Kitabı oku: «Духовка Сильвии Плат», sayfa 3

– Как благородно, – язвительно подмечаю я.

– Нет, я безжалостна!

– И до тошноты честна.

– Это один из главных моих недостатков.

– Так почему ты не хочешь со мной общаться? Мне показалось, у нас есть что-то общее.

– Моя адская привычка к одиночеству делает меня абсолютно невыносимой и практически неприемлемой для дружбы.

– Но ты могла бы дать мне шанс, учитывая, что я стараюсь.

– Я не хочу.

– Не можешь или не хочешь?

– Не хочу! Не принимай это на свой счёт. Скоро ты поймёшь, что держаться подальше от меня довольно умно.

Внешне я остаюсь спокоен, но внутри негодую. Я тебя совсем не знаю, но почему же так больно из-за того, что именно ты отталкиваешь меня?

– Ты помог мне освоиться, если тебя это утешит.

– Не надо меня утешать – я не расстроен.

– Мне так не кажется…

– Я взбешён, – перебиваю я.

– По тебе и не скажешь, – замечаешь ты спокойно.

Конечно, я ведь терпелив.

– И как же я помог? – спрашиваю я без особого интереса минутой позже.

– Церковь, – отвечаешь ты просто, – всё, что я говорила о ней, – правда. Терпеть это всё не могу. Когда ты сказал, что не веришь, я поняла, что я не одна такая и что ты в этом городе тоже не единственный. Я боялась начинать этот разговор, но потом, когда ты всё-таки заговорил, поняла, что могу расспросить тебя обо всём, и, как бы всё ни обернулось, ты никому ничего не скажешь.

– То, что принудительные службы не устраивают меня, не делает сложившиеся правила Корка менее важными для остальных.

– Мне не нужно знать, что думают остальные. Достаточно того, что хоть кто-то против этого, а значит, система не работает.

Я задумываюсь. Даже не знаю, почему мне так обидно.

– Не переживай. То, что ты мне сказал, останется между нами.

Я лишь молча гляжу на тебя.

– Это нужно было мне и останется со мной.

– Меня не это волнует, – отвечаю я с горечью.

– Жаль, что я оказалась таким большим разочарованием, правда?

– Не совсем так.

– Отчего же?

– Я не верю в то, что ты говоришь. Я имею в виду насчёт плохого человека. Плохим людям плевать на других. Плохие люди просто делают плохие вещи не задумываясь, а ты много об этом думаешь.

– Ты не можешь знать, что я думаю.

– Мне достаточно того, что ты только что сказала.

Ты усмехаешься и качаешь головой.

– Просто перестань преследовать меня. Ты мне ничего не должен, так же как и я тебе. На этом и разойдёмся. – Ты уходишь.

– Я преследую тебя? С чего ты это взяла? Кем ты себя возомнила? – кричу тебе вслед, но ты не оборачиваешься.

Я остаюсь один. Мне очень больно от того, как ты со мной обошлась. Хотя ты права: мы никто друг другу и ничего друг другу не должны. Но казалось, что между нами есть что-то общее, я чувствовал эту связь, но ты безжалостно разорвала её. И поделом мне. Я просто забуду тебя: больше не буду ждать, когда ты войдёшь в класс, не буду выискивать тебя в церковных рядах и писать о тебе. Точно не буду!

* * *

Я не писал в блокнот почти неделю, и, честно говоря, это мучительно. Раньше я даже не осознавал, насколько привык к этому. Поэтому я возвращаюсь к записям. И, конечно же, мне придётся писать о тебе, ведь ты – одна из крупиц моего окружения.

Ничего особенного больше не происходит, из-за чего ходить в школу становится не только страшно, но и невыносимо скучно. И теперь, когда я стараюсь сталкиваться с тобой как можно реже, ты предстаёшь перед моим взором чуть ли не каждый день: по пятницам – на литературе, по средам – на химии, по вторникам и четвергам – на английском. И всё это просто невыносимо.

Скрашивают серые будни лишь уроки моего любимого учителя, мистера Прикли, который преподаёт литературу и английский язык. Мистер Прикли – тот редкий учитель, каких обычно показывают в фильмах: опытный, знающий, строгий и вместе с тем справедливый, такой, который может заткнуть за пояс любого грубияна в классе. Он знает всё обо всех учениках, но у него нет любимчиков. Он одинаково строг и саркастичен со всеми, независимо от среднего балла и знаний. И мне это нравится.

