Kitabı oku: «Водоворот судьбы. Платон и Дарья», sayfa 7
– Что встали? Ступайте отсель!
– Сейчас свобода, где хотим там и стоим.
– Нечего тут стоять. Проваливайте!
– Чего раскричался? Теперь все граждане друг другу ровня.
– Не положено, встать с колен!
– Да ты уймешься или нет.
– Шапки одеть! Здесь не положено молиться.
На уличный шум Романовы появлялись в окне и люди им радостно кричали:
– Здравствуйте, Романовы!
Ники ответно приветствовал толпу и прикладывал руку к сердцу, показывая, что он любит русский народ и чтобы никто не сомневался, что у него нет другого чувства.
В Сибири Романов не один раз пожалеет о своей отставке. Ники понял, что отречение принесло его народу не благо, а страшную катастрофу. О чем он и предупреждал тех, кто разваливал государственную власть в России. Тогда государь отчетливо понимал, что в результате революции к управлению страной придут некомпетентные люди. Но чиновники и генералы его не послушались и предали, и он, оставшись в одиночестве ничего с этим поделать, не мог.
Пока же в Тобольске все было тихо, мирно и спокойно. Только на реке тревожно гудели суда, да вокруг губернаторского дома ходили мрачные часовые.
***
Завершились беспокойные дни последнего месяца лета. Сибирский август сделал свое дело. В Сибирь пришла золотая и красная осень. Повеяло прохладой, воздух стал чуть теплым. Осень раскрасила деревья цветными красками. Порывистый ветер срывал с них разноцветные листья, бросал на землю и катал вдоль городских улиц. В лесу спелыми ягодами зарделись рябина и боярышник, которые лениво склевывали птицы. В солнечные страны потянулись утки и гуси.
Осенью в Тобольск прибыли Панкратов с Никольским, чтобы сменить комиссаров Вершинина и Макарова. Панкратов сразу же предъявил Кобылинскому бумагу, где черным по белому было написано, что он поступает в его полное подчинение. В тот же день по просьбе Панкратова Кобылинский построил солдат, и комиссар обратился к ним с краткой речью. Он сказал им, чтобы они вели себя с достоинством и не допускали никаких грубостей и противоправных действий в отношении царской семьи, и что им придется охранять бывшего царя до созыва Учредительного собрания и только оно решит его дальнейшую судьбу.
После встречи с солдатами комиссар направился в губернаторский дом, где его встретил камердинер Волков.
– Я новый комиссар Панкратов, мне нужно увидеть Романова, – заявил он.
– Николай Александрович знает о вашем приезде. Следуйте за мной, я вас провожу, – ответил Волков.
Камердинер провел Панкратова в кабинет Романова. При его появлении государь поднялся с кресла, и они крепко пожали друг другу руки.
– Познакомьте меня с вашей семьей, – сходу попросил Панкратов.
Ники нахмурил в мелких морщинах лоб.
– Подождите здесь, я скоро вернусь за вами.
Государь размашистыми шагами вышел из комнаты и через пять минут пригласил комиссара пройти в зал. Оказавшись в большой комнате, Панкратов сильно удивился – царская семья выстроилась в одну шеренгу. Комиссар удручающим взглядом окинул неровный строй. Ники, заметив перемену в лице Панкратова, представил свою семью.
После состоявшегося знакомства Романов, чуть приметно улыбаясь, спросил:
– Как здоровье Александра Федоровича?
– Хорошее, – ответил Панкратов
– Скажите, вы разрешите нам посещать город? – с некоторой осторожностью и тревогой поинтересовался Ники.
– Ваша просьба непосильна для меня. Об этом не может быть и речи, – ответил огрубевшим голосом комиссар.
– Неужели вы боитесь, что мы сбежим?
Под усами Панкратова проскользнула недобрая усмешка.
– Даже не думайте об этом, потому что это может закончиться плачевно, – строго предупредил комиссар.
