Kitabı oku: «Манило»
Описанные в книге события являются плодом воображения автора, и все персонажи – вымышленные.
1.
– Ты с четвёрки?
Я кивнул головой и посмотрел в окно. Высокий бетонный забор с намотанной поверху колючей проволокой, за которым я провёл последние семь лет, исчез из виду за посаженными вдоль дороги тополями, роняющими жёлтые листья. Напротив меня сидел чепушило. На вид лет 20, с короткой стрижкой и лицом, испещрённым прыщами вперемежку с веснушками.
– А я с пятёрки, – заявил чепушило.
– Оно заметно, – резонно отметил я.
Чепушило носил белую рубашку, застегнув её на все пуговицы, чёрную вязаную жилетку, мешковатые серые брюки и чёрные ботинки, начищенные до блеска. Если увидишь на улице взрослого мужика, одетого как первоклассник на линейке, знай, это либо недавно откинувшийся забайкальский комсомолец, либо даун. Чепушило относился к первой категории бедолаг.
– Меня Митей зовут, а тебя? – спросил чепушило, но руку пожать не подал.
– Юра, – сказал я.
– Какое у тебя погоняло?
– Борода.
– Дак ты же бритый, почему тогда Борода? – огорошено воскликнул чепушило.
– Дурак, – резюмировал я. – Погоняло должно быть таким, чтобы мусора не поняли, чьё оно. Вот тебе какую погремушку дали?
– Шмыга… – печально пробурчал чепушило.
– Что, голым по бараку бегал?
– Нет, золотое кольцо – подарок матери – в курке на зону пронёс.
– И где же оно? – поинтересовался я, поглядев на пальцы чепушилы, лишённые украшений.
– Фёдор с корешами отжал, – пояснил чепушило и заткнулся.
За окном автобуса по небу проносились серые тучи с пухлыми чёрными боками, подгоняемые неистовым ветром.
– За что сидел? – нарушил молчание чепушило.
– За сладкую пизду.
– Эээ, дядя, где же ты нашёл сладкую пизду, когда они все солёные? – поразился чепушило.
– Откуда знаешь, что солёные, пробовал?
– Рассказывали… Не успел попробовать, закрыли в 16 лет за двух гусей и снеговика.
– Чем барыжил?
– Твёрдым и порохом, – ответил чепушило. – Как 18 лет стукнуло, заехал на пятёрку. Освободился вот в 22 по УДО, два года оставалось.
Я снова мотнул гривой и перевёл взгляд на сидящую справа от нас мадемуазель. Всякий раз, когда ПАЗик подпрыгивал на колдобине, её сиськи, наполовину обнажённые из-за глубокого декольте, колыхались, как желе, вверх-вниз. Рядом с мадемуазелью ехал её хахаль – бородатый бычара в солнцезащитных очках.
– Смотри, – сказал чепушило и показал толстую – сантиметров восемь – пачку сложенных пятитысячных купюр, – заработал. Как-то раз ещё в тюрьме нагнулся за упавшим мылом, а потом как по маслу пошло, – многозначительно произнёс он.
Соска разовая, зато при финансах. Я вспомнил про несчастные 2300 рублей, лежавшие в кармане, которых хватит на дорогу и пару обедов, и вновь посмотрел на подрагивающие справа титьки.
2.
Через час мы вышли на автовокзале в Волхове. Было около семи вечера, но на улице уже стемнело.
– Пойдём в ресторан! – радостно вскричал чепушило и двинул к припаркованным неподалёку такси.
Я схватил его за шиворот и произнёс:
– Ты наши рожи видел? Идём в кабак! – рыкнул я и толкнул чепушилу в сторону небольшого одноэтажного здания со светящейся над дверью вывеской «Алко 24/7».
В рюмочной царили полумрак и тишина, два парня сидели за столиком в дальнем от входа углу и угрюмо смотрели на полупустую бутылку. Мы подошли к прилавку, за которым стояла короткостриженая коренастая мадам с квадратным подбородком.
– Можно джина? – обратился я к ней.
– Джина нет, есть водка, – невозмутимо отрезала она.