Нравится и то, что он относится к своему предмету с должной серьёзностью, но не делает из него культ. Его уроки мои любимые, а всё потому, что мы обсуждаем любые произведения через призму собственного опыта и проблем. Таким образом, его уроки не только источник культурного просвещения, но и что-то вроде бесплатной психотерапии.

Каждый год мы получаем от Прикли особое задание, требующее творческого подхода и нестандартного мышления. В этом году тема проекта – «Зарубежные авторы». И расстраивает лишь то, что придётся работать в парах.

– Арго, будешь в паре с новенькой, – говорит Прикли, глядя в список фамилий.

– НЕТ! – тут же выдаём мы хором.

Не поднимая головы, он холодно пялится на нас поверх очков в чёрной роговой оправе. На первых партах начинают посмеиваться.

– Отставить смешки, – приказывает Прикли.

– Я бы предпочла работать одна, – говоришь ты неловко.

Прикли единственный в этом городе, кто может тягаться с твоим острым языком.

– А я бы предпочёл, чтобы вы делали так, как я говорю. В конце концов, в этом кабинете пока что я главный. – Он снова возвращается к списку фамилий. – Лев Толстой – ваша тема, – говорит он, а после продолжает распределять остальных.

Ты тяжело вздыхаешь и откидываешься на спинку стула. Я недовольно мотаю головой, смотря на тебя. Мы ведём себя как два идиота, словно это может что-то изменить. Думаю, мне уже не так сильно нравится мистер Прикли.

Через пару минут он заканчивает распределение и начинает урок. В первый месяц обучения мы обычно обсуждаем книги из списка литературы на лето. Сегодня тема урока – антиутопия Рэя Брэдбери «451° по Фаренгейту». Естественно, мы не можем обойти стороной общество потребления, которое тонко и искусно в ней критикуется. И конечно же, все пафосно говорят о том, что подобные материальные желания приведут нас к деградации, изоляции и духовному опустошению. А как же иначе? Начинается полемика, где каждый считает своим долгом предоставить как можно больше доводов против бездумного потребления. Прикли не прерывает нас, глядит исподлобья, прислушиваясь. Самым активным приверженцем моральных ценностей становится Брэндон Реднер, член школьного совета, старшеклассник с самым высоким средним баллом и просто чёртов павлин.

– Идея существования общества потребления отвратительна. В наше время люди сходят с ума из-за покупок. Вспомните хотя бы чёрные пятницы, больше похожие на Армагеддон, разразившийся прямо в торговом центре. – Он плавно поворачивается, чтобы вещать, глядя на весь класс. Находиться в центре внимания – его любимое занятие. – Основной целью людей в таком обществе становится потребление, делающее человека зависимым и несамостоятельным, превращая работу и учёбу в побочные эффекты этого потребления. Я думаю, общество потребления – это то, что должно быть уничтожено и забыто как можно быстрее, иначе любые моральные ценности скоро перестанут считаться таковыми.

Класс слушает молча. Не знаю, почему так выходит, но когда Брэндон Реднер что-то говорит (пусть даже абсолютную чушь), это автоматически становится чем-то значимым. По непонятной мне причине люди к нему прислушиваются. И хотя Брэндон не предлагает ничего нового, только из его уст идея, старая как мир, становится услышанной.

– Бред собачий, – доносится спокойно с задних парт.

Конечно же, это ты – единственная во всей школе, кому хватит смелости (и глупости) противостоять Реднеру. Он впивается в тебя тёмными, почти демоническими глазами. Стоит отметить, что Брэндон отлично собой владеет. Его способность к самоконтролю почти так же хороша, как и его средний балл. Однако иногда (я видел это всего три раза в жизни) его программа самоконтроля даёт сбой, обычно это случается на спортивной площадке во время игр по баскетболу, и он делается неуправляемым. При этом его зрачки расширяются так сильно, что карие глаза становятся почти чёрными. В такие моменты он страшен. Боюсь, когда-нибудь вся та злость, которую он подавляет в себе, вырвется наружу и, разорвав его, попутно убьёт всех нас. Впрочем, я драматизирую.

– Что, прости? – переспрашивает он нарочито вежливо, хотя понятно, что услышал всё и теперь мысленно негодует, ведь никто и никогда не смел с ним спорить.

– Всё, что ты только что сказал, – это бред собачий.

Лицо Брэндона медленно искажается. Он громко вдыхает. Это один из его способов самоконтроля.