– Почему же нельзя выходить в город? – прямо спросил Романов.
– Пока так, дальше видно будет, – голос Панкратова прозвучал сухо.
– Я все же надеюсь, что вы решите наш вопрос положительно, – с легкой обидчивостью произнес Ники.
– В любом случае это случится не скоро.
Ники сосредоточенно выслушал ответ комиссара, поглядел на него недоуменным взглядом, но тот ничего не объясняя, выражением лица показал, что у него сейчас хватает забот и есть дела важнее, чем неудобства в жизни Романовых.
– Всего хорошего, – ничего не объясняя, попрощался Панкратов и, пробежав по комнатам, покинул дом.
Романовы оглянуться не успели, как в Сибирь пришло глубокое осеннее ненастье. От яркого тона осени не осталось и следа. Деревья скинули свои последние засохшие листья, и они как ненужный мусор валялись на дороге и тропинках.
День ото дня погода становилась все холоднее и холоднее. Над Тобольском постоянно волочились серые тучи. Землю без конца заливал мелкий осенний дождь с крупными снежинками.
Но крутые перемены происходили не только в природе. Промозглая осень наступила и в Петрограде. В столице резко обострилась политическая обстановка, Временному правительству стало не до царской семьи и их караульных. Петроград перестал присылать денежные средства на их содержание, у Романовых жизнь стала осложняться с каждым днем. Повар Харитонов шел на рынок в магазины и возвращался обратно ни с чем. Торговцы наотрез отказывались отпускать товар без денег или под честное слово. Кобылинский с Панкратовым отсылали в Петроград телеграммы, еженедельные донесения и не получали никакого ответа. Заботы о солдатах и узниках легли на плечи Кобылинского. С этими мыслями он ложился спать и с ними же вставал.
Когда в Тобольске холодное осеннее небо низко прижалось к земле, а свинцовые тучи сыпали то дождем, то снегом, царской семье страшно наскучило долгое прозябание в губернаторском доме. Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей и переживаний Романовы подолгу бродили по осеннему саду или уходили на задний двор смотреть на уток и кур. Дети могли часами качаться на качелях или наблюдать с балкона за свободными людьми. И хотя они стоически переносили в ссылке невыносимую скуку и бездействие, но их голоса стали все же звучать как-то безрадостно и грустно. Чтобы спастись от неминуемой скуки и одиночества Романовы старались занять себя чтением, постановкой английских или французских спектаклей, или игрой в любимый безик. Николай Александрович неустанно пилил дрова, убирал снег и привлекал к своей работе кого угодно. Александра Федоровна писала многочисленные письма, не забывая при этом даже мать раненого солдата, лечившегося в ее госпитале. Перечитывая, приходившие в их адрес письма они часто раздумывали о людях, которые им были дороги и близки.
Великие княжны вели дневники, читали книги, цесаревич увлеченно строил копии кораблей и играл в детские игры. В Сибири они продолжили обучение разным наукам, где в роли учителей выступали узники и привлеченные со стороны учителя.
Глубокой осенью в столице произошли события, которые круто изменили жизнь царской семьи. Утром седьмого ноября в Петрограде крейсер “Аврора” выстрелил из шестидюймового орудия, известив всему миру, что в России свершилась великая октябрьская революция. В этот же день в Смольном открылся II Всероссийский съезд Советов, который объявил о переходе всей власти Советам и о формировании Советского правительства во главе с В.И. Лениным. И с этого дня советская власть широкими шагами зашагала по всей территории России. Рабочие, солдаты и крестьяне решили вершить судьбу России без интеллигенции, без чиновников, без богатеев, без офицеров и без казаков, что в дальнейшем приведет к тяжелому кризису.
Великое историческое событие царская семья встретила с оправданной опаской.
– Что теперь будет с нами, Ники?
– Не переживай, Аликс, как-нибудь обойдется с божьей помощью.
– Ну что ж каждый сам рассчитывается за вольные или невольные ошибки.
