Kitabı oku: «Бестиарий спального района», sayfa 5

Глава 5
Лед и пламень

1

– З-з-з-з! – басовито звенят высоковольтные провода.

– З-з-з-з! – вторят вьющиеся на чахлыми цветами мушки.

Август, зной. Девятилетняя Злата сидит на занозистом деревянном ящике, принесенном кем-то к опоре ЛЭП. Кругом зонтики. Это такие растения – голый стебель, а сверху вроде абажура. В августе, мама говорила, они ядовитые. А может, в апреле, Злата забыла.

Вообще-то зонтики бывают в ее, Златин, рост – а она девочка мелкая, хотя и крепкая. Тут, под проводами, вымахали в два Златиных роста. Как деревья. Таких больше нигде нет. Папа объяснял – мутанты. Все равно непонятно. От электрического поля, добавлял папа. Тоже непонятно. Поле-то электрическое, это да – вон провода какие, – только зонтики-то при чем?

Жарко. На асфальте – особенно. Тут, на электрическом поле, еще ничего.

Раньше, папа рассказывал, на этом поле картошку выращивали. Совхоз какой-то выращивал. Чудно́е имя – Совхоз. Не русское. Злате представляется черный-пречерный дядька, злой-презлой и старый-престарый. Потому что папа говорил, что он сдох. А когда он сдох, поле захватили под огороды и тоже стали картошку сажать. А потом этих, которые захватили, кто-то прогнал. Теперь тут ничего не сажают – само все растет. Зонтики, кусты разные, трава, цветочки.

Если выглянуть из зарослей, то впереди увидишь большую дорогу – МКАД называется. До нее недолго идти, только дойти трудно – трубы какие-то лежат здоровущие, через них перелезать неудобно. Да и нет там ничего интересного. Машины одни.

Обернешься – улицу увидишь, совсем близко. Машин на ней немного, а на той стороне – пруд. Мама только не разрешала в этом пруду купаться – вонючий он, говорила, грязный. И еще у него недобрая… эта… как ее… репутация, вот! Злата думала, что репутация – это вроде как улыбка. Тоже бывает недобрая. Мама про соседку одну сказала как-то раз: сама сюсюкает, а улыбка-то у нее недобрая. Только откуда у пруда улыбка?

Ну и ладно. Тут, у опоры, тоже неплохо. Вот через одну опору – там страшно, особенно когда стемнеет. Потому что около той опоры глупые люди своих собак и кошек хоронят. Мама с папой очень на этих людей сердились.

Вправо, влево посмотришь – конца полю не видно. Но Злата знает, что справа тоже ничего интересного, а слева поле вдруг переходит в маленькую рощу, а за ней всегда глубоченные лужи, а потом озеро, все травой заросшее. Называется Темное. На другом конце озера трава расступается, там купаться можно, но только одной – ни в коем случае.

Мама, правда, ничего уже не запрещает – она болела-болела, болела-болела и умерла. Теперь мама на небе, но оттуда-то все видно, а огорчать маму не хочется.

Папу тоже огорчать не хочется, только папа и не огорчается больше. Он, как мама умерла, пропал куда-то на целых два дня, пришел совсем пьяный, а потом уехал. Тетя Геля, соседка, сказала: слабый он, как все мужчины, вот и сорвался. Глупости какие! Папа сильный очень, уж посильнее тети Гели. И ниоткуда он не сорвался, просто уехал. Поговорил с тетей Гелей и уехал.

А тетя Геля за Златой присматривает. У нее улыбки недоброй нет, она вообще не улыбается. Строгая, учительницей же была раньше. Но незлая и присматривает не сильно. Все занята чем-то, люди к ней разные приходят то и дело. А сильно-то присматривать и не надо: Злата уже не маленькая. Скоро в третий класс…

Тетя Геля все ждет, когда Злату бабушка к себе в Липецк заберет. Надо, говорит, чтобы до первого сентября. А бабушка, говорит тетя Геля, тоже болеет. Но скоро выздоровеет и заберет.

В Липецк неохота, Злате в своем классе хорошо. Но тут уж ничего не поделаешь.

А вообще-то теперь плохо. Без мамы. Что дома, что в Липецке.