– Общество потребления – мировое зло, всадник апокалипсиса, чуть ли не сам дьявол во плоти. Уничтожим его и будем прыгать с барабаном наперевес вокруг костра. Конечно же, это тут же приведёт к магическому решению всех наших проблем. Так ты думаешь? – Ты чуть подаёшься вперёд, продолжая говорить только для него: – Обнажать недостатки общества потребления с целью их уничтожения – то же самое, что поджигать дома, в которых мы живём. Общество потребления – это не непонятная масса непонятных людей, живущих на другой планете. Общество потребления – это мы.

Всё, что сейчас лежит на твоей парте, всё, что на тебе сейчас надето – твоя рубашка, брюки, ремень, часы, даже твои трусы, – всё это ты имеешь только благодаря нуждам и влиянию пристыженного тобой общества потребления. – Ты ещё больше подаёшься вперёд. Он, в свою очередь, злится сильнее, вытягиваясь, как струна. На мгновение кажется, что в классе остаётся лишь твой голос: – Так что не смей стыдить то, чего не понимаешь, то, чему принадлежишь с потрохами, потому что рано или поздно это поглотит тебя без остатка и тот безупречный пузырь, в котором ты живёшь, лопнет и убьёт тебя всеми навязанными тебе идеалами. Уничтожить общество потребления возможно только посредством массового суицида, а я не думаю, что для эго современного человека это приемлемый выход. Так что мы не можем быть против общества потребления, так же как и уничтожить его, потому что общество потребления – это мы. Каким бы мерзким, глупым и отвратительным оно ни было – это мы.

Как только ты заканчиваешь, раздаётся звонок. Все вскакивают с мест, спеша на перерыв. И только ты и Брэндон продолжаете испепелять друг друга взглядами, а на вас обоих, глубоко задумавшись, смотрит Прикли.

* * *

Ты подходишь ко мне на большой перемене, когда я копаюсь в шкафчике, пытаясь найти учебник по физике.

– Когда мы приступим к проекту? – спрашиваешь недовольно, словно это я заставил Прикли поставить нас в пару.

– Когда замёрзнет ад, – говорю я, доставая книгу и с грохотом захлопывая дверцу.

– И как это понимать?

Я безразлично смотрю на тебя и пытаюсь пройти в сторону кабинета физики, но ты загораживаешь путь.

– Если ты думаешь, что работа в паре приводит меня в дикий восторг, то ты очень сильно ошибаешься, но мне нужно сделать всё правильно.

Я понимаю, что ты права и что мне тоже нужно отлично за эту работу. А ещё я думаю, что злюсь на тебя не так уж сильно, как стоило бы, и что в глубине души всё же рад тому, что теперь и тебе придётся побегать за мной.

– Что ты предлагаешь? – наконец сдаюсь я.

– Лучше начать пораньше, быстрее закончить и забыть об этом. У тебя дома можно?

– Нет, – тут же вырывается у меня, – лучше у тебя.

Ты странно косишься на меня, видимо, что-то подозревая. Но меня бросает в жар при мысли, что ты услышишь, как мы молимся перед обедом. А если мы пойдём ко мне, то мама, как гостеприимная хозяйка, обязательно пригласит тебя за стол. Я знаю, что ты этого терпеть не можешь. Ты этого не поймёшь…

И тут ты вдруг отвлекаешься, глядя куда-то поверх моего плеча. Я поворачиваюсь, чтобы понять, на что ты смотришь. По коридору, словно короли, плывут Брэндон Реднер и Дороти Пай, знаменитости школы Корка. Они встречаются, сколько я себя помню, но на виду никогда не держатся за руки (не говоря о большем) – запрещено Уставом. Считается слишком интимным жестом. Единственное, что может позволить себе мужчина по отношению к чужой женщине, – это рукопожатие. Показывает желание подружиться с человеком, которому протягиваешь руку.

Брэндон – вот уже четвёртый год член школьного совета, а Дороти… Дороти, пожалуй, всегда была лишь его тенью. Они вечно ходят вместе. Поговаривают, что они поженятся, как окончат школу. Я, честно говоря, не сильно вникаю в эти слухи. Мне всё равно.

– Кто это рядом с Реднером? – спрашиваешь ты, кивая в их сторону.

– Дороти Пай. Они местные Ромео и Джульетта или что-то вроде того.

Ты почти с ненавистью смотришь на них.

