Kitabı oku: «Шофёр Тоня и Михсергеич Советского Союза», sayfa 10

17 февраля

Генка угас в три дня. Прилег пятнадцатого февраля на кушетку Валентины Петровны и задремал, утром шестнадцатого февраля открыл глаза и тихо попросил не тормошить его до обеда, в обед выпил полстакана воды и попросил не тревожить его до ужина, на ужин допил воду в стакане и сказал, что вставать смысла нет, все равно скоро ложиться, а утром семнадцатого открыл глаза и сказал Валентине Петровне:

– Я ведь, Валь, мечтал на подводной лодке плавать, к американским авианосцам незаметно под водой подкрадываться и топить назло империализму. А Колька-брательник, баянист чертов: «На тракториста учись – это самая лучшая в мире профессия! Все бабы с огородами твои будут!» Надо у Тоньки спросить сколько в двигателе самой большой атомной подлодки тракторов Беларусь в лошадиных силах вмещается – она быстро в твоей тетрадочке доходов и расходов карандашиком вычислит.

Валентина Петровна расправила слипшиеся волосики на бледном сократовском лбу Генки:

– Вот приедет на выходные, и спросим.

– Ты уж не забудь, обязательно спроси… – Генка закрыл глаза и помер.

* * *

– Боюсь я что-то, мама! Генка, кажись, партийный был! – Антонина накинула черный платок на зеркало в коридоре.

– Сиротой он был, а не партийным! Как Кольку Лилька-почтальонка отравила своим самогоном, так им и стал, никого у него кроме меня, тебя и Радика не было, – Валентина Петровна всхлипнула и застегнула верхнюю пуговицу на рубашке хитро щурящегося в потолок Генки, – как живой! Люська твоя не подведет, настоящего батюшку привезет?

Антонина хотела возразить, что они с Радиком никаким боком Генке не приходились, но передумала и тоже всхлипнула:

– Обещала! Они у него с Любкой и Сонькой тайно крестились, Алексеем зовут – молодой, симпатичный, веселый…, грамотный, то есть. Мам, ты рубашку расстегни, чтобы поп крест увидел, а то не увидит, разгневается и не будет Генку на тот свет отправлять.

Валентина Петровна вытянула за белую нитку из-под рубашки Генки новенький алюминиевый крест и положила сверху:

– Так лучше? Гена тебя перед смертью вспоминал, просил передать, чтобы мать слушалась, хозяйство вела, как в Белоруссии его ведут, чтобы тоже завела тетрадь расходов и доходов и все туда карандашиком записывала.

«Что ж вы его совсем напоказ-то вытащили?! – возмутился Михаил Сергеевич, – любой Хома Брут сразу догадается, что крест минуту назад на партийного тракториста надели».

– Приемник! Приемник выключи! Грех! – всплеснула руками Валентина Петровна.

* * *

Отец Алексей приехал в Иглино с Людмилой Крендельковой. Кренделькова прихватила с собой Любовь Лесопосадкину, за Лесопосадкиной потянулся Василий Загогуйла, за Василием – Ричард Ишбулдыевич. Вместе со всеми приехали фарцовщик Жоржик и спецкор «Трезвости – нормы жизни» Непролевайко.

– Проходите! – запустила в дом отца Алексея с товарищами усопшего Валентина Петровна и шепнула Антонине: – Мальчик же совсем! У него и бороды-то нет – три волосинки торчат, как у Генки на лбу!

– Я же говорила, что молодой и пока еще симпатичный… – потупилась Антонина.

Мужчины сняли шапки, женщины сделали испуганные лица.

Отец Алексей вошел в большую столовую комнату, строго осмотрел столпившихся у гроба иглинцев и приехавших уфимцев, зажег свечи, замахал кадилом и тоненько речитативом запел отходную.

– Терапевт Крамарова и фельдшер Спартак Ильгизович сказали – рак печени. Ну с чего у него мог быть рак печени, он же пил только по праздникам и на день пограничника! – шепотом рассказывала на ухо Любке Валентина Петровна.

