Kitabı oku: «Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки», sayfa 5
Гржибовский тогда специально задержался в Хельсинки, предвкушая, как он сам конфиденциально доложит Центральному проводу о «добром улове». Он частенько наведывался к Андрейченко на квартиру, подолгу с ним беседовал о положении в подполье и вообще на Украине, касался причин провалов и арестов, расспрашивал о мерах предосторожности, предпринятых руководством движения.
Рассуждая на отвлечённые темы, Гржибовский вновь и вновь пытался прощупать взгляды Андрейченко, касавшиеся его оценки националистических настроений в народе, перспектив подполья. Конечно, он был не настолько глуп, чтобы рассчитывать поймать гостя на какой-либо словесной оплошности. Но надеялся уловить фальшь, которая непременно должна всплыть на поверхность, как масло на воде.
Андрейченко всё это понимал и, хотя ему не стоило больших усилий отвечать на вопросы Гржибовского, беседы с ним оставляли неприятный осадок, вселяли беспокойство, хотя его легенда и была всесторонне продумана.
Положение Андрейченко во время пребывания в Хельсинки было незавидным, оно могло закончиться провалом. Настороженное окружение, накалённая атмосфера, вдобавок неизбежное общение со злобными, мстительными, фанатично настроенными националистами, бежавшими из страны, где ими были совершены тяжкие преступления, вплоть до убийств, создавали для Андрейченко невыносимые условия совместного с ними проживания. Моментами он чувствовал, что не выдержит. Одно мало-мальски авторитетное свидетельство против него могло оказаться достаточным для немедленной расправы. Собственно, к этому и вёл дело Гржибовский.
Только благодаря тому, что в Хельсинки он случайно встретил знакомого по подполью на Украине Дмитрия Андриевского, бежавшего за границу из-за грозившего ему ареста и пользовавшегося здесь определённым влиянием, Андрейченко удалось уйти от подозрений. Это и дало ему возможность выехать в Берлин.
Дмитрий Андриевский, тогда представитель ОУН в Бельгии, работал в брюссельской ратуше архитектором, жил в достатке, вёл себя просто, но в то же время был труднодоступен, держался в стороне от радикально настроенных членов Центрального провода.
Все эти годы Андрейченко поддерживал с ним добрые отношения, бывал у него дома, где они вели долгие беседы на самые разные темы. И в первую очередь о будущем Украины, положении подпольщиков, эмигрантов, обстановке на мировой арене…
Андриевский был интересным собеседником, трезво оценивал положение в националистическом движении и в то же время оставался ярым противником Советов.
…И вот сейчас перед Андрейченко стоял тот самый Гржибовский. Но теперь от былого Гржибовского в нём мало что осталось: осунувшееся лицо, бегающие глазки, жалкий, растерянный вид… По иронии судьбы он приехал в Вену специально для того, чтобы просить Андрейченко выручить его из беды, переговорить о нём с Коновальцем.
Андрейченко в роли защитника Гржибовского – далеко не лучший выбор, но, видимо, иного не нашлось. А положение оказалось более чем серьёзным, даже опасным.
Дело заключалось в том, что во время начавшейся недавно в Польше серии процессов против одного из руководителей ОУН Степана Бандеры и его сообщников, замешанных в убийстве польского министра внутренних дел Перацкого, Гржибовский не проявил должной предусмотрительности и расторопности, что, судя по всему, грозило ему гибелью. Жил он в Праге, где представлял Организацию украинских националистов. О её существовании и деятельности чешские власти знали и относились к ней лояльно.
Но на судебном процессе всплыли факты, указывавшие на то, что нити преступления тянутся в резиденцию украинских националистов в Праге. Поляки реагировали на это обстоятельство бурно и болезненно. И чехи решили отмежеваться от оуновцев: окружили их офис в Праге, учинили обыск, изъяли секретный архив.
Поляки тотчас потребовали выдать им этот архив. И чехи были вынуждены выдать…
Заполучив оуновские документы, поляки использовали их в интересах обвинения на процессе, доказав, что Бандера причастен не только к убийству министра внутренних дел Перацкого, но и к целому ряду других диверсионно-террористических актов, направленных против Польского государства.
От Бандеры, находившегося в польской тюрьме, последовал приказ своим подельникам о незамедлительном уничтожении Гржибовского как предателя интересов украинского националистического движения.