– Ладно, – соглашаешься ты, обращая взгляд на меня, – встретимся после уроков у главного входа. Не опаздывай!

* * *

Мы добираемся до твоего дома молча. Это двухэтажное здание из красного кирпича, уже не новое, но добротное и, не учитывая фиолетовую крышу, похожее на множество других домов в городе.

Ты тихо открываешь калитку, проходя вперёд. Я следую за тобой.

– Бросай своё шмотьё куда хочешь, – говоришь ты, когда мы заходим в прихожую, и кидаешь рюкзак у двери в гостиную.

– Очень гостеприимно, – бурчу я, неловко переминаясь с ноги на ногу у вешалки для верхней одежды.

Ты игнорируешь мою реплику. За рюкзаком на пол летят твои ботинки и пальто. Через минуту к ним подкрадывается серая огромная кошка (почему-то без ушей, зато с пушистым хвостом), но почти не обнюхивает, так как, видимо, знает этот запах наизусть. Она смотрит на меня круглыми внимательными (разного цвета) глазами, а я смотрю на неё в ответ, не в силах пошевелиться, словно кошка – истинная хозяйка дома.

– Ты долго там будешь стоять? – интересуешься ты, проходя в гостиную.

Я аккуратно снимаю куртку, вешаю её рядом с ярко-красным женским пальто, возможно, принадлежащим твоей матери, и следую за тобой в гостиную. Кошка направляется за мной. Ты садишься на диван и включаешь ноутбук. Он такой тонкий, что я даже теряюсь. Я никогда в жизни не видел такого ноутбука, разве что по телевизору. Допотопные компьютеры в школьной библиотеке с ним, конечно, не сравнятся. Ты будто прилетела к нам из будущего с помощью неизвестной мне машины. Я замечаю на заставке постер в чёрно-фиолетовых тонах с какой-то женщиной, похоже, героиней фильма.

– Кто это? – интересуюсь я.

– Джессика Джонс.

Я лишь кошусь на тебя. Понятия не имею, кто это.

– Героиня комиксов. Netflix по ним сериал снял.

– Что такое Netflix?

Ты усмехаешься.

– Неважно. Наверняка у вас бы всё равно запретили всё, что там показывают.

– А всё-таки, – нахожусь я через несколько минут, – что такого особенного в Джессике Джонс?

Ты пожимаешь плечами.

– Она обладает суперспособностями, и ей наплевать на мнение окружающих.

– Тебе-то грех жаловаться: у тебя и так есть суперспособности.

– Это какие, интересно? – скептически интересуешься ты.

– Суперум или суперпамять, а может, и то и другое. Я ещё не до конца разобрался.

– Нет у меня ни суперума, – говоришь ты, ничуть не польщённая комплиментом, – ни суперпамяти. Просто я усерднее других и много читаю.

– В наше время это уже суперспособности.

Ты усмехаешься, ничего не отвечая.

– Что ж, располагайся, – заключаешь ты, выходя из комнаты, и поднимаешься на второй этаж.

Кошка в это время по-королевски устраивается в потёртом кресле возле камина, будто оно принадлежит только ей, и время от времени продолжает следить за мной исподтишка. Вероятно, чтобы я и не думал ничего украсть. Я неловко кошусь на неё, садясь на диван у окна.

В гостиной куча мебели: два дивана, пара кресел, в центре комнаты – кофейный столик, напротив двери – камин, у двери – книжные шкафы и полки, заставленные книгами. Но ни на стене, ни где бы то ни было ещё ни одной фотографии, словно всё это время, пока вы не жили тут, вас и не существовало.

На кофейном столике лежит мобильный. Интересно, зачем он тебе? В Корке всё равно нет связи. Я знаю, что это личная вещь, что её нельзя трогать, но не могу удержаться, ведь у меня никогда не было телефона. Он очень тонкий с большим экраном. Я нажимаю на одну-единственную кнопку внизу, и экран загорается. На заставке пользователя приветствует вопрос: «Неужели от разума никуда не деться?»³

Я не успеваю задуматься, слышу, что ты спускаешься, и быстро кладу телефон на место.

Ты возвращаешься с конспектами, стопкой чистой бумаги, книгами Толстого, а также маркерами, фломастерами и цветными карандашами. Пока ты бегала наверх и собирала книги, твои волосы растрепались, а пара прядей и вовсе выбилась из хвоста, ты чуть раскраснелась и у тебя расстегнулась верхняя пуговица на блузке (которая, как и все твои вещи, чуть большего размера, чем нужно). В этот миг ты выглядишь абсолютно незащищённой, лишённой скрытой агрессии и собранности. И мне это, несомненно, нравится.