– Им бы только на рак все свалить, – шмыгала носом Любка, – сами насморк вылечить не могут.

* * *

Похоронили Генку рядом с братом Колькой. Сваренную из листового железа пирамидку памятника Кольке венчала выкрашенная в красный цвет звезда, а сваренную из такого же листового железа пирамидку Генке – православный крест, братья застенчиво улыбались с овальных фотографий, сделанных перед выпускными экзаменами бессменным школьным фотографом дядей Костей. Муж тети Шуры дядя Костя тоже неподалеку застенчиво улыбался с овальной фотографии. Кто фотографировал дядю Костю не знал никто, но похоронила его Александра Павловна торжественно – тогда она еще была классной руководительницей Антонины и привела попрощаться с супругом весь 10 «б».

* * *

Поминки прошли быстро. Несмотря на то, что на кладбище завьюжило, и все основательно промерзли, пили мало. Василий так тот даже отказался от предложения напарника Генки тракториста Ильдуса продолжить поминание товарища в теплом гараже на машинном дворе.

– Из этих теплых гаражей потом не выползешь – проходили, – говорил он потом в холодной электричке Ричарду Ишбулдыевичу.

Ричард Ишбулдыевич кивал:

– А выползешь, дороги не найдешь – в сугробе околеешь. И потом, нас в общаге Выдов ждет, у него тоже какой-то друг по Свердловску помер!

– Да, он еще обижался: у меня – поэт Башлачев, а у вас – тракторист Генка! – усмехнулся Василий.

– В смерти все равны – и поэты, и трактористы, – тихо сказала сидящая напротив Антонина.

Василий задумался, Ричард Ишбулдыевич открыл рот, чтобы адекватно ответить, но Лесопосадкина, плюхнувшись рядом с Антониной, объявила:

– Мальчишки, а я в депо возвращаюсь! Надоели эти трамваи на железном ходу, хочу опять троллейбусы на резиновом! Там у них, представляете, на всех баб один нормальный мужик, и тот – Ашот.

– Ты моего Ашота не тронь, предательница! – усаживаясь, Люся сдвинула задом подругу вплотную к Антонине.

– Кстати, девчонки, – анекдот! – аккуратно присел рядом с Ричардом Ишбулдыевичем спецкор «Трезвости – нормы жизни» Непролевайко, – поехали Чапаев с Петькой в Японию.

Мальчишки и девчонки развеселились, мать тети Шуры тетя Клава взяла за руку внука Валерика и пошла в тамбур, чтобы успеть слезть на платформе 1646 километр, где проживала ее двоюродная сестра тетя Лена, с которой можно было обсудить мировые новости и почти всех родственников. Ни тетя Клава, ни Валерик не расслышали сквозь звонкий смех глухой голос машиниста, объявившего, что вечерняя электричка с сегодняшнего утра является скоростной и перед Уфой остановится только в Тауше.

* * *

Лева участливо спросил:

– Замерзла?

Антонина растроганно кивнула головой, но Лева уже шагал из угла в угол в ее маленькой кухне:

– Да, вот судьба какая! Один всю жизнь жил, как все, снег убирал, огороды пахал и умер, как все, – от цирроза печени! Другой протестовал против этого «как все» и, не выдержав беспросветности, в двадцать семь лет выбросился с восьмого этажа душной кухни! Одного звали Генка, другого…, впрочем, имя это тебе ничего не скажет, ты ведь так далека от современной рок-культуры!

Антонина вздохнула, она как-то сразу догадалась о ком речь:

– Поэт Башлачев был и твоим другом тоже? А на счет «как все», так Шишкин рассказывал, что первый завгар нашего депо Комариков три раза с пятого этажа протестовал. Ничего, хорошую пенсию получает.

Лева растерялся:

– Какой еще Комариков! Ты откуда про Башлачева знаешь?! Тебе кто?.. Что значит: тоже? В нашей Уфе только Юра Шевчук был его другом! Неужели я о ком-то не знаю?.. Погоди, кажется, я утюг не выключил! – и убежал к себе выключать утюг.