Гржибовский заметался. Потерял покой. На протяжении многих лет он являлся одним из ведущих деятелей ОУН, считался сподвижником самого «вождя», ещё со времен Гражданской войны стоял у истоков создания Организации украинских националистов. Но вина его была очевидна, и ему, несмотря на высокое положение, предстояло принять кару, которую ещё совсем недавно по его приказу применяли в отношении других.
Встретившись с Андрейченко, Гржибовский попросил во время беседы с провидником объяснить ему, что без указания Центрального провода он не имел права вывозить из своей резиденции архив ОУН, тем паче что никогда и в мыслях не допускал нелояльности чешских властей по отношению к ОУН. Что начиная с бывшего президента Масарика и вплоть до нынешнего Бенеша, Чехословакия всегда оказывала украинским националистам моральную и финансовую поддержку. Это, кстати, соответствовало действительности.
Андрейченко пришлось извиниться: он далёк от всех этих дел и, к великому сожалению, не сможет содействовать Гржибовскому.
Встреча Андрейченко с Коновальцем состоялась в Париже на квартире члена ОУН Бойко, редактора газеты «Украинское слово». Она издавалась во Франции и распространялась в Западной Европе, США, Канаде, Австралии, Латинской Америке.
В Париже Андрейченко стало известно что, несмотря на отчаянные старания, Гржибовский доказать свою непричастность к изъятию чехами архива ОУН не смог. Его оправданий никто не принял во внимание, даже не удосужился выслушать. Гржибовскому отрубили голову…
При встрече с Коновальцем Андрейченко как бы между прочим обмолвился об этом деле, но расправа с человеком, служившем ОУН и ему лично верой и правдой на протяжении многих лет, вождя, видимо, мало тронула. Он поспешил сменить тему разговора на уточнение некоторых деталей, касавшихся активизации украинского подполья, а также мер по защите от проникновения в него агентуры НКВД.
Коновалец предложил Андрейченко познакомить его с Николаем Сциборским, назначенным неделю назад представителем ОУН во Франции. И одновременно довольно красочно рассказал историю, связанную с арестом этого самого Сциборского органами НКВД и с тем, как он обвёл их вокруг пальца.
Николай Сциборский некоторое время назад действительно был арестован НКВД за националистическую, антисоветскую деятельность, причастность к диверсионно-террористическим акциям на территории Советской Украины.
На следствии он раскаивался, называл сообщников, явки, связи, выдал материалы, документы, часть которых, как оказалось позже, были фальшивыми. Высказывая сожаление о содеянном, мотивировал свои поступки заблуждением, давлением на него руководства оуновского подполья.
Сциборский заинтересовал начальство республиканского НКВД. В нём нуждались. И это стало главным аргументом. Преступник был образован, владел несколькими иностранными языками, пользовался доверием руководителей местной оуновской организации. И в НКВД, поразмыслив, обсудив обстоятельства, решили рискнуть – привлечь агента ОУН на свою сторону.
Сциборский долго не поддавался. Тянул, темнил, канючил, разыгрывал из себя наивного, неспособного, несведущего в подобных делах. Даже заявил, что ему не справиться с такими сложными поручениями. А на него продолжали наседать, под конец пригрозили. И он сдался. Подписав согласие сотрудничать с органами НКВД, обязался не разглашать эту тайну, заверил, что будет добросовестно выполнять все поручения.
Ему поверили. Сциборский знал, что нарушение обязательств грозит наказанием. Его предупредили об этом. Более того, пригрозили: вздумает отклониться от обязательств – прощения не будет, с НКВД не шутят. А он-де молод и понимает, что жизнь даётся один раз…
Тут уж он не поскупился на заверения. И в НКВД рискнули. Выпустили. И… прогадали.
Едва оказавшись на свободе, Сциборский связался с руководителями ОУН, которых на следствии не назвал, передал им ставшие ему во время заключения известными сведения об агентуре НКВД среди националистов, рассказал о данной им подписке о сотрудничестве.
Оуновцы незамедлительно расправились с названными Сциборским. Пострадали и совершенно невинные, не имевшие никакого отношения к НКВД. Убивали даже тех, кто случайно оказывался рядом. Чтоб без свидетелей. Уничтожали, как правило, вместе с родными и близкими. Невзирая на пол и возраст.