– Что? – смутившись, спрашиваешь ты, кладя принесённое передо мной.

– Ничего, – отвечаю я, при этом не в силах оторвать от тебя взгляд. – А твой отец до того, как вы приехали сюда, случайно, не был владельцем книжного магазина? – нахожусь я, не желая признаваться, что засмотрелся на тебя.

– Нет.

– Впервые в жизни вижу человека, у которого в доме столько книг.

Ты пожимаешь плечами, словно для тебя это в порядке вещей. Однако у вас дома действительно очень много книг. Когда вы только успеваете их читать?

– Я, как ты уже понял, не отличаюсь особым гостеприимством, но… – ты слегка мнёшься, – может, хочешь чего-нибудь выпить?

– Нет, спасибо, – отвечаю я, усмехаясь, – а то отравишь.

– Ха-ха, шутник, – ворчишь ты и садишься на диван напротив. – Давай работать.

Я киваю.

– С чего нам следует начать? У меня есть идея, но ты лучше знаешь этого Прикли.

– Как ты поняла, он несколько своеобразный человек, так что трудно сказать, что ему понравится.

– Тогда не будем на него равняться. Сделаем то, что понравится нам. Эта работа ведь может быть в любой форме?

– Полагаю, что так. Что за идея?

– Сделаем мини-мультфильм о жизни Толстого. Включим информацию о произведениях, напишем года и цитаты…

– Звучит здорово и… крайне сложно.

– Не слишком, если умеешь рисовать.

– Я далеко не Рембрандт.

– Ладно, – соглашаешься ты, – тогда я нарисую, а ты займёшься сбором информации.

– И ты сможешь превратить рисунки в фильм?

– Это несложно. Я делала это для пары проектов в старой школе. Правда, потом нужно будет озвучить, но это не займёт много времени.

Я киваю, чувствуя себя при этом полным болваном.

– Мы можем сделать что-нибудь другое, если у тебя есть идеи.

– Нет, пожалуй, нет. Думаю, это достаточно креативно.

Мы начинаем работу. Моя заключается в составлении главных пунктов биографии, сборе фактов и выписывании цитат в полном молчании. Ты же пытаешься нарисовать мультяшного Толстого по его портрету, размещённому в одной из книг.

Через некоторое время кошка встаёт с кресла и, подходя к тебе, пытается потереться о диван, а после и о твою ногу. Ты, не отрываясь от рисования, беззвучно, не слишком грубо отталкиваешь её. Оказывается, тебе не нравится не только моё внимание. Я еле слышно усмехаюсь.

– Почему у неё нет ушей? – спрашиваю я.

– Это он. И уши у него есть, – отвечаешь ты, не отвлекаясь. – Они просто маленькие и загнуты вниз, как и у всех скоттиш-фолдов⁴.

– Как его зовут?

– Август.

– Как древнеримского императора?⁵

– Нет, как месяц.

– Ну что ж, Август выглядит довольно…

– …Старым?

– Милым.

– Не знаю насчёт этого. Не люблю котов, – признаёшься ты спокойно, не поднимая взгляда.

– Но это же твой кот.

– Моей матери, – отзываешься ты равнодушно. – Я его ненавижу.

Я впадаю в ступор, после призадумываюсь, но ничего не отвечаю, потому что не знаю, стоит ли затрагивать эту тему.

Ты продолжаешь работать, а я снова засматриваюсь на тебя. Не знаю почему, но я не могу ничего с этим поделать. Ты сидишь на коленях, облокачиваясь на кофейный столик, что-то подрисовываешь, исправляешь, грызёшь кончик карандаша, снова рисуешь. Я никогда прежде не видел тебя настолько сосредоточенной. Эта самая сосредоточенность делает тебя другим человеком: ты не контролируешь каждое движение. И я снова уверяюсь в том, что ты всё же не настолько ужасна, хотя и сама этого, наверное, не знаешь. А ещё я замечаю, какие у тебя странные глаза: сегодня они не зелёные, как мне показалось вначале, сегодня они жёлто-серые. Никогда прежде я не видел таких глаз.