– Все будет хорошо, что-нибудь придумается.
После осенней революции в адрес царской семьи начали поступать анонимные письма с угрозами и отвратительным содержанием.
– Что с тобой? – спросила однажды Аликс Ники. – Почему ты стал мрачным?
– Письмо прочитал поганое. Хочешь прочесть?
– Нет, сожги его в камине.
– Как хочешь.
Романов так сердито отшвырнул письмо, что оно как бумажный голубь взвилось к потолку, пролетело по всей комнате и свалилось за шкафом. Его сердце зашлось от внутреннего холодка.
– Ники, я недавно встречалась с зятем Григория Распутина Борисом Соловьевым.
– С чем он приехал к нам?
– Он поведал мне, что монархисты готовят наше освобождение.
– Я сильно сомневаюсь в этом, но попытка не пытка.
– Борис привез нам денежные средства от нашего друга сахарозаводчика.
– А вот это уже лучше, – с притворным удовольствием сказал Ники.
– Я выделила Борису Соловьеву драгоценности для успеха его предприятия. Ты ничего не имеешь против этого?
– Поступай, как ты знаешь.
Вскоре на Сибирь неприметно надвинулась настоящая зима с морозами и метелями. Она отрезала город от большой земли. В Тобольске начало поздно светать и рано темнеть. День и ночь, не переставая, сыпал белый, пушистый снег. Заметно похолодало, мир стал белым и неоглядным. Под бледным солнцем заискрились сугробы. Легкий морозец расписал окна губернаторского дома замысловатыми узорами. Реки и озера покрылись толстой коркой льда. Скованный морозом Тобол задремал, на реке образовались торосы. Солдаты с оружием в руках усердно месили ногами снег вдоль дощатого забора.
Как ни трудно было Романову в ссылке, но старался занять себя то одним, то другим делом. Зимой Ники расчищал дорожки от снега во дворе или в саду, а потом сидя в удобном кресле, щурясь от дневного света, читал иностранные журналы или русские газеты, разрешенные еще Временным правительством, и которые зимой стали поступать с перебоями. По газетам бывший царь следил за происходящими событиями в мире и стране. Из них же Ники узнавал много плохого о себе и своей жене. Ему было неприятно осознавать, что это же читает русский народ. Романов брезгливо швырял в сторону газеты и шумно негодовал на поклепы русских газет. Ники хорошо понимал, что ложь и неправда, напечатанные в периодической печати, на многие годы вперед поразят ум и сознание русских людей. Людям ведь не закажешь, что им говорить, а что нет. В то же время он утешал себя тем, что со временем история разберется с этими событиями и даст им правдивую оценку. Однако хорошо известно, что пока добрая слава на печи лежит, худая во всю силу вперед бежит. Что верно, то верно плохие вести всегда опережают добрые.
В один из искристых морозных дней слуга обрадовал Романова радостным известием.
– Николай Александрович, прибыл Сидней Гиббс!
Романов несколько секунд молчал, не зная, что сказать, а затем изумленно воскликнул:
– Как? Временное правительство запретило ему находиться с нами.
– Он уже здесь!
– Веди его сюда! – лучистые глаза Романова оживились и заблестели от радости.
Когда вошел улыбающийся Сидней Гиббс. Романов, бросив недочитанную книгу, кинулся ему навстречу. У растроганного встречей с Гиббсом государя глаза оживились необыкновенной радостью. Он встретил Сиднея с распростертыми объятиями как дорогого гостя. Романова удивила и очень взволновала неожиданная встреча. На его щеках проступил румянец, а в душе, как будто солнце воссияло. Расстроенный встречей Гиббс тоже едва не прослезился.
– Садись, рассказывай, что видел, что слышал?
Не отойдя от радости, Романов с неподдельным интересом начал расспрашивать Гиббса обо всех новостях в мире и в стране. Романов расспрашивал его, перебивая почти на каждом слове. Он буквально засыпал его вопросами. И в то же время с напряженным вниманием ловил каждое слово Гиббса. Государь был очень любезен с ним. Он очень обрадовался этой задушевной встрече. Романов принял Гиббса на редкость радушно. Так встречаются только два брата или два дорогих друг другу человека.
