Kitabı oku: «Я убил Степана Бандеру»
Предисловие
В мартирологе великомучеников и национальных героев современной Украины Степану Бандере отведено место самого главного борца против советской власти, большевизма и «клятых москалей». Его именем на Украине сегодня названы улицы, в его честь установлены памятники, о нём с пиететом пишут в нынешних школьных учебниках истории, выдавая лидера украинских националистов за неукротимого антифашиста и не менее страстного антикоммуниста.
Оппоненты столь же безапелляционно клеймят Бандеру как «бесноватого украинского фюрера», «кровавого палача», «карлика-убийцу», «людоеда». Заодно успешно взрывая те самые памятники.
Кто прав? Каково было истинное лицо этого очень непростого, упрямого и загадочного человека, окутанного паутиной мифов?..
Многие персонажи украинской истории в общественном сознании, к сожалению, нередко ассоциируются с личностями беспринципными, алчными, кровожадными, способными на всё ради достижения собственных целей.
Чем громче имя, тем яростнее шквал обвинений в его адрес. Иван Мазепа (тут же услужливая память готова подсказать – «презренный предатель»), Симон Петлюра («конченый убийца»), Нестор Махно («упырь-анархист»), Владимир Винниченко («историческое недоразумение»), Богдан Хмельницкий («холуй Москвы»)…
Вряд ли стоит продолжать перечень этих героев, тем более что из него просто выламывается такая неодномерная, противоречивая и яркая фигура, как Степан Бандера.
Дружный хор воспевает ему осанну, награждая титулами пламенного патриота, героя, отца нации, солнца, символа и знамени Украины (недаром же слово «бандера» в переводе с латыни как раз и означает «знамя», «флаг», «прапор» и пр.). В старину на Галичине банд ерами называли знаменосцев.
Оппоненты низвергают «национальный штандарт» к кровавым стопам Гитлера. Они иначе трактуют этимологию фамилии Бандера, утверждая, что она, скорее всего, происходит от немецкого Banditen, что в переводе не нуждается. А кое-кто советует перечитать Киплинга с его бандерлогами. Третьи напоминают: «бандера» на идиш означает «притон».
Многоцветная палитра мнений свидетельствует, что уж посредственностью Степан Андреевич Бандера ни в коем случае не был. Иначе не возникало бы вокруг него столько яростных, жарких споров и дискуссий, даже в наши дни доходящих до реальных взрывов, жертв, кровопролития.
Автор никоим образом не стремится к реабилитации лидера украинских националистов. Равно как и к тому, чтобы в очередной раз предать его анафеме. Единственным и искренним есть желание воссоздать подлинную историю жизни и гибели Степана Бандеры. До умопомрачения влюблённого то ли в Украину, то ли в себя самого, восседающего на её троне…
Но если всё же согласиться с тем, что Бандера есть знамя украинского народа, а дела и идеи его – библия нации, то, к сожалению, становится ясно, отчего европейцы с опаской присматриваются к загадочной державе Украина, претендующей на членство в аристократическом ЕС.
Вольнодумец Вольтер, размышляя об Украине, в своё время писал: «Это земля запорожцев – самого странного народа на свете. Это шайка русских, поляков и татар, исповедующих нечто вроде христианства и занимающихся разбойничеством; они похожи на флибустьеров… Плохое управление погубило здесь то добро, которое природа пыталась дать людям…»
Анализируя личность Степана Бандеры, чувствуешь себя словно на минном поле, где каждый неосторожный шаг, беспечно брошенное слово грозит непоправимым.
Простите грешного…
Автор
Западный Берлин. 13 августа 1961
– Позвольте вас спросить, почему от вас так отвратительно пахнет?
Шариков понюхал куртку озабоченно:
– Ну, что же, пахнет… известно. По специальности. Вчера котов душили, душили…
Михаил Булгаков. Собачье сердце
—…My name is Bogdan Stashinsky. I am agent of KGB, – медленно, старательно выговаривая каждое слово, чуть запинаясь, с жутким акцентом, произнёс молодой человек, не отводя глаз от лица дежурного сержанта отделения американской военной полиции в Западном Берлине. Потом повторил всё сказанное по-немецки, а затем ещё раз, на всякий случай, по-русски: – Меня зовут Богдан Сташинский. Я являюсь агентом КГБ… – После небольшой паузы он добавил: – Два года назад по заданию Москвы я убил в Мюнхене Степана Бандеру. Вы меня поняли?