23 февраля

День Советской армии и флота Люся Кренделькова решила встретить нетривиально. Сначала она предложила Любке Лесопосадкиной посидеть со своими парнями в кафе на улице Коммунистической с загадочным названием «Гриль-бар». Но Любка, задумавшись:

– С кем? Не с Васькой же Загогуйлой! – тут же решительно отказалась: – Нет. Я ведь только что в депо вернулась, лучше по старинке в общаге с мальчишками как-нибудь.

Потом Люся предложила Соне Ивановой, но Соня сказала, что Сашка Антонов ей сказал, что никакой это не праздник, и лично он, Сашка, этот праздник отмечать не будет, а будет заседать в комитете обкома комсомола по развитию индивидуально-трудовой деятельности и кооперативного движения. Ну а без Сашки она точно никуда не пойдет, поэтому закроется в библиотеке, чтобы книжки подклеивать и карточки, плохим почерком заполненные, хорошим почерком переписывать. «Опять будет на трефового короля гадать, на Сашку, то есть» – догадалась Люся, но ничего не сказала, а пошла к Антонине.

– Двадцать четвертого девять дней Генке… – возразила Антонина.

– Ну так не двадцать третьего! – парировала Люся.

– А с кем? – спросила Антонина.

– Васька в общаге будет бухать, Шишкин с женой Лелей и тещей праздновать, сама решай, кого звать! – кивнула в сторону квартиры напротив Люся.

И Лева неожиданно согласился:

– А что, место приличное, там такой полумрак, кабинки, коктейль «Старый Таллин», да и дядя Гриша уезжает на Павловское водохранилище обучать делегацию с берегов Средиземного моря подледному лову.

* * *

– Мы имеем полное юридическое право! – кричал Ашот, – Областной совет Нагорного Карабаха большинством голосов проголосовал за переход из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР!

– Это решение нелегитимно, – посмеивался Лева, – ваш областной совет превысил свои полномочия! Прямо как в анекдоте: город Урюпинск объявил войну Соединенным Штатам и через полчаса сдался вместе со всей своей территорией на милость победителю!

– Сам ты анекдот! – Ашот вцепился в лацканы Левы и, страшно вращая глазами, тряхнул того.

Бокал с коктейлем упал на бок, «Старый Таллин» липкой лужицей растекся по столу, бокал, прокатившись по гладкой поверхности, нырнул между ногами Антонины и Люси в черную пустоту. На звон разбитой посуды из соседних кабинок выглянули любопытные посетители. Антонов прервал рассказ о том, как его друг из идеологического отдела Кайбышев ездил в Свердловск, побывал на концерте группы «Агата Кристи», привез их первую кассету, и эта кассета – закачаешься, какая альтернативная, – лежит у него, Сашки, в квартире, в которой случайно никого нет. Комсорг троллейбусного депо Александр Антонов и медсестра депо Алена Синицына тоже выглянули из своей кабинки.

– Сейчас милицию вызову! – лениво крикнул бармен Славик.

Антонина и Люся испугано огляделись и прижались друг к другу. Подошедшая официантка Марго, уперла руки в широкие бока и, глядя в потолок, сказала, что за бокал надо расплатиться немедленно. Люся и Антонина суетливо схватились за сумочки, раскрыли их и полезли внутрь.

– Не надо, девушки! – остановил их Ашот, – я разбил – я плачу!

– Ну как же, – вмешался Лева, – это и моя вина, значит, половину суммы понесенного ущерба возмещаю я.

– Э, дорогой, перестань! – стоял на своем Ашот, – я уронил – я заплатил!

– Позвольте, спровоцировал-то вас я! Девушка, возьмите у меня половину суммы! – не сдавался Лева.

– Девушка, не бери у него половину, возьми у меня всю! – стал вращать глазами Ашот.

– Девушка, возьмите половину! – Лева упорствовал.

– Возьми всю, говорю, девушка! – Ашот вскочил.

– Половину, будьте добры! – Лева был тверд, но на всякий случай отодвинулся вглубь кабинки.