– Подайте нам чаю! – распорядился государь.
– А у вас все ль по-хорошему?
– Да ничего живем, – ответил государь и вдруг сделался тихим и безмолвным.
Когда на стол подали чай и печенье, за столом собралась вся семья. Снова послышался веселый говор и смех. Романовы шумно радовались, когда кто-нибудь посещал их в ссылке. Они всегда были с гостями почтительны, вежливы и гостеприимны. Им было трудно жить в Тобольске без вольных просторов и без устоявшегося круга друзей. Их приезду они придавали большое значение, потому что это придавало им силы стойко переносить все тяготы и лишения в Сибири. Романовым приятно было сознавать, что еще не все отвернулись от них. Это было для них, как глотком свежего воздуха. Много интересного и важного они узнавали из рассказов людей, приезжавших в Тобольск.
Очень радовались они приезду в Тобольск и Маргариты Хитрово. Это храбрая девушка доставила им много приятных минут. Кажется, что это был единственный человек в России, который искренно и отважно бросился бороться за жизнь и свободу Романовых.
Пережив осень, царская семья встретила последнее в своей жизни рождество. Он прошел по обыкновению торжественно и шумно. Арестанты поздравили друг друга с великим праздником. Государыня подарила своим близким людям несколько вязанных шерстяных фуфаек. В рождество гнетущие мысли и думы, возникшие под влиянием жизненных неурядиц, на короткое время рассеялись. В этот день они забыли о бедах и обидах.
В праздничный день Романовы посетили церковь. От скучившихся внутри солдат стояла духота, постоянно хлопали двери. Одни заходили греться, другие молиться. На улице солдаты, сбившись кучками, перебрасывались словами.
Когда служба закончилась, и раскрасневшиеся от церковного благолепия Романовы ушли в губернаторский дом, к Кобылинскому подошел Панкратов и, глядя в упор, спросил:
– Вы знаете, что сейчас натворил священник?
– Что? – Евгений Степанович вопросительно поглядел на Панкратова.
Комиссар коротко поведал ему о том, что на богослужении отец Васильев перечислил все прежние имена и титулы царской семьи, и что это привело в ярость солдат. Кобылинский, не дослушав до конца Панкратова, кинулся в церковь, где разозленные солдаты уже едва не учинили над священником самосуд, и насилу оттащил их от отца Васильева. Евгений Степанович как мог, успокоил солдат и пообещал, что передаст это дело в следственную комиссию, но солдаты не успокоились и продолжили накалять обстановку.
– Значит, в губернаторском доме их величают по титулам? Если Романовы хотят молиться, то пусть молятся под нашим наблюдением!
Солдаты посадили священника в карцер и предупредили архиепископа Гермогена, что если провокации не прекратятся, то это для священников закончится плохо. Романов, узнав об этом, пришел в негодование. Но после того, как этот случай немного позабылся, солдаты отца Васильева освободили, и архиепископ отправил его в отдаленный монастырь.
Зимой у Романовых настали трудные времена. Без церкви царская семья стала меньше ощущать радость в своих измученных душах, их нравственные мучения углубились. Романовы, обреченные на постоянные тревоги, начали испытывать боль, потому что только уединение в храме и молитвы могли приносить им облегчение и только там они могли умиротворить свои души и сердца. Однако Кобылинскому все же удалось с трудом убедить солдат, чтобы они разрешили царской семье посещать церковь хотя бы в двунадесятые праздники. С его же подачи архиепископ Гермоген назначил в Благовещенскую церковь вместо отца Васильева отца Хвалынова.
