Хозяйка «Волшебной флейты»

– Н-но! Пошла, родимая! – прикрикнул на лошадь Порфирий, и коляска тронулась. Впрочем, это оказалось даже забавно. Цок-цок копыта по булыжникам мостовой, скрип-скрип большие колёса без резины, а я ухватилась рукой за подлокотник, разглядывая город.

Дома все были маленькие, самые высокие – в два этажа. Палисадники и деревянные заборчики с крашеными в белый штакетинами придавали домикам кукольный вид. Вишни цвели так густо, что все ветки были облеплены розовым снегом. Обожаю вишнёвый компот… А в этом году его будет много! Надо Акулине сказать, что я люблю вишню…

Но дома и деревья практически сразу ушли на второй план. Я жадно разглядывала людей, ходивших по деревянным настилам, заменявшим в этом городке тротуары. Кстати, надо спросить, куда приволокла меня мадам Корнелия.

– Порфирий! А где мы? – крикнула кучеру. Он в полуобороте бросил:

– Так на Главной улице, барыня! К церкви едем, а там направо свернём – и в Красную Слободку попадём!

– А город, как город называется?

– Михайлов, – удивлённо прогудел Порфирий. – Михайловской губернии!

– Спасибо, – коротко ответила я.

Про Михайловскую губернию никогда ничего не слышала. Значит, и правда какой-то чужой мир…

– Вот и церковь, – кучер махнул рукой вперёд и крупно, размашисто перекрестился. Я заметила, что все, кто входил на небольшую площадь перед церковью, повторяли его жест. Перекрестилась сама на всякий случай, глянув на золочёные купола. Не стоит выделяться. Мадам Корнелия ничего мне не сказала об этом мире.

– А тут ещё трошки – и уж в «Пакотилье» будем!

– Отлично, – пробормотала я. – А то меня, кажется, укачивает…

И правда, снова замутило в желудке. Поэтому я очень обрадовалась, когда коляска остановилась перед домом с высоким крыльцом и вывеской, обрамлённой фигурными фонариками на кованых ручках. «Пакотилья» было написано курчавыми буквами. Я оглядела фасад. Два этажа, узкие оконца, плотно задёрнутые тёмными шторами, трещина слева от крыльца. Эх, это нехорошо! Здание может рухнуть. Надо бы спросить у знающих людей.

Порфирий соскочил с козел и подал мне руку:

– Пожалуйте, барыня.

– А вы возвращаетесь домой?

– Что вы, барыня! Как всегда, туточки поставлю кобылку да буду вас ждать.

Я кивнула:

– Хорошо. Только я не знаю, сколько времени пробуду в заведении. Возможно, до вечера.

– Так моё дело маленькое – привезти, увезти.

Я снова глянула на фасад. Ладно, стоять и смотреть можно бесконечно, надо идти.

Поднялась по ступенькам, взялась за ручку и толкнула дверь. Она не поддалась. Тогда я потянула. Дверь отворилась, явив мне тяжёлые бархатные портьеры пыльного бордового цвета. Звякнул колокольчик. Я отодвинула портьеру, вошла, пригнув голову. В нос ударили запахи холодного пепла, алкоголя и цветов. Фыркнув, я сделала несколько шагов по прихожей, стены которой были оклеены пошлыми сиреневыми обоями с золотистыми фризами по верху и по низу. Здесь стояли кокетливые, словно кукольные диванчики в тон обоям и крохотные столики, а на столиках вазы с сухими цветами. Ага, заменить надо…

Я прошла в дверь и застыла на пороге большой комнаты. Заменить? Пожалуй, в этом заведении нужно заменить всё.

В декоре из плюша, бархата и перьев на роскошных диванчиках сидели девушки. По меркам моего времени и мира – старомодно одетые в корсеты и коротенькие юбки, из-под которых торчали полосатые или розовые чулочки на подвязочках. По меркам этого времени и мира – неприлично полуголые!

Кофейня?

Чёрта с два.

Какая же я была дура, когда подписалась на этот дурацкий договор!

– Ой, откуда к нам такую приличную барышню замело?

Одна из девиц, повыше и поплотнее остальных, черноволосая, с правильными, но грубоватыми чертами лица, стянула на голых плечах шаль с длинной бахромой и прошлась по комнате за спинкой диванчика. Остальные захмыкали, возвращаясь к своим занятиям. Одна раскладывала пасьянс, другая штопала чулок, ещё две просто сидели, развалившись на диванчике, покручивая на пальце локон распущенных волос.