Злате надоедает сидеть, она поднимается с ящика, выходит из зарослей гигантских зонтиков, бредет по тропинке налево, поминутно отвлекаясь на жучков-червячков. «Дойду до больших луж, – думает Злата, – посмотрю на паучков, что по воде бегают, и – домой. Тетя Геля ужином накормит, а спать я сама улягусь».

Ой, в кустиках слева лягушонок! Какой хорошенький! Куда ты? Не бойся, дурачок!

Что-то мягкое под ногами, пищит. Злата отступает в сторонку.

Налетает порыв ветра, горячего, даже раскаленного. Девочку почему-то охватывает дикий страх, хотя еще светло, и машины шумят, и голоса человеческие слышны вдалеке. Но жутко – почти до обморока. Злата пронзительно визжит, несется сломя голову, не разбирая направления, спотыкается, ссаживает коленку, плачет взахлеб, поднимается, бежит, и что-то ужасное, нестерпимо жаркое вот-вот догонит ее, и обернуться некогда, и она снова растягивается на тропинке, на этот раз поскользнувшись, и понимает, что встать уже не успеет, и отчаянно кричит, изо всех сил надеясь, что на небе слышно:

– Мамочка!

2

Захар закончил смену и вышел из Дворца. Жарко. Слишком жарко. Он перебежал через дорогу, сунул голову в окошко киоска при автобусной остановке, сказал толстой потной продавщице:

– Два «Старопрамена».

– Холодного нет, – отдуваясь, предупредила продавщица.

– Какое есть… – согласился Захар. – Одну откройте, пожалуйста.

Он взял пиво – теплое стекло сразу стало охлаждаться, пришлось немного придержать себя, – сел на скамейку, тут же, на остановке, под навесом. Глотнул пива, принялся ждать Зою. Ей еще не меньше часа с малышней возиться. Ладно, времени навалом…

Он представил себе Зойку на льду, который сам же и готовил только что. Другие тренеры в теплом на лед выходят, а она – как на соревнования. Те удивляются, а ей – все нипочем. Веселая жена Захару досталась, с характером сильным, но ровным и легким. А уж красавица! А умница!

Его душу приятно кольнула ласковая прохлада.

Собственно, досталась – не то слово. Подходили они друг другу, еще с детства далекого. Всем подходили, а особенно тем, что оба в большой мир хотели, не желали на веками насиженном месте сидеть.

Тут ведь как? Человеческий мир наступает, кто-то умеет к нему приспособиться, остается там, где обитал испокон времен. Кто-то – не умеет, таким приходится отправляться восвояси, подыскивать места по себе.

Водяных, например, взять или леших. Понятно, на осушенном болоте никакой водяной не останется – уйдет, хоть на отстойники, а уйдет. Или если лес сводят… Домовые тоже – ломают люди дом, значит, уходить надо, на развалинах или там в многоэтажном гараже домовому делать нечего.

Они, Захар с Зоей, другое дело. Они зюзи, их суть – холод. Зюзя везде проживет. И коли старые, обжитые места покидает, то не потому, что трудно стало, нет: новое зовет, вот и все.

Таких, как они, правда, и среди зюзь немного. Привычка – даже не вторая натура, скорее первая. И на тех, что к новому стремится, толпа – да хоть обществом ее назови – искоса смотрит. «Больше всех им надо… Ишь умники… Да непутевые, и все тут…» У людей, между прочим, так же, усмехнулся про себя Захар.

А им с Зоей новое позарез требуется. Без нового хоть в печку лезь. Вот и сошлись.

Зяблинька моя, подумал он.

Тут, в Новокузине, пока интересно и уютно. Место славное, родичи дальние имеются – лешие, водяных поблизости парочка хороших (жаль, теплую воду в озерах своих предпочитают), коты с Той Стороны забегают иногда, забавные. Джинн даже приблудился. Тяжелой судьбы джинн, сразу видно, но фигура, если уметь смотреть – а зюзи умеют, – ох, незаурядная.

Может, даже наверняка, и еще кто объявится. Черный Реестр длинный, а они, Зо́рченковы, тут недавно. Будет время – со всеми, кто есть, познакомятся. Зюзи народ компанейский.

И – малоосвоенное место, есть чем зюзям заняться. Тем более глобальное потепление кругом. И людей полным-полно, а зюзям такое окружение на руку – теплообмен интенсивнее.

