Kitabı oku: «Женщина-Волшебство»

Yazı tipi:

Библиотека классической и современной прозы

Прелюдия

– Много неадекватов? – спросил он.

Этот вопрос был для меня не в новинку, нередко мужчины задавали мне его, видимо, в надежде услышать какую-нибудь драматическую историю. Мнимая вежливость, скука, любопытство или любопытство от скуки? Каждый выбирал своё.

– Нет, с неадекватами я уже давно не встречаюсь, – отвечала я уже заученной фразой.

– Если пьяный? Если сразу не видно, что он – неадекват? Как можно понять, чего ожидать от человека, которого видишь впервые?

Подобные вопросы валились на меня из уст мужского населения. Далее следовал мой короткий монолог, который понимали далеко не все. Речь шла о том, по каким критериям женщина выбирает мужчину, та самая женщина, которая встречается с мужчинами на определённых финансовых условиях. Почему бытует такое мнение, что мужчины, которые готовы оплатить женское время, внимание и тело, легко и безоговорочно получат доступ к ней? Почему существует вросшее корнями в сознание людей восприятие действительности, в котором женщина – рабыня денег, власти или мужчины? Рабство порождает насилие, но там, где нет места насилию, выбор делает женщина.

Как сложно сохранить себя, когда мир предлагает купить или продать твоё тело, коверкая душу. Поломанное женское сознание, потерявшее ориентиры, опирается на страдание.

Но жизнь – это не страдание, жизнь – это возможность.

Часть 1
Навстречу мечте

Они

Никто не узнал о моём внезапно случившемся знакомстве.

Мы повстречались, когда мне едва исполнилось шесть лет. Это произошло неожиданно.

Был поздний вечер. Вся наша семья, на тот момент в полном составе, смотрела телевизор. Я сидела неподалёку, на полу, и тихонько читала вслух по слогам детскую книжку, как вдруг моё внимание привлекла картинка, транслируемая советским девайсом. На экране показывали поцелуй мужчины и женщины. В первый раз я почувствовала, как что-то ниже живота дало о себе знать. Я не помню, чтобы подобное случалось со мной раньше. Это напоминало дикий поток кипящей лавы. Происходящее, обжигающие изнутри, воспламенило всё моё тело. Я оказалась в незнакомом мне доселе пространстве. Во мне было пекло, а извне, неизвестно откуда берущая свои истоки, стремительно неслась вниз горная река, леденящая, бурная, всё поглощающая на своём пути, и весь её поток обрушится на одну маленькую девочку, безропотно стоящую у подножия горы в ожидании искупления, когда её накроет с головой, поглотит в пучине и унесёт куда-то далеко-далеко, где не смогут найти ни её тело, ни её душу. Закружилась голова, в глазах потемнело, вместе с похотью во всё моё существо дрожью ворвалось едкое, горькое чувство стыда – стыда перед самой собой, родителями и всем миром за те ощущения, которые я испытала.

Родители ничего не заметили.

Я быстро побежала в туалет. Закрыв дверь на щеколду, опустив стульчак и сев на крышку унитаза, я прикоснулась к себе. Меня бросало то в жар, то в холод; казалось, что я вот-вот потеряю сознание, а когда приду в себя, то никогда больше не смогу заговорить. Как будто это была плата зато, что я узнала какую-то неведомую тайну; и, чтобы я никому не рассказала о ней, кто-то или что-то навсегда лишит меня дара речи. Я начала задыхаться и, пытаясь сделать глубокий вдох из последних сил, подобно умирающему, жадно заглатывая воздух, тихонько пискнула, и в эту же секунду по моим детским щекам потекли немые тяжёлые слёзы. Что-то безвозвратно изменилось.

Я промолчала о случившемся перед семьёй. Мне казалось, что от своих родителей ничего, кроме осуждения, тумаков или грубого смеха, я бы не получила.

С того самого дня началась моя необъявленная затяжная война с собственным стыдом, стыдом перед своим телом, а моё либидо, выраженное похотью, не давало мне покоя долгие годы.

Новые знакомства

Вторым по значимости событием за тот год стало знакомство с ревностью.

Открыв дверь без стука и войдя в мою жизнь, ревность действовала как разъедающая кислота, переливаясь густой красно-зелёной вязкой массой по сосудам моего тела, отравляя удушливыми токсичными парами, шепча разуму, что её ненависть – это благое зло.