Коновалец рассказывал всё это Андрейченко с нескрываемым удовлетворением. Связывал с проводимыми и предстоящими ОУН организационными, пропагандистскими диверсионно-террористическими акциями. Он давно не испытывал такого воодушевления.
Предложение Коновальца встретиться с Сциборским обеспокоило Андрейченко. Не исключено, что тот мог видеть его в здании НКВД, в чекистской форме. В таком случае встреча может оказаться роковой.
Андрейченко тотчас же информировал ИНО НКВД о неудавшейся вербовке Сциборского. Он знал приметы и биографию оуновца, подробности его измены, последовавших вслед за ней казней. А также идейные установки, образ жизни. Знал Андрейченко и о постановлении Особого совещания о Сциборском, пока невыполненном. Но не знал, что беглец находится во Франции, представляет ОУН в Париже.
Повинен в том был НКВД. И, естественно, кое-кто стоявший над ним, с кем чекистское ведомство не могло не согласовывать свои действия. В таких экстремальных случаях отвечали, как обычно, стрелочники.
Сотрудников Особой группы НКВД, работавших до недавнего времени во Франции, отозвали в Москву. Подавляющее большинство репрессировали.
Те из вчерашних «закордонников», кто выжил, кому «повезло», оказались заключёнными на длительные сроки в тюрьмах в условиях строгого режима. Их «вина» состояла в том, что они знали то, что должно было вместе с ними уйти в мир иной. Такова была установка НКВД, санкционированная Сталиным.
Служил чекист-нелегал честно и преданно Отечеству, рисковал каждый день жизнью, нередко погибал за кордоном, не увидев Родину, близких. В иных, более многочисленных случаях, когда совсем уж не везло, погибал как «враг народа». Без некролога, без имени, без могилы.
«Счастливчики», угодившие в крохотные тюремные камеры, большей частью погибали, не выдержав длительных и невероятно тяжких условий заключения. Для других проходил «суд» либо издавалось специальное постановление, и вынесенный им приговор – расстрел – воспринимался ими едва ли не как благо.
Глава 9
На смену арестованным и уничтоженным сотрудникам ВЧК, ОГПУ и НКВД пришли по спецнабору из партийных ведомств немало плохо образованных, некомпетентных в оперативном деле молодых людей, часто непригодных к разведке. Их работа зачастую походила на трескотню мотоциклетного моторчика, установленного на крейсере: он силится, пыхтит, содрогается от напряжения и бессилия, а судно между тем течением относит на мель.
Немало значило и то, что мировоззренчески и нравственно это было уже иное поколение. Поколение «могильщиков».
И занимавшиеся Сциборским скороспелые чекисты были неопытны, а потому беспомощны. Конкретное дело подменяли политической демагогией, всеобщей подозрительностью, именовавшейся «классовой бдительностью», и, разумеется, демонстрацией советского патриотизма. Всё это способствовало карьере, славе.
В шестерни добротного механизма попадал песок. Учащались сбои. Они раздражали генсека, что сказывалось на самих чекистах, срывавших зло на народе. И ударяло по ним же бумерангом.
Тем же, кто искренне стремился освоить тайны совершенно незнакомой им профессии разведчика – выучиться оперативному мастерству, приобрести необходимый опыт без ощутимых потерь и угрызения совести, – учиться было не у кого.
Из старой гвардии опытных, честных, принципиальных, глубоко идейных, с развитым чутьём разведчика, высокообразованных чекистов при деле остались единицы. Возможно, по злому умыслу. Или недомыслию, непониманию того, что данный участок жизни государства важен как хлеб насущный. Но и чудом уцелевшие чекисты большей частью были душевно смяты, запуганы, деморализованы атмосферой произвола.
Не будь этого, чекисты-нелегалы из былой Особой группы, устранившие выдающихся противников советского режима – генерала Кутепова и грозившего калёным железом отомстить за него генерала Миллера, давно бы отыскали хоть на краю света и надёжно «упаковали» беглого оуновца Сциборского.
Сциборскому повезло. Он с полным спокойствием мог ещё долго представлять ОУН в столице Франции, не без основания гордясь своей победой в зловещем поединке с грозной в недавнем прошлом службой чекистов.
Вождь ОУН Коновалец взахлеб превозносил «героизм» Сциборского, называл его «потрясающим», «историческим», «выдающимся».
