Kitabı oku: «Люболь 2»

Глава 1

Я шла, не торопясь, слыша скрип снега под ногами. Ужасающий оглушительный скрип и завывание ветра. Не могла оглянуться назад. Хотела и не могла. От боли сводило все тело судорогой, и рыдания раздирали изнутри. Такие жалкие и беспомощные рыдания, от которых, казалось, я разрываюсь на части. Иногда наши желания сбываются самым чудовищным образом.

Самым невероятным и издевательским, как будто кто-то их подслушал и, вывернув наизнанку, преподнес вам на блюдечке, и вы, истекая кровью, понимаете, что лучше бы они не сбывались, чем сбылись вот так. Я мечтала от него избавиться и сбежать, а сейчас уходила все дальше от Огнево и понимала, что меня тянет назад. Невыносимо и больно тянет обратно. С каждым шагом-надрыв до адской боли внутри, и я сдерживаюсь, чтобы не побежать. Быстро, сломя голову. К нему. Обратно. Валяться на полу рядом с ним и ждать…ждать одного единственного удара сердца, а потом…потом снова ненавидеть проклятого цыгана…Потому что я, Ольга Лебединская, не имею права на иные чувства.

Мне даже казалось, что я не ушла. Что мне все это чудится, а на самом деле я лежу там, распростертая на ковре рядом с ним и трогаю все эти бесконечные шрамы на его лице. После того, как сняла маску, мы не сказали друг другу ни слова. Он оседал на пол, и я вместе с ним, цепляясь за сильные плечи, погружаясь в эту едкую боль в его глазах, захлебываясь ею, чувствуя, как она меня душит, завязывается веревкой на шее, перекрывая кислород. Он до последнего смотрел мне в глаза, а я до последнего хаотично гладила его лицо и тихо выла, как раненая волчица. Страшным низким звуком. Никогда раньше не думала, что человек способен его издавать, и когда поняла, что это я, мне стало жутко. Пальцы трогали и трогали его «улыбку» – оскал смерти, который казался таким чудовищным, который ввергал людей в суеверный ужас и панику. Только восставшие из мертвых могли носить такие шрамы. Я никогда не боялась того, что скрывалось под маской… я боялась того, что скрывалось у него под кожей, в венах, в сердце и в крови. Любить не страшно…страшно не знать, кого ты любишь. И я боялась любить Ману Алмазова и все же любила. Второй раз… и опять его же. Я выбирала именно этого мужчину дважды в своей жизни: и будучи совсем наивной девочкой, и став взрослой женщиной. Теперь я точно знала, что именно чувствовала к цыгану в маске и за что так яростно его ненавидела – за то, что не имела права любить его.

Почему они говорили, что он уродлив…мне он казался таким же красивым, как и пять лет назад. Они не портили его. Шрамы. Они лишь были доказательством того, насколько его искалечила судьба. Нас обоих. Ужасающая правда о том, кто он такой. С кем я проводила тогда свои ночи, в кого влюбилась юная дочь олигарха Лебединского – в кровного врага своего отца. Какая насмешка судьбы! Издевательская ирония. В то время, как наши отцы думали о том, как уничтожить друг друга, их дети сходили с ума от страсти. У нас не было никакого морального права на эту любовь. Нет его и сейчас… и никогда не будет. Ненависть и океаны крови вечно будут стоять между нами непреодолимым препятствием.

Разум подбрасывал воспоминания…Неизменная маска цыгана повсюду, как тень, где бы я ни была. Да, он не нарушил своей клятвы в отличие от меня. А я…я нас предала. Я перестала быть собой… я стала той, кем была рождена – дочерью Олега Александровича Лебединского, жаждущей смерти каждого цыгана. Только сейчас я уже не знала, какая из этих женщин настоящая, чирЕклы или Ольга Лебединская. Мне казалось, что каждая из них по-своему настоящая. Одна оплакивала своих людей, а вторая билась в агонии на груди умирающего цыгана и проклинала вражду двух семей. Проклинала себя за то, что смогла сдержать клятву, данную Геннадию.

