Kitabı oku: «Опека», sayfa 5
Пичугина сорвалась на плач. Инна обняла женщину – ее костлявое, изможденное тело – и тихо спросила:
– Лариса, где дети?
* * *
Свирин выскочил из машины и понесся по лужам ко входу в детдом. Прерванный звонок Инны не на шутку его встревожил. Он набирал ее номер несколько раз, но телефон девушки находился вне зоны доступа, и Егор, дождавшись приезда опергруппы в барак, тут же направился в приют.
Поднимаясь по ступеням крыльца, Егор уловил тихие, едва заметные сквозь шум дождя всхлипывания, доносящиеся откуда-то из подвала. Участковый прислушался: так и есть, детский плач.
Свирин прошел несколько метров вдоль мокрой стены, поросшей мхом, и заметил черный провал – вход в подвал, пробитый в кирпичной кладке бомжами или шпаной.
– Тише, Миша, не плачь, – донесся из мрака тонкий голосок. – Мама скоро придет.
Свирин, нагнувшись, пролез в дыру и очутился в кромешной тьме. Под ногами перекатывались обломки кирпичей, воняло дерьмом. Егор включил фонарь на телефоне. Луч света выхватил близнецов: прижавшись друг к другу, Миша и Таня со страхом таращились на полицейского.
– Идемте, я отведу вас к машине. – Свирин протянул руку. – А то замерзнете до смерти.
– Мама сказала ждать здесь, – всхлипнул Миша, размазывая по щекам слезы.
– Ваша мать опасна, – отрезал Егор. – Поднимайтесь.
Воздух сгустился, стало труднее дышать. Рядом с близнецами выросла тень, и Свирин выхватил пистолет.
* * *
Пичугина, казалось, не услышала Инну: обхватив дрожащее тело руками, она завороженно глядела в полумрак за разбитым окном.
– Лариса, где дети? – Инна повторила вопрос.
Пичугина повернулась к ней и неожиданно ласково сказала:
– Извини, что я сорвалась на тебя в бараке. Я ведь сразу поняла, что ты одна из них. Как Миша и Таня.
Инна отпрянула от женщины, пораженная ее словами.
– У вас, детдомовских, взгляд особенный. – Пичугина грустно улыбнулась. – Вы как будто хотите любви, но боитесь ее.
Инна оторопела: каким образом Лариса узнала ее главный секрет? Она не успела спросить: снизу раздался детский визг. Пичугина оцепенела от ужаса, и Инна, оставив ее в комнате, бросилась по лестнице на первый этаж. Колотилось сердце, срывалось дыхание: Инна не могла допустить, чтобы с близнецами случилась беда.
Снова вопли – кричали из подвала! Инна спустилась в закуток под лестницей (она помнила каждый уголок в старом детдоме) и нашла дверь.
Скрипнули ржавые петли, пахнуло плесенью, ударило мраком в глаза. Фонарик на телефоне высветил близнецов, визжащих в углу. Луч опустился ниже: на полу распластался Свирин. Над ним сгорбилась темная фигура, похожая на гигантского дикообраза. Косматый монстр, придавив Егора коленом, волосатой лапищей душил его за горло, а вторую руку проталкивал в распахнутый рот полицейского, не давая ему дышать. Свирин содрогался в предсмертных спазмах, даже не пытаясь сбросить душегуба.
– Прекрати! – рявкнула Инна. – Оставь его!
Массивная голова монстра медленно повернулась на голос. Нечесаные патлы, опускавшиеся до самой шеи, скрывали глаза Опекуна, но Инна знала, что он ее видит. Прошли годы с момента их последней встречи, но чудовище помнило Инну.
Монстр послушался: ослабил хватку, вынул лапу изо рта Егора. Поднялся и бесшумно растворился во мраке, обступившем дрожащий пятачок света.
Инна подбежала к Свирину. Его налитые кровью глаза остановились на ней. Он прохрипел – и замер, так и не сделав последний вдох. Инна заплакала, сжимая обмякшую руку Егора. Слезы капали на его лицо, смешивались с розовой пеной на губах и подбородке. Близнецы, замолкнув, наблюдали за Инной из темного угла.