– Всю держи! – Ашот вывернул карманы и вывалил на стол мятые купюры, белую и желтую мелочь.

Официантка Марго оторвала взгляд от потолка, сняла руки с боков, шагнула назад и крикнула через плечо бармену:

– Славик, вызывай наряд! Клиент платить отказывается! Еще и цирк устраивает в хулиганской форме!

29 февраля

– А мой Ашот улетел! – сказала Люся Радику.

Радик пристально посмотрел на Люсю и плюнул себе на слюнявчик. Антонина вытерла платочком губы Радика, Радик недовольно забасил, Антонина толкнула подшитым Генкой валенком санки:

– Сейчас пойдем с горки кататься! Куда улетел?

– Армян своих защищать, их азербайджанцы громить стали, – Люся пошла рядом с Антониной к детской горке.

– В Карабахе? – ужаснулась Антонина.

– Нет, в Сумгаите, – вздохнула Люся.

– Сейчас с горки скатимся, сейчас! Не кричи! А где это? – Антонина ускорила шаг.

– Ашот сказал где-то около Баку, у них, как и у нас много смешанных семей было, сейчас по живому режут! – всхлипнула Люся.

– Так надо же что-то делать! Они же не в эфэргэ живут, а в эсэсэсэре! – возмутилась Антонина.

Репродуктор на столбе возле дворца Машиностроителей спел бодрую песню голосом Льва Лещенки и голосом Михаила Сергеевича строго сказал:

– Ты, Загубина, горячку не пори! Мы тут не Ашоты Варданяны, чтобы дрова ломать, а потом расхлебывать! Может там рассосется все, само уладится, а мы перед всем миром опозоримся – пошлем каких-нибудь милиционеров из Рязанского десантного училища для защиты жен от мужей и наоборот, а там тишь, да благодать!

Люся рассмеялась.

– Ты чего? – удивилась Антонина.

– Да Винокур смешно Горбачева пародирует! – сквозь смех ответила Люся.

– Раньше за такие шутки на Колыму золото для гонки вооружений мыть отправляли, а теперь все можно – свобода слова и действия, желания и хотения, замысла и поступка, базиса и надстройки! – подошел к подругам Идрисов.

– Как? – удивились Антонина с Люсей, – вас уже выпустили?

– А чего его держать? – возразили Горбачев, Винокур и репродуктор, – он же не буйный!

Глава третья
Во цвете сил

2 марта

Валерик скучал, его бабушка и тетя Лена пили чай. Телевизор ничего интересного не показывал, двоюродные сестры в сотый раз обсудив несчастливую жизнь матери Валерика и будущую несчастливую жизнь самого Валерика, устало замолчали.

Вдруг Игорь Кириллов торжественно, но очень радостно сообщил телезрителям:

– Коллектив Ивановской трикотажной фабрики сердечно поздравляет Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева с днем рождения!

Включилась прямая телетрансляция из Ивановской трикотажной фабрики, и передовая мотальщица Зульфия Коромыслова чуть не забыла вызубренный текст:

– В этот сердечный, то есть торжественный день сердечно, в смысле торжественно поздравляем вас и желаем нам… вам… им… Ой, Михайло Сергеевич! Давайте я своими словами скажу: не болейте, зарабатывайте хорошо и жену свою, нашу Раису Максимовну, любите почаще, сильно, то есть!

– Так он по гороскопу рыба, Клавка! – всплеснула руками тетя Лена, – вот поэтому Шурке, мамаше твоей, – тетя Лена дала Валерику не сильный, но обидный подзатыльник, – так не везет в общественной и личной жизни!

* * *

– Уроки все сделал? – спросила Шура у Валерика вечером.

– Все, – неуверенно соврал Валерик.

– Дневник в порядке? – зевнула Шура.

– В порядке, – добавил в голос солидной хрипотцы Валерик и на всякий случай еще соврал: – Дневники на проверку собрали, завтра или даже на следующей неделе отдадут.