– Stop! Stop! – наконец отреагировал сержант Бентли, вскакивая со стула. – Stop! Повтори ещё раз и помедленнее, кого ты там убил?!
Осипший голос молодого человека окреп.
– Я убил Степана Бандеру, лидера организации украинских националистов. – Богдан взглянул на свою спутницу, которая следом за ним тихой мышкой проскользнула в тесный кабинет дежурного, а сейчас, притаившись, сидела на стуле у стены. – Два года назад, 15 октября 1959 года, я стрелял в него из специального оружия. После чего он скончался.
– Stop! – вновь остановил молодого человека сержант, ошарашенный признанием. Он нажал кнопку селекторной связи, отдавая команду невидимой секретарше: – Ленни, срочно доложи полковнику, что у нас тут совершенно непредвиденные обстоятельства, ЧП… Далее. Срочно найди нашего переводчика с русского. Не знаю я кого – Дика, Роберта… Ну, кто есть на месте. Только срочно! И последнее, Ленни, вызови пару наших охранников с автоматами, пусть встанут на пост у моей двери. Мало ли что… Okay?..
Дежурный поёрзал в кресле и, не спуская глаз со странного визитёра, закурил. Да, дела… Ничего себе денёк начинается. Буквально полчаса назад, когда он только заступил, из полиции западного сектора Берлина раздался тревожный звонок. Шуцман сообщил, что к ним в участок пришёл какой-то странный молодой человек, русский, который требует немедленно связать его с американскими военными властями по чрезвычайному делу. Как быть? Везти? Или?..
– Как быть, как быть?! Какое может быть «или»?! Конечно везите! – раздражённо буркнул сержант. – Разберёмся…
Как чувствовал, наверняка какая-нибудь пакость. Теперь расхлёбывай. Не каждый день в офис американской военной полиции заявляется «агент КГБ», убийца, что-то лепечет о теракте, о каком-то Бандере… Чёрт его знает, а может, этот тип просто псих или контуженый?.. А вдруг ещё того хуже – провокатор, специально подосланный агент? От этих русских всего можно ожидать…
В ожидании начальства сержант исподволь изучал своего гостя: на вид около тридцати лет, нормального телосложения, самой обычной, можно сказать, внешности, без каких-либо особых примет. Хотя девкам он, по всей видимости, нравится… Но представить, что этот парень – убийца? В голову никогда не придёт! Куда проще вообразить его клерком страховой компании, барменом, продавцом в маркете, предлагающим покупателям модные костюмы, туфли, галстуки или дамское бельё.
– Садитесь, – приказал он пока что невнятному для него «агенту КГБ» и перевёл взгляд на его спутницу.
– Это моя жена, – мгновенно понял немой вопрос посетитель. – Фрау Инге Поль. Вчера мы вместе с ней бежали из восточного сектора Берлина. Точнее, приехали сюда поездом. Еле-еле успели. Сегодня утром глазам не поверили: весь Берлин перегорожен какой-то стеной… – Неожиданно Сташинский (или кто он там есть на самом деле) обратился с просьбой к хозяину кабинета: – Простите, я не мог бы попросить вас не курить? Видите ли, моя жена очень плохо себя чувствует после всего пережитого… Там же на нас была организована настоящая облава. Мне показалось, за нами следили как минимум с двух или трёх машин… И потом, у нас буквально на днях скончался сын. Мы даже не успели его похоронить. Вы понимаете наше состояние?.. Простите.
– Oh, no problems. Sorry, mam, – миролюбиво откликнулся сержант и аккуратно погасил сигарету в пепельнице. Он подошёл к окну и распахнул его. – Извините, вентилятор сломался… Не желаете ли воды?..
В эту минуту в комнату энергичным шагом вошёл седоватый представительный сухопарый мужчина в полевой армейской форме, судя по манерам немалый чин в здешнем ведомстве. Следом за ним просочился юный рыжеволосый полисмен. Наверное, переводчик, Дик или Роберт.