Но на этом злоключения священнослужителей не закончились. Однажды на одной из домашних служб отец Хвалынов упомянул святую царицу Александру. Присутствующий на богослужении солдат Рыбаков бурно возмутился. Кобылинский увел его к себе, показал ему церковный календарь и объяснил, что упоминалась не Александра Федоровна, а святая Александра. Солдат Рыбаков все понял и успокоился.
Матвей Васильев как будто воочию увидел, что одна тысяча девятьсот семнадцатый год для царской семьи прошел безрадостно. У них наступили суровые времена. Время потянулось серо и однообразно. Один день сменял другой, но каждый день стал похожим друг на друга. Ничего хорошего не сулил и новый год. У Романовых наступила тоскливая и тяжелая жизнь. Они постоянно испытывали чувство унижение. Их угнетала невозможность жить, так как им хотелось бы, и без конца одолевала тоска и душевное одиночество. Тюремные ощущения в Тобольске для царской семьи оказались сильнее, чем в Царском Селе. Они жили, сжавшись, и ждали, когда все благополучно закончится. Но, оказавшись в тяжелой атмосфере, царская семья стала только ближе друг к другу. Так никто не любил своего ближнего, как они. Из-за этого они не смогут расстаться друг с другом. И даже смерть не сможет их разлучить.
Молодой человек мог с большой уверенностью сказать, что точно такой же семьи в России в то время не существовало. Она была единственной и неповторимой. Матвей прикрыл увлажнившиеся глаза, чтобы никто не смог заметить его увлажнившиеся глаза.
После праздника Романов ежедневно ждал вестей из Петрограда, но никаких хороших известий не поступало. Особенно Ники ждал открытия Учредительного собрания, которое должно было решить вопрос власти в России.
– Когда начнет свою работу Учредительное собрание, – не раз спрашивал Романов.
– Скоро, уже недолго ждать, – обнадеживал комиссар.
Но в январе одна тысяча девятьсот восемнадцатого года едва начавшееся Учредительное собрание разогнали большевики.
– Боюсь, что оно уже никогда не состоится, – в другой раз ответил Панкратов.
Это сообщение удручило Ники, его глаза выразили печаль и досаду. С этого дня царская семья стала терять веру в свое освобождение. Ноябрьский переворот и разгон Учредительного собрания усилили тревогу у Романовых за свою судьбу. Государь начал часто задумывался над тем, что когда-то было в его жизни. В тюремном затворничестве Ники часто размышлял о своей судьбе и над своим будущим. Но, размышляя над будущей жизнью, он и представить не мог, какой она будет.
Скоро зима усилилась. После рождества ударили сильные крещенские морозы. Большую часть свободного времени царская семья стала проводить в особняке. На улицу Романовы лишний раз не показывались. Они ненадолго выходили на прогулки и мороз, заигрывая с ними, румянил щеки, щипал за нос и уши.
В феврале народный комиссар государственных имуществ Карелин прислал в Тобольск телеграмму с извещением, что у народа больше нет денег на содержание царской семьи. Новая власть взяла на себя только расходы за предоставление солдатского пайка, за квартиру, за отопление и свет. В то же время советское правительство разрешило царской семье ежемесячно расходовать из личных средств по шестьсот рублей на человека или четыре тысячи двести рублей на всю семью.
Романовы располагали денежными средствами на счетах в иностранных банках, но воспользоваться ими из-за продолжающейся войны они не могли. Поэтому из-за тяжелого финансового положения они вынуждены были уволить часть своей прислуги, потому что содержать их стало не на что. Узнав, что Романовы начали испытывать трудности в денежных средствах друзья и хорошие знакомые как могли, помогали им. Хорошую финансовую помощь, оказал царской семье, бывший могилевский вице-губернатор Владимир Николаевич Штейн, доставивший в Тобольск большую сумму денег, пожертвованную близкими знакомыми Романовых. Таким образом, вопрос с денежными средствами временно закрылся.