– А пожрать что можно?
– Пиво.
– Тогда нам литр пива, чекушку водки и два стакана, – потребовал я, опасаясь, как бы не унесло с непривычки.
– 270 рублей, – сказала продавщица.
Чепушило протянул ей пятитысячную банкноту, на что она сердито рявкнула, разводя культяпками:
– Нет сдачи!
Пришлось платить мне. Я вынул из кармана 300 рублей, передал мадам, потом забрал сдачу и бутылки, а чепушило взял стаканы. Мы устроились за круглым столиком у стены, и я налил по 50 грамм. Выпили, не чокаясь, как за упокой.
Отворилась дверь, и в кабак прокрался горбатый мужичок небольшого роста. Опасливо озираясь по сторонам, будто недавно побитая собака, он подрулил к нам, достал из-за пазухи гранённый стакан и попросил:
– Здорова, мужики, налейте, сколько не жалко.
– И ты не болей, – ответил я, – налить-то мы нальём, а ты нам шлюх найдёшь?
– Шлюх-то? Шлюх-то найду. Нынче этого добра у нас как грязи по весне – хоть жопой ешь.
Я плеснул ему стопарик водки, он бахнул залпом и поставил тару на стол, ожидая добавки.
– Приведёшь шлюх, и ещё налью, – пообещал я.
– Сколько нужно-то? – спросил мужичок, внезапно погрустнев.
– Двух.
Он покивал и вышел наружу. Где-то через полчаса, когда мы с чепушилой допили пиво и почти прикончили водяру, в рюмочную завалились две шалавы. Они окинули заведение затуманенным взором и, заметив нас, приковыляли к нашему столику и уселись напротив на высокие табуретки.
– Привет, мальчики, – сказала та, что постарше, поправляя чёрные крашенные волосы. У неё были накаченные губы, оплывшие вниз под силой тяжести, и длинные, очевидно, приклеенные ресницы. – Меня звать Яной.
– Юля, – встряла её подруга – толстушка на вид 25 лет, накручивавшая на палец прядь волос мышиного цвета.
– Привет, – отозвался чепушило, едва сдерживая улыбку, – Митя, а это мой друг Юра.
– Угостите дам шампанским? – вопросила толстушка.
Чепушило молча поднялся с табуретки, приблизился, чуть-чуть покачиваясь, к прилавку и заказал две бутылки шампанского. Дверь в кабак приоткрылась, и внутрь ужом проскользнул горбатый мужичок. Я вылил в его стакан остатки водки, он проглотил её одним махом и присоединился к скучающим в углу парням. Чепушило принёс шампанское и стаканы для шлюх, я откупорил пробку, разлил всем поровну, и мы жахнули.
– Что, нашла сдачу? – спросил я чепушилу.
– Да, четыре косаря отдала.
– Сколько? – задал я вопрос, обращаясь к черноволосой.
– 10 000 за ночь.
– Каждой, – вмешалась толстушка.
Чепушило лучезарно осклабился и явно был готов ударить по рукам. Деньги всё равно не мои, поэтому я не стал торговаться и согласился на оглашённую цену. Засим захватил бутылку шампанского, и мы вышли на улицу.
3.
Идти было недалеко. Черноволосая привела нас к пошарпанной пятиэтажке, зашла в подъезд и открыла дверь в квартиру на первом этаже. Я последним шагнул за порог. Слева от входа располагалась душевая кабинка, рядом с ней стоял унитаз и висела раковина. Справа находился кухонный стол, на котором размещались чайник и электроплитка. Шлюхи сняли куртки и положили их на этажерку, придвинутую к душевой кабинке. Мы с чепушилой были одеты по-летнему, посему, не разуваясь, промаршировали к дивану и плюхнулись на него.
Толстушка оставила включённой тускло светившую лампу над дверью и развалилась справа от чепушилы. Проходя мимо меня, черноволосая повернулась задом, присела, скользнула ягодицами по коленям и заняла место слева, у окна. Сильно воняло выссанным алкоголем.
– Может, окно хоть откроете? – предложил я.