– А что, к вам и зайти нельзя? – спросила я с привычным вызовом. – Или за вход платить надо?

– Барышня, да вы никак дверкой ошиблись!

Откуда-то, как чёрт из табакерки, выскочил неприятного вида хлыщ – худощавый, прилизанный, с пижонскими тонкими усиками. Согнувшись в поклоне, рукой указал на выход:

– Прошу, пожалуйте за мной, я вас провожу!

– Э, спокойно. Я новая хозяйка э-э-э заведения!

Реакция за моими словами последовала, в принципе правильная. Девицы переглянулись между собой, потом уставились на меня, оглядывая платье и шляпку. А хлыщ преобразился – разогнулся, улыбнулся понимающе и протянул мне руку:

– Мадам, какая радость! Прошу вас, пожалуйте в кабинетец, я сервирую бокальчик, введу вас в дело…

– Потом, – руки я ему не подала, настолько тип был неприятным. – Итак, у вас тут…

Я оглядела девушек, подняла брови, поправилась:

– У нас тут бордель.

– Что вы, что вы, исключительно увеселительное заведение для мужского досуга, – снова залебезил хлыщ. Он подтолкнул девушку в шали поближе ко мне, но сделал это шлепком пониже спины. Девушка ничего не сказала, но бросила на мужчину такой взгляд, что мне сразу всё стало понятно. Однако всё же уточнила:

– А вы чем здесь занимаетесь?

– Служу, мадам, сервирую, распределяю девиц по гостям, – снова склонился он и украдкой посмотрел на одну из них – самую юную и самую пока ещё свежую. В глазах его словно разлили масло – так они блестели.

Сколько я перевидала подобных взглядов…

Недаром сразу решила, что тип мне неприятен. Со вздохом спросила:

– Имя?

– Ксенофонт, мадам.

– Отлично, ты уволен.

Глава 3. Управляю

– Простите? Я не ослышался?

Он играл такое искреннее изумление, что я даже поверила. Но всего на секунду. Я мадам, чтоб Корнелию черти взяли! Я хозяйка. Поэтому…

– Ты глухой? Вещи собери свои и вон.

Ксенофонт оскорбился. А вот девушки явно обрадовались. Я могла потрогать их счастье, таким оно было осязаемым! Отлично, значит, мне не придётся извиняться перед этим типом. Он всё ещё стоял столбом, и я шагнула ближе, придвинулась чуть ли не вплотную, стараясь не дышать от запаха, которым были пропитаны его волосы, сказала тихо:

– Если ты не уберёшься отсюда немедленно, я вызову полицию.

– Вот этого я вам, мадам, не посоветую, – пижонские усики дёрнулись вниз, улыбка обнажила не слишком здоровые зубы. – У девиц-то наших не у всех билетики в порядке.

Билетики? А, да, жёлтый билет вместо паспорта… Бог знает, откуда мне это известно. Ладно, один ноль, но битва не проиграна. Я тоже улыбнулась, но мои зубы блестели эмалью, как мои глаза – правотой:

– Если что, я тебе могу и сама по уху съездить, без полиции! Вон из заведения! Если я тебя увижу ещё раз в своей жизни – убью. Понял?

По-видимому, мой взгляд был достаточно убедительным, потому что Ксенофонт слился практически сразу. Он отнырнул от меня, схватил с барной стойки шляпу-котелок, откуда-то добыл трость и перчатки и как-то очень быстро испарился.

Если честно, мне даже стало дышать легче.

Я помахала рукой, чтобы нагнать свежего воздуха, и сказала сама себе, в пространство:

– Я хотела завязать! Завязать…

Подняла голову к потолку и пожаловалась высшим космическим силам:

– Но не так же!

Опомнившись, взглянула на девиц. В комнате воцарилась мёртвая тишина. Только одинокая, рано проснувшаяся муха жужжала над блюдом с подвявшими булочками. Я стояла, глядя на девушек, а они все смотрели на меня большими глазами. Раньше как-то мне не приходилось принимать решения, не приходилось заботиться о ком-то. Только о себе. Сама работала вначале, потом прибилась к сутенёру, потом от него к «мамке» на квартиру. А теперь я сама «мамка»…

Нет, так нельзя. Я же завязала.

