Kitabı oku: «Кто я? Книга 2. Мои университеты»

Yazı tipi:

Я люблю тебя, жизнь,
И надеюсь, что это взаимно.
(К. Ваншенкин,
песня «Я люблю тебя, жизнь»)

ISBN 978-5-0051-1996-4 (т. 2)

ISBN 978-5-0051-1571-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I – Челябинск

Глава 1

В Челябинске я должен был приступить к работе с 1 августа 1953 года, поэтому я выехал туда из Яловичоры в конце июля с остановкой в Москве. В Москве я остановился в семье моего дяди Володи и заодно поступил во Всесоюзный заочный политехнический институт на первый курс без экзаменов, так как у меня был диплом с отличием. Первые два курса были общеобразовательные, с третьего курса нужно было учиться по специальности, которая могла быть до этого момента не избранной. Пробыв пару дней в Москве, я уехал в Челябинск.

В Москве моя тетя сказала, что дядя Володя находится в командировке в Челябинске и даже меня встретит там на вокзале. Так и получилось. Я своего дядю до этого не видел никогда, но по описанию его жены – моей тети – я узнал его из окна моего вагона, когда он встречал меня. Я был совершенно не обременен никаким багажом, встретился с дядей, и мы пошли в ресторан гостиницы «Южный Урал», где в то время он проживал. Пообедали, пообщались, и я уехал в Металлургический район г. Челябинска, где размещался завод шлаковых материалов, куда у меня было направление на работу. На заводе я сразу пошел к директору, представился ему и показал все мои документы.

Директор завода Константин Георгиевич Рябицев сказал мне, что он сам приехал в Челябинск несколько дней тому назад, что бывший директор этого завода, жена начальника доменного цеха металлургического завода Попова, еще наведывается сюда и передает ему заводские дела и заводское имущество. Константин Георгиевич сказал, что он живет в финском сборном домике, принадлежащем заводу, что жилье это временное – до получения постоянного в соцгороде. Он предложил мне жить вместе с ним. Собственно говоря, жить мне больше было негде, и, конечно, я согласился. Тем более что в этом трехкомнатном домике с отдельной кухней кроме нас двоих никто больше не будет жить. Константин Георгиевич также сказал, что на работу я буду ездить вместе с ним – у него имеется служебный автомобиль «Москвич» -фургон с деревянным кузовом. Так мы и жили в этом домике до окончания строительства двух 2-этажных 16-квартирных заводских домов в соцгороде.

Домик этот отапливался собственным котлом, топливом к которому был либо каменный уголь, либо кокс. У нас был кокс – очень хорошее твердое топливо. Котел работал в системе водяного отопления, то есть под каждым окном был смонтирован радиатор отопления. Топить этот котел надо было круглосуточно, чем я и занимался, но эти мои обязанности меня нисколько не обременяли.

В первый же выходной Константин Георгиевич поехал охотиться на диких уток и привез домой несколько небольших тушек, не ощипанных и не выпотрошенных. Дикий уток я увидел здесь впервые в жизни, но Константин Георгиевич возложил обязанности на меня ощипать эти тушки и подготовить к жаровне. Вот тут я проклял все на свете – я не знал, как ощипывать уток, а Рябицев мне не помогал, просто куда-то ушел. Он был старше меня лет на 20, у него была семья: уже взрослый сын, который работал в Первоуральске на трубном заводе, и жена, пока еще живущая в Выксе.

Завод шлакматериала располагался на территории Челябинского металлургического завода. Директор завода поставил меня на работу стажером начальника цеха литой дорожной брусчатки. Начальник цеха там уже был, его фамилия Рихерт – он из немцев, высланных из Поволжья или Крыма. В Челябинске жило достаточно много высланных немцев, они ходили отмечаться в спецкомендатуру еженедельно. Рихерт был алкоголиком и иногда на работу не выходил, поэтому стажер, то есть я, подменял его. Притом директор сказал мне: «Вы работаете вдвоем. Когда станете мешать друг другу, я его уволю». Обратите внимание, не «уволю кого-либо из вас», а «его уволю».