– Господин полковник! – вскочил дежурный сержант. – Этот человек, – он ткнул толстым пальцем в сторону Сташинского, – утверждает, что он якобы является агентом КГБ. Кроме того, он заявил, что два года назад застрелил в Мюнхене какого-то типа по фамилии… Сейчас скажу, секунду, – он заглянул в свой блокнот, – Ban-de-ra…
Офицер с любопытством посмотрел на неожиданного гостя и тут же распорядился:
– Займитесь протоколом, сержант. Давайте, господа, не спеша и по порядку… Вы же, надеюсь, больше не собираетесь никого убивать? – Он натянуто улыбнулся «агенту». А потом обратился к сержанту: – Кстати, Гривс, вы давно служите в Германии?
– С апреля, сэр!
– А, ну тогда простительно. Но всё равно пора бы изучить страну пребывания… Бандера был местным фюрером украинских наци. Два года назад его действительно убили в Мюнхене, в прессе большой шум был… Ну хорошо… Итак, господа, начнём. Дик, переводи. Представьтесь, пожалуйста. Вы…
– Я – Богдан Сташинский…
Западная Украина. Начало XX века
– …Котов нужно душить одной левой! – Степан из последних сил стискивал шею тщедушного котёнка, который, чуя приближение верной гибели, всё ещё пытался вывернуться из цепких рук мучителя, сипел от ужаса, судорожно дёргал лапками, чтобы хотя бы напоследок царапнуть эти гадкие, липкие ладони палача.
Кошачьи коготки были не острее колючек шиповника, но капельки крови, появившиеся на руке, только распаляли Степана, добавляя ему злости и решимости.
Наконец тельце жертвы в последний раз конвульсивно вздрогнуло и обмякло, как тряпичная кукла. Степан, ещё дрожа от возбуждения, поднял над головой «трофей» и победно взглянул на стрыйских гимназистов, столпившихся вокруг: «Ну?! Кто говорил, что я не смогу?!»
Он читал страх и растерянность в глазах своих ровесников. Они его боятся? Да. Прекрасно! Так и должно быть. Всегда и везде. Так и будет.
* * *
Хотя среди галичанских униатов не в чести были маловразумительные, почти языческие новогодние праздники, которые почему-то так почитают москали, но начиная с 1909 года от Рождества Христова семейство греко-католического священника Андрея Бандеры 1 января было вынуждено праздновать. Что делать, если именно в этот день угораздило появиться на свет их сына Степана?
В селе Угринов Старый Калушского уезда Бандеры пользовались авторитетом и уважением. Уроженец здешних мест Андрей Бандера, прослушав курс богословия в Львовском университете, вернулся в родные края, благоразумно взял в жёны дочь местного священника Мирославу Глодзинскую и спустя какое-то время унаследовал духовный сан тестя в староугриновской церкви.
Это было весьма плодовитое семейство: дети у Бандер рождались с завидной регулярностью – каждые два года. Первенцем стала Марта Мария, следом родился Степан. В 1911 году появился на свет Александр, далее – дочь Владимира. Позже семью пополнил Василь, а за ним Оксана. Последышем стала Мирослава, умершая в младенчестве.
Вспоминая детские годы, Степан Бандера не позволял себе размениваться на какие-то бытовые подробности, подчёркивая, что рос в доме, где царила «атмосфера украинского патриотизма и живых национально-культурных, политических и общественных интересов». Читая его автобиографические заметки, невольно ловишь себя на мысли, будто автор предусмотрительно готовил клише будущей статьи о себе для солидной энциклопедии, чуть ли не с пелёнок «бронзовея» в собственных глазах.
Отец слыл среди угриновцев эрудитом и книгочеем. Он принадлежал к числу тех западноукраинских священников, которые не отделяли вопросы сугубо духовные от светских, а дела церковные от государственно-национальных. Именно по инициативе Андрея Бандеры в селе появилась читальня «Просвита» («Просвещение»), кружок «Родная школа», различные сельскохозяйственные объединения. К отцу Андрею тянулась местная, не столь уж многочисленная интеллигенция, активисты галичанского национального движения. Среди них Степан упоминал родственника жены Павла Глодзинского, учредителя местных сельхозкооперативов «Маслосоюз» и «Сельский хозяин», посла венского парламента Ярослава Веселовского, скульптора-самоучку Гаврилко.