Я тогда бросилась прочь из комнаты, вниз по ступеням в подвал к Саре. Умолять дать ему противоядие. Отчаяние сводило меня с ума. Я валялась у нее в ногахи предлагала взять взамен что угодно. Даже мою жизнь. А она качала головой и говорила, что это невозможно. Она не посмеет тронуть жену баро. Ведьма гнала меня прочь. Где-то краем сознания я понимала, что она права. Надо бежать отсюда как можно скорее, как можно дальше, потому что меня раздерут на части, как только узнают, что я натворила…Там, за стеной, ждет свобода и отряд моего брата, готовый напасть на Огнево. Но я не могла уйти.

Я не могла его оставить там одного. Моя ненависть, моя нетерпимость не дала мне увидеть правду. Люди слепы в жажде мести. Они смотрят глазами ярости на всё, что их окружает, и ярость искажает восприятие. Отец всегда говорил, что эмоции – извечный враг в любой войне. Я же превратила их в оружие против того, кто любил меня. Но разве что-нибудь изменилось бы, узнай я его раньше? Разве не стояли бы между нами реки крови, убитый брат и мои растерзанные люди? Разве не дала я клятву уничтожить проклятого цыгана при первой же возможности? Слишком многое стояло между нами и будет стоять всегда. Мы враги и останемся ими навечно. Это впитано с молоком матери.

– Уходи, я сказала. Уходи. Все не такое, как тебе кажется, а Сара не имеет права говорить. Поздно теперь! Прочь отсюда! Прочь из Огнево!

Сара трясла грязными сальными волосами и тыкала указательным пальцем на выход из комнаты.

– Я убила его! Я…не знала, кто он… и убила его! Из-за тебя! Ты дала мне яд! Ты дала мне две дозы, проклятая старая ведьма! Ты должна спасти его!

– Уходи! Ты сделала то, что должна была сделать. То, чего хотела! Этого не изменить и не исправить!

– Ты можешь исправить! Я знаю, что можешь! НЕТ! Я не уйду! Я утяну тебя за собой. Я останусь здесь и скажу, что ты дала мне яд, что ты подговорила меня, и мы будем гореть вместе на соседних кострах.

– Пусть боги покарают Сару, если она не будет молчать.

Ведьма сделала шаг ко мне, и ее глаза заблестели.

– Разве Сара не хочет жить?

– Сара сделала всё для чужой. Сара дала то, что ты хотела.

По коже пробежали мурашки. От понимания. Она знала. Она предвидела мой поступок! Я тихо прошептала:

– Если он умрёт, твоя смерть будет в сотни раз мучительней. Я клянусь тебе. Ты не спасешь меня. Я останусь здесь! И позабочусь, чтоб твои же соплеменники уничтожили тебя за предательство!

– Сара здесь ни при чем. Она будет молчать. Чужая сама сделала свой выбор.

Она не смотрела на меня, беззвучно шептала свои молитвы или проклятия. Я изо всех сил ударила кулаком по стене.

– Дай мне противоядие…заклинаю. Я должна убедиться, что он жив…и я уйду. Клянусь, уйду. Ты ведь этого хотела? Чтоб я ушла?

Ведьма кинулась на меня, как дикое животное, цепляясь когтями за стену и дыша зловонием мне в лицо, но я даже не пошевелилась.

– И тогда ты уйдешь? Клянееееешьсяяя? Не лги старой цыганке!

– Клянусь! Я уйду!

Сара протянула скрюченный палец и провела им по моей щеке, цепляя длинным когтем слезу, рассматривая на тусклом свету от свеч, на ее уродливом лице отразилось недоумение.

– Легенда моей старой прабабки…сбывается? Быть этого не может! Но никто ей не верил…ее считали безумицей…а они кровавые…твои слезы.

Облизала палец и склонила голову набок, её глаза вдруг приобрели самый обыкновенный янтарный цвет, заставив меня вздрогнуть от того, что ведьма впервые посмотрела прямо на меня. «Свободааааа» – зашипела она, а потом вдруг снова впилась в меня осознанным цепким взглядом.

– Я дам тебе противоядие. Дам…оно есть. Так бывает всегда. Есть яд и есть то, что его нейтрализует, но это изменит твою судьбу. Полностью изменит. А ведь ты могла еще стать свободной…

Ее слова гудели в голове, как колокольный звон, вместе с закипающей кровью и бешено бьющимся пульсом. Чего мне уже бояться? Пророчеств Сары? Легенд? Я никогда в это не верила. Люди слишком суеверны, а цыгане и подавно.