Так и случилось. В здании, где находился кабинет начальника цеха, также были кладовая, помещения для отдыха рабочих, комнаты учетчицы и мастера. В кладовой запирался инструмент, который использовали рабочие. Ключи от кладовой были у начальника цеха. И вот в один прекрасный день Рихерт не вышел на работу – рабочие оставались без инструмента и начать работать не могли. После звонка домой выяснилось, что Рихерт лежит дома пьяный. Чтобы начать работу, я попросил рабочего взломать замок (несмотря на возражения некоторых «законников», которые говорили, что там может быть различное имущество и что без представителей хотя бы милиции взламывать это помещение незаконно). Я сказал, что беру ответственность на себя. Взломали замок, люди взяли инструменты и пошли работать. Я послал учетчицу на квартиру к Рихерту, который жил в достаточно приличной квартире в соцгороде в 4 километрах от завода. После этого я доложил директору завода, что я сделал. Он сказал, что я все сделал правильно.

На следующий день Рихерт вышел на работу, его вызвали к директору завода, и он был уволен за прогул. Так я стал полноценным начальником цеха. В цехе работало около 150 человек, большинство из которых были женщины. Все рабочие были бывшими заключенными, по амнистии вышедшими на свободу и не уехавшими к своему дому по различным причинам. Раньше эти люди жили в лагере, находившемся на территории «Тридцатого поселка». Лагерь был, естественно, за оградой из колючей проволоки и охранялся конвойными. Он состоял из двух половин – мужской и женской. Затем всех женщин в лагере амнистировали, и его женская часть была ликвидирована, а жилые помещения были переданы тресту «Челябметаллургстрой». В этих помещениях и жили не разъехавшиеся по домам бывшие заключенные, работавшие на нашем заводе. Это было достаточно близко от завода. Мужская же часть лагеря продолжала функционировать, поскольку многие из заключенных-мужчин не подлежали амнистии. Никто из них на нашем заводе не трудился – они работали на строительстве цехов Челябинского металлургического завода.

Глава 2

Завод шлаковых материалов еще строился, в нем должно было быть три цеха: цех полусухой грануляции доменных шлаков, цех литой дорожной брусчатки и цех термоизоляционных материалов. Цех грануляции работал в три смены, цех дорожной брусчатки – в одну, а цех термоизоляционных материалов еще не был построен.

Рядом с нашим заводом буквально в трёхстах метрах от заводской площадки располагался цех грануляции шлаков, принадлежащий строительному тресту «Металлургстрой». Как производилась там грануляция? Привозили несколько ковшей жидкого доменного шлака и выливали по одному прямо в бассейн, где струя жидкого шлака рассыпалась на достаточно мелкие гранулы. После слива нескольких ковшей шлака в этот бассейн оттуда грейферным краном вынимался гранулированный шлак, после чего он перекладывался на бетонную площадку рядом с бассейном для отстоя от воды. После этого шлак грузился в железнодорожные вагоны, как правило, думпкары треста. Все равно воды в этом шлаке было много – при полусухой грануляции шлаков воды в гранулированном шлаке в десятки раз меньше.

Наш цех полусухой грануляции шлака был построен по проекту, в котором использовалось изобретение советских инженеров Крылова и Крашенинникова. Суть новизны заключалась в том, что доменный шлак из ковша по желобу выливался на лопасти вращающегося барабана полутораметрового диаметра. Одновременно на желоб, на жидкий шлак выливались струи воды – сама грануляция шлака проходила практически на желобе с минимальным количеством воды. Одновременно смесь шлака и воды выливались на вращающиеся лопасти барабана, и этими лопастями шлак вместе с водой выбрасывался на площадку. На этой площадке собиралась куча горячего, уже гранулированного шлака, оттуда она скреперной лебедкой выгребалась в дальний конец площадки. Почему-то никто не умел обращаться со скреперной лебедкой, и для удаления гранулированного шлака подальше от барабана использовали трактор-бульдозер. Работа бульдозериста была чрезвычайно тяжелой, так как шлак был горячим, и куча шлака парила остатками воды.

Цех литой дорожной брусчатки делался по технологии, взятой из Германии как репарация за убытки, нанесенные немцами Советскому Союзу. В Германии по этой технологии работали со шлаками меднорудного производства Мансфельдских медеплавильных заводов. Такой брусчаткой из шлаков меднорудного производства в городе Кёнигсберге к тому времени были вымощены все площади и некоторые улицы. Причем брусчатка на площадях была разноцветной, ею выкладывались узоры. Вот эту документацию, которая имелась по данной технологии, взяли мы, и был построен цех литой дорожной брусчатки в Челябинске. Надо сказать, что технология производства самих кубиков брусчатки, по-моему, была трехсотлетней давности, крайне примитивной, все делалось вручную. В лучшем случае с помощью отбойных молотков вскрывалась прибыльная часть залитого в ямы с пресс-формами доменного шлака.