Девушек было пять. Не все красавицы, не все куколки. Но накрашены густовато – губы подведены, щёки нарумянены, а на глазах – не то жирный карандаш, не то уголь из печки… Учить их и учить. Ладно, пока надо решать, что делать дальше.

Не могу же я в самом деле стать «мамкой» и продавать девочек клиентам!

– У кого ключ от заведения? – спросила глядя поочерёдно на каждую. Все молчали, только та, с шалью, бросила, прежде чем отвернуться и отойти к дивану:

– У Ксенофонта.

– Дубль?

Они смотрели на меня непонимающе. Я махнула рукой:

– Короче, никого не пускайте, сегодня мы закрыты.

Девица в шали тут же обернулась, возмущённо цыкнула:

– Это как же! А платить мы чем будем?! Как так?

– Тебя как звать? – обратилась я к ней персонально.

– Аглая.

Низкий голос, стать, рост. Хороша. И прямо видна в ней порода – может, аристократка? Как в этом мире можно стать проституткой? Что с ней случилось? Ладно, это потом. Всё потом. Решать проблемы надо по мере их поступления.

– Кто из вас тут дольше всех работает?

Оглядев товарок, Аглая подбоченилась, распустив шаль руками:

– Ну, я, допустим.

– Пойдём, – кивнула ей. – Как там этот холуй сказал? В кабинетец.

Она вильнула плечом, приглашая меня за собой. Девицы смотрели тревожно, переглядывались, кто-то шепнул подружке что-то, чего я не разобрала. Но с ними я разберусь позже, пока мне надо всё узнать. А кто лучше может мне рассказать о заведении, чем девушка, которая дольше других работает в нём?

Кабинет оказался отдельной комнатой, в которой, кроме узкой односпальной кровати, стояли стол со стулом и шкаф с книгами и папками. Я взяла одну из них, открыла. Бумага, написанная витиеватым почерком с вензелями, а сверху надпись «Полицейское управление Михайлова, губернское управление Михайловской губернии, Российская империя». Уфти! А ниже – «Сие дано Головкиной Аглае в удостоверение, что она является путаной и имеет жёлтый билет».

– Головкина – это ты? – спросила я у Аглаи. Она кивнула. Я прищурилась, оглядев её с ног до головы, потом продолжила допрос: – Откуда ты пришла в… заведение?

Она снова вильнула плечом, сказала своим шикарным грудным голосом:

– Так батюшка мой купец был, разорился. Сам повесился, имение с молотка пустили, завод забрали. А нам куда, детям? Братцев моих забрали в ремесленники, а я вот помыкалась да к мадам Корнелии прибилась.

Ясно-понятно. Таких историй я слышала море. Только вместо купца – инженер, а вместо торгов – коллекторы.

Отложив папку, взяла вторую. Полистала. Дело Настасьи Менихиной. Спросила:

– Настасья, это кто?

– А курносенькая наша, с пасьянсом, – охотно ответила Аглая. – Из крестьян она. Новенькая.

– Аглая, как вам тут работается?

Я убрала папки в шкаф. Потом посмотрю. Обернулась к девушке. Аглая пожала плечами:

– А как и у других. Нигде не лучше, нигде не хуже.

– О чём ты говорила, когда я сказала закрыть заведение?

– Так ведь девушки платят мадам каждый день, – она усмехнулась и подняла на меня круглые чёрные глаза – такие красивые, такие яркие. – За комнату, за пропитание, за чулки и бельё.

– Дело только в этом? Да не вопрос, Аглая, за сегодня вы не платите ничего.

– Мадам любезна, – коротко ответила она, хмурясь. Я спросила:

– Что такое?

– Мадам любезна только сегодня? Ксенофонта выгнали, за постой не возьмёте… А завтра что?

Она смотрела пристально, цепляя взгляд глазами. Такими выразительными… Я вдохнула, выдохнула. Сказала ей:

– Сядь, Аглая. Поговорить надо.

– Отчего б не поговорить, мадам, – улыбнулась она. Улыбка разилась со взглядом. Девушка умела, как и все путаны, улыбаться одними губами. А вот глаза остались тревожными. Понять её можно, конечно: как не волноваться, когда новая метла приходит и начинает мести? Но я не изменю своей цели. А цель моя – сделать из этого заведения нечто совершенно другое, нежели обычный бордель. Потому что я завязала.

– Сколько стоят твои услуги?