Не остались в стороне и горожане Тобольска. Прослышав о бедственном положении царской семьи, они понесли в губернаторский дом масло, кофе, печенье и другие продукты. Особое участие в обеспечения продуктами питания царской семьи принял Ивановский женский монастырь. Благодаря этой помощи узники губернаторского дома перестали испытывать острую нужду в продовольствии и в деньгах. Арестанты ощутили безмерное чувство человеческой благодарности сибирякам и монахиням.
– Я даже не знаю, как отблагодарить этих милых людей. Поблагодарите всех хороших людей, которые помогают нам в трудное время. И при первом же случае передайте от нас слова искренней благодарности Владимиру Николаевичу! – в порыве чувств воскликнула Аликс.
В самый разгар зимы солдаты избрали солдатский комитет. Его возглавил прапорщик Матвеев. На первом же собрании солдаты поклялись, что будут охранять Романовых еще надежней, чем прежде. Они вызвали к себе Панкратова и потребовали от него ужесточить условия содержания узников, а также усилить караулы губернаторского дома и собрать в доме купца Корнилова всю свиту и прислугу, расселившуюся по всему городу и запретить им, свободно посещать город.
– Не вашего ума это дело, – разозлился комиссар и возмущенно покинул собрание.
– Шкура! Предатель!
Солдаты недовольно загудели и постановили, что узникам теперь разрешается выходить на прогулку только в сопровождении караула. Потом они выставили в доме купца Корнилова охрану и объявили свите и прислуге, что отныне они тоже находятся под арестом. Но постояльцы дома наотрез отказались гулять под конвоем, тогда солдаты изменили свое решение и разрешили двухразовую прогулку в неделю без сопровождения.
В конце зимы отжили последние морозы, и на сибирские просторы пришла весна. День ото дня солнце становилось все веселее. В природе началось весеннее пробуждение. Все стало другим и земля, и вода, и воздух и даже птицы запели по-иному. Но великие изменения в природе никак не отразились на настроении Романовых. В их душах продолжила бушевать зима с вьюгами и морозами.
Во второй половине марта в Тобольске установилась советская власть. И с этого времени солдаты стали самовольно арестовывать любых лиц из царской прислуги. Жизнь, и судьба узников полностью оказалась в солдатских руках. В те дни Романов понял, что период его несчастной жизни еще не закончился и что от написанного на роду ему далеко не ускакать.
На следующем заседании солдаты постановили снять с военной формы погоны, что коснулось бывшего императора и цесаревича. Но государь категорически отказался исполнить их требование, по причине того, что был единственным офицером, кто носил погоны с вензелями Александра III. К тому же Ники посчитал, это было бы предательством любимого отца.
Рассерженные солдаты во главе с Дорофеевым пришли к Кобылинскому.
– У нас состоялось собрание солдатского комитета, и мы постановили, чтобы все солдаты и офицеры сняли погоны с плеч, в том числе бывший государь с цесаревичем, – заявил Дорофеев.
– Зачем унижать их своим решением? Они же могут не подчиниться вашему приказу, – заступился за Романовых Кобылинский.
– В таком случае я сам сорву с них погоны, – скрипнув от злости зубами, пригрозил Дорофеев.
Губы Кобылинского вытянулись в многозначительной усмешке.
– А если государь даст тебе по физиономии?
– Тогда и я ему дам, – люто вспылил Дорофеев.
– Не стоит этого делать, потому что у вас могут возникнуть большие неприятности, – предупредил Кобылинский.
– От кого же это? – покраснел от злобы Матвеев.
В ответ Евгений Степанович поведал, что Николай Александрович и английский король Георг V приходятся друг другу двоюродными братьями, поэтому если об этом поступке узнают в Англии, то это может вызвать крупный международный скандал и что это может осложнить отношения между двумя странами. Поэтому им надо хорошенько подумать, прежде чем своими непродуманными действиями наломать много дров. И посоветовал обратиться по этому вопросу вначале в Москву.
Солдаты не нашли, что сказать в ответ и неловко потоптавшись, ушли. Однако, чтобы избежать конфликтов в будущем, Кобылинский все же попросил князя Татищева передать бывшему царю и цесаревичу, чтобы они сняли погоны и больше их не надевали.