В детском саду, куда я ходила, был мальчик. Он был не один у нас в группе, детей обоих полов было поровну, но Севу я выделила среди всех и перестала замечать других детей.

Наши кроватки в часы для сна находились рядом, и меня это очень радовало. Мы не занимались щипанием и троганием друг друга за части тела, мы не болтали и не хулиганили.

Он всегда спал в сончас, а я – никогда. Меня удивляла его способность суметь уснуть посередине дня, когда можно без устали бодрствовать и скакать, но я ему не мешала. Он спал, а я смотрела, как он спит. Смотрела, как он спит. Целый час я бесшумно лежала и смотрела на него, спящего.

Иногда мы вместе играли в «Аладдина и Жасмин» из диснеевского мультика. Мы стелили на пол тряпку, наш ковёр-самолёт, вместе садились на неё и начинали лететь. Сюжет часто повторялся: я начинала падать с ковра, а он каждый раз меня спасал.

Сева жил в одном подъезде со мной, только на этаж ниже. Наши балконы выходили на одну сторону дома, и вне детского садика мы могли вести балконные беседы, общаясь друг с другом ещё и таким способом. И нас нисколько не смущал тот факт, что все проходящие мимо слышали наши беседы.

Когда наступило лето, мы начали вместе гулять во дворе. Несмотря на наш небольшой возраст, родители не боялись отпускать нас одних с соблюдением двух неписанных правил: «со двора ни ногой» и «конфеты у незнакомых не брать».

Наш подъезд был густо населён детьми. Сева был знаком со всеми, а я не знала никого, но именно он привёл меня в сложившуюся дружную команду и представил всем.

Стоял тёплый летний вечер. Мы всей толпой малявок бегали по двору и играли в «ляпы». Весело, лето, детство. И вдруг в это детство вторглись без предупреждения абсолютно недетские чувства. В тот вечер я рассказала одной издевочек, что люблю Севу. Я не знаю, что заставило меня рассказать об этом именно ей, но мне очень хотелось с кем-то поделиться моей радостью, а родителям об этом я рассказать стеснялась.

– Ха-ха-ха, – рассмеялась она мне в лицо так гадко, что напоминала демона в обличье ребёнка. – Он любит Свету!

Мою сестру. Зачем ты ему?! Посмотри, весь двор об этом знает! Он ей уже признавался в любви!

Как только я это услышала, я как в бездну провалилась. Всё резко поблекло, потеряло краски, стало чёрно-белым в моих глазах и лишилось смысла. Я не заплакала, не впала в ступор, мне просто хотелось не быть.

«А почему я не спросила напрямую у Севы о его чувствах к Свете? Почему сама ему в чувствах не призналась?» – задумалась об этом я много лет спустя, повзрослев и став более прямолинейной.

Я не решилась на поступок, который бы опроверг или подтвердил полуубийственные для меня слова. После этой ужасной информации детское безудержное желание гулять было заляпано огромными чёрными кляксами, и белый детский день, неумолимо стремящийся к концу багряным закатом, казался спуском в преисподнюю. Первый раз в жизни я захотела убить человека. С трудом пересилив и обуздав свою злость, я убежала домой, не попрощавшись ни с кем из ребят.

Находясь в забытьи, но не выдав своего состояния взрослым, я быстро покушала, сходила в душ, почистила зубы и легла в кровать, надеясь, что получится заснуть и всё закончится. Только спать не хотелось. Ревность сдавливала мне горло, колотила меня палками, грызла, как полевая мышь грызёт зёрнышки, и этими зёрнышками были кусочки моей души, рассыпанной и брошенной на бескрайних полях, где вольно гуляют безжалостные холодные ветры. Меня морозило. В попытках закрыть глаза ко мне подступало непреодолимое желание завыть со всей мочи, так, чтобы мир рухнул и никогда больше не существовал. Но ревность была моей тайной, никто об этом не знал, и я лежала молча, не закрывая мокрые и опухшие от слёз глаза, продолжая бесшумно плакать под одеялом. Я хотела не родиться, не видеть этого мира и не чувствовать эту боль, медленно убивающую меня, – боль, с которой я не могу справиться, которая возникла ниоткуда, и неизвестно, когда она закончится.