– Согласна.

На тонких губах-прорезях появилась жуткая улыбка. Она разделила лицо ведьмы напополам, как порез лезвием кинжала, в приоткрытом рте шевелился кроваво-красный язык. Я невольно содрогнулась от волны омерзения. Ведьма предвкушала что-то неизвестное мне. Она тряслась от этого предвкушения, и ее глаза сверкали в темноте, как у бешеной кошки.

– Вот противоядие.

Протянула мне пузырек с бесцветной жидкостью.

– Спасибо, – пробормотала я, бросаясь прочь из комнаты и слыша вдогонку:

– Проклятой станешшшшь…проклятой…помниии Сара предупредила. Сара честная…

Глава 2

Я тронула пальцами повязку на запястье – влажная. Все ещё кровоточит. Когда разбивала окно порезала руку. А перед глазами алые капли на губах цыгана стекают по подбородку за воротник белой рубашки, окрашивают ее в цвет смерти и боли. Наверное, я тогда ещё не понимала, что это цвет моей боли и …моей смерти. Меня прежней. Не понимала, на что обрекла себя в этот момент, но я бы поступила точно так же, если вернуть время вспять.

Ману…вот как звучало его имя по-настоящему. И я столько раз произносила его с ненавистью, и вдруг именно сейчас оно зазвучало иначе.

Я тронула его веки пальцами, прижалась к ним губами и, судорожно выдохнув, бросила взгляд на окна – скоро будет светать. Под ладонью дернулось его сердце в громком ударе, дрогнули веки, и я вскочила, пятясь назад к двери…Понимая, что нет. Ничего не изменилось. Кем бы он ни был, Ману Алмазов прежде всего цыган и мой враг. Все остальное не имеет никакого значения. Только наше прошлое останется с нами… а будущего у нас нет и быть не может.

Спрятав лицо и волосы под капюшоном куртки, я шла к воротам и вздрагивала от каждого шага и скрипа снега под ногами, силясь не обернуться на окна и даже по сторонам. Не привлекать внимание. Силуэт мальчика я заметила не сразу. Он сливался с тенями, отбрасываемыми голыми кустарниками, а когда я остановилась, лихорадочно всматриваясь в темноту, отделился от стены и сделал шаг ко мне. Маленький силуэт с опущенной головой и плечами.

– Василь, – шепнула я, – это ты?

Он ничего не сказал, пошел вдоль стены, а я была слишком взволнованна, чтобы обращать на это внимание. Я пошла за ним, судорожно сжимая и разжимая пальцы, натягивая капюшон все ниже. Мальчик остановился у самого северного края стены, наклонился к насыпи из хвороста и веток. Он начал быстро раскидывать их в стороны, а я вместе с ним, бросая взгляды на маленькие пальцы без перчаток, удивляясь, что ему не холодно в этот лютый мороз, когда мои собственные даже в рукавицах прилипают к мерзлым веткам. В стене виднелся лаз из разобранных камней, мальчишка юркнул в него, а я за ним, чувствуя, как сердце бьется в горле все быстрее и быстрее. Оглянулась-таки на окна замка, лихорадочно отыскивая огни в комнате Ману, но весь дом погружен во мрак, из-за туч пробивается тусклый свет полной луны. Где-то завывают волки, и лают собаки. Обернулась к мальчику – стоит. Ждет меня. Как маленькое изваяние посреди белой пустыни, а потом снова пошел вперед к кромке леса, и я за ним, не оглядываясь, ускоряя шаг, утопая в сугробах и ощущая, как снова замерзаю и покрываюсь льдом…теперь он уже не под ногами. А вокруг меня. Тонким слоем холода покалывает кожу и сердце. Больно отрекаться добровольно. Больно ломать себя и сжигать эмоции, безжалостно засовывая их в раскаленные щипцы терпения. Но больней всего осознавать, что совсем не этого хочешь на самом деле…а слово «долг» свинцовой гирей давит надежду, превращая ее в осколки и жалкие крошки, которые разметает ветром жестокой реальности.

Где-то со стороны Огнево раздался громкий волчий вой, и я остановилась. Сердце на мгновение замерло, защемило в груди, засаднила рана на запястье, и я невольно зажала её пальцами, слушая, как переливается по ветру жуткий вой, от которого кровь стынет в жилах.