Не каждый шлак подходил как для грануляции, так и для производства брусчатки. Подходил только так называемый кислый шлак. В цехе у меня был специальный человек для отбора в доменном цехе годного для производства брусчатки шлака. Производство заключалось в том, что в специальных ямах глубиной в полметра и размерами 4х4 метра выкладывались из металлических пластин ячейки высотой в один или два яруса. Яма с ячейками заливалась жидким доменным шлаком из большого 15- или 25-тонного шлакового ковша. Заливались эти ямы шлаком на тридцать сантиметров выше пресс-форм. Таким образом, на следующий день над пресс-формой был тридцатисантиметровый сплошной слой уже застывшего, как камень, шлака, который разбивался с помощью отбойных молотков, и из-под этого твердого слоя из пресс-форм вынимались кубики брусчатки с ребром 15 сантиметров. Шлак в ямах не всегда успевал остывать до комнатной температуры, а рабочие его уже взламывали. Работа эта чрезвычайно тяжелая, плюс жара летом – жаркое солнце и снизу жар от застывшего шлака. Однако же, платили людям хорошо.

Кроме этого в цехе должен был быть участок производства щебня из шлака, точнее, из тех кусков от верхнего тридцатисантиметрового слоя, который разбивался, чтобы достать кубики брусчатки. Этого участка не было. Я до техникума целый год работал диспетчером в автоколонне и умел распоряжаться людьми, но, конечно, как начальник цеха я был слабоват. У меня было два мастера – две женщины.

На нашем заводе столовой не было, поэтому обедать я ходил либо в столовую строителей в «Тридцатом поселке», либо в мартеновский цех №2, находящийся буквально рядом с нами. Этот цех работал, однако не был достроен полностью. Его строящаяся часть была огорожена, и там работали строители-заключенные, которых я упоминал ранее.

Чтобы попасть в цеховую столовую, надо было обойти ограждение – это недалеко. Далее нужно было подняться на насыпь, на которой проходил железнодорожный путь шихтового двора мартеновского цеха, где часто отстаивались платформы с шихтовыми материалами. В то время в мартеновский цех для переплавки привозили очень много деталей вооружений, автомобилей, мотоциклов и другой техники, ранее поставленной в Советский Союз по ленд-лизу. Всё это должно было попасть на шихтовый двор под пресс, поскольку переплавлять достаточно крупные металлические брикеты было удобнее и выгоднее, чем детали по отдельности. Я был поражен этим и не понимал, зачем отправлять под пресс годные детали вместо того чтобы использовать их в народном хозяйстве. Я даже спросил об этом Рябицева. Он объяснил мне, что по условиям ленд-лиза не израсходованные и не утраченные материальные ресурсы подлежали оплате, тогда как за всё, что было израсходовано и утрачено во время войны, платить было не нужно. Поэтому правительство Советского Союза решило уничтожить хотя бы часть оставшихся поставок. Когда на отстое находилось много вагонов, нам приходилось пролезать под ними, чтобы добраться до столовой.

