Kitabı oku: «Мне все равно», sayfa 6
И когда я уже практически готова развернуться, девушка в очередной раз заходится в смехе, делает пару шагов и поворачивается ко мне боком. И я узнаю этот профиль.
С широко раскрытым ртом я стою и пожираю глазами ее лицо. Вернее, ту половину ее лица, что повернута ко мне. Она живая. Убитая девушка из дома напротив жива и смеется. Смеется вместе со своим убийцей. Берет его за руку, похлопывает по плечу и смеется, смеется, смеется. И я сама не замечаю, как это началось, но я начинаю смеяться вместе с ней. Сначала беззвучно, потом всхлипывая и через некоторое время во весь голос. Так, наверное, гогочут обезьяны, когда видят банан после недельной голодовки. От выступивших слез, я почти не вижу ничего вокруг. И эта внезапная потеря ориентации пригибает меня к земле. Я встаю на колени и пытаюсь пальцами выдавить лишнюю жидкость из глаз. Вытираю руку о куртку и снова подношу ее к глазам. И все это время я не умолкаю ни на секунду.
– Да тут требуется ваша срочная помощь, Роман Евгеньевич. Эко девку-то скрутило.
– Я такое уже наблюдал. У этой пациентки время от времени случаются подобные припадки. Гогот, слезы, падение на колени.
– То есть вы предлагаете ничего не делать? Просто ждать? Помрет ведь!
– Ну нет. Ждать мы не будем, – с этими словами он берет меня, гогочущую, под локоть и тянет наверх. – Ты посмотри только! Что ж ты в лужу-то прямо упала, Любимая? Черт знает, кто в нее ссал.
От этого «ссал» меня накрывает новая волна смеха. Но резкая боль в животе мешает мне выпускать из себя смех в полную силу, поэтому я уже больше громко икаю, чем гогочу. Он прижимает меня к себе. И вдыхая его запах с каждым новым глотком воздуха, я постепенно успокаиваюсь и замолкаю.
– Ну вот. Видишь, Елена Юрьевна, все обошлось, а ты «помрет-помрет».
– Так я ж не специалист. Было похоже, как будто помрет.
– Зато теперь ты поняла, как нужно изображать истерику, да? Ну, даже если не запомнила, мы как-нибудь пригласим тебя в гости и повторим на бис.
– Нет, – мямлю я из глубины его объятий. – Я так больше не смогу. Наверное.
Он смеется и гладит меня по голове. Я отлепляюсь от его груди, вытираю влажные дорожки слез со щек и пару раз хлопаю себя по грязным и мокрым коленям.
– Ладно, ребята. С вами весело, но я уже и правда опаздываю на репетицию. Но насчет этого биса… – она поднимает вверх указательный палец и тыкает им в меня. – Я загляну. К вам к гости, – и она улыбается, нагибается, чтобы поцеловать его в щеку, и уходит по дорожке в сторону школы.
– Это кто? – выпаливаю я.
– Лена.
– Я знаю имя. Я имею в виду… – я хочу спросить: «Почему ты тыкал в нее ножом? Почему пошла кровь? Почему она сползла по стенке? Что это, черт возьми, такое было?»
– Ну, она актриса. Часто бывает в разъездах, но очень любит цветы. Их нужно поливать, когда она на гастролях. И, угадай, кому досталась сия великая честь? – улыбается он.
– Но вы же целовались! – неожиданно для самой себя произношу я вслух.
– Ты про что? Про этот, в щеку? – и он тыкает пальцем туда, куда она поцеловала его на прощанье. – Мы просто очень хорошие друзья. Хочешь, я и тебя буду целовать при встрече и на прощанье? – смеется.
– Я… просто не знаю. Не знаю....
– Не знаешь? Ну, когда узнаешь, скажи. И я начну.
– Начнешь что?
– Целовать тебя при встрече и на прощанье.
– Боже, это какой-то бред. БРЕД! Вся зима в бреду!
– И, видимо, начало весны тоже, – неуверенно добавляет он.
– Да. И начало весны, – я смотрю в его глаза. В эту зелень. И понимаю, что сейчас я больше ничего у него не спрошу. Я не готова. Я пока не могу спрашивать. Потому что для правильных вопросов, нужна предыстория. Нужен рассказ. А я не готова сейчас. Не готова рассказать ему весь этот бред. Весь этот отчаянный бред.
– Ты домой шла?
– Ага.
– Ну пойдем. Провожу тебя до квартиры. Видимо, другого шанса забрать у тебя мой свитер уже не представится.
Я могла бы ответить: «Хочу, чтобы их было тысячи или даже миллионы!» Но вместо этого просто улыбаюсь.
– Ты читала мою записку?
– Ага.
– Надеюсь, твой диван еще не забыл меня? Потому что я все еще скучаю.
– Ага.
– Ага, не забыл? Или ага, я знаю, что ты скучаешь?
И я могла бы ответить: «Он не забыл. Он скучает. Как и я». Но вместо этого я просто улыбаюсь.
– Знаешь, однажды я снова напьюсь и задам тебе парочку неудобных вопросов. И я знаю, что у тебя для всего найдется объяснение, но мне просто интересно услышать.
– Ага.
– Тебя заклинило?
– Ага.
Я останавливаюсь. Он останавливается следом. Я смотрю ему в глаза, наслаждаясь секундами. Каждой секундой, проведенной в этой зеленой трясине. А затем обнимаю его, громко вдыхая его запах. Сжимаю сильно-сильно и чувствую, как он тоже смыкает вокруг меня кольцо своих рук. Мне все равно, как я жила все это время. В боли, в страхе, в безразличии, в оцепенении, в ненависти к себе. Мне все равно, на сколько лет эта зима сделала меня старше. Мне все равно, что были ночи без сна, что были кошмары, что были слезы, что были приступы истерики. Все это ерунда. Все это уже прошло. Конечно, все было бы по-другому, если бы в тот злополучный вечер я не сидела и не разглядывала людей в доме напротив. Но как по-другому? Я не знала. А что если совсем по-другому? Так по-другому, что сейчас бы я не стояла, уткнувшись в его плечо? Вот, что страшно. А остальное… Мне все равно.