С тяжёлым сердцем слушал его Андрейченко. Становилось обидно за державу, за своё родное и, чего греха таить, неблагодарное ведомство.
Но в данный момент его больше заботила перспектива встречи с Сциборским. Ничего хорошего она не сулила. Необходимо было срочно что-то придумать, чтобы избежать её. Каждая минута сейчас дорога, как жизнь! И пока Коновалец, находясь в прекрасном расположении духа, развивал свои идеи, Андрейченко обдумывал выход из сложившейся ситуации.
Глава ОУН говорил о предстоящей встрече с Сциборским как о деле решённом, не видя тому никаких препятствий; согласие Андрейченко его не интересовало.
Андрейченко не хотелось разочаровывать провидника, однако риск был слишком велик. И потому, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, спокойно, не выдал бы волнения, заметил:
– Если Сциборский действительно был в руках большевиков, а судя по всему это имело место, и его, как вы сами, Ваше превосходительство, сейчас сказали, завербовали, то, надо полагать, он находится под пристальным наблюдением агентов москалей.
– Вы так полагаете? – насторожился провидник. – Интересно.
– Двух мнений быть не может, – сдержанно, но чётко произнёс Андрейченко. – Есть ли смысл мне встречаться с ним? В ближайшее время я должен, как вы знаете, вернуться в родные края. Где гарантия, что после встречи с Сциборским под колпаком разведки москалей не окажусь и я? А это чревато угрозой подполью. Его руководителям, о себе уж не говорю. Методы НКВД мы, слава богу, хорошо знаем. Многозначительно помолчав, добавил: «И Вам, Ваше превосходительство, надо быть осторожнее. Честно говоря, не люблю встречаться с людьми, побывавшими в лапах НКВД. Не хочу бросать тень на Сциборского. Упаси господь! Но, судя по вашему рассказу, он слишком беспечен в своем теперешнем положении. Кому-кому, а ему-то должно быть известно, чем всё может для него кончиться.»
Коновалец не стал оспаривать доводы Андрейченко. Не настаивал он и на своём предложении о встрече с Сциборским. Однако настроение у провидника испортилось, хотя вида он не подавал. Возможно, Андрейченко заставил его о чём-то всерьёз задуматься.
Андрейченко ощутил некую неудовлетворенность финалом разговора. Коновалец достаточно опытен, чтобы сомнения в Сциборском возникли у него и без подсказки. А может быть, отказ Андрейченко от знакомства со Сциборским провидник воспринял с подозрением?
Чем больше Андрейченко думал об этом, тем чаще приходил к мысли, что Коновалец не случайно пытался свести его с глазу на глаз с беглецом из НКВД. Но если он действительно преднамеренно готовил ему ловушку, то почему прислушался к его предостережениям?
Перегруженный сомнениями, Андрейченко пытался предусмотреть возможные варианты. В его положении оставить без внимания даже малейшую деталь – смерти подобно. О чём он только ни передумал, какие доводы ни приводил, сделать окончательный вывод так и не смог.
То и дело возникали новые мысли: зачем, например, понадобилось провиднику так долго и подробно рисовать яркими красками неудавшуюся попытку НКВД завербовать Сциборского? С какой целью называл имена большевистских агентов, им разоблаченных? Зачем понадобилось знакомить его с Сциборским, прежде ни разу не упомянув его имени? А что, если он, Андрейченко, сам насторожил Его превосходительство сомнениями в Сциборском? Сведения, документы, имена людей, представленные Сциборским ОУН, достаточно весомое свидетельство в его пользу. С другой стороны, разве Коновалец не убедился в преданности Андрейченко их общему делу? Взять, к примеру, переброску через советскую границу оуновской литературы…
Андрейченко спохватился: а может быть, он воспринимает всё произошедшее под таким углом зрения только потому, что ему горько за допущенную НКВД ошибку? Обидно, что враги торжествуют удавшийся успех? И ему больно за своих?
