«Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника» kitabından alıntılar, sayfa 2

В середине июля она проходила где-то между Оленино и Нелидово, там оборонялись войска правого крыла Калининского фронта. А что творилось севернее Ржева после того, как мы были разгромлены юго-западнее города, никто из нас, бойцов и командиров

что, доставленный с другими солдатами из Ржева в лагерь пленных в Смоленске, я решил зарегистрироваться как офицер: назвался техником-интендантом второго ранга, а по должности, как и было, – заведующим делопроизводством оперативного отделения штаба дивизии. Думал, попав в среду пленных командиров, скорее встречусь с кем-нибудь из сослуживцев –

Дня через четыре из Оленино нас перевезли во Ржев. Наружно Ржевский лагерь походил на Оленинский, только по размерам был раза в четыре больше да имел на своей территории обширные сараи с трехъярусными нарами, битком набитыми нашим братом пленным. В первую ночь нам с Герасимовым не удалось протиснуться внутрь, и мы спали снаружи на земле возле дверей. Утром, когда из помещения вынесли умерших, нашлось и для нас место под крышей, но, Бог ты мой, что там творилось, что за мир возник под той крышей! Ржевский лагерь для военнопленных, где я пробыл всего около недели, – одно из самых тяжелых, самых мрачных воспоминаний в моей жизни. У нас почему-то не принято писать о фактах лагерной патологии, имевшей место в устроенных немецкими фашистами загонах для советских людей. А между тем сатанинский облик фашизма, его дьявольская сущность не будут раскрыты с достаточной полнотой, если не сказать всей правды об условиях содержания наших людей в лагерях военнопленных в 1942 году. Вся правда, на мой взгляд, состоит и в том, что администрация лагерей, формально подчиненная вермахту, сознательно ставила своей целью не просто физически уничтожить как можно больше солдат, попавших в плен, но и постараться в пропагандистских целях лишить их перед смертью человеческого облика. Средства для достижения цели были цинично просты и рекомендованы, я думаю, «психологами» из того управления СС, которое ведало режимом концентрационных лагерей – местом пыток и уничтожения политических противников Гитлера. Первое средство – продолжительный голод, второе, вкупе с ним – физические наказания. Длительный голод приводил не только к тому, что наши желудки, не получая пищи, начинали частично переваривать самих себя; деформировалась психика: круг чувств и мыслей постепенно сужался до пределов того, где бы достать картофельных лушпаек или стрельнуть окурок. Систематическое битье подтачивало под корень чувство собственного достоинства: взрослые люди, бойцы и командиры, в прошлом, вероятно, нередко отважные

Голое, без травинки, без единого деревца, пространство земли было огорожено колючей проволокой, натянутой на трехметровые деревянные столбы. Одной стороной пространство примыкало к путям железнодорожной товарной станции; в той же стороне, недалеко от ограды, притулилось серое дощатое строение с железной трубой – кухня, как легко было догадаться по запаху чего-то съедобного, душно-горячего, доносившегося оттуда. Еще одно деревянное строение, похожее на сеновал, возвышалось поблизости от другого звена колючего забора; там же, в пяти метрах от ограды, – сколоченная из теса шатровая вышка с часовым пулеметчиком. Такие же караульные вышки были сооружены на всех четырех углах ограждения. За проволочными воротами, теперь наглухо замкнутыми, стояла полосатая остроконечная будка с часовым-автоматчиком. Все эти подробности я углядел, разумеется, не сразу. Но что было сразу и потом никогда не покидало меня в разных лагерях, – мысль, а нельзя ли убежать. У меня от контузии еще тряслась голова и дрожали руки, уши были заложены, но мысль, а точнее, может быть, мысль, соединенная с пронзительным, до тоски, желанием, – нельзя ли убежать, – явилась тотчас, как я мало-мальски огляделся. По сути, я по-прежнему чувствовал себя окруженцем, бойцом, перед которым возникло новое, неожиданное препятствие, новое вражеское кольцо, которое необходимо было преодолеть, которое я как военнослужащий, принимавший присягу, обязан был преодолеть: пробиться ли, просочиться ли – все равно! Лишь теперь, когда мне за шестьдесят, я, кажется, в полной мере начинаю сознавать, что для меня в мои семнадцать лет означало угодить в плен. Потрясение было столь велико, что, находясь в плену, я, в сущности, никогда внутренне и не соглашался с тем, что я – пленный. Я по инерции еще перебегал большак Оленино-Белый, за которым где-то близко в лесу проходила наша передовая, и… мысленно перебегаю до сих пор. Недаром мне вот уже сорок с лишком лет часто снятся одни и те же сны: то лесами и болотами, то какими-то деревушками, а в последние годы – и незнакомыми городскими улицами выбираюсь я из окружения, иду к своим, которые там, за чертой преодоления, в лесу. В сновидениях же меня несколько раз расстреливали, это тоже было связано со стремлением пробиться к своим, освободиться, но о кошмарах с расстрелами расскажу, возможно, в другом месте. Мы, трое, посидели, отдыхая с дороги, в тени «сеновала», я даже как будто вздремнул, а вскоре началась раздача обеда. Известно, что первое впечатление всегда самое сильное. В тот полдень – 20 июля 1942 года – я впервые увидел лживых предателей, и теперь уж никогда не забуду их особого, мерзостного обличья. Сперва откуда-то появились двое, одетых в трофейное английское обмундирование, с белой нарукавной повязкой «Polizei». В руках они держали здоровенные, гладко оструганные палки.