Вдруг ты отвлекаешься от рисунка и мельком смотришь на меня, а потом в сторону прихожей. Кто-то открывает входную дверь. Этим кем-то оказывается твоя мать. Она заходит в гостиную в кремовом плаще, держа за руку твою чу́дную сестрёнку, и дружелюбно улыбается. Девочка растерянно смотрит на меня огромными голубыми глазищами, но приходит в себя, когда возле её ног лениво укладывается Август.

– Сид, это Джейн… моя тётя, – представляешь ты будто бы безразлично, даже не глядя на неё, – а это Молли, – а вот на неё ты смотришь с неподдельным обожанием. Невооружённым взглядом видно, что ты её любишь.

Не знаю почему, но в Джейн есть что-то невероятно знакомое, словно я видел её очень-очень давно, вот только не могу вспомнить где.

В целом Джейн выглядит приятно и аккуратно, но в её внешности нет ничего особо запоминающегося, разве что волосы цвета воронова крыла, которые чуть ли не магическим образом контрастируют с твоими светлыми. У Джейн бледная кожа, светлые глаза (то ли серые, то ли серо-зелёные) и добрая искренняя улыбка.

– Очень приятно, миссис… – Я мнусь, не знаю, как же к ней всё-таки обращаться – я думал, она твоя мать.

– Вёрстайл, – помогает она. – Мне тоже очень приятно, Сид.

– Привет, Сид, – твоя сестрёнка улыбается и протягивает мне руку. Я этого совсем не ожидаю, но легонько пожимаю её.

– Очень приятно, – я улыбаюсь в ответ.

– Так это ты тот самый засранец? – спрашивает она без тени смущения, видимо, не имея понятия, что значит это слово.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться, без укора глядя на тебя. А ты изумлённо смотришь на неё, но видно, что не слишком сердишься, так как прекрасно знаешь, что я не удивлён подобному прозвищу.

– Молли! – твоя тётя строго смотрит на неё.

– Это Флоренс так сказала. Я помню. Она как-то пришла и всё ходила по комнате и говорила «чтоб этот засранец провалился». А Флоренс умная. Она всё знает.

– Милая, такие слова говорить нельзя ни тебе, ни кому бы то ни было ещё в этом доме, – Джейн укоризненно косится на тебя. – Это плохие слова. Ты поняла?

Молли кивает.

– А теперь, солнышко, иди на кухню и жди меня там, я скоро приду, – говорит Джейн.

Молли тут же бежит выполнять просьбу. Она понимает, что сделала что-то не так, и хочет исправиться.

Повисает неловкая пауза.

– А что это у вас? Школьное задание? – спрашивает Джейн, пытаясь реабилитироваться.

– Литература, – отвечаешь ты нехотя.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Нет.

– Ладно. – Она делает вид, что не замечает твоей холодности. – Тогда, может, принести вам что-нибудь поесть? Уже почти четыре, а вы, когда пришли, наверняка ничего не съели.

– Не сто́ит, – снова отвечаешь ты, возвращаясь к рисунку.

А вот я не прочь перекусить. Но знаю, что если что-нибудь попрошу, то ты тут же взъешься, да и не хочется обременять твою тётю.

– Нет, спасибо, – как можно вежливее отказываюсь я.

Она понимающе кивает и выходит из гостиной. Снимает плащ в коридоре и идёт на кухню с пакетом в руках.

Я неодобрительно смотрю на тебя, но всё же ничего не говорю. Ты продолжаешь работу, словно ничего не произошло. Неужели ты обращаешься с ней так всегда?

Через пару минут Джейн возвращается в гостиную с огромным блюдом. Никаких изысков: лишь яблоки и тосты с джемом. Но я настолько голоден, что ощущаю, как неприятно урчит в животе.

Ты смотришь на неё исподлобья.

– Если захотите перекусить, – тихо говорит она, ставя блюдо на кофейный столик, прямо посередине, так, чтобы до него было удобно дотянуться нам обоим. – Если что-то понадобится, я буду на кухне…

– Не понадобится, – шикаешь ты ей вслед.

Она, глядя на тебя через плечо, быстро удаляется.

Как только я слышу её размеренные шаги и звонкий голосок Молли в глубине кухни, то тут же взрываюсь:

– Какая же ты всё-таки стерва, – шиплю я так, чтобы они ничего не услышали. – Она к тебе со всей душой, а ты что?

– Ты видел её всего пару секунд. Что ты знаешь о её душе? – парируешь ты, глаза сверкают дьявольским блеском. Кажется, ты набросишься на меня и воткнёшь мне в глаз карандаш.