Аглая пожала плечами, стянув шаль на груди, ответила:

– Целковый за свечу.

– И это значит?

Она обернулась, взяла с комода свечу и показала мне:

– Пока горит – целковый. Прогорела – пожалуйте на выход, или Ксенофонт ещё целковый возьмёт.

Свеча была маленькой, тонкой и низкой. Что ж, сколько она может гореть? Полчаса? Знать бы ещё цены в этом мире… Пометила в мозгу: узнать цены. Взяла у Аглаи свечу, спросила:

– И как, хватает мужчинам?

Девушка подняла глаза к потолку, фыркнула, как будто засмеялась, и сказала:

– Есть такие, что хватает, а есть такие, что сразу по три свечки берут.

– Не удивлена, – пробормотала я. Отложив свечу, пробежалась взглядом по папкам на полке: – А что тут? Не только же досье на девушек?

– Ксенофонт тут хранит всякие счета. Он же каждую бумажонку подшивает: за булочки из кондитерской, за чулочки из галантереи, даже за свечи!

– Тут? – я вынула папку наугад, и Аглая кивнула:

– Ага, мадам, это счета за алкоголь. Заказывали муссат в винном доме господина Краузе, а вот пиво дрянное, экономил Ксенофонт…

– Да ты всё знаешь, Аглая! – восхитилась я, разглядывая каллиграфический почерк продавца. Две пинты муссатного вина – это же просто поэма!

– Я, мадам, спросить хотела, – сказала она, и я вновь подивилась её голосу. В нашем мире из неё вышла бы оперная певица. А в этом – жрица любви…

– Спрашивай.

– Мы как теперь работать будем без Ксенофонта? Надо бы нового управника искать.

– Серьёзно? Чтобы он тебя лапал? – удивилась я, закрывая папку. – Нет, уж как-нибудь без Ксенофонтов обойдёмся. Управлять я буду сама.

Она посмотрела на меня удивлённым взглядом. Видимо, мадам Корнелия тут появлялась лишь деньги забрать. Но мне нечего было ей объяснять. И без неё проблем хватает. Муссат это явно игристое вино, потому что по-французски мусс – это пена. Притянуто за уши, но пусть уж так. А сколько у нас там пинта? Никогда не знала, но, видимо, придётся измерить, чтобы мыслить нормально, в литрах…

Ладно, это тоже потом. Сперва мне надо разобраться с девушками.

– Что там Ксенофонт говорил? Кто тут без документа?

– Так Авдотья, – с готовностью ответила Аглая. – Позвать?

– Зови.

Я закрыла папку, отодвинув её в сторонку, и села так, чтобы корсет давил поменьше. Господи, да как они вообще тут живут с этим пыточным приспособлением? Нет, я так больше не согласна. Попрошу сделать мне лифчик. А можно и вообще без него, что за глупые предрассудки!

В кабинет вошла худенькая маленькая девушка. Это она штопала чулок. У Авдотьи были остренький носик и огромные голубые глаза, как у Мальвины, только волосы, такие же вьющиеся, как у куклы, оказались с рыжиной. Грязные, кстати, волосы. А-та-та, детка, мыться нужно не по воскресеньям, а каждый день!

– Мадам звала? – спросила девушка кротким тонким голоском.

Я кивнула:

– Садись. Скажи мне, как тебя зовут, и откуда ты.

– Спасибо, мадам, я постою. Авдотья я, по фамилии Заворотнюк. Сами мы из Артамоновска, туточки в Михайловской губернии. Маменька наша померла родами, а папенька наш полицмейстер тамошний, шестерых растил сам, да после женился снова.

Авдотья замолчала, потом пожала плечиками, словно ей было зябко в одном корсете, сказала:

– Мачеха выжила. Так я туточки и оказалася.

– Почему у тебя документов нет?

– Так ведь нельзя нам жёлтый билет, папеньке доложат. Никак нельзя, чтобы папенька узнал…

Я закатила глаза к потолку, спросила безнадежно:

– А как же ты раньше работала? В полицию не забирали?

Авдотья улыбнулась всё так же кротко:

– Так Ксенофонт меня прятал.

– Прятал? Где?

– Так вот туточки, в кабинете.