Андрейченко ни хотелось думать иначе, он понимал, что особо серьёзных практических дел в пользу ОУН он не совершил, и потому сомнения в нём у Коновальца могут возникнуть в любой момент. Безразличная с виду реакция провидника на отказ Андрейченко от встречи с Сциборским может показаться подозрительной. Но при царившем в ОУН всеобщем недоверии иной реакции и быть не могло. В подобных ситуациях принято вести себя хладнокровно, предельно вежливо, даже любезно. Чтобы усыпить бдительность подозреваемого, помочь ему расслабиться, свести на нет настороженность. Дальнейшее должно произойти неожиданно, как дождь средь ясного дня.
Поскольку сроки пребывания Андрейченко за рубежом подходили к концу, он делал всё, чтобы решить свою главную задачу. Тем более что глава ОУН назначил ему на ближайшие дни очередное свидание для обсуждения новых, назревших, по мнению Коновальца, проблем. Место встречи – столица Бельгии.
Брюссель вполне устраивал Андрейченко – здесь по-прежнему ОУН представлял Дмитрий Андриевский. В своё время тот, ещё в Финляндии, поручился за него, и они оставались добрыми друзьями.
Глава 10
На брюссельском вокзале Андриевский сообщил Андрейченко, что по сложившимся обстоятельствам его превосходительство не прибудет в Брюссель и предлагает провести встречу во Франкфурте-на-Майне или в Неаполе. Вождь гарантировал доставку Андрейченко на самолёте туда и обратно.
Предложение о встрече в Германии или Италии встревожило Андрейченко. Прежде всего, тем, что это фашистские страны, где деятельность украинских националистов всячески поощрялась местными властями, где любую акцию они могли провести без шума и последствий.
Сомнительной показалась и гарантия на доставку самолётом туда и обратно. Андриевский акцентировал слово «обратно». Не потому ли, что она не состоится?
Андрейченко заметил и то, что Андриевский ведёт себя не так, как прежде. Встретил холодно, разговаривал сухо, к себе, как раньше, не приглашал. Может быть, просто в плохом настроении? Не «перегрелся» ли в климате всеобщей подозрительности, и вирус страха заставляет его повсюду видеть провокацию и угрозу? А он не хочет быть причастным к ним? Возможно. И, как принято в таких случаях, бережёного Бог бережёт. Главное же в том, что выполнить задание в указанных странах будет намного сложнее. Да и удастся ли вообще?
Андрейченко отклонил вариант встречи, предложенный Коновальцем. Сослался на то, что непредвиденные обстоятельства могут задержать вылет самолёта, воспрепятствуют его своевременному возвращению на Украину, сорвут его доклад на запланированном совещании. Самая же серьёзная причина, добавил он, заключается в том, что руководство подполья вышлет людей для его встречи. Дата перехода границы назначена. В общем, нарушение договорённости с руководством подполья может привести к нежелательным последствиям.
После встречи с Андриевским в Брюсселе Андрейченко связался по телефону с Коновальцем, объяснил ему причину нежелательности переноса встречи в Германию или Италию. Затем обо всем информировал Москву. Сообщил также, что выезжает в Финляндию, где будет ждать дальнейших указаний.
В Хельсинки Андрейченко уже ждал приказ руководства ИНО о возвращении в Москву. Как ни тяжело было обрывать операцию, но в НКВД понимали, что его провал может иметь более серьёзные последствия и для дела, и для них самих. Хотя об Андрейченко, возможно, уже и не думали. Задание он фактически провалил. Более того, оуновцы использовали его для переброски в Союз контрреволюционной литературы. Итог мрачный.
Андрейченко стал готовиться к переходу границы. На душе скребли кошки: удачно проведя труднейшую подготовку, неоднократно находясь почти у цели, осуществить операцию так и не смог: один на один с главарем ОУН ни разу не оказался. А приказ гласил: при любых обстоятельствах никаких следов, никаких улик, никаких вещественных доказательств совершённой акции, никаких свидетелей. Малейшее отклонение от приказа могло грозить печальным исходом. Даже в том случае, если задание будет выполнено, но не соблюдены условия инструкции.
Обидно было, что ситуация сложилась столь неблагоприятно. Иногда возникали сомнения в правильности её оценки при информировании руководства ИНО. Немного утешало то, что он возвращается не с пустыми руками, а с весьма ценными сведениями, документами военного характера. Все эти материалы позволят скорректировать оперативные разработки ряда мероприятий, будут способствовать укреплению безопасности страны. Однако утешительных аргументов хватало ненадолго. Задание оставалось невыполненным. Жутко было даже думать о последствиях этого.