Мальчик, наоборот, пошел ещё быстрее, я выдохнула и побежала за ним, проклиная неудобные сапоги.

В душе мрачная темнота, понимание, что бросила там на растерзание и Миру, и Гену. Теперь их никто не пощадит. Раздерут на части. Ману накажет их за мой побег и за мое предательство. Как он сказал. Человеческая жизнь за каждое мое «нет»…и я не думала, что он сможет сжалиться над ними теперь…Внутри что-то болезненно дернулось. Я остановилась, медленно поворачивая голову к дому. А что, если я всё делаю неправильно? Что, если я могла поступить иначе? Что, если послать всё к черту и вернуться обратно? От бешеного желания сделать это свело скулы, и застучало быстрее сердце.

Меня окатило ледяной волной странного предчувствия…осознания чудовищной ошибки, и в тот же момент я вдруг поняла, что мальчик куда-то исчез.

А я вышла к озеру.

– Василь! Ты где? Куда идти дальше? Эй!

***

Озеро напоминало зеркало в рамке из насыпи снега и грязи. Треснувшее зеркало. Изломленное уродливыми шрамами. Посмотрела на тонкий лед и на туман, скользящий над мерзлой водой, а потом снова на тени. Не торопятся. Обступили меня кольцом, и я попятилась назад, чувствуя, как шевелятся волосы…и не от ветра, а от ужаса – во мраке я заметила сверкающие точки. Они приближались из темноты все быстрее и быстрее. Я судорожно выдохнула, когда поняла, кто это. Волки.

Их много. Я двинула рукой, сжимая кинжал сильнее, и они оскалились, нагибая головы, наступая на меня, заставляя двигаться назад. К воде. Я снова посмотрела на блестящую зеркальную гладь озера, на трещины с вырывающимися из-под них клубами пара и жутких тварей с оскаленными ртами. По спине поползли мурашки… и от понимания замерло сердце – они дают мне право выбора. Либо я ступлю в озеро, либо они раздерут меня на части здесь, на берегу. Тихое рычание отозвалось сильным ударом сердца, почти болезненным, и я сделала ещё один шаг назад. Под ногами затрещала кромка тонкого льда, и я упала на колени.

Они наступали медленно. Надвигаясь неумолимо и монотонно, заставляя с ужасом пятиться все дальше…уже по льду, а он потрескивает у меня за спиной, раскалываясь на части. Наверное, я бы молилась, если бы не была настолько напугана. Губы беззвучно шевелились… я не знала, что произношу, не знала, что нужно произносить.

Я лишь понимала, что меня заманили в ловушку. В адский капкан, из которого я уже не выйду. Один из волков зарычал уже громко и клацнул огромными клыками, надвигаясь на меня. Другие не торопились, они словно ждали какого-то знака, а я понимала, что если пошевелюсь, то они все набросятся на меня и раздерут на части. Я видела алчную жажду смерти в их горящих глазах, чувствовала, как она витает в воздухе вместе с запахом смерти. Моей смерти. Потому что живой они меня отсюда не выпустят…если только не случится чуда. Но в чудеса я не верила никогда. В нашем мире их не бывает…В монстров я тоже не верила, но сейчас я находилась в эпицентре самого жуткого кошмара, и монстры окружали меня со всех сторон.

А потом они все замерли, и я увидела, как медленно поднимается дыбом их шерсть. Увидела, как они пригибают головы, прижимая уши, и начинают рычать, принюхиваясь. Утробный рык…глухой, словно увидели то, чего не вижу я. Хруст веток и завывание ветра заставляют кровь застывать в жилах от предчувствия, что это далеко не все монстры, которых я увидела этой ночью… и что-то мне подсказывало, что самого страшного я пока ещё не видела…но видят и чувствуют они. Слегка поджали хвосты. Напряглись в ожидании.

Твари резко повернули массивные головы, и я сама вскрикнула, когда между мной и ими на ноги опустился человек…. В кожаной маске.

У него в руках пистолет… и снег заливает алой кровью сраженных чудовищ, а я сама падаю в темную бездну. А потом до меня донесся голос, от которого по всему телу пошли мурашки, а сердце забилось в горле с такой силой, что я начала задыхаться.