Маленьким ребёнком я решила перестать быть заложником своих чувств, чтобы поступки других людей и их прихоти не отзывались во мне дикой болью, сопоставимой с желанием умереть. Я хотела стать свободной. Тогда я не знала, что свобода подразумевает не отсутствие сердца, а наличие разума, не роботизированность души, а культуру отношений. Я была уверена, что научусь контролировать свои эмоции и чувства, выдрессирую их, не буду влюбляться, действуя с холодным прагматичным расчётом.

Вместе с похотью, стыдом и ревностью в тот год я познакомилась со своим собственным рабством.

Изнасилование

Много воды утекло, много что произошло. Но есть события в жизни, которые впечатываются в память навсегда, которые судьбоносно и бесповоротно влияют на дальнейшую судьбу, которые оставляют след. А изгладим этот след будет или нет, решает каждый сам для себя.

Когда я пошла в начальную школу, отношения с одноклассниками у меня не складывались. Я ни с кем не дружила, но и не конфликтовала, держась обособленно и независимо.

Когда я перешла в старшую школу, вектор взаимоотношений с одноклассниками перешёл в пассивное бездействие и смирение с сложившимися обстоятельствами. В меня плевали, меня били, мне не давали прохода, дабы не упустить возможность лишний раз напомнить, что я – низшая раса, существо, которое заслуживает насилия и унижения без шанса на жалость и сочувствие. Я не хотела бить в ответ, я не могла позволить себе превратиться в тех монстров, которые меня окружали.

Я одевалась не так, как они, я вела себя не так, как они, я мыслила не так, как они, за это они меня уничтожали. Обезумевшей толпе свойственно ненавидеть то, чего они не понимают. Ещё со школьной скамьи я близко и болезненно познакомилась с ксенофобией.

Со мной не здоровались, не разговаривали и уж тем более не дружили. Если мне удавалось перекинуться хоть одной фразой за целую учебную неделю с кем-нибудь из моего класса, это была для меня большая радость. Так продолжалось до окончания школы: долгие годы изоляции и насилия при видимой картинке условной нормальности.

Учителя делали вид, что ничего не происходит. Классный руководитель для галочки грозила пальчиком моим обидчикам, при этом ясно давая мне понять, что отчислять за насильственные действия в мой адрес из школы никого не будут. Муж классного руководителя был бандитом; она тоже была на тёмной стороне и всячески выгораживала, оправдывала зло.

Меня толкали, пинали, выкидывали мой портфель и учебные принадлежности из окон на улицу. А те, кто не применял ко мне физического воздействия, смеялись над всем происходящим: для них это было шоу, они гоготали во всё горло в качестве аплодисментов за предоставленную им возможность полюбоваться издевательствами над живым человеком. И мне казалось, что ничто и никто не в силах избавить меня от этого кошмара наяву, нужно просто молчать и терпеть. В какой-то момент в моей голове возникла мысль о самоубийстве. Я долго рассуждала сама с собой о том, как это сделать менее болезненно для своего тела. Думала, думала, а потом меня вдруг осенило.

– Если меня не станет, то никто особо и не заметит моего отсутствия, найдут другую грушу для битья. А если я добьюсь того, чего не смогут они, выйдя из-за школьной скамьи? Что, если я стану круче их? Что, если мне все их изуверства только на пользу?

Вызов, брошенный самой себе, желание поиска кратчайшего пути в жизни, чтобы утереть всем нос, спортивный интерес к будущему – всё это было со мной все те жуткие, безнравственные, полные страдания годы. В моей голове созрел план. Я во что бы то ни стало докажу этому миру, что имею право на существование! Я буду жить назло всем и всему! Я буду жить! Я буду! Я буду! Я буду!

Самым запоминающимся, острым и исковеркивающим мою действительность стало событие, которое произошло со мной в стенах школы, когда мне было одиннадцать лет.

Шестой класс, октябрь. За окном осень, в кабинете недружелюбные одноклассники, идёт урок. Я захотела в туалет, но, всегда стесняясь отпрашиваться на уроке, терпела, даже когда было очень тяжело. Заявлять об этом во всеуслышание мне казалось чем-то постыдным и некрасивым.