Она повела рукой, указывая на низенький шкафчик. Бог мой, неужели она сидела в шкафчике, согнувшись в три погибели? Встав, я заглянула в шкафчик. Там были полки, а на полках стопки не то простыней, не то полотенец. Авдотья хихикнула, видя моё недоумение, и, откинув невидимый крючок, толкнула полки внутрь. Они со скрипом повернулись, открывая лаз в стене, а Авдотья пояснила:

– Чуланчик тамочки. Пересидеть можно.

– Понятно, – ответила я и закрыла лаз. – Документ нам с тобой всё-таки придётся сделать, Авдотья.

– Мадам, умоляю, будьте милой, только не жёлтый билет! – личико девушки всё скукожилось, и мне стало её жалко. Я ответила:

– Не жёлтый билет, а настоящий документ. Паспорт, например.

Существуют ли в этом мире паспорта? Как же мне всё тут узнать, изучить, желательно сразу? Почему мадам Корнелия не приложила мне камешек к башке и не вложила в неё все необходимые знания?

– Для паспорту, мадам, мне выйти замуж нужно, – вздохнула Авдотья. – А как же работать после этого?

– Глупости, мы что-нибудь придумаем, – ободряющим тоном сказала я. – Да и не будем мы работать, как прежде.

– Как это, мадам?

– Так это. Скоро всё узнаете. Зови, кто там ещё есть.

Авдотья похлопала глазками, видно, по привычке изображать из себя дурочку и вышла из кабинета. Я прошлась вдоль стены, погладив по спинке красивый изогнутый диванчик. А пыли-то, пыли… Надо клининговую службу вызывать! И вообще… Может, и дизайн изменить. Размахнуться я могу. И даже идеи есть.

– Звали, мадам?

Кошачий голосок, развязный тон, манеры вкрадчивые. На миг даже показалось, что в дверь вошла Кисуня, моя коллега и условная подружка. Но, как только я обернулась, наваждение рассеялось. Девица, стоявшая в кабинете, была маленькой, фигуристой, глазастенькой и улыбалась так, будто я была мужчиной.

– Как твоё имя?

– Пелагеей крещена.

– Петь умеешь?

– Что, мадам?

– Что слышала.

Кошачий голос начал слегка раздражать. Она всё прекрасно расслышала. Играет. Я села, закинув ногу на ногу, повторила:

– Ты умеешь петь, Пелагея?

– Так петь-то мы все умеем, – схитрила она.

– Ты тут почему?

– А почему девки идут в заведение? – Пелагея сморщила носик и рассмеялась так, что я поняла – она тоже жертва. И у неё история, как у остальных – выгнали, стала ненужной. Только Пелагея решила скрывать свою историю за показной беспечностью и таким же показным смехом.

– Конкретнее, – потребовала я бескомпромиссно, прекрасно зная, что девушка соврёт.

– Да замуж хотела я, а он меня совратил и бросил.

Ага, понятно. Ну, может и правда.

– Что ты умеешь, Пелагея?

У меня возникла слабая идея, очень слабая. Кафе тут не сделаешь, ресторан тоже. Нет, можно, конечно, если выгнать всех девушек и сделать большой ремонт. Но куда они пойдут?

– Умеешь ли ты играть на каком-нибудь инструменте? Танцевать? Петь?

– Я, мадам, хорошо умею разговаривать с мужчинами и денег у них просить.

А вот теперь она сбросила личину кошки и встала передо мной, будто голышом. Ноздрями дёрнула. Плечами повела. Сказала грубо:

– А больше нам ничего уметь и не надо.

– Хорошо, – пробормотала я. – Иди. Позови мне Настасью.

Пелагея вскинула голову и вышла с таким гордым видом, словно была потомственной аристократкой. Я вздохнула. Ну, не всем же быть милыми няшками… Всегда есть стервы. И мне попалась Пелагея. Прямо себя увидела в ней. Я тоже стервой была когда-то, пока не поняла, что все одинаковые, и всё одинаково.

Настасья вошла, кутаясь в платок. Угловатая, курносая, с некрасивым, но милым личиком. Простенькая. Именно таких любят хорошие дядьки – знакомых и родных. Обстоятельства таковы… Так случилось… А она не такая. Как и все, ждёт трамвая.

– Настасья, почему ты здесь?

– Так ить лучше, чем в ночлежке, – удивилась она. – Тама и убить могут, а тут Ксенофонт не дал бы.

– А ты петь умеешь?