Резко выдохнула и сцепила пальцы…а вот и смерть пришла за мной.

Глава 3
(Второстепенные герои, которые несомненно нужны для развития событий…может быть кто то догается кто такой этот второй цыган)

Она сидела сложа руки на коленях, стараясь смотреть только на свои пальцы, которые слегка подрагивали из-за того, что молчать было сложно, а не выдать свои мысли – итого сложнее. На тонком указательном всего одно кольцо, доставшееся от матери, единственное, которое отец не продал, чтобы выплатить долги Олегу Лебединскому. От голода слегка посасывало под ложечкой. С утра она ела всего лишь гречневую кашу. Впрочем, как и отец. Скоро у них и ее не останется. Как и куриного мяса. Говядины уже давно нет, про свинину забыли еще прошлой зимой.

Дочь бизнесмена? Нееет. Нищенка. Жалкая оборванка, которую продали Олегу Лебединскому. Тому самому Лебединскому, из-за которого они пали так низко, что были вынуждены продавать свои драгоценности, картины и ковры.

– Ты меня слышишь, Лиля?

Она все слышала. Она понимала, насколько он прав, и у них нет другого выбора, но принять не могла. Все ее существо противилось этому. Будь жив ее брат, он бы скорее начал воровать, чем позволил им пасть так низко.

– Да, отец, я тебя слышу, – тихо сказала девушка и провернула кольцо на пальце. Интересно, как скоро она не смогла бы его носить, потому что оно спадает даже с указательного?

– Это великолепный шанс для тебя, для всех нас, Лиля. Стать женой Лебединского. Это же истинное спасение для нас.

– Спасение, – повторила она и тяжело вздохнула. Как это благородно: сначала толкнуть лицом в грязь, а потом протянуть руку, чтобы поднять оттуда и заставить целовать свои пальцы, те самые, которые держали с головой в болоте.

– Лиля, посмотри на меня.

Она отрицательно качнула головой, и длинные каштановые кудри упали ей на лицо.

Романовский встал с кресла и подошел к дочери, на его узком морщинистом лице читалась каждая эмоция, а между густыми седыми бровями пролегла глубокая складка. Он сам не ел нормально уже несколько дней. Лебединский не оставлял Романовскому времени на размышления – он потребовал немедленного ответа, а затем и отъезда Лили в обмен на круглую сумму в банке, а также акций своей компании. Самый заклятый враг вдруг повернулся к ним лицом и протянул руку для перемирия. И никакого подвоха. Хотя Лебединский был способен на любую низость, но в этот раз ему просто нужна самка, контейнер для сброса семени и выращивания его наследников. А у Игоря Романовского не оставалось выбора. Он понимал, что через пару месяцев они продадут дом и даже этого не хватит оплатить долги.

Игорь положил ладонь на худенькое плечо дочери, а потом приподнял её лицо за подбородок, стиснул челюсти, глядя в огромные глаза, полные упрека и боли, почувствовал, как внутри опять поднимается волна протеста…того самого, которую он читал и во взгляде Лили. Только нет здесь больше места для гордости.

– У нас нет другого выхода, дочка. Ни единого, понимаешь? Мы бы не дожили до конца зимы в этом доме. Мы все. Мне пришлось…

Лиля кивнула и опустила взгляд, сжала руку отца.

– Понимаю. – а потом вдруг вскинула голову, – такой позор, папа. Позор! Лучше бы мы умерли тут с голоду. Лучше бы сцепились с ним, чем вот так! Он даже не прислал за мной машину, охрану, ничего! Он купил меня как лошадь или ковер. С доставкой на дом! Как вещь! Папаааа. Как вещь! И все будут знать, что мы продались. Мы – Романовские. Мы же из семьи аристократов. Мы до революции бывали приглашены к царскому двору. Наша бабка потомственная графиня.

Она уже не сдерживала слез, катившихся градом по бледным щекам. Отец сильно прижал ее к себе, зарываясь пальцами в густые волосы и глядя затуманенным взглядом словно в никуда, тихо сказал:

– Нужно быть сильными, Лиля, и умными. Да, гордость не последнее качество, но и гордость нужно дозировать с умом. Мы отплатим Лебединскому. Позже. Намного позже. Для начала нам нужно окрепнуть и стать на ноги, а потом он пожалеет о каждой минуте нашего унижения.