Что представляла собой столовая мартеновского цеха? Здание столовой находилось в пристройке бытового корпуса цеха. Сразу после входа находился общий зал примерно на 100 посадочных мест, в углу зала находилась отгороженная линия выдачи блюд, которая упиралась в кассу. При входе на нее было написано «Сталевары обслуживаются вне очереди», поэтому там всегда был бардак – людей было очень много, и часть из них пыталась пробиться на линию раздачи со стороны кассы, часть перелезала прямо через ограждение. Говорили, что иногда дело доходило до драк. Через стену от этого зала был еще один зал, раза в три меньше – это был зал для инженерно-технических работников. Вот там-то было всё иначе. Зашедшие туда пообедать люди сразу садились за столы. В зале было 4 ряда по 4 столика в каждом, каждый из столов был рассчитан на 4 персоны – таким образом, было 64 посадочных места. Каждый из рядом столиков обслуживала отдельная официантка. На столах лежали меню, и каждый выбирал себе блюдо. В меню было два вида первого, два или три вида второго, а на десерт можно было выбрать стакан чая, стакан компота и стакан сметаны. Обед из двух блюд, компота или чая обходился чуть меньше 5 рублей. Официантка приносила еду, но деньги за нее не брала – плату нужно было относить на ее личный столик, находящийся у входа в зал. Если нужна была сдача, ее можно было взять самостоятельно из находящихся на этом столике денег. Однажды я ушел, забыв заплатить за обед, и вспомнил об этом уже у себя на заводе. Я очень переживал, что обманул официантку. На следующий день я извинился перед ней и поинтересовался, насколько серьезной была недостача (ведь не я один мог не заплатить за обед). Она ответила: «Недостач у меня никогда не бывает: во-первых, здесь обедают честные люди; во-вторых, многие не берут сдачу монетами, и для меня такие монеты складываются в рубли, и, как правило, когда я рассчитываюсь с поваром, у меня остаются лишние деньги». За этим залом был еще третий небольшой зал, предназначенный для обеда начальника цеха и его заместителей. Там было всего два столика. У начальника цеха было три или четыре заместителя, и они там обедали иногда вместе, иногда раздельно. Меня удивило такое разделение столовой. Зал для рабочих – как зал для скота, так как там никакого порядка совершенно не было. Раздача блюд была явно перегружена, и никаких официанток там, естественно, не было. По сути дела столовую разделили зал для уральского «работного люда» и два зала для господ. Я поделился этим своим мнением с Рябицевым, который до Челябинска работал начальником мартеновского цеха, и спросил, такой ли порядок был в столовой его цеха. Он ответил: «Да, такой. Этот порядок был еще до того, как я стал начальником цеха. Он был таким во время войны и остался таким же после войны».

23 сентября 1953 года мне исполнилось 20 лет. Мои коллеги по работе на заводе сказали, что этот юбилей нужно отпраздновать. Мы договорились, что в этот день они придут ко мне в домик, и мы там отметим. Мой сосед Рябицев куда-то убыл, и я в домике был совершенно один. Что это были за коллеги? Это мой мастер Рива – еврейка по национальности, достаточно симпатичная, но полная, и начальник заводской лаборатории по имени Капитолина, звали мы ее все Капа. Обе незамужние. Риве было около 22, а Капитолине до 30. Я купил бутылку шампанского и какую-то закуску, а они принесли мне подарок – альбом для фотографий (этот альбом, уже изношенный, я выбросил только в начале 2000-х годов). Мы отметили слегка этим шампанским день моего рождения, и Капитолина сфотографировала меня с Ривой.

Глава 3

В начале ноября 1953 года строители сдали в эксплуатацию два 16-квартирных двухэтажных дома, построенных по заказу и за деньги нашего завода. И я переселился в один из этих домов – на втором этаже в одном из них мне дали комнату на двоих в трехкомнатной квартире. В этой комнате со мной поселился мой одногруппник из техникума Штукалюк Виталий Харитонович, двадцатитрехлетний парень. Вот он-то и работал мастером ремонтно-механического цеха – на той должности, на которую посылали раньше меня.

Я решил поселить у себя в Челябинске свою маму и брата. Надо сказать, это было крайне легкомысленно с моей стороны. Дело в том, что одну комнату занимала семья – муж и жена, работавшие в заводском отделе снабжения. Муж Василий был инвалидом войны, одной ноги до колена у него не было. Вторую комнату (самую большую) занимал приехавший по вызову главный механик нашего завода. У него где-то была семья, где он раньше работал, но он ее не привез в Челябинск, или они сами не приехали. Мы с товарищем занимали третью комнату площадью 22 м². Моя мама и брат могли поселиться только в ту комнату, в которой проживал я со Штукалюком. Но Штукалюк здесь оказывался явно лишним, и его надо было уговорить перейти жить в комнату, которую занимал главный механик. Но тот мог не согласиться, и Штукалюк также мог не согласиться. Более того, Штукалюк обиделся на меня за то, что я, не посоветовавшись с ним, принял решение вызвать к себе мою семью. Он был прав, а я это понял достаточно поздно – мои мама с братом уже выехали к тому времени, когда я начал разговаривать с ним. Через день я должен был встречать их, и вот я Штукалюка уговариваю переселиться неизвестно куда или жить с нами, а он не хочет. Тогда я извинился перед ним и сказал, что я поступил неправильно и что мне нужно было с ним посоветоваться гораздо раньше и не только с ним, а также с главным механиком. Других решений, только как переселиться Штукалюку к нему, не было, но он не принял мои извинения. Тогда главный механик сам предложил Штукалюку жить в его комнате, и буквально перед самым приездом моей семьи Штукалюк согласился и перешел жить в комнату, где жил главный механик. Таким образом, моя мама и мой брат поселились ко мне в комнату. Праздник новоселья у нас совместился со встречей нового 1954 года.