– Оно уже открыто, – ответила толстушка.
– Дак отвори пошире!
– Никак, решётка мешает, – пояснила черноволосая.
Квартира была крошечной, размером примерно с две камеры в «Крестах», то есть около 16 квадратов. И по конфигурации полностью повторяла тюремную хату: у входа – санузел и общак, дальше – шконки и окно.
– Что это за квартира такая? – вслух подивился я.
– Рабочая, мы её снимаем, – сообщила черноволосая.
– Это я понял, почему такая маленькая?
– Хуй его знает, – равнодушно прогундела, пожимая плечами, толстушка и велела, – деньги давайте.
Чепушило вынул из кармана котлету, отсчитал четыре пятитысячные купюры и отдал их шлюхе. Та быстро спрятала банкноты в кошелёк и убрала его в сумочку. Я откупорил бутылку, налил всем шампанского и устроился поудобнее, облокотившись о стену.
– Что, сами работаете? – предположил я.
– Да, но крыша есть, – уточнила черноволосая.
– Мусорская?
– А какая же ещё…
Чепушило осоловел. Толстушка заметила, что он начал клевать носом, и решила отработать баблишко. Она подрулила к столику, раскрыла ноутбук, нажала по клавишам, и из встроенных динамиков зазвучала энергичная музыка с испанскими мотивами. Она стянула через голову платье и оказалась полностью обнажённой. Явно экономит на нижнем белье. Большие сисяндры, покрытые крупными – с горошину – веснушками отрезвляюще подействовали на чепушилу. Внутри него словно развернулась пружина, и он вскочил, не отрывая зенок от уставившихся сосками на полдевятого торпед. Чепушилу не смущало состоящее из трёх складок массивное пузо, которое полностью закрывало лобок шалавы.
Черноволосая сняла юбку и блузку, расстегнула лифчик и избавилась от стрингов. У неё была мужицкая фигура – плечи шире задницы, мясистые руки и плотно сбитый живот, изуродованный двумя шрамами, пересечёнными белыми полосками швов. Над рубцом, который проходил посередине брюха, болталась небольшая вялая грудь с вогнутыми вовнутрь сосками.
Тем временем толстушка расстегнула брюки, напяленные на чепушилу, и приспустила их вместе с трусами до колен. Его член, уже готовый к бою, казался гигантским на фоне костлявых ног. Толстушка ловко натянула на шланг гандон, несколько раз быстро передёрнула, зачем-то сказала: «Сосу», засунула головку в рот и обхватила ствол губами. Затем она резко задвигала головой взад-вперёд, теребя рукой яйца. Чепушиле эта движуха определённо нравилась. Он запрокинул голову, сомкнул веки и задёргал тазом, пытаясь поглубже засандалить в шлюхину хлеборезку.
Вторая шалава опустилась передо мной на колени, вцепилась в штаны и потянула их вниз. Я схватил стоявшую на столе пустую бутылку шампанского и шандарахнул ей со всей мочи по макушке. Последовал глухой стук, как от удара обухом топора по полену, и черноволосая повалилась на пол. Но бутылка не разбилась, и толстушка, ни на секунду не прекращавшая шлифовать член, ничего не заметила.
Я вытащил спрятанную в ботинок заточку наподобие ножа для резьбы по дереву с коротким лезвием, обрезанным по диагонали, и полоснул ей чепушило по горлу. Он распахнул глаза, поднёс руку к порезу, из которого полилась кровь, провёл по нему пальцами и растерянно посмотрел на обагрённые культяпки.
Я смачно, будто по мячу, зарядил с пыры по затылку толстушки. От мощного пендаля её балда полетела вперёд, и она целиком заглотила шланг чепушилы, уткнулась носом в куст рыжих курчавых волос и, поперхнувшись, тут же отстранилась, чтобы вытащить писюн изо рта. В этот момент ей в лицо ударила тугая струя спермы, прорвавшаяся через дырку в презервативе. Малафьёй забрызгало глаза и щёки, последний сгусток спущёнки приземлился на кончик её шнобеля и сполз на верхнюю губу.