– И что мы сделаем, если я стану его женой? Что мы сделаем, папа, если я рожу ему детей?

– Не знаю…но некоторые решения приходят с течением времени. Складываются сами, как узоры на коре деревьев. Я хочу, чтобы ты жила, Лиля. Ты единственное, что у меня осталось. Ты и наш дом. Если мы откажем Олегу, то через время это место превратится в ад.

Потом вдруг решительно поднял ее с кресла и заставил посмотреть на себя, вытирая слезы пальцами с ее щек. Маленькая Лиля, такая нежная и красивая, такая благородная и добрая. Свет в царстве этого вечного мрака смерти и предательства.

– Ты не ел сегодня опять? Оставил мне? Все так плохо, что мы даже не можем купить еды в супермаркете, папа?

– Нет. Я хотел знать твое окончательное решение либо мне пришлось бы вернуть Олегу его подарки.

Девушка провела ладонью по щеке отца, а он перехватил ее руку и прижал к себе сильнее.

– Ты собралась в дорогу?

Она кивнула и рывком обняла отца за шею, пряча лицо у него на груди.

– Прости меня, папа. Я не имею права быть такой эгоисткой. Прости меня, пожалуйста.

– Ты не эгоистка…просто эмоциональная, как и твоя покойная мать. Ты слишком гордая и чистая, чтобы принять грязь этого мира. Тебя будут сопровождать. До самых границ с Румынией. Иди, Лиля, иди, не рви мне душу. Пришлешь мне смс когда тебя встретят.

– Хорошо, обязательно, если будет связь. Береги себя, папа. Береги ради меня. И поешь, пожалуйста. Я приняла решение, и я не подведу тебя. Я обещаю. Ты никогда не будешь меня стыдиться.

Такие обещания можно давать только до определенного возраста. Когда еще не знаешь ни себя до конца, ни мира, который тебя окружает, ни людей, которые иногда вынуждают на самые низкие поступки, как и обстоятельства, под гнетом которых продаешь собственную дочь и проклинаешь себя за это.

– Я бы и не смог. Самая красивая девушка – это моя дочь, самая начитанная и умная – моя дочь. Ты достойна стать женой Лебединского, Лиля. Больше чем кто-то другой.

– Дочь Олега тоже красавица, папа.

– Что толку от ее красоты, отец решил отдать ее в монастырь, понять не могу зачем он это делает. Мой мальчик наказал их семейство еще до того, как они успели причинить нам зло. Он умер, но и ее прихватил с собой. Живая и в то же время такая же мертвая, как и он.

– В тебе говорит гнев, я бы не пожелала такой участи даже его дочери. Дети не отвечают за грехи родителей…Они не должны за них отвечать.

– Должны, девочка. Кто-то всегда отвечает за чьи-то грехи. Помни об этом и живи с чистой душой. Молись Богу. Он защитит тебя.

***

Она вспоминала этот разговор, пока ехала в машине и смотрела в окошко на проносящиеся снежные курганы и одинокие развалившиеся дома, которые давно покинуты жителями.

Ей было страшно. Невыносимо страшно, потому что она знала, кто такой Олег Лебединский. Она видела это чудовище на портретах, спрятанных в комнате у матери, и содрогалась от ненависти и гадливости, понимая, что тот не только губил свою семью, а еще и пожелал жениться на собственной племяннице. Пусть и двоюродной, но она младше его в два раза. Какое будущее ее ждет?

Вечная ночь. Не имеет значения время суток. Здесь всегда темно и страшно. Даже в лучах солнца, сверкающих в белоснежной корке снега бриллиантовыми бликами- тьма. Жуткая красота ледяного царства смерти.

Она откинулась на спинку сидения и потерла замерзшие пальцы. Как же холодно. А еще долгие часы пути. У них еды хватит четко на дорогу, а денег на бензин.

– Говорят Лебединский живет роскошно и у него даже на завтрак стол ломится от еды.

Голос Тамары вырвал из раздумий. Ее подруга и помощница, не скажешь слуга, потому что ей уже давно не платили.

– Говорят, – подтвердила девушка и с жалостью посмотрела на служанку.