Во время Первой мировой войны Угринов Старый четырежды рассекала линия австро-российского фронта. Артналёты не прекращались ни днём ни ночью. Пострадал от бомбежки и дом Бандер. Эти беды, по всей вероятности, каким-то образом сказались на болезненном мировосприятии подростка.
«Тогда, летом 1917 г., мы наблюдали революционные проявления в армии царской России, проявления национально-революционных движений и огромную разницу между украинскими и московскими воинскими частями. В октябре – ноябре 1918 г., мальчиком неполных десяти лет, я пережил волнующие события возрождения и строительства украинского государства… – с пафосом сообщал своим гипотетическим читателям Степан Андреевич. – Мой отец принадлежал к организаторам государственного переворота в Калушском уезде (с доктором Куривцом), и я был свидетелем формирования им из жителей окрестных сёл военных отрядов, вооружённых спрятанным в 1917 г. оружием… Особое влияние на кристаллизацию моего национально-политического сознания имело празднование и всеобщее воодушевление злукой (воссоединением) ЗУНР (Западно-Украинской Народной Республики) и Украинской Народной Республики в единое государство в январе 1919 г…»
Остаётся лишь подивиться высокой сознательности будущего украинского национального лидера, проклюнувшейся в нём в столь юном возрасте.
Когда в 1918 году огромная, но сотканнная гнилыми нитками из лоскутных частей Австро-Венгерская империя стала дробиться на мелкие земельные делянки между Россией, Пруссией, Австрией и Польшей, галичане тут же подняли гордые головы и знамёна, затеяв отчаянную борьбу за свои кровные земли.
Даже Андрей Бандера, бросив на произвол судьбы паству, подался в Украинскую Галичанскую армию. Разумеется, как служитель алтаря, он не мог брать в руки оружие. «Парох» (отец), полевой капеллан Бандера был нужен фронтовикам – и для отправления службы Божьей, и для исповеди, и для причастия, и для отпевания.
Вскоре после начала боевых действий ударную армию Галичины начал косить тиф, количество жертв которого едва ли не превышало число павших на поле брани от штыков, шрапнели и пуль. Отец Андрей не оставлял без своего внимания, доброго участия и сострадания ни одного солдата, палимого тифозной горячкой. Подхватил опасную заразу и сам, но избежал печальной участи умерших. После безусловного и полного разгрома галичанского воинства в 1920 году вернулся в родные края. Земляки избрали его своим послом в парламент самопровозглашённой Западно-Украинской Народной Республики. Правда, существовала эта «республика» совсем недолго, но тем не менее отцовский титул – «посол» – в сознании впечатлительного Степана был созвучен чуть ли не с гетманским званием.
Биографы считают, что его детство закончилось уже в десятилетнем возрасте, когда родители решили отправить сына на обучение в гимназию в Стрый.
«В народную школу я не ходил вообще, – откровенничал Бандера, – ибо в моём селе… школа была закрыта с 1914 г. из-за призыва учителя в армию и других событий военного времени. Знания в объёме народной школы я получил в родительском доме, вместе с сёстрами и братьями, пользуясь несистематической помощью домашних наставниц…»
Стрый юного поповича ошеломил. По сравнению с родным селом этот пусть невеликий и пыльный городок с узкими, но зато мощёными улочками, кирпичными домами, костёлами показался ему суровым, неприступным и неприветливым к пришлым чужакам. Слава богу, в Стрые жили родные люди – дед Михайло и бабушки, у которых он и остановился.
Обучение стоило немалых денег. За курс наук родителям приходилось ежегодно выкладывать как минимум 240–250 злотых. Много это или мало? Примерно в такую же сумму обходилась покупка на местном скотном рынке двух бурёнок. Нужны были ещё и канцелярские принадлежности, и учебники. Но только словарь по латыни тянул на 10 злотых, а греческий – на 15. Часть и без того скудного бюджета гимназиста «съедали» (невольный каламбур) расходы на пропитание – до 50 злотых в месяц. Хорошо ещё, что в дедовом огороде были свои картошка, капуста, поспевали огурцы с помидорами, да и курятник не пустовал.