В общем, не то что в родном селе, в Старозюзине их фамильном. Там зюзя на зюзе сидит и зюзей погоняет. Полдеревни Зюзиных, Зорченковых тоже много. Все как облупленные. Многие пить пристрастились, да не пивка литр-другой, а до потери сознания и сути. Недаром присловье пошло: «Напился как зюзя».

Нет, тут лучше. А захочется родню проведать – так вот оно, Старозюзино, в двадцати верстах всего.

Но пока что не тянет. Да и некогда – дел полно. В супермаркетах, положим, без него, без Захара, с холодильным оборудованием справляются. Зато во Дворце зимнего спорта он лучший ледовар. Кто бы, собственно, другого ждал… А Зойка фигурное катание освоила, что твоя Роднина. Она, Ирина Константиновна, кстати, на четверть зюзя.

Ну, правда, Зойка-то в большой спорт не лезет. Чистокровной зюзе не положено. Зато детишек ко льду приучать, к холоду – это миссия. Даже не так: Миссия.

Захар прикончил уже обе бутылки. Посмотрел на часы. Минут через двадцать Зоя выйдет, можно еще одну себе позволить. Взял, охладил быстро, поднес к губам.

– Пиво распиваем в общественном месте? – с сильным южнорусским акцентом спросил появившийся неведомо откуда неприятного вида милиционер. Пыльный весь какой-то. Потный. И явно склочный. К тому же – Захар присмотрелся – пьяный. Не в зюзю, но ощутимо.

Сержант вдруг покачнулся и принялся шарить по карманам.

– Какая с-сука ко мне лазила?.. – невнятно пробормотал он. – Был же стольник… Найду – убью на хер… – Потом встрепенулся, мутно взглянул на Захара и проговорил: – Ну шо?

Ледовар насторожился. На всякий случай он осторожно просканировал сержанта – да, так и есть! Конечно, это не человек. Должен бы и его, Захара, признать, только не признает почему-то.

– А кому мешаю? – Зюзя решил поразвлечься.

– Закону! – важно объявил сержант. – Придется пройти, гражданин. Для начала – документы предъявите.

– А представляться закон вам, товарищ сержант, не предписывает? – спросил Захар. – Удостоверение показать? Или с людишками и так сойдет?

– Сержант милиции Шишенко, – буркнул милиционер. Вытащив из нагрудного кармана замызганную красную книжечку, он развернул ее и сунул под нос Захару. – Довольны?

– Еще как, – весело сказал Захар и дунул на удостоверение, мгновенно покрывшееся густой изморозью. – А ты доволен, друг? – спросил он и засмеялся.

– Тьфу ты, – пробурчал сержант. – Снова об том же самом месте…

– Нарывался уже, что ли? Так повнимательнее будь!

– Слышь, – забеспокоился вдруг Шишенко, – ты мне это… корку-то разледени, а то несолидно!

– Давай, – согласился Захар.

Шишенко протянул ему книжечку, зюзя втянул в себя воздух – изморозь исчезла.

– Ух ты, – пробормотал сержант. Потом напряженно задумался. – А ты, это… пиво остудить могёшь?

Захар только усмехнулся. Шишенко кинулся к окошку, что-то резко прогнусил и через секунду протягивал зюзе бутылку недешевого импортного «Пильзнера». Вот сука, подумал Захар. Бесплатно же. И не колдовством каким-нибудь взял, а – формой ментовской, вот что главное-то.

Он прикоснулся к бутылке, задержал руку чуть дольше, чем нужно, и сказал:

– Три минуты подожди – оно хорошо охладится. Главное, все три минуты бегом беги. Только к себе бутылку не прижимай, а то ты горячий какой-то.

Шишенко вытянул перед собой руку с бутылкой и побежал. Захар улыбнулся. Через три минуты это пиво в кусок льда превратится.

– Захар! – услышал он.

Зойка, помахивая сумочкой, шла к нему через дорогу. Стройная, длинноногая, светловолосая и светлоглазая, в майке, мини-юбочке и ажурных босоножках, она казалась воплощением свежести. Сердце Захара снова кольнуло приятным холодком.

3

Существо без имени, формы, цвета и запаха пылало яростью. Это нелепое, жалкое, никчемное человечье отродье позволило себе наступить на беспомощных детенышей! Смерть ему!