Как немного их, преданных слуг, добровольно осталось с их семьей. Остальные ушли еще тогда, когда впервые не получили жалование. Сбежали, как крысы с тонущего корабля. Тома не ушла, так же, как и её семья. Они остались верными их дому. Но с каждым месяцем таких вот верных оставалось все меньше и меньше, и Лиля не могла винить их за это.

– Мне иногда снятся по ночам бублики. Хрустящие с румяной корочкой и сахарной пудрой. Помните, их пекла тетя Даша?

В животе требовательно заурчало и засосало под ложечкой. Как же она голодна! Это чувство никогда не утихает. Оно становится все навязчивей и мучительней. Ей бы сейчас просто конфету сосательную погрызть, а о булочках можно только грезить.

– Да. С разной начинкой. Я любила с клубничным джемом.

– А я с яблочным. Твой отец всегда заказывал их по выходным. Мне кажется теперь они снова у нас появятся…, – Тома вздохнула.

– Обязательно появятся.

– Вам позволят приезжать домой?

Спросила вкрадчиво, и Лиля знала почему, Тома надеется увидеть свою семью еще раз. А Лиля ни на что не надеялась. Надежда живет в тех, кто умеет мечтать. Она уже давно не умела. Да, и не о чем мечтать, когда тебе за двадцать и с каждым днем начинаешь все больше понимать, что чудес не бывает, что вокруг только выгода, корысть, лицемерие и жажда наживы, власти. Вот чем правит мир. Что еще можно в нем желать?…Лиля желала только двух вещей – чтобы отец перестал так страдать и выплатил, и вот тех самых бубликов, о которых вспомнила Тома.

– Не знаю, Том. Я ничего не знаю. Может быть, и позволят.

– Ты же станешь женой Лебединского. Это очень круто. Красивая одежда, свой парикмахер, визажист, драгоценности. Фитнес, своя машина…

Лиля снова отвернулась к окну.

– Я бы многое отдала чтобы оставаться в своем родном доме вместо этих нарядов, власти. В том доме, который знала с детства. Я бы хотела выйти замуж по любви.

– У тебя начнется лучшая жизнь. Ты подарила нам надежду на новую жизнь.

Лилия усмехнулась…Конечно. Просто все хотят есть, а её продали за возможность снова вкусно набивать свои животы… и она не могла осуждать их за это. Она могла только надеяться, что оно того стоило.

Машина вдруг понеслась быстрее, и голос водителя донесся до них. Он грязно выругался.

– Что случилось? – Тома выронила книгу, а Лиля выглянула в окно.

– Что такое, Руслан?

– Нас преследуют. Будьте готовы бежать. Мы сворачиваем к лесу. Их слишком много. Нам не справиться.

– Кто преследует?

– Не знаем. Но мы в заснеженном лесу. Это может быть кто угодно. Здесь хватает сброда.

Лиля набрала в легкие побольше воздуха. Бежать? Куда? Да и зачем? Кому они нужны? Нищие. Сомнительная добыча…И словно в ответ в мозгу вспыхнуло: «А невеста Лебединского довольно неплохая нажива».

Их опередила машина. Черный джип. Преградила дорогу.

– Спрячь книгу.

Лиля высунулась из машины, оглядываясь назад, стараясь рассмотреть среди брызг снега, преследователей. Но ничего, кроме черных курток не видела. В воздухе засвистели пули и послышался сдавленный крик одного из охранников, который покатился к обочине дороги, окрашивая снег в ярко-алый цвет.

Вдруг машина резко остановилась, и Лилю швырнуло вперед, она больно ударилась головой. Их окружили, и теперь Лори видела преследователей.

«Это цыгане».

Подумала Лиля и зажмурилась, стараясь дышать ровнее.

Посмотрела на Тому, которая рыдала в голос, и шепотом сказала:

– Это бандиты. Просто цыгане. Я слышала на через лес их куча. У нас же ничего нет. Поэтому дадим себя обыскать, и пусть убираются.

Тома кивнула, глядя на нее светло-серыми глазами, расширенными от страха.

Лиля сама боялась. Потому что ни о каких грабителях она не слышала. Особенно в это время года.

– Кто такие и куда едете? – мужской низкий голос пробивался через вой ветра.