Чепушилу затрясло, он прижал ладонь к шее, силясь остановить толчками извергавшуюся кровь, и медленно опустился на диван. Я вмазал толстушке носком ботинка в пятак, и она грохнулась на спину, растопырив согнутые в коленях жирные ножищи, похожие на молочные сосиски. Нагнулся над ней, обхватил башку обеими руками и с силой долбанул затылком об пол. Тонкий линолеум едва ослабил удар, и её кости звонко затрещали, как переломленная сухая ветка. Зенки шлюхи тотчас же расфокусировались и вперились в потолок. Но я ещё дважды шмякнул её на всякий случай.
Подступил к черноволосой, неглубоко вонзил лезвие в солнечное сплетение и плавно провёл заточкой вдоль живота, вспарывая брюхо до паха. После этого аккуратно вытащил розовые тёплые кишки и намотал их шаболде на шею. Потом сполоснул руки под краном, дабы не заляпать кровью деньги, извлёк из кармана чепушилы пачку купюр, прошмонал сумочку толстушки и забрал из кошелька 20 косарей, а также ещё оказавшиеся там пару тысячных банкнот.
Пока я этим занимался, черноволосая очнулась и завизжала. Я подскочил к ней и широким взмахом руки рассёк ей глотку. Ненароком задел кишки, и из них полилась светло-коричневая жижа, которая, смешиваясь с кровью, потекла по её сиськам. От смрада защипало в глазах, поэтому я, не мешкая, закрыл ноутбук, отворил дверь и был таков.
4.
Из Волхова уехал в Подпорожье, растёкшееся, словно чернильная клякса, вдоль Свири из-за бесконечных октябрьских дождей. К Подпорожью у меня было особое отношение. Я недолго прожил в этом городе, но испытывал к нему широкую палитру эмоций: от беспросветно-чёрных до беззаботно-голубых. Как-никак именно здесь я влюбился первые два раза.
Подпорожье настраивало на романтический лад, поэтому я решил прогуляться до Ольховца дорогой, которой ходил сотни, если не тысячи раз. За неимением чёрного «Петра» купил в ларьке напротив автовокзала красное «Мальборо». Вынул сигарету, закурил и выбросил пачку в пожухлую траву, чтобы не возникло соблазна шабить вторую папиросу.
Стояло раннее утро, дождь только-только прекратился, и небо всё ещё было затянуто пузатыми тучами. Но деревья и дома, как следует отмытые ливнями от скопившейся за лето пыли, приобрели яркие контрастные цвета.
Прошёл мимо мусарни, в которую дважды попадал по собственной глупости, спустился по развороченной корнями тополей бетонной лестнице до бани, канувшей в лету, судя по забитым досками дверям, пересёк железную дорогу, прошагал по дамбе, перерезавшей Свирь, и проследовал по тропинке к небольшой заводи, окружённой соснами. Посидел на корточках на булыжнике, поглядел на стоячую воду, визжащих чаек и двинул дальше по обочине вдоль дороги.
Поднялся по пологому склону на вершину холма, где притулилась остановка, и дошкандыбал до развилки. Вправо сворачивала узкоколейка в какое-то Хуево-Кукуево, а я направился прямо и вскоре оказался в Ольховце. К трассе примыкали сплошь одноэтажные частные домики, огороженные заборами, но слева вдалеке виднелись панельные двухэтажки. Магазинчик, стоявший возле проезжей части, в котором я в позапозапрошлой жизни покупал бананы по 7 рублей за килограмм, ещё работал. Деревянные бараки упрямо отказывались разваливаться, а от кирпичных коровников на окраине посёлка остались только невысокие груды осколков застывшего цемента.
Кроме этого за 14 лет мало что изменилось. Дома обветшали, заборы покосились, деревья подросли, да асфальт потрескался. Но шарм исчез. Ольховец больше не притягивал и не отталкивал, не манил обещаниями лучшей жизни и был по сути таким же безликим, что и простиравшееся за зданием закрытой школы жёлто-коричневое поле.