«Материальную возможность учиться в гимназии, – суховато подбивал «баланс» Степан, – я имел благодаря тому, что проживание и содержание обеспечивали родители моего отца, которые имели своё хозяйство… Там же жили мои сёстры и братья во время школьного обучения. Как у отца во время ферий (каникул), так и у деда я работал в хозяйстве в свободное от занятий время…»
Позже, начиная класса с четвёртого, гимназист Стефка Бандера приноровился зарабатывать на карманные расходы репетиторством, занимался с нерадивыми учащимися бурсы.
От рождения не блещущий крепким здоровьем Степан рос болезненным и хилым. Золотуха и весь шлейф неизбежных детских хворей позже усугубился коленным ревматизмом – по его народному определению, это «зверь, который лижет суставы, но кусает сердце». Случалось, что у мальчика порой даже отнимались ноги.
Свои недуги Степан сносил мужественно. До седьмого пота истязал себя физическими упражнениями, бегал, прыгал, стремясь убедить всех, что обожает походы, лыжные гонки и даже иноземную диковинку – «кошиковку» (баскетбол).
Раньше остальных ребят, по достоинству оценив его настырность, Степана приняли в элитные скаутские организации – „Пласт” и «Сокол». «Кроме того, – раскрывал он «детские» секреты, – существовали тайные подпольные кружки школьников средних классов, которые были идейно связаны с Украинской Воинской Организацией – УВО – и имели цель воспитывать отборные кадры в национально-революционном духе, влиять в этом направлении на молодежь и приобщать старшеклассников к вспомогательным действиям революционного подполья (например, организовывали сборы на содержание украинского тайного университета, распространяли запрещенные польским правительством украинские зарубежные издания, призывали к бойкоту польских обществ, первых выборов и т. д.)».
Принадлежа к пластунам (казакам) ещё с третьего класса, Степан являлся членом 5-го пластунского куреня имени князя Ярослава Остомысла, а затем 2-го куреня старших пластунов отряда «Красная калина». Достойная пластунская карьера.
В начале 1920-х годов, в период школярских лет Степана, общественно-политическая жизнь Галичины стремительно менялась. И вовсе не в лучшую сторону для коренных жителей этой окраины Украины. Даже само наименование земель – Западная Украина высокомерная шляхта изъяла из официального обращения и заменила на унизительное – Малопольска Всхудня (Восточная Малополыпа).
В 1923 году Совет послов Европы, где дипломаты ломали голову и перья над проектами обустройства послевоенной жизни Старого Света, признал права новообразованного Польского государства на западноукраинские земли, но при условии предоставления местному населению культурной автономии. Естественно, эти требования ясновельможные паны не считали для себя обязательными к исполнению.
Правительство Польши сразу стало проводить жёсткую политику так называемой пацификации, или полонизации, Галичины. Кстати, слово «полон» по-украински означает «плен». А сама Польша в латинской транскрипции звучит как Полония. Подобные лингвистические хитрости для западноукраинцев были зловещим знаком. Хотя пацификация и переводилась как «умиротворение», но, по сути, являлась грубой зачисткой территории.