– Этого я им никогда не забуду! – разозлился Ники.
Для Романова эта просьба была трудно осуществимой, потому что в повседневной жизни он всегда отдавал предпочтение больше военной форме, чем гражданской одежде. Поэтому Ники несмотря ни на что, продолжил тайно носить погоны.
Но однажды солдаты увидели бывшего императора в казачьей черкеске и с кинжалом на поясе. Они подняли невообразимый шум и потребовали от Кобылинского, чтобы он произвел обыск в губернаторском доме.
– Все уже давным-давно проверено, никакой надобности в дополнительном обыске нет. Ступайте, я мирно решу этот вопрос, – резко отозвался он и в этот же день попросил Романова, Долгорукого и Жильяра сдать ему свои шашки и сабли.
К весне отношения между комиссарами и солдатами обострились до предела. Состояние духа Панкратова и Никольского стало зыбким. Охранники перестали исполнять их приказы и, в конце концов, прогнали комиссаров.
– Мы предлагаем вам написать добровольную отставку, – объявил Панкратову Киреев.
– Меня назначила столица, поэтому только она может отозвать с этой должности, – резонно заметил Панкратов.
– Здесь солдатский комитет играет роль центральной власти, поэтому выполняйте, что мы требуем, – разозлился Бобков.
– Тогда ответственность за Романовых полностью ляжет на вас, – туго согласился комиссар.
– Больше дела – меньше слов. Пишите!
– Я напишу, но вы взамен мне выдадите соответствующую этому делу бумагу.
Панкратов написал заявление, а солдаты выдали ему удостоверение, указав в нем, что он отстраняется солдатским комитетом от занимаемой должности. С этого дня вся власть сконцентрировалась в руках Кобылинского, но вскоре и он почувствовал свое бессилие перед солдатским комитетом. Как-то он с потерянным лицом явился к Теглевой и попросил аудиенцию у Романова. По его просьбе Ники пришел в комнату Теглевой и там Кобылинский сказал ему, что он больше не может противостоять солдатскому комитету, и попросил у государя разрешения уйти со службы.
Романов, улыбнувшись во все лицо, простодушно обнял одной рукой Кобылинского.
– Евгений Степанович, ради меня, моей жены и моих детей я прошу вас остаться. Вы же видите, что мы тоже терпим? – ответил Ники, и его обросшее рыжей щетиной лицо засветилось ободряющей добротой.
– Я буду рад послужить вам, – с готовностью и без всяких колебаний согласился Евгений Степанович и кинул на Ники такой взгляд, который выразил все: и восторг, и преклонение, и растерянность.
В наступившем году жизнь царской семьи стремительно покатилась вниз. Она с каждым новым днем становилась все хуже и хуже. Одной из причин стало то, что все больше старослужащих солдат, отслуживших свой срок, отправлялись домой, а вместо них, на службу прибывали новые солдаты, которые стали относиться к Романовым намного хуже, чем прежние. Постепенно количество плохих солдат увеличилось, а хороших существенно сократилось. Впрочем, общее количество тоже заметно уменьшилось. К весне в отряде осталось около ста пятидесяти солдат.
В Сибири жизнь Романовых подверглась изощренным испытаниям. Царская семья физически страдала от унижения и страха. Чего только им не пришлось пережить. Однако все же не все солдаты проявляли враждебное отношение к царской семье. С некоторыми караульными у Романовых сложились более-менее приятельские отношения. Многие солдаты просто остерегались, открыто проявлять к ним хорошие чувства, потому что это жестко пресекалось солдатским комитетом.
Романовы часто спускались в караульное помещение, когда там находились солдаты, относившиеся к ним с глубоким уважением, и с удовольствием отдавали им свое свободное время. Цесаревич часто играл с солдатами в шашки, а великие княжны вели пристойные разговоры.