– Это хорошо, – потянулась Шура, взяла со стола газету с программой телепередач и отчеркнула ногтем художественный фильм после программы «Время»: – Чего у тети Лены делали?

– Ничего, – успокоено буркнул Валерик.

– О чем говорили-то? – включила телевизор Шура.

– Не о чем, – опять буркнул Валерик.

– Так уж и не о чем, – равнодушно не поверила сыну мать.

Валерик увидел в телевизоре Горбачева:

– Тетя Лена сказала бабушке, что ты несчастная, одинокая и беспутная, потому что он по гороскопу карась!

Шура возмущенно встрепенулась:

– Сам ты карась, и тетя Лена твоя старая курица! Вечно не в свои дела лезет! – но призадумалась: – А ведь точно – рыба! Надо еще кому-нибудь рассказать!

* * *

Увидев Валентину Петровну, Радик захлопал в ладоши. Валентина Петровна радостно расцеловала внука:

– Пока на станцию шла, встретила Таньку с почты, одноклассницу твою, разговорились, замуж собирается.

Антонина занесла тяжелые сумки с продуктами на кухню:

– Она со школы замуж собирается.

– Ваша бывшая классная Александра э-э…, ну Шура которая, ей звонила на переговорный из Тавтиманово, тоже хорошо живет.

Антонина стала выкладывать из сумок банки, мешочки, пакетики, Радик подбежал к матери и сказал:

– Дай!

– Танька говорит, что Шура где-то прочла, будто конец света скоро, потому что Горбачев водяной знак и всемирного потопа не избежать! – зашла следом за Радиком на кухню Валентина Петровна.

– Мама, ты уже говорила, что все в Библии наперед написано! Какой он водяной?! У него, между прочим, сегодня день рождения – 57 лет! – Антонина раздраженно поставила на стол трехлитровую банку с ядреными солеными огурчиками.

– Ну я не знаю, какой он водяной! За что купила эту рыбу, за то ее и продаю! – слегка обиделась Валентина Петровна.

Радик дотянулся до стоящего на подоконнике приемника и включил его.

– Да не обращай внимания, Антонина! Сейчас все свихнулись на этих знаках зодиака! Ну а что поделаешь, в коммунизм веру потеряли, зато в хиромантию нашли – это и есть свобода совести!

– Странная какая-то у совести свобода, Михсергеич… – прошептала Антонина.

– Ты чего, доченька? Я же так! Да пес с этой Шуркой-самогонщицей и ее рыбой! Не расстраивайся ты так! – испугано всплеснула руками Валентина Петровна.

– Ыба! – сказал Радик.

Глава четвертая
Бег

8 марта

Михаил Сергеевич долго шипел, трещал, издавал какие-то кошачьи звуки, потом ясным и твердым голосом сказал Антонине:

– Поздравлять с праздником не буду – не до поздравлений! Слушай, чего произошло – в лицах рассказываю!

* * *

– Интервью в Лондоне будем давать только за деньги! – подытожил план побега Василий Овечкин.

Братья, все «Семь Симеонов», посмотрели на Нинель Овечкину. Мать промолчала. Тогда три сестры посмотрели на мать, а десятилетняя Ульяна спросила:

– Что же ты молчишь, мама?

Нинель Овечкина поднялась с табурета, сколоченного покойным мужем Дмитрием, и встала посреди комнаты:

– Дети мои! Раз выпало вам несчастье с душой и талантом родиться в СССР, то делать нечего, одна у нас дорога – в Лондон!

* * *

– Почему в Лондон, Михсергеич, они же в Токио на гастроли ездили? – удивилась Антонина.

– Хоть у нас с японцами мирный договор не подписан, Загубина, скажу тебе по правде: англичанин нас не любит во сто раз больше, чем японец! А любимая пословица у англичанина какая? Правильно: враг моего врага, мой друг! – пояснил глава государства.

– А как же Маргарет Тэтчер? – еще больше удивилась Антонина.