– Заблудились, ехали в город, сесть на поезд, – послышался голос Руслана и Лиля медленно выдохнула. Он знает, что говорить. Просто надо успокоиться.

– Заблудились? На поезд значит?

– Да, на поезд. У нас ничего нет. Ни денег, ничего.

Лан пытался болтать, отвлечь внимание, расслабить, но ему это плохо удавалось.

– Обыщите их. А внутри кто?

Лиля судорожно сглотнула и закрыла глаза.

– Дочки мои. Больны обе вирусной пневмонией. Везу в Румынию. Там врачи лучше лечат.

Я демонстративно закашляла, знала, почему он так сказал – если не найдут ничего, мужчины могут захотеть иную добычу. Вирусная пневмония заразная болезнь. Они побоятся и не тронут женщин…если поверят. Если…

– Дани, и гроша в карманах нет. Они пустые. Бородатый не врет.

– Пневмонией больны, значит? Вытащите их из машины.

– Но…

– Вытаскивайте. Не заразитесь. Я обещаю.

Дверца со стороны Лили распахнулась, и мужская рука вытащила девушку за шкирку, швырнув на снег. Ее тут же подняли на ноги и сдернули капюшон. Девушка, тяжело дыша, обводила людей в черном испуганным взглядом, сжимая нож в тоненьких пальцах. Некоторые расхохотались, когда она махнула им перед носом длинноволосого, вытащившего ее из повозки. Он зарычал ей в лицо, и она зажмурилась, отшатнувшись назад. Они не оборванцы, хотя и одеты как бродячие цыгане. У всех есть оружие. Стало страшно. Очень страшно.

– Бу! – длинноволосый так же рыкнул в лицо Томы, и та закричала от ужаса. Ублюдки расхохотались снова, а Лиля замахнулась и всадила кинжал длинноволосому в плечо, тут же вынув и продолжая им размахивать. Он взревел, надвигаясь на девушку.

– Стоять! Не трогать!

Мужчина, который, видимо, был у них за главного, подошел к ней, а Лтля опять закашляла, но тот усмехнулся.

– Дани, не стоит. А вдруг и правда заразная!

Лиля отступила назад, бросая испуганный взгляд то на длинноволосого, зажавшего рану огромной лапой, то на мужчину, который приближался к ней грациозной походкой хищника перед прыжком.

– Больна, говоришь?

– Больна, – крикнула Лиля, – не подходите – заразитесь. Все заразитесь и сдохнете.

– Неужели?

***

Мужчина оказался высоким, выше Лили. Красивый какой-то притягательной ледяной красотой. Хищной и опасной. Жестокий взгляд из-под ровных бровей полоснул Лилю и заставил вздрогнуть. Во всем черном, с непокрытой головой и развевающимися на ветру длинными волосами, в кожаной одежде, он был довольно молод.

Дани вдруг выбил из ее рук нож и, сильно сдавив ей запястье, дернул к себе, долго рассматривала ее руку, разворачивая в разные стороны.

– Дочь твоя, говоришь, бородатый? А руки нежные нежные, тогда как ты мужлан мужланом. Кто ты там? Слесарь?

– Берег моих девочек. Холил и лелеял.

Предводитель вдруг схватил Лилю за голову и сдавила ей щеки.

– Рот открой, больная!

Лиля попыталась вырваться, но темно-синие глаза мужчины впились в пленницу, лишая возможности сопротивляться.

– Открывай!

Девушка приоткрыла рот, а тот еще сильнее надавила на щеки, уже причиняя боль.

– Шире! Не то челюсти сломаю.

Усмехнулся, ущипнув Лилю за кончик языка, и стукнула ладонью по подбородку, закрывая ей рот.

– Ничем она не больна и другая тоже. Дыхание чистое. Мятой пахнет. Кто вы такие? Ты в частности! Отвечай, сука!

Смотрит прямо Лиле в глаза, и та чувствует, как от страха начинает дрожать все тело. Во взгляде мужчины светится смерть. Она спрятана на дне зрачков, и стоит только Лиле что-то не так сделать, это чудовище ее сожрет. Нет, они не грабители. Им нужно что-то другое. Но что именно Лиля и не могла понять.

– Мы…мы его дочери. Он не лжет. Едем на вокзал.