– Мы не хотели, чтобы он умер, – прохныкал Миша. – Он выхватил пистолет, хотел нас забрать отсюда! Мы просто испугались…
Мальчик сорвался на плач, и Таня, обняв брата, продолжила за него:
– А потом появился Опекун, – прошептала она. – И он вас послушался.
Инна вытерла слезы и поднялась.
– Откуда вы про него узнали?
Близнецы переглянулись, словно решая, можно ли доверять Инне.
– Когда мы попали в детдом, нас сильно обижали, – сдерживая слезы, проговорила Таня. – Однажды ночью мы подслушали, как старшие ребята рассказывали про девочку, которая раньше жила в приюте. Ее тоже обижали, но она придумала себе защитника и назвала его Опекуном.
– Он оберегал ее, – вмешался Миша. – Душил обидчиков.
Инна закрыла глаза, шумно выдохнула: она знала наперед все, что скажут дети.
– И вы решили, что Опекун защитит вас?
– Мы звали его, когда нас обижали, – кивнула девочка. – И однажды он явился.
– Первым задохнулся пацан, который бил Таню в детдоме, – стиснув кулаки, прошептал Миша. – А потом все остальные.
Ком застрял в горле, ноги задрожали – и хлынули воспоминания, смывая хрупкую стену из самообмана, построенную за многие годы.
* * *
Инна была ребенком-отказником, выброшенным в мусорный бак. Никому не нужное отродье: грязный пакет служил ей пеленками, а холодный дождь – грудным молоком.
Затем последовали годы, проведенные в детдоме: голод, побои и унижения. Воспитатели равнодушно смотрели на страдания подопечных, сваливая разрешение конфликтов на старших воспитанников. И те срывали злость на младших. Инна научилась драться, но и это не спасало, когда несколько раз ей устраивали «темную». Она находила убежище в книгах, фантазиях и мечтах о взрослой жизни – той, что начнется совсем скоро, стоит только потерпеть.
До выпуска из детдома оставалось три года, когда в его стенах появился новый сотрудник – психолог. Мужчина лет сорока с залысинами, жирным брюшком и подслеповатыми глазками за стеклами заляпанных очков – тогда он казался Инне совсем стариком. Говорили, что раньше он работал в реабилитационном центре для наркоманов в Москве, но вернулся оттуда в родную дыру, чтобы ухаживать за больной матерью. И устроился в детдом.
Его встречи с воспитанниками проходили в бывшей подсобке. Инна садилась на засаленный диван, психолог закрывал дверь на ключ – «чтобы нам не мешали» – и начинал сеанс. Она не помнила, на каком из приемов он коснулся ее коленки, а затем просунул руку под юбку. Но помнила слова, которые он часто повторял слюнявыми губами: «Никому ты не нужна, кроме меня. Только мне ты дорога».
Потные ладони на груди. Жирные шлепки волосатых бедер о промежность. Белесые сгустки на животе.
Так продолжалось несколько месяцев. А потом подонку захотелось экспериментов: во время одного из «сеансов» – как называл их встречи психолог – он сдавил Инну за шею, ритмично вбивая грузное тело между ее раскинутых ног. Она помнила черные круги перед глазами, тонкий свист воздуха из сжатой гортани – и зловонное дыхание насильника у лица.
В ту же ночь, вернувшись в общую спальню, Инна нарисовала карандашом в тетради огромную косматую фигуру – чудовище, рожденное из ненависти, страха и обиды.
Через три дня психолог пригласил Инну на «сеанс». Она привычно разделась и легла на диван, бесшумно глотая слезы. Если бы кто-то мог ей помочь…
Подонок стянул несвежие трусы и, забравшись на топчан, раздвинул коленки Инны. А затем вдруг закашлялся. Хватая ртом воздух, он повалился на пол. Полумрак, в который была погружена комната, сгустился и обрел очертания высокой лохматой фигуры. Одной лапой монстр схватил насильника за горло, а вторую мощным рывком протолкнул ему в рот, вгоняя глубже в глотку. Психолог, хрипя, бился на полу в судорогах, а затем затих и обмяк. Чудовище, ссутулившись над трупом, исподлобья глядело на Инну сквозь длинные патлы на морде, словно ожидая дальнейших указаний, но она не могла сказать ни слова: крик ужаса застрял в глотке.