– Ты Марго не трогай! Ей самой, знаешь, как от своих англосаксов достается! Она им экономику поднимает, они ее в газетках пропечатывают! Но ты меня не перебивай, дальше слушай! – повысил голос Генеральный секретарь.

* * *

– В Лондоне джаз любят! – подтвердил Дмитрий Овечкин и стал отпиливать у двустволки часть ствола так, чтобы она поместилась в контрабасе.

– В Нью-Йорке его любят больше! – возразил Олег Овечкин, отпиливая ствол у одностволки.

– До Нью-Йорка далеко, не долетим из Иркутска! – Василий аккуратно положил собранную из подручных материалов бомбу в контрабас и отогнал девятилетнего Сергея: – провода не замкни, а то раньше времени взлетим!

Нинель Овечкина погладила Василия по кудрявой голове:

– Мастеровитый! Весь в отца! Зря вы его тогда на майские праздники его же табуретом с Димкой избили, может бы не помер потом через неделю.

– Так он же забухал по-черному! Тебя слушаться перестал! – запротестовали Александр и Игорь Овечкины.

– Так-то оно так, – согласилась мать, но вздохнула: – Сегодня бы пригодился, наверное, еще какую-нибудь бомбу на всякий случай смастерил бы!

* * *

– Так их что, Михсергеич, в аэропорту не досматривали, опять разгильдяйство со спущенным рукавами?! – возмутилась Антонина.

– Досматривали, конечно, – поморщился главнокомандующий, – но футляр контрабаса в металлодетектор-то не лезет! А он, этот семейный джаз-банд «Семь Симеонов», уже как бы звездный стал! И по радио в саксофоны дудят, и в газете о них репортаж за репортажем, кому придет в голову детей по полной шмонать, если только что их по телевизору показывали?!

* * *

На высоте десять тысяч метров Василий молча передал записку стюардессе Тамаре Жаркой. Дмитрий и Олег достали обрезы, Нинель приказала всем пассажирам оставаться на своих местах.

– Никак не долетим до Лондона! – вышел к «Симеонам» бортинженер Иннокентий Ступаков, – нужно у финнов дозаправиться!

– Так садись и заправляйся! – навел на Ступакова обрез Дмитрий.

– Авиалайнер производит посадку на дозаправку в аэропорту финского города Котка, – объявил по громкой связи командир корабля и посадил самолет на полосу военного аэродрома Вещево.

– Наши! – Тамара Жаркая увидела в иллюминаторе солдат, бегущих к самолету.

– Может быть финны? – предположила Нинель Овечкина.

– Звезды красные! – стиснул зубы Василий Овечкин.

– Обманули падлы! – завыл Дмитрий Овечкин и в упор выстрелил в Тамару Жаркую.

– Стреляй, как договорились, и в меня, – сказала Нинель Овечкина старшему сыну.

Василий убил мать, убил брата Дмитрия, убил брата Олега, убил брата Александра, взорвал бомбу и застрелился сам.

* * *

– Михсергеич, может, отпускать всех этих с душой и талантом куда подальше, а то зверства от них больно много? – жалобно спросила Антонина.

Библиотекарю Соне что-то почудилось, и она тревожно оглядела стеллажи.

– Да я тоже так думаю, – хмуро согласился генсек, – пусть катятся в адисс-абебы со своими контрабасами! Не подозревают кудрявые, что еще чуть-чуть, еще вот-вот и у нас тоже будет по сто сортов колбасы в одном отдельно взятом магазине!

«Кремлевский мечтатель», – выписала из томика Герберта Уэльса Соня Иванова. Задумчиво погрызла кончик авторучки и решила, что для зачета по научному коммунизму в автодорожном техникуме достаточно. Захлопнула толстую общую тетрадь, захлопнула «Россию во мгле» и всхлипнула – после того, как Люська Кренделькова и Тонька Загубина ей по-товарищески рассказали, что видели в «Гриль-баре» ее Сашку с медсестрой Аленой, и после того, как она высказала Сашке все об его моральном облике и все об внутреннем мире и внешнем достоинстве метелки Синицыной, Сашка до сих пор у нее не попросил прощения.