раиса Григорьевна, а Ира уводит своего победителя, буркнув на ходу:
– Да я и не собиралась стучать.
Мы переглядываемся. В другой ситуации нас, наверное, начал бы душить смех, но сейчас настроение испорчено до основания. Милка подходит к березе и резко срывает яблочную гирлянду – больше она нам не понадобится…
Вечером мы сидим у меня дома и уныло жуем шарлотку из ранеток, которую я испекла к ужину. Папа еще не вернулся с работы, и его половина пирога теплится в духовке, источая теплый аромат. Такой вкусный…
– Не хотят люди жить в мире, – цедит Мила, уткнувшись в тарелку. – И в глобальном смысле, и даже по-соседски…
– В глобальном согласна. Было ли на Земле хоть одно десятилетие без войны? Может быть, но впечатление такое, будто каждую минуту жизни человечества хоть в какой-то точке планеты, но шли сражения.
– Так глупо. – Она безутешно качает головой. – Господь подарил нам прекрасный мир! Когда рисую, у меня иногда дыханье от восторга перехватывает.
– Потому что ты – настоящий художник. Но не всем дано видеть красоту.
Перестав жевать, Милана смотрит на меня испытующе:
– Думаешь? Пожалуй, соглашусь. Люди не желают ни посмотреть повнимательнее, ни вслушаться… Сегодня эти брошенные в траве красные ранетки показались мне каплями крови Христовой. Не подумай, что я ударилась в религию! Но тот сюр, что сегодня творился, все эти вопли: «Бей первым!», невольно заставили задуматься о природе человеческой. И знаешь, Женька, мы с тобой не в силах их примирить…
Она права, и я прекрасно понимаю это, но сдаваться не хочется:
– Не обобщай. Раиса всегда сеяла раздор… Вспомни, как она повыдергивала цветы, которые бабушка из соседнего подъезда посадила!
– О да! Они ей показались слишком деревенскими. Безумная тетка… И внук, похоже, в нее.
– Родьку можно только пожалеть, – опять возражаю я. – Мать умерла…
– Заметь, от передоза! С такой мамашей подсядешь, пожалуй.
– Где его отец, вообще неизвестно… У него же никого нет, кроме бабушки. Хоть и сумасшедшей. Что ему остается? Слушаться ее. Или в детдом отправляться. Ты что выбрала бы?
Милка тяжело вздыхает:
– Ну да… Невезучий пацан.
Не спеша выбираясь из-за стола, она бормочет:
– Пойду-ка я своих родителей обниму… Вот так сравнишь судьбы и понимаешь, как тебе повезло!
– Они у тебя классные…
– Как и твой папа. – Я знаю, Милана говорит так не из вежливости. – Вдобавок ко всему они терпят, что мы до сих пор живем с ними и замуж не собираемся… В Америке родители быстро своим деткам под зад дают и выпихивают из дома.
– Не откроем мы с тобой Америку.
– Да и фиг с ней! На черта она тебе сдалась?
– Интересно же увидеть все своими глазами… Только у нас деньжат не хватит.
Милка обдает меня смехом:
– Ты что?! Я же скоро станут богатой, как Абрамович.
– На своих пейзажах? Ой, я буду только рада!
– И мы с тобой рванем в турне по миру. Будешь моим агентом?
Я качаю головой:
– Твой агент должен быть обворожительным молодым мужчиной, а не толстой старой девой…
– Я лучше знаю, кто мне нужен! Обворожительного молодого мужчину я с удовольствием взяла бы в любовники. С больши-им удовольствием!
Изящные Милкины руки изображают то, чего мне видеть не хочется, и я шлепаю ее:
– Фу!
Внезапно она становится серьезной:
– А моим агентом должен стать человек, с которым я на одной волне. Тот, кто чувствует меня так же, как себя самого. И поддерживает самые мои безумные идеи… А это ты.
– Я?
Мое удивление притворно, Мила понимает это и звонко чмокает меня в лоб.
– Пока, радость моя! Увидимся…
Когда она уходит, наша маленькая квартирка еще больше сжимается от тишины и будто темнеет. Моя подруга всегда приносит с собой солнце… А потом забирает его.
* * *
Осень в Москве словно умоляет, чтобы я фотографировал ее. Багровые прожилки кленовых листьев, похожих на ладошки с перепонками. Береза, золотые листья, усеянные солнечными зайчиками на черенках. Румяные узоры дубовой листвы с темными родниками. Каждый год я зачем-то снимаю их снова и снова, и мне не надоедает…
Сегодня я с какого-то перепугу вскочил так рано, что успел пробежаться по округе до работы. Не спортом, конечно, занимался, это вообще не мое! Фотографировал то, что цепляло взгляд, не задумываясь – пригодится ли?