Сел на важинский автобус и через полчаса вернулся на автостанцию. Позвонил по номеру, указанному в первом попавшемся объявлении, приклеенном к столбу, и снял квартиру на седьмом этаже девятиэтажки с видом на вещевой рынок. Пришлось прибарахлиться. Купил куртку, потому что уже заметно похолодало, немного посуды, мыло, зубную щётку, пасту и запасся продуктами.
5.
Сегодня особенный день. Выпал первый снег, яростный ветер раздербанил серые тучи и успокоился. Солнце взмыло над горизонтом, ослепляя безудержным белым светом. Я отправился в небольшой сосновый бор, который местные почему-то называли парком. Время шло к полудню, но девственность пушистого полога ничто не нарушало. Подпорожцы отсыпались после субботних возлияний.
На грунтовке, которая вклинивалась в лесок со стороны Свири, виднелись шины какой-то легковушки, и я побрёл по колее, чтобы не начерпать в ботинки снега. За поворотом, скрытая за холмиком, поросшим приземистыми сосенками, притулилась «Жигули» «Семёрка». Машина, будто лодка на волнах, неспешно покачивалась вверх-вниз, а в окне на переднем пассажирском сиденье маячил силуэт человека.
Я вытащил из кармана куртки перочинный нож, развернул его и, не таясь, приблизился к тачке. Открыл дверь, всадил нож по рукоять в бок голого лысого мужика, резко выдернул лезвие, схватил его за руку, вытянул наружу и бросил в запорошенную снегом придорожную канавку. Затем вернулся к «Жигулям» и заглянул внутрь.
В кресле штурмана с откинутой спинкой лежала, широко раздвинув ноги, молодая худощавая девчонка. Её маленькие половые губы были разомкнуты, и отверстие во влагалище ещё не успело захлопнуться после внезапно вылетевшего писюна. Я залез в машину, запер дверь и приставил нож к горлу девчонки. Она напряглась и замерла, затаив дыхание, явно дав дупля насчёт того, что происходит.
Пробежался пальцами по её животу и потеребил набухший розовый сосок. Почувствовал, как деревенеет член и упирается в жёсткую ткань джинсов. Не отрывая взгляда от карих глаз девчонки, поставил колени на кресло, расстегнул молнию на штанах и стянул их вместе с трусами до ботинок, переминаясь с ноги на ногу. Взялся левой рукой за шланг, провёл залупой по вагине вверх-вниз и медленно ввёл писюн внутрь. Пилотка оказалась узкой, поэтому я взял медленный темп, чтобы не кончить сразу ненароком.
Опустил руку, в которой держал нож, и нацелил лезвие ей в бок. Прижался телом к её груди, одновременно засаживая член по самые яйца. От девчонки приятно пахло полевыми цветами. Я присосался к её шее, провёл языком по коже и неглубоко вонзил зубы. Она тихонько вскрикнула и выгнула спину, пытаясь отстраниться от меня. Но я навалился на неё всей массой и стал быстрее двигать тазом.
Потерзав шею девчонки, я отодвинулся и увидел, что она смежила зенки и приоткрыла рот. Тогда я припал устами к нижней полной губе чертовки и нежно прикусил её. Девчонка шире разинула пасть, положила руку мне на затылок, надавила на него и притянула к себе. Мы слились в долгом поцелуе. Она засунула мне в хлебало язык и начала щекотать им нёбо. Я ощутил приближение оргазма, но не остановился, а, наоборот, разогнался, вогнал член до основания и кончил, несколько раз содрогнувшись всем туловищем.
Ещё пару мгновений мы безмятежно лежали в объятиях друг друга, но неожиданно девчонка стала бить меня пятками по спине и заорала:
– Мразь, слезь с меня, мразь!
Я тюкнул ей по виску рукоятью ножа, и она затихла. Чары рассеялись, и окружающий мир снова поблек.
6.
Послышался стук. Я выглянул из окна и узрел стоявшего рядом с машиной голого мужика. На морозе его писюн превратился в клитор-переросток, потешно нависавший над поджатой мошонкой. Из-под ладони мужика, припечатанной к боку, сочилась кровь. Левой культяпкой он пытался взяться за ручку, но его так сильно трясло от холода, что он не мог за неё уцепиться.