Существо убедилось, что детеныши невредимы, но ярость не уменьшилась. Человечье отродье, оказавшееся тощей девчонкой, успело отбежать, но недалеко. Не уйдет!

Существо бросилось в погоню, быстро догнало жертву и сбавило ход. Сожрать сразу – этого мало. Пусть девчонка изойдет ужасом, пусть мучения тела и духа станут ее сутью! Тогда – вкуснее.

Существо почувствовало, что к ярости прибавился голод, тоже горячий. Еще бы – на то, чтобы произвести потомство, много сил ушло.

Существо не обладало разумом. Но древнее чутье вело его точно. Всегда. И сейчас тоже.

Жертва упала. Хорошо, можно зависнуть над ней, дохнуть жаром, ощутить ее страх. Как тогда, в том большом каменном доме, где существо прожило много лет. Ах, каким сладостным отчаянием, какой восхитительной мукой веяло от тех узников! Палачи старались, очень старались. А Существо испытывало высшее наслаждение, вселяя беспричинный, казалось бы, ужас и в самих палачей.

А задолго, задолго до этого – Существо помнило смутно – оно так же наслаждалось в обширном подвале деревянного дома. Ярко горел огонь, а над ним корчились человеческие тела с вывороченными руками. Боль, кровь, моча, кал и, главное, смертный ужас.

Но того подвала больше нет, а в большом каменном доме нет узников. К тому же пришло время воспроизводства.

Существо давало приплод раз в пятьсот лет. Для вынашивания детенышей и разрешения от бремени ему приходилось на семь лет укрываться в глухих подземельях, а сразу после родов следовало вытащить новорожденных на поверхность. И тоже укрыться – до тех пор, пока самый сильный не подрастет настолько, что сможет позаботиться о себе. Тогда существо пожирало остальных – обычно их бывало пять, – а оставленный для жизни спасался, удирая как можно дальше. И потом, в каких-нибудь иных краях, становился таким же кошмаром для тамошних обитателей.

Не для всех, конечно. Для нечисти – нет. Наоборот, самому приходилось некоторых опасаться. Проходил тут как-то один – глаза так и жгут…

Да ведь нечисть Существу никогда и не была интересна. Ею питаться не станешь. Люди – дело иное.

Человеческое отродье поднялось и, скуля, побежало дальше. Ну-ну. Существо приотстало, затем ускорилось и изрыгнуло очередную порцию жара. Пьянящее ощущение переживаемого жертвой страха пришло в ответ мгновенно.

Существо снова распалило в себе ярость – чтобы ее не вытеснил окончательно голод, чтобы трапеза доставила больше удовольствия, – сделало вираж вокруг девчонки, снова пристроилось сзади. Жертва опять упала, но теперь не спешила вставать. Поняла, что не уйти, потеряла надежду.

Существо нависло над девчонкой пышущим жаром невидимым облаком, неслышимо зарычало. Начало медленно опускаться.

Человечье отродье издало тонкий бессмысленный вопль.

4

– Пиво пил? – спросила Зоя.

– Ага, – ответил Захар, – чешское. Дурака тут еще одного шуганул, – добавил он, смеясь. – Пыльный такой дурак, забыл, как называется. Знаешь, по дорогам они, бывает, хулиганят, пыль гоняют, девчат пугают да скотину.

– Захар, – укоризненно протянула Зоя, – шиши это!

– Точно, шиши! А чего, забыть уж нельзя? Ну да, балбес я, зубрил не как некоторые. – Он с удовольствием чмокнул жену в прохладный висок. – Главное-то помню, пыльные они и безобидные. А этот, честно, дурачок какой-то… Пиво я ему заморозил.

– Вот сам и хулиган, – миролюбиво сказала Зоя. – Алкоголик пивной.

– А ты не хулиганка, что ли?

– Я – нет. Я приличная. И пиво твое не люблю. Шампанского хочу! Матросик, угостите даму шампанским! Ну ладно, согласна на мороженое.

– Это в момент, – обрадовался Захар. – Вот как раз и ларек!

Зорченковы не торопясь шли по улице. Захар, пародируя их деревенского учителя старика Зиновия, высокопарно распинался о достоинствах мороженого разных видов.