Какого хрена я вообще занимаюсь этим, раз даже не предлагаю свои снимки журналам, сайтам, не устраиваю выставки? Батя называет это моим хобби, подчеркивая, что каждому человеку нужно иметь отдушину, не позволяющую сойти с ума. В самом слове «отдушина» мерещится отвратный душок, хотя наверняка отец, как всегда, пытается меня поддержать. Он ведь даже не подозревает, что я до сих пор, как прыщавый подросток, мечтаю заниматься только этим: скитаться с фотоаппаратом по миру, наблюдать за людьми, ловить выкрутасы животных, вскрывать тайную жизнь зданий и деревьев…
Только на это нет времени. Пора тащиться на службу.
Самое интересное за последние дни происходило со мной во сне, хотя эта забавная дамочка с именем-унисекс вроде бы и не совершает ничего выдающегося. Или мне дано видеть не всю ее жизнь, а лишь часть? Скорее всего, я же сплю не целыми сутками!
Этой ночью я стал свидетелем, как Женя за кем-то закрыла дверь и тяжело так, печально вздохнула. Но кто был у нее в гостях? И чем они там занимались, я так и не узнал. Неужто у нее имеется любовник?! Вот уж во что невозможно поверить! Хотя, как говорится, на вкус и цвет…
Сам не понимаю, что так завораживает меня в заурядной жизни этой некрасивой, несчастной девушки? А, вот сейчас понял! Стоило произнести… Она действительно некрасива, но – несчастна? Да нет, она не чувствует себя такой. Хоть я и уловил ее тяжелый вздох, только он больше удивил меня («Она грустит?!»), чем заставил посочувствовать.
В принципе, эмпатия – это вообще не мое. Может, я до сих пор не перерос подростковую «эмоциональную тупость»? Да плевать! Я же не о себе хотел… О необъяснимой магии простой жизни. И ладно бы речь шла о рыбаке, который живет на берегу океана, каждый день чинит свои сети, ловит рыбу, кормит семью. Та еще тоска, если разобраться, но и своя романтика в этом есть. А что особенного в обыденной жизни учительницы музыкальной школы? Или как там у них? Школы искусств! Пафоса нагнали…
И все же каждое утро, проснувшись, я цепляюсь за ускользающие обрывки снов. Сегодня мне приснилось, как, проводив кого-то неведомого, Женя уселась в кресло с книгой. Вот уж тоска любоваться на это! Но, к счастью, она сама долго не выдержала, вскочила и вышла из дома, прихватив дешевую сумку – с такой девицы, что бывают у меня, до помойки постеснялись бы дойти.
Но мне нет дела до ее вещей. Гораздо интересней было проследить, куда она направится, и Женя меня не разочаровала. Устроила комедию положений – начала собирать по двору красные ранетки, валяющиеся в траве. А девчонки самого противного подросткового возраста угорали над ней, делая вид, будто не замечают, как Женя кидает их (грязные!) прямо в сумку. Ну просто свинья какая-то…
Зачем эти паршивые ранетки ей понадобились? Они ведь с отцом не голодают, чтобы с земли подбирать всякий мусор. Но эта балда упорно пыхтела и собирала подгнившую дрянь, которая, кстати, непонятно откуда нападала – во дворе у них яблони не растут. Уж в растениях я малость разбираюсь: изучил, пока фотографировал… Видно, я действительно пропустил какой-то кусок ее жизни? И эти маленькие яблочки что-то значат для Жени? Кто ими кидался? День рождения праздновали прямо под открытым небом? К детским лесенкам привязаны воздушные шарики…
– Не могла же ты свои именины отмечать прямо во дворе? Большая девочка. Даже очень большая!
Я бормотал это, заваривая кофе. А мое непроснувшееся сознание все еще балансировало на грани реальности и сновидения… И я то выбирал себе конфету к кофе (ну есть у меня такая слабость!), то следом за Женей шел куда-то на окраину, приближался к высокому деревянному забору, проломленному в двух местах, и протягивал руку в дыру. А на ладони – ранетки.
Чьи-то крупные мягкие губы собрали их, и я понял, что за этим забором прячется лошадь. Я так и не увидел ее, но Женя точно знала, какая она – гнедая или белая… Наверняка она подкармливает плененное животное уже не в первый раз, лошадь знает эту руку и доверяет ей.
Вместе с Женей я скормил все ранетки, и кажется, так же счастливо и глуповато улыбался при этом. Простая, банальная жизнь? Ну да. Только, черт возьми, сколько же в ней смысла!
От этой мысли и от кофеина я наконец проснулся окончательно. Вовремя! Через минуту позвонила Ольга – вторая жена моего отца и напомнила извиняющимся тоном, что в январе у него юбилей. Он был совсем пацаном, когда я родился, и теперь бате исполняется всего пятьдесят.
Это радует, потому что мне абсолютно не хочется наследовать его бизнес и становиться у руля компании. Мне и на своем достаточно скромном месте едва удается изо дня в день удерживаться, чтобы не блевануть от отвращения ко всему, что связано с этой работой.
– Придумать бы что-нибудь необычное. – Ольга мечтательно вздохнула, рассмешив меня.