Звонок с урока. Я вскочила из-за парты так, что чуть не снесла её, больно ударившись бедром об угол стола, и ринулась в туалет. Закрытых кабинок у нас не было, и получалось, что выставляешься напротив входной двери на всеобщее обозрение, если у тебя нет двух запасных рук. Когда одноклассники специально открыли дверь и я оказалась на виду у мальчиков и девочек, то стояла со снятыми штанами и трусами, смотрела на них, опешивши, в оцепенении не двигаясь с места и не пытаясь одеться или как-нибудь прикрыться, а они ржали, собравшись всей гурьбой посмотреть на то, «какое нынче представление дают в стенах школьного туалета».

Их дикий и безжалостный смех звенел у меня в ушах, оглушая и парализуя, из разинутых ртов сочились жестокость, ублюдочность, варварство по отношению к человеческой душе и телу, глаза, куда бы они ни взглянули, источали яд, проникающий в пространство школьного коридора, пропитывающий стены вседозволенностью и насилием.

Один из оравы не постеснялся зайти в женский туалет, не обращая внимание на только что вошедших старшеклассниц, которые поняли происходящее и также поддались всеобщему одурению, смеясь и тыкая в меня пальцем, и со всего размаху дал мне пощёчину. От удара я начала падать назад и, стукнувшись головой о кафельный пол, потеряла сознание.

Когда я пришла в себя, никого рядом не было. Уже давно прозвенел звонок на урок. Кровь под носом высохла. Я судорожно умылась и через силу, еле сдерживая слёзы, пошла на встречу со своими мучителями.

Зайдя в класс и извинившись за опоздание, я выслушала гневную тираду от педагога, которая и без моих опозданий относилась ко мне высокомерно-снисходительно.

– Все сидят на месте, никто не опоздал. Почему ты считаешь, что можешь разгуливать во время урока? Я не могла выдавить из себя ни слова. Говорить преподавателю или классному руководителю об очередной насильственной ситуации было бесполезно, а мне после моих заявлений становилось только хуже, травля усиливалась и достигала апогея. Душегубы знали о моей беспомощности перед ними.

Даже те, кто не присутствовал на «аттракционе», были уже в курсе произошедшего. По классу пустили записку, где была нарисована я и мои гениталии.

В тот день я впервые в жизни испытала насилие над женщиной. У меня было ощущение, как будто мне между ног залезли тысячи грязных рук и от их грязи я не смогу отмыться никогда.

Странно, но у меня ни разу не возникла идея вызвать в школу милицию, хотя это была бы хорошая идея.

Путь из варяг в греки

Отца не стало ровно в тот момент, когда родители развелись. Я была совсем маленькой и не запомнила его. Он не платил алименты и снял с себя всю ответственность за воспитание ребёнка после развода. Мой отец оказался малодушным и никчёмным. Я ненавидела и презирала его, боясь, что дефектные гены могут передаться мне, но в то же время жила надеждой, что он изменится и вернётся к нам, став для меня хорошим примером мужчины. Чуда так и не произошло.

Отношения с матерью были не лучше. Моя мать не была алкоголичкой, не водила в дом мужиков, но регулярно била меня, сбрасывая пар, прятала еду, выставляла меня зимой из квартиры в подъезд в одной пижаме и всевозможно ухищрялась настолько, насколько искажённо может воспринимать женское изуродованное сознание окружающий мир. Я никогда не била её в ответ, жалея и опасаясь, что этим могу сделать ей ещё больнее, чем её изувеченная ею же психика. Так же, как я надеялась на отца, я надеялась и на мать. Я верила, что она когда-нибудь сможет полюбить меня.

Изначально она не хотела быть связанной узами брака и рожать, когда случайно забеременела. Она была свободной женщиной, стремящейся жить по-своему красиво, поступать в соответствии со своими желаниями и своей волей.

Слепые убеждения в том, что она – хозяйка своей жизни, сыграли с ней злую шутку при замужестве и рождении ребёнка, одновременно спровоцировав в ней чувство собственничества и протест.

Её скорый развод с отцом после его измены был достойным женским поступком. Она не стала манипулировать мужчиной, пытаться выиграть на его неверности, не пресмыкалась, не старалась сохранить то жалкое подобие семьи, что остаётся после предательства. Она ушла.