– К несчастью, – вещал он, подвывая, – до нас не дошли сведения об особенностях изготовления мороженого древними ацтеками, майя и инками. Но логика, мои маленькие зюзи, – Захар поднял палец, – логика дает нам все основания полагать, что эти цивилизации культивировали применение разнообразных галлюциногенных веществ при производстве сладкого холода. Как то – змеиного яда, секреции игуан и мочи койотов!

Зоя улыбалась.

Потом Захар оборвал себя и серьезно сказал:

– Всю жизнь фигурным катанием заниматься тоже скучно.

– Мне пока нравится, – ответила Зоя.

– Так мне пока тоже. Только вот лет через пять – надоест, а? Я вот думаю: на мясокомбинате нам понравится?

– Да ну, – легкомысленно сказала Зоя. – Рано об этом думать. Искупаться вот хорошо бы.

– Пойдем, – согласился Захар. – На Темное?

– Конечно. Охладим немножко, Тимошка и не обидится. А Светлое – ну его. Больно уж строг Аникей.

– Ага, – засмеялся Захар. – «Я, как хозяин данного озера, настоятельно прошу уважаемых гостей не своевольничать, бу-бу-бу».

– А нам только дай посвоевольничать, правда, милый?

– Мы такие…

До поворота к Темному озеру оставалось совсем немножко, когда Зоя вдруг остановилась. Лицо ее сделалось напряженным.

– Что? – спросил Захар.

– Тихо! Слушай!

Захар вслушался. Мешало гудение высоковольтных проводов, но он все-таки уловил высоко в небе отголосок детского крика, исполненного муки и страха.

– Ребенок, по-моему, – сказал он. – А что кричал, я не разобрал.

– Девочка. Кричала «Мамочка!». Да как кричала! Подожди! – Зоя снова замерла. – Ничего не ощущаешь, зюзя?

Захар напряг все девять чувств. Жар, сильнейший жар докатился до него. Правда, уже выдохшийся. Но – как раз оттуда, откуда мгновением раньше донесся тот отчаянный крик.

Захар прокрутил все, что знал, вспомнил родное Старозюзино, уроки старого Зиновия, вывесил перед мысленным взором листы Черного Реестра и уверенно объявил:

– Каркаладил. Скотина безмозглая, злобная. Без формы, цвета и запаха. Ух, пылает как!

– Девочку мучает, – сказала Зоя.

– Ну, собственно… – засомневался Захар. – Нам-то что? Мы что, Служба спасения? Девять один один?

Зоя презрительно взглянула на него:

– Ненавижу этих тварей! Ошибка Высших! А девочка, может, ученицей моей станет! Короче, ты как хочешь, а я…

– Ладно, ладно, – торопливо произнес Захар. – Все правильно. Побежали!

5

…Чудовище стремительно удалялось, издавая не воспринимаемый человеческим ухом вой. Все вокруг было побито лютым морозом. Лежавшую ничком девочку покрывала корка льда.

– Что, размораживаем? – устало спросил Захар.

– Подожди, – шепнула Зоя, снова замерев.

Захар вслушался. Да, что-то настораживало. Не сильно, но все-таки. Поблизости… вот… нет, не разобрать. Зоя чутче.

– Что? – спросил он тихо.

– По-моему, щенки… или как их назвать… мерзость…

Зоя сочувственно посмотрела на мужа:

– Направление хотя бы чувствуешь?

Захар мрачно кивнул.

– Ладно, – вздохнул он. – Гляну, что там за щенки. А ты этой займись… Снегурочкой… Все равно у тебя размораживать лучше получается.

– А у тебя – замораживать, – откликнулась Зоя. – Я тобой горжусь.

– Да ну…

Зоя приблизилась к девочке, вознесла над ней руки – ладонями вниз, сделала глубокий вдох. И еще. И еще. В ледяной корке появилась трещина. Когда от Зоиных рук повалил пар, Захар повернулся и двинулся на слабый сигнал.

Каркаладилят он нашел быстро. Действительно, недалеко спрятаны были. Только совсем малы, потому и тянет от них еле различимо.

«Малы-то малы, – думал Захар, глядя на детенышей, – а гадки – хуже некуда. Мы, зюзи, тоже не подарок, да и какую нечисть ни возьми – она нечисть и есть. Но вот это, – он еще раз просканировал приплод, – даже для нас слишком. Права Зойка – ошибка Высших».