Я откинул дверь, она ударила мужика по колену, и он попятился назад, однако удержался на ногах. Когда я вылез наружу, лысый подшагнул и неторопливо выбросил хук, словно продираясь сквозь толщу воды. Я присел, чтобы уклониться от удара, и засадил правой рукой прямо по ране. Мужик скорчил лицо от боли и рухнул в сугроб. Я добил его, воткнув перо в печень, вытер лезвие носовым платком и убрал нож в карман.
Затем вернулся к «Жигулям», вытащил из замка зажигания ключ, висевший на кольце с двумя товарищами. Один из них подошёл к багажнику, который был практически доверху забит полезной всякой всячиной. Под запаской нашёл крепкую на вид сапёрную лопатку, а в углу за ящиком с гаечными ключами валялся длинный бельевой шнур.
Первым делом связал девчонке руки за спиной и этим же куском верёвки замотал ей ноги. Перенёс её на заднее сиденье, положил на бок, засунул в рот оставленную на кресле перчатку и зафиксировал кляп найденным там же шарфом. Чертовка всё ещё была в отключке и поэтому не сопротивлялась. Завёл двигатель и врубил печку, чтобы она не задубела.
Разобравшись с этим делом, вооружился лопатой, спустился в канавку и очистил от снега прямоугольник примерно два на полметра. Ощутимо потеплело, и температура, как я полагал, стремилась к 0 °C. Земля ещё толком не промёрзла. После тонкого слоя льда сапёрка врезалась в твёрдый, как высохшая глина, грунт, но сантиметров через 20 заместо него появился утрамбованный песок, рассекаемый кое-где корнями деревьев. Глубоко копать не стал, решил, что хватит и двух штыков. Кинул мужика в яму, засыпал его землёй, тщательно притоптал и накидал сверху снега. Пока он куковал на обочине, из его пробитого брюха натекла целая лужа юшки. Фартануло, что она быстро остыла, и я её прикрыл порошей, дабы не бросалась в глаза.
Сныкал лопату в багажник и сел за руль. В тачке было душно и смердело спермой. Наполовину опустил стекло с водительской стороны, чтобы проветрить салон, включил первую передачу и потихоньку поехал вглубь парка.
7.
Солнце уже спряталось за деревьями, и короткий позднеоктябрьский день подходил к концу. Поэтому я решил устроить шмон, пока светло. В бардачке нашёл лопатник мужика, в котором лежали 2 тысячи рублей с копейками, с десяток пластиковых карт и водительское удостоверение на имя Левина Виктора Валентиновича. С фотографии на меня глядел свежепогребённый мордатый хуй. Среди вещей девчонки не нашлось ни кошелька, ни документов. Во внутреннем кармане её пуховика лежал сотовый, но я его не стал трогать.
Посмотрел через зеркало заднего вида на связанную девчонку. На её бритый лобок, крутой изгиб талии, крошечные титьки с выпирающими сосками, длинную тонкую шею, широкий чувственный рот и большие выразительные глаза, уставившиеся на меня.
– Начальник твой? – поинтересовался я, и она кивнула в ответ. – Продавцом работаешь? – девчонка снова махнула гривой, соглашаясь.
Износ штука стрёмная, соответственно, судьба девчонки была предрешена. Хотя кого я обманываю? Я бы порешил её при любом раскладе. Она словно прочитала мои мысли и замычала, пытаясь что-то сказать. Меня взяло любопытство, я развязал шарф и вынул из её рта перчатку.
– Давай ещё раз потрахаемся! – без обиняков выпалила девчонка.
– Да ты не только красивая, а ещё и умная, – констатировал я, засунул кляп на место и замотал её хлеборезку шарфом.
Сто пудов надеется пропетлять под шумок, но надо отдать ей должное за выдержку и прикончить максимально гуманно. Где-то слышал, что люди тихо-мирно отбрасывают коньки при отравлении угарным газом. Осталось его только где-то раздобыть.