Штукалюк уволился с завода ранней весной – почему-то он не поладил с рабочими. На территории нашего завода все же было много воды от грануляционной установки. Плохо работала канализация, и территория во многих местах была затоплена. Так получилось, что в ремонтно-механической мастерской, где работал Штукалюк мастером, в начале весны пол был затоплен водой. Рабочие положили на затопленный пол так называемые трапы (доски на кирпичах) и по ним ходили, начиная от входа и вдоль рабочих мест слесарей. Однажды Штукалюк, заходя в мастерскую, схватился за дверную ручку и, пораженный электрическим током, упал. Оказалось, что кто-то из подчиненных ему рабочих к дверной ручке со стороны помещения подсоединил электрический провод. По-видимому, Штукалюк закричал, так как выскочили рабочие, подняли его и вызвали заводскую «скорую» (больница металлургического завода). Бригада «скорой» увезла в больницу пострадавшего, а там выяснили, что у него болезнь сердца. Слава богу, он не умер. По выходе из больницы он сразу же написал директору заявление об увольнении. Директор очень рад был его отпустить, несмотря на то что Штукалюк должен был работать на заводе практически еще три года. Директор был рад, что не нужно было проводить никакого разбирательства причин несчастного случая на производстве, которое могло грозить неприятностями не только преступникам, но и самому директору. Штукалюк уволился и уехал к себе домой в Украину.

Я познакомил свою маму с директором нашего завода. Рябицев предложил ей работать начальником планового отдела завода, так как эта должность была вакантной, и моя мама согласилась. Я не знаю, почему она это сделала, ведь она работала старшим бухгалтером в лесной промышленности, а здесь промышленность строительных материалов. Более того, она никогда не работала даже рядовым плановиком, а здесь она почему-то согласилась на должность целого начальника планового отдела завода.

Брат мой моложе меня на три года, 3 января 1954 года ему исполнилось 18 лет. Он мог поступить теперь на любую работу, поскольку стал совершеннолетним. Кроме того, у него была специальность бухгалтера, правда, он не хотел им работать. Я не мог ему предложить никакой работы на нашем заводе кроме работы по изготовлению дорожной брусчатки. Но это была каторжная работа, и я не хотел гробить молодого 18-летнего парня.

Около месяца он работал на железнодорожной станции, разгружая вагоны, а потом завербовался работать в Пермскую область на лесоповал. Игорь получил деньги на проезд и так называемые подъемные в размере месячной тарифной ставки. Все это немедленно он пропил и никуда не поехал. Его арестовали, судили, присудили ему один год принудработ на том же лесоповале, куда он должен был ехать, и под конвоем отправили туда.

Я проработал начальником цеха литой дорожной брусчатки до января 1954 года. С января этого года директор объединил цех брусчатки и цех грануляции шлака в один и назначил меня начальником этого объединенного цеха. До этого начальником цеха грануляции была Оськина Зинаида, молодая женщина около 30 лет. Она обиделась за это на директора, однако осталась работать сменным мастером.

Начальником объединенных двух цехов я проработал месяца три. С 1 апреля Рябицев снял меня с этой должности и назначил туда как раз Оськину. Меня он назначил мастером по монтажу нового оборудования цеха термоизоляционных материалов. Я познакомился с объектами, которые нужно было строить – это были линия по производству щебня, а также линия по производству шлаковаты и шлаковойлока. Линия по производству щебня была частично выстроена – было построено помещение, где были смонтированы две щековые дробилки. Сырьем для изготовления щебня была прибыльная часть при производстве брусчатки, пока что мы эти куски застывшего шлака отвозили в отвал.

Однако при монтаже элеватора, который должен был поднимать щебень после щековых дробилок и подавать его в бункер над ситом, строители столкнулись с тем, что приямок под элеватор все время заполнялся водой, и никто на заводе не знал, что с этим делать. Не знали, откуда течет эта вода, пытались откачивать ее, на мой взгляд, небольшим насосом, но ничего не помогало. До принятия какого-либо решения строительство этой линии прекратили, и я занялся монтажом линии по производству шлаковаты и шлаковойлока.