С джинном бы про это потолковать… Джинны – они не то чтобы Высшие, но и не мы… А может, и Высшие… Павшие какие-нибудь… О джиннах мало что известно…

Ладно, это все потом. А сейчас – зачистка. Тварь, конечно, сильно пострадала в бою, она испугана и бежала очертя голову, но рано или поздно опомнится. И инстинкт приведет ее сюда, к потомству. Причем скоро, самое позднее – завтра. За это время каркаладилята сами не сдохнут, и родитель их выкормит, вырастит, выпустит в мир.

Захар содрогнулся. Припомнился фрагмент из рассказа учителя: каркаладилы обожают селиться в кровавых застенках, в пыточных, в тайных тюрьмах. И если появится где это мерзкое создание, то домовой, какой бы он ни был толстокожий – а в таких зданиях домовые только толстокожие и обитают, – уходит без оглядки.

Шесть гаденышей… Впрочем, кажется, остаться должен один, остальных, кто слабее, родитель пожирает. Фу… Одного такого – тоже много.

Захар решительно вытянул руки. Сосредоточился. Начали.

Невидимо светящееся место, окруженное кустами, начало чернеть. Свернулись листья, пожухла трава. Пискнуло раз… другой… третий…

Захар добавил холода. Еще трижды пискнуло. Всё.

Он развернулся и побрел к Зое.

6

Злата приходит в себя. Первое, что она чувствует, – холод. Злата дрожит всем телом. Потом пытается вспомнить. Что-то страшное случилось с ней… или не случилось? Может, заснула и кошмар приснился?

Девочка осознаёт, что лежит на скользкой тропинке. Прямо в грязи. Лицом вниз. Она делает движение, тихо стонет, пытается встать. Тело слушается плохо.

Кто-то помогает ей. Руки прохладные, но это почему-то даже приятно. Женские руки, ласковые.

Злата кое-как поднимается.

Какая красивая тетя! На маму похожа… Злата молча плачет.

– Всё в порядке, – говорит тетя.

Голос добрый, хочется ей верить. И Злата верит.

– Вы кто? – спрашивает она, едва ворочая языком.

– Мое имя Зоя, – отвечает тетя. – А сейчас еще Захар придет. Тебя-то как зовут, Белоснежка?

– З-з-злата, – говорит девочка.

Подходит незнакомый мужчина.

– Что, Захар? – спрашивает тетя Зоя.

Он мрачно кивает.

– А ты представляешь, – произносит тетя Зоя, – ее зовут Злата. Тоже на «зэ». Это судьба.

– Думаешь? – сомневается дядя Захар.

– Уверена. Посмотри на нее. Светлые волосы, светлые глаза. И имя на «зэ».

Дядя Захар долго смотрит на Злату. Потом закрывает глаза – но девочка чувствует, что по-прежнему смотрит.

– Пожалуй, – неохотно соглашается он. – Эх, перемены нежданные…

– А я тебе говорю: судьба, – настойчиво произносит тетя Зоя.

Злата вдруг разражается рыданиями и утыкается тете Зое в живот.

– Не плачь, – говорит добрая красавица. – Все позади. Все твои беды позади. Фигурным катанием хочешь заниматься? Я тренер, а Захар лед делает…

– Мамочка… – всхлипывает Злата.

Взрослые переглядываются.

– Все ясно, – решается дядя Захар. – Наша. Слушай меня, Злата. – Он возлагает руку на голову девочки. Рука излучает свежесть. – Маму не вернешь. Но ты ее не забудешь, обещаю.

– Мы оба обещаем, – тихо добавляет тетя Зоя, обнимая худенькое тельце.

– Мы, Захар и Зоя Зорченковы, – продолжает дядя Захар, – берем на себя заботу о тебе. Ты любишь зиму? А мороженое любишь?

– Я на санках люблю, – шепчет Злата.

– Значит, все будет хорошо. Поверь.

Девочка робко кивает.

– Мы отведем тебя домой, – говорит тетя Зоя, – а завтра ты придешь во Дворец зимнего спорта. К двенадцати. Хорошо?

– Хорошо, – соглашается будущая новозюзя Злата.

– З-з-з-з! – зудят провода.

– З-з-з-з! – звенит мошкара.

Все будет хорошо.