Я живо откликнулся:
– Подарить папе гильотину для сотрудников?
– Да ну тебя! – Она рассмеялась беззлобно.
– А что еще может его удивить?
– Вот и я думаю… Ты подумаешь тоже?
– Ладно. – Не мог же я отказаться. – Может, придет гениальная идея.
Кажется, она искренне обрадовалась:
– Спасибо, Максимушка! Тебе точно придет.
– Помнишь, что он боится высоты? Не дари ему ни самолет, ни парашют.
– Я и не думала!
Но голос ее звучит не очень уверенно, будто она уже заказала планер, а теперь на ходу попыталась сообразить, каким образом от него избавиться.
– Яхта у вас есть. Загородный дом тоже. Сложная задача!
С Олей я не допускаю пошлостей, поэтому не предлагаю ей подарить бате новую жену или резиновую куклу. Да меня и самого от таких шуточек корежит, хотя у моих приятелей они в порядке вещей.
Приятелей? У меня есть приятели? Это ведь те люди, которых приятно видеть…
Мой приятель – Женя?
* * *
В полутьме кабинета его голос звучит «замогильно», как говорили мы в детстве:
– Евгения Леонидовна, вы уже закончили занятия?
Директор нашей школы сердито сопит, глядя на меня, посмевшую вторгнуться в святая святых. Понимаю его: каждое мое появление влечет за собой дополнительные усилия, ведь приходится решать чьи-то проблемы, которые я притаскиваю кипами и умоляю его решить. Просто поболтать я к нему не заглядываю, на это у меня есть коллеги, дежурные, уборщицы… Я не из тех, кто стремится завоевать расположение сильных мира сего, мне не хочется чувствовать себя обязанной кому-то, а дружба с людьми, занимающими разного уровня кресла, неизбежно оборачивается именно этим. Или я наговариваю? Что мне о них известно, в конце концов? Так же, как о красивых мужчинах, на которых я смотрю с расстояния ста метров…
Наверное, втайне директор мечтает уволить меня, мешающую ему пребывать в состоянии сладкой неспешности, но с учителями по классу гитары в нашем городке не густо, ему просто некем меня заменить. Так что он сжимает покрепче свои выступающие, как у крысы, зубы, и стоически терпит мое существование.
Нет, я вовсе не насмехаюсь над Анатолием Палычем, – мне ли! Я даже сочувствую ему, такому маленькому и хиленькому, что мне не составило бы труда раздавить его, просто упав сверху… Ох нет! Фу, какая гадость… Чтобы моя физиономия не выдала отвращения, вскипевшего внутри, перевожу взгляд на один из блестящих дипломов, которыми просто облицована стена. Среди них есть и заработанные моими учениками, но директор скорее сожжет их, чем позволит учителям повесить их в своих кабинетах.
– Закончила, Анатолий Павлович, – я выбираю сдержанный тон, чтобы это не прозвучало бы слишком радостно, а то он обязательно придерется к тому, что я не одержима своей работой, хотя и знает: это не так…
Директор начинает нервничать, не может дождаться, когда я заговорю о главном. Мне мерещится, будто из его кожи пробиваются короткие иглы, как у тех кактусов, которыми заставлен маленький столик у окна. Нет, мне тоже нравятся эти строптивые колючки, это еще ни о чем не говорит. Напротив, мне жаль кактусы, которым приходится терпеть общество этого неприятного человека.
– Ну, в чем дело? – не выдерживает он.
Мой голос звучит умоляюще:
– Мы сможем перевести ученика из одного отделения в другое?
Его пальцы скручивают листок бумаги, стремятся порвать его на клочки. Чтобы директор не сотворил того же со мной, я смотрю на него с глуповатой доверчивостью котенка. Кто в состоянии обидеть котенка? Или слоника…
– С какого на какое? И о ком речь?
– У меня есть ученик Миша Кравцов, – поясняю я терпеливо. – Ему очень хочется перевестись на художественное отделение. Он прирожденный скульптор, а с гитарой, похоже, никогда не станет одним целым.
– Его родители не подавали заявления.
– Сначала я хотела уточнить у вас…
«Хозяин» – так и вертится на языке.
– Учебный год уже начался, – напоминает Анатолий Палыч, глядя мимо меня, и его можно понять. – Чем ты раньше думала?
Мой голос истончается до шелеста:
– Простите. Конечно, надо было раньше. Вы правы.
Такой я нравлюсь ему больше, он даже переходит на «ты», хотя это вовсе не значит, будто наш разговор переместился в некую доверительно-дружескую плоскость и вот-вот мы начнем понимать друг друга с полуслова. Я-то не имею права ответить ему тем же, и мы оба это знаем.
– Вечно ты носишься с чужими проблемами, Ширина. Своих нет?
Я только качаю головой: какие у меня проблемы? Он с видимой мукой выдавливает:
– Будет заявление от родителей учащегося, тогда продолжим разговор.