– Петь? – она запнулась на миг, потом раскинула руки, улыбку изобразила на лице и вывела низеньким, но уверенным речитативом: – Ай как у нас на вишнях девки собиралися! Ай как собира-али, да не всё собра-али! А вишня попадала-а, барин осерча-ал!

– Стоп! Тихо! – рассмеялась я. – Не надо больше.

– Мадам, а мадам! Вы меня только не выгоняйте, а! – взмолилась девушка. – Я ведь всё умею, всё! Я и стирать могу, и убирать! Я горшки могу выносить, я бокалы натирать могу! И шить, и штопать!

– Настасья, – строго сказала я. – Почему ты думаешь, что я тебя выгоню?

– Так Пелагеюшка вона сказала… Кто петь не умеет, того вон!

Я встала. Так-так, уже начинает воду мутить Пелагея. А ведь только минуту, как вышла из кабинета… Её надо держать на виду, эту кошку драную. Вкрадчивые манеры – подлянки будет крутить. Поэтому… Нет, я её выгонять не буду. Но и головы дурить не дам.

– Слушай меня. Скажи девушкам, что никого выгонять я не стану и каждой найду место по способностям.

– Мадам так добра, – пробормотала Настасья чуть ли не в слезах.

– Но! Наше заведение станет другим.

– Как это? Не поняла.

– Потом поймёшь, мне надо подумать. Скажи мне, кто там ещё остался, кто ко мне не приходил?

– Разве только Аннушка, – обернулась на дверь Настасья. Я видела, что ей не терпится побежать к своим и рассказать о том, что я ей поведала.

– Зови. И вот что, есть тут что поесть, или где-нибудь заказать еду? Я голодна, да и вы, наверное, тоже.

– Могём сбегать в трактир, мадам! – на радостях воскликнула Настасья. – А уж там что желаете: и щец, ежели есть, и кулебяки можно взять, али каких солений!

– Возьми всего понемногу, а денег…

– Так я скажу на ваш счёт записать, мадам!

– А так можно?

– А как же! Записывали, бывало!

– А там долг есть?

– Я спрошу, ежели желаете!

– Спроси. Бумагу пусть напишут. Я расплачусь.

Настасья выскочила из кабинета, а я снова встала. Надеюсь, мадам Корнелия не оставила мне слишком много таких долгов. Подъёмный капитал-то она мне дала, а вот хватит ли его, чтобы осуществить ту туманную идею, что родилась в голове…

– Мадам, звали?

Аннушкой оказалась самая молодая, самая тихая и самая интеллигентная с виду девушка. Она была высокой, худенькой и почти плоской. Ни груди, ни попы. Если бы не корсет и длинные волосы, закрученные в вычурную причёску по типу моей, можно было бы назвать Аннушку мальчиком, переодетым в женское платье. Да и лицо у неё было таким… Вытянутым, со впалыми щеками, с выпуклыми скулами.

Девушка скромно остановилась у двери, сложив руки на животе. Я спросила рассеянно:

– Ты петь умеешь?

– Нет, мадам.

– А что умеешь?

– Играть на рояле.

– Серьёзно? – вскинулась я. – А что играешь?

– Этюды, симфонии… Могу подобрать популярные романсы.

– Училась?

– Шесть лет с учителем музыки, мадам.

– Подожди, ты училась музыке?! – удивилась я, принялась рассматривать её пристальнее. Интеллигентный вид может скрывать всё, что угодно. Аннушка зябко поёжилась и сказала тихо, словно стесняясь:

– И музыке, мадам, и иностранным языкам. Я бегло говорю по-французски, по-немецки и знаю латынь.

– Честно? Нет, я просто не смогу тебя проверить, потому что по-французски могу только «бонжур», «мерси» и «сан санкант эуро».

– Здравствуйте, спасибо и сто пятьдесят, – автоматически перевела Аннушка, – а вот чего именно – не знаю.

– Ну это понятно, – выдохнула я. – Да ты находка! Отлично! А почему ты здесь?

– Мадам позволит мне не отвечать на этот вопрос? – осведомилась Аннушка. Всё это безо всякого выражения на лице. Будто уже ничего не могло её взволновать или обрадовать.

Я кивнула. Потом я всё равно узнаю больше, но сейчас это не принципиально. Пусть даже она аристократка. А пока…

– Мадам!

В кабинет вбежала Аглая, толкнув Аннушку. Вид у девушки был перепуганный. Она приложила ладонь к высокой груди и выдохнула:

– Полиция!