Очень скоро во Всхудню из нищей, малородящей Центральной Польши хлынули охочие переселенцы. Здесь они без всяких проволочек получали немалые земельные наделы на самых льготных условиях. Всего здесь осело 77 тысяч осадников (поселенцев), в основном отставных офицеров польской армии. В 1930 году депутаты английского парламента, обеспокоенные непомерными аппетитами новых латифундистов в Восточной Европе, обратились к Лиге Наций: «200 тысяч гектаров пахотной земли в Восточной Галичине, такие же площади на Волыни и в Полесье выделены польским колонистам. А местное украинское население редко имеет свыше 0,5–1,5 гектара… Польские сельскохозяйственные организации получили 79 миллионов злотых в качестве финансовой помощи от польской власти, украинские организации – ни гроша…»
«Я видел, как поляки, начиная от рабочего и кончая интеллигентом, творили украинцам пакости на каждом шагу. Только и можно было слышать с их стороны: „русин-кабан”, – с горечью вспоминал будни пацификации ветеран оуновского движения Мечник. – Когда наш крестьянин приходил в учреждение, то, если он не знал польского языка, сталкивался с массой препон. Польские крестьяне-переселенцы… пользовались займами и прочим. Польский полицай искал любую причину… чтобы административно покарать нашего селянина…»
Возмущённые галичане начали массовые поджоги усадеб осадников. Только в июле 1930 года они сожгли более двухсот поместий польских переселенцев. Естественно, последовали репрессии.
Должности в государственных учреждениях в Малопольской Всхудне резервировались исключительно для поляков, причём только католического вероисповедания. Впрочем, подобный подход к «подбору и расстановке» кадров имел объективные основания: образовательный уровень переселенцев был значительно выше, чем у коренного насления. В Галиции издавна существовал дефицит квалифицированных, толковых, знающих, порой просто грамотных людей.
Степан Бандера
Но поправлять существующее положение новая власть не спешила. Напротив, повсеместно закрывались украинские школы, а в оставшихся лишь половина предметов преподавалась на украинском языке, все же прочие – на польском. «В период между 1920 и 1925 годами, – отмечали британские парламентарии, – украинцы потеряли 2607 школ. Из тысячи украинских детей 71 ходит в украинские школы, а 929 – в польские или двуязычные».
Бандере повезло: 3-я Стрыйская гимназия, располагавшаяся в старинном доме «Русская бурса», выгодно отличалась от себе подобных. По своему национальному составу она была почти полностью украинской. Ясновельможные своих отпрысков в эту гимназию определять отказывались, зато в неё с охотой шли учиться дети из немецких и еврейских семей. С одной стороны, это была скрытая форма тихого протеста против ненавистной полонизации, с другой – проявление солидарности с украинскими националистами. Во всяком случае, так полагают современные иссследователи оуновского движения. Хотя возможно, юным галичанским немцам и евреям просто некуда было больше податься, кроме этой самой «Русской бурсы»…
Ах, как аукнется недальновидным польским политикам дискриминация западных украинцев буквально через несколько лет! Бандера, прибившись к вожакам подпольного движения, проявит чудеса изобретательности и фантазии, разрабатывая и тщательно продумывая брутальные «школьные бунты», с шумом прокатившиеся по всей Галичине.
Степан, как он сам уверял, взрослел очень быстро, не по дням, а по часам, стремясь оправдать свою гордую фамилию. Старшеклассники сразу разглядели в пареньке сообразительность, шустрость, «придумкуватость» (выдумку), когда дело касалось организации какой-нибудь очередной школьной проказы: во время урока подкинуть в класс, скажем, самодельную водяную бомбочку или исхитриться порушить ладный строй гимназистов во время парадного марша по улицам Стрыя.
В жилах кипела молодая кровь, в головах гулял ветер. Гимназисты с восторгом воспринимали любые, самые сумасбродные и опасные, но оттого ещё более заманчивые, дерзкие идеи. Невинные забавы порой, помимо воли озорников-зачинщиков, обретали политическую окраску.
Во время очередного торжества, например, по случаю государственного праздника Польши в большом зале собирается почтеннейшая, при параде публика, за трибуной взволнованный оратор готовится славить Речь Посполитую, а в это время в помещении лопается самодельная бомба, начинённая смердящим газом. И всё благородное панство спешно покидает высокое светское собрание. Ха-ха-ха!.. Вонища, само собой, улетучится, но нанесённое ляхам оскорбление в памяти наверняка осядет.
Случались и другие шалости. Странным образом с задней стены сцены в зале гимназии бесследно исчезал польский герб, и когда присутствующим панам предлагали вставанием почтить высший государственный символ, то вместо белого орла пред их ясными очами представал золотой украинский трезубец. Очередной скандал!