С этими мыслями я полез в багажник, и, пошерудив там, наткнулся на резиновый шланг длиной около трёх метров. Он разительно превосходил выхлопную трубу по диаметру, но я затянул его проволокой, как смог. В коробке с инструментами обнаружились молоток и зубило, и у меня, наконец, родился план.
Воспользовавшись инструментов, я без проблем пробил дно «Жигулей» рядом с задними сидениями. Металл был тонким, поэтому хватило пяти ударов зубилом, чтобы проделать подходящее отверстие. Просунул через дыру в днище свободный конец шланга, задраил все окна, завёл машину, выбрался наружу и запер за собой дверь.
Поначалу ничего не происходило, и в салоне даже не было видно дыма. Но через несколько минут под потолком тачки появилась серая пелена, похожая на туман. Девчонка закашлялась и свесила голову до пола. Она набрала воздух полной грудью и перевернулась на живот. Затем подтянула колени к груди, выпятив обнажённую задницу, выпрямила спину и уселась на голени. Потом она качнулась взад-вперёд и, набрав скорости, протаранила лбом окно. Стекло разлетелось вдребезги на мелкие кусочки. Девчонка не удержала равновесие и по инерции повалилась вперёд, пока не упёрлась шеей в торчащие из оконной рамы остроконечные осколки. Из её глаз хлынули слёзы, а из порезов на шее потекла кровь, но на лбу не было ни царапины.
– Сука! – воскликнул я. – Значит, будет по-плохому.
Я широко растворил дверь тачки, и девчонка приподнялась, чтобы не распороть шею обломками стекла. Оставшись без опоры, она выпала из салона и уткнулась лицом в снег. Я схватил её за плечи и повалил навзничь. Вытянул шланг и, держа его в руке, спросил:
– Рот откроешь?
Девчонка мотнула балдой, и из её разбитого носа заструилась юшка. Я развязал шарф, вынул кляп, но она мгновенно сжала челюсти и задышала через шнобель, периодически выпуская из ноздрей розовые пузыри.
Я поднял крышку багажника, достал убранные туда молоток и зубило и вновь склонился над девчонкой. Взял в левую руку зубило, приставил его тупым концом к губам сучки и, размахнувшись, шандарахнул по нему молотком. Стержень практически полностью провалился, будто канув в чёрную дыру. Раздался хруст, и девчонка захрипела. Схватившись за край зубила, я достал его наружу и затолкал палец в кровавый фарш, в который превратилось её хлебало. Нащупал завалившиеся вовнутрь зубы и надавил на них, чтобы расчистить дырку.
Но шланг не пролезал в проделанный проход, посему мне пришлось плотно его прижать ко рту девчонки. Она выпучила глаза и заёрзала из стороны в сторону, пытаясь помешать мне. Одной рукой я не мог её удержать, однако девчонка сама вырыла себе могилу, случайно вдохнув едкий дым, извергавшийся из трубки, зашлась кашлем и нечаянно разинула пасть. Я тут же просунул шланг внутрь на несколько сантиметров и увидел, как из её носа вырвались струйки серой дымки.
Зенки девчонки закатились так, что были видны лишь белки. Она забилась в конвульсиях, и я взгромоздился на неё, чтобы прижать к земле. Лёжа на сучке, я чувствовал, как её мышцы сводит судорогой. Примерно через минуту она угомонилась.
Швырнул девчонку на задние сидения, заглушил двигатель, выдернул шланг из выхлопной трубы и обрезал его покороче. Слил с его помощью бензин из бака в пятилитровую канистру, облил топливом салон машины, зажёг спичку и подпалил ей водительское кресло. Ярко полыхнуло, и уже через мгновение огнём был охвачен весь салон тачки. Уже стемнело, и пламя отбрасывало на заснеженные лапы сосен дико пляшущие блики.
Лицо обдало волной жара, я развернулся и быстрым шагом направился в город. Над кронами деревьев виднелось серое небо, заволоченное облаками. По щекам стеганул ветер, и припустил дождь. Удачно получилось.