В общем, вся зима у царской семьи прошла в ужасной тревоге за свое будущее. Вспоминая в мельчайших подробностях свою прошлую жизнь, они испытывали глубокую душевную тревогу. Даже время не смогло распылить их страдания. Матвей Васильев хорошо представил себе, как тяжело Романовым жилось в Сибири!
“Где те люди, которые грозились их спасти? Почему они медлят с их освобождением? Ведь опасность подошла совсем близко!”, – промелькнуло у него в мыслях.
Время шло быстро, и вот зима, в очередной раз обрушилась на Россию. Она сцепилась с весной и как, всегда проиграв битву, пустила обидные слезы. В теплые дни с крыш застучала звонкая капель, а по вечерам под ними образовывались хрустальные сосульки. От весенней оттепели на разбитых дорогах появились небольшие лужицы. Чувствуя приближение весны, на голых ветках стали орать и драться вездесущие воробьи. Со всех сторон понеслись звуки пробуждающейся весенней жизни. Природа начала просыпаться после зимней спячки. От мыслей о близком тепле Романовы немного успокоились.
Весной в Тобольске узнали, что скоро прибудет новый комиссар со своим отрядом и что на Татищева, Долгорукова, Гендрикову и Шнейдер выдали ордер на арест, а солдатам пообещали увеличить жалованье. Обрадовавшись большому жалованью, солдаты сделались более усердными в своей службе и стали исполнять свои обязанности с еще большим рвением. Они спешно возвели в губернаторском доме перегородки и пригнали в него арестантов из дома купца Корнилова, что привело к большой скученности в особняке. Только англичанин Гиббс не почувствовал стесненности на себе, потому что он ни с кем не пожелал разделить свое жилье.
***
С наступлением весны уральские большевики развернули в Тобольске бурную деятельность. Павел Хохряков, сколотив в городе красногвардейские отряды, провел перевыборы в местный Совет и, заняв пост председателя, подчинил себе охрану губернаторского дома. Чтобы исключить возможность бегства царской семьи из Тобольска матрос уставил на всех дорогах красногвардейские посты.
В эти же весенние дни комиссар Василий Васильевич Яковлев вооружил сто пятьдесят рабочих Южного Урала во главе с В.Н. Зенцовым, загрузил их в железнодорожный состав и направился в Тобольск. Когда красногвардейский отряд прибыл в Тюмень и начал выгружался из вагонов, перед чрезвычайным уполномоченным возник человек в солдатской одежде. Яковлев презрительно оглядел невысокого, худого мужчину.
– Чей отряд выгружается? – нерешительно поинтересовался у него солдат.
– Это-отряд уполномоченного ВЦИК, – Яковлев спрятал за усмешкой свое презрение и, вопросительно приподняв брови, спросил: – А вы, собственно, кто?
– Я командир уральского отряда Авдеев, – запинаясь, ответил тот. – Куда вы направились?
– В Тобольск, там я должен получить директиву из Москвы насчет бывшего царя.
Яковлев предъявил Авдееву комиссарское удостоверение и голосом, не терпящим никаких возражений, объявил, что уральцы поступают в его полное подчинение. В ответ командир уральского отряда обрисовал комиссару общую обстановку в Тобольске. Яковлев молча выслушал и предложил уральцу вернуться купеческий городок. Авдеев известил Уральский Совет о встрече с Яковлевым и отправился вместе с ним обратно. Добравшись до Тобольска двадцать второго апреля, Яковлев занял комнату в доме Корнилова, разместил на постой свой отряд и явился к Павлу Хохрякову.
Матрос пристальным взглядом оглядел Яковлева и удовлетворенно крякнул. Комиссар произвел на него хорошее впечатление. Затем матрос встал, и грузно переваливаясь с боку на бок, как на палубе корабля, подошел к Яковлеву и крепко поздоровался с ним. Комиссар молча вытащил из кармана удостоверение и, просияв чисто выскобленными щеками, подал его председателю.