В двухкомнатной квартире, оставшейся после смерти бабушки с дедушкой, её жизненная программа, с официальной стабильной работой, начала сбоить. Когда-то став рабой косной установки, она делала из меня часть своей собственности, при этом ожесточаясь и воспринимая меня как помеху и угрозу своей свободе. Желание оставаться свободной во что бы то ни стало перешло границу и переросло в своеволие и беспредел. Игнорирование сменилось презрением, а затем и жестокостью. Её рукоприкладство было желанием не замечать меня, но резавшее глаз наличие постороннего существа в квартире раздражало и заставляло бить меня без причины снова и снова.

Незапланированное материнство не зажгло чувство благодарности и радости. Её претензии к жизни при общем благополучии взращивали обвинения и чувство несправедливости.

Её решение родить ребёнка не определялось страхом невозможности в дальнейшем не иметь детей. Если бы это был страх, она бы не стала менять свою жизнь столь кардинальным образом. Страх парализует и не даёт двигаться дальше. Окружающие не давили на неё. У неё было право выбора. Она руководствовалась желанием остаться в будущем женщиной с репродуктивной функцией. Я была иного мнения. Мне казалось, что лучше бы она сделала аборт, а я не появилась бы на свет.

Моё несогласие с принятым ею решением заключалось в том, что я не считала, что физическая неспособность женщины рожать детей делает её неполноценной и ставит преграды на пути. Женщина, которая действительно готова к материнству, не делит детей на своих и чужих, для неё все дети – это дети. Она не будет убиваться по поводу неспособности к зачатию в попытках всеми правдами и неправдами забеременеть, проклиная судьбу и рыдая от очередного выкидыша. Женщина-мать станет матерью для того ребёнка, у которого матери нет, а для ребёнка лучше вовсе не появиться на свет, чем родиться у той женщины, что не способна сделать окружающий мир счастливым. Быть матерью – это призвание, а не функция. Лучше совсем не родить, чем родить не вовремя. Что может дать недозрелая женщина ребёнку? Ничего ясного.

Чем больше она била, тем больше входила во вкус. Она уже не могла остановиться.

– Кому нужна женщина с ребёнком? Своим появлением ты поломала мне всю жизнь! Обратно-то не затолкаешь!

Вся наша немногочисленная семья состояла из двух человек, один из которых был не нужен из-за невменяемости другого.

Впервые я задумалась о проституции всерьёз в четырнадцать лет, когда мать уже не в первый раз попрекнула меня куском хлеба, подсказав, как мне этот кусок хлеба добыть.

– Иди зарабатывать деньги! Сидишь на моей шее до сих пор! Живёшь за мой счёт!

– Где же я заработаю? Я ещё школьница! Мне сначала нужно школу закончить.

– Где, где? Иди работать!

– Кем?

– Да хоть проституткой! Помоги матери деньгами! Давно уже пора тебе меня содержать, а не мне тебя!

Крики о древнейшей профессии всё чаще звучали в мой адрес. Внутри моей картины жизни появилась дверь, которой раньше не было. С тех самых пор я начала рассматривать проституцию как один из возможных вариантов.

Пока я училась в школе, на работу меня никто не брал. На момент окончания средней школы я была несовершеннолетней, но судорожно начала искать место работы.

За стенами дома массовая безработица. Внутри дома – нет.

Несмотря ни на что, я не падала духом. Потенциальные работодатели давали ложную надежду на заработок. На официальную работу меня не устраивали, зато устраивали мне постоянные неоплачиваемые испытательные сроки, которым конца и края не было видно.

Взвесив все за и против, я поняла, что в моём случае мне именно туда и дорога. Туда, куда так долго и упорно указывала мать. Пусть лучше меня бьют незнакомые мне люди, чем собственная мать. И пусть придётся залезть в самое жерло вулкана, но вероятность заработать хоть что-то там более велика – мне хотелось в это верить. Отсутствие инстинкта самосохранения, выработанное благодаря годам материнских избиений, вместе с несокрушимой надеждой в лучшее и конопатым детским любопытством, вносившим щепотку юмора в нелегко принятое решение, собрались со мной в дорогу.

Время бандитов, кровопролития, алчности и грязи сделало своё дело. Было интересно погрузиться в это кишащее болото целиком. Мать, мода, желание выжить во что бы то ни стало диктовали путь к действиям. Быть рядом с убийцами, рецидивистами, рэкетирами и уголовниками. Быть в эпицентре диких нравов, под властью которых человек человеку волк, а дальше будь что будет.