Ну а чем худо было заявить прямо в лицо учителю, препаскудному ляху, что отвечать по-польски на уроке я не хочу, не могу и не буду?! И вообще, пусть пан учитель больше печётся не о мове, а о своей белокурой паненке с осиной талией и русалочьими глазками, которую вот прямо сейчас в кофейне, может быть, обжимает пан поручик…
Задания старших Степану удавалось исполнять быстро и точно. Буйные головушки кружила романтическая атмосфера таинственности, строжайшей секретности собраний. Каждый выбирал себе звучные подпольные «робин-гудовские» клички: Быстрый, Смелый, Легенда, Отчаянный, Лис, Тур, Рыцарь, Отважный… Им казалось, что этим они добавляют себе смелости и отваги, с удовольствием испытывая крепость своих кулаков.
Но главной задачей, конечно, было воспитание силы духа.
Как-то одна из сестёр, сердцем почуяв, что в доме происходит что-то неладное, сорвала дверной крючок, ворвалась в комнату и обнаружила старшего брата, стоявшего у окна, бледного, с залитыми кровью пальцами. Из-под ногтей у него торчали острые швейные иголки. «Ты рехнулся?!» – в ужасе закричала Владимира. «Отстань, – чуть слышно, сквозь стиснутые зубы, с трудом прошептал Степан. – Молчи, дура. Родителям не вздумай проболтаться, убью…»
Потом, когда «великомученик» пришёл в себя, он попытался объяснить сестре: «Мне это было надо. Пойми, Владя, я должен был проверить, смогу ли выдержать пытки врагов… Они ведь именно так мучают наших патриотов. Помнишь Олю Басараб? А я помню…»
Спустя годы, поучая соратников, он провозгласит: «Если нам нужна кровь, мы дадим кровь, если нужен тер-pop, мы дадим террор в его точке кипения. Кодекс националиста есть личная совесть его».
Психофизиологические эксперименты подростка над самим собой специалисты-медики, разумеется, способны объяснить, но вряд ли оправдать. В том числе и чисто шариковские, садистские наклонности. Бандера остро нуждался в самоутверждении, в стремлении доказать себе, но главное – другим, что он способен пойти до конца во имя святой цели, собственноручно, голыми руками смести все преграды, при необходимости лишить жизни любого врага – пусть сегодня это будет омерзительно грязный, беспризорный, блохастый кот, а завтра – истязатель патриотов «неньки Украины», лютый «человек с ружьем» – будь то москаль, жид или лях.
Острейшие иголки под ногтями в болезненном восприятии отрока были для него символом стойкости и неслыханного геройства, означали готовность выдержать едва ли не Христовы муки, но всё-таки харкнуть кровью в лицо палачам. Вы видите: я всё смогу, мне ни капельки не страшно, я стерплю какую угодно боль и кару! Гады!!! Ненавижу вас! Не боюсь! Проклинаю! Уничтожу!
Сознательно готовя себя к пыткам, мукам и стылым застенкам, Степан даже зубы умудрялся лечить с помощью… сельского кузнеца. Коновал с нескрываемым удовольствием производил по просьбе мальчишки изуверские операции по удалению гнилых корешков своими щипцами, ещё не остывшими от раскалённых поковок.
Мозг подростка беспощадной пиявкой точила злоба и ненависть к окружающему миру, отравляя трупным ядом его неустойчивое сознание. Всё раздражало и разочаровывало. Время от времени его охватывали едва сдерживаемый гнев и жажда мести. Кому? За что? Да всем на всём белом свете!
Анализируя многочисленные свидетельства о детских выходках будущего апостола украинских националистов, психиатры легко диагностировали возбудимость, истеричность, конфликтность, властолюбивость мальчика с явно завышенной самооценкой. Обострённая потребность в бесконечном восхищении собой и своими поступками. Даже в настойчивых попытках освоить игру на гитаре и мандолине просматривалась неудержимая тяга к лидерству.
Он с детства исповедовал аскетизм, с юных лет не прикасаясь ни к греховному табаку, ни к алкоголю. Субтильному Степану приходилось каждодневно доказывать окружающим свою физическую и моральную состоятельность, силу, правоту. Как огня боялся девчачьих насмешек. Сучки они распоследние. Поголовно.