– Может, ты не знаешь, но это называется вежливость. Я вежливый.

– Ты вежливый болван.

– Лучше быть болваном с душой, чем бессердечным гением.

– Ну, это как посмотреть.

– Смотри как хочешь, а я ухожу. – Я встаю с пола, закидываю рюкзак на плечо и иду в коридор. Снимаю куртку с вешалки и уже на пороге надеваю на себя.

– До свиданья, миссис Вёрстайл! – произношу я в сторону кухни.

– До свиданья, Сид, – отвечает она и через пару секунд выходит в коридор, чтобы проводить меня. За её спиной с любопытством смотрит Молли.

– Пока, малышка.

Она машет мне пухленькой ручкой.

Ты шуршишь бумажками в гостиной.

– Мне пора. Было приятно с вами познакомиться.

– Мне тоже, – отвечает Джейн с приятной улыбкой.

Я выметаюсь из дома. На улице к этому времени поднимается жуткий ветер. Я живо спускаюсь с лестницы, держа рюкзак в руках, при этом продолжая неуклюже застёгивать куртку.

– Сид! – вдруг зовёшь ты, выбегая на улицу без верхней одежды. – Ты ещё придёшь?

Я неохотно поворачиваюсь. Ветер завывает нещадно. По двору в бешеном ритме пляшут листья. Я стою у подножия лестницы, но всё равно гляжу на тебя сверху вниз, потому что это первый раз, когда я действительно разозлился на тебя. Но злость длится недолго. Я вижу, как ты замерзаешь, скукоживаешься, сутулишься, стоя на крыльце. Мне становится тебя жалко. Твои волосы уже наполовину выбились из хвоста, на блузке всё так же расстёгнута верхняя пуговица, юбка развевается на ветру (помню эту серую юбку в тёмно-коричневую полоску, которую ты носила только в школу).

В твоей правой руке огромное ярко-зелёное яблоко. Я приметил его ещё пару минут назад на блюде с едой, принесённом Джейн.

– Да, – говорю я, даже не пытаясь перекричать ветер. Как я могу тебе отказать?

Ты киваешь, хотя, скорее всего, не слышишь, что я говорю, и аккуратно кидаешь мне яблоко. Я ловлю его и крепко сжимаю, будто это нечто большее, чем просто фрукт. Этот поступок смущает меня и одновременно трогает до глубины души.

– Как только мы закончим эту работу, я больше не потревожу тебя!

Я усмехаюсь, ведь это невозможно – ты тревожишь меня одним своим существованием.

– Мы продолжим в воскресенье после службы.

В это время мы с Питом обычно занимаемся уборкой в доме, но я не решаюсь спорить.

– Ты уверена, что это подходящее время?

Ты киваешь.

– Хорошо, Флоренс.

Ты чуть задумываешься, обводишь двор и соседние дома горестным, полным слёз взглядом, а потом вдруг выдаёшь:

– И всё-таки не понимаю, как ты это терпишь.

Я не уверен, что ты имела в виду, но, судя по всему, не только службы.

3

Флоренс Вёрстайл

В следующий раз, когда я зашла в магазин «У Барри» с Тритоном, Барри не стал меня отчитывать. Он даже не посмотрел на нас. Я прошла к холодильнику. Барри сидел на стуле недалеко от кассы, смотря телевизор, закреплённый высоко у потолка.

– Добрый вечер, – поздоровалась я. Тритон лёг неподалёку у моих ног.

– Добрый, – ответил он. Хотя, судя по тону, вечер был абсолютно обычный. – Как можно показывать такую белиберду по телевизору? – поинтересовался он. А в этот момент по телевизору показывали шоу, где один мужчина выбирал себе жену из десятка женщин, и при этом они проходили порой совсем уж унизительные испытания.

Я хмыкнула.

– Это просто шоу.

Он поморщился, встал со стула и подошёл к кассе.

– А потом женщины удивляются, что их не воспринимают всерьёз, – проворчал он скорее самому себе. – Одно шоколадное? – спросил он так, словно я ходила сюда всю жизнь.

Я кивнула, и он достал из холодильника шоколадное мороженое. Интересно, как оно хранится в холодильнике, если вечером отключают свет? Или это не распространяется на магазины?

– Многие женщины и не такое делают, чтобы выйти замуж, – сказала я позже, глядя на экран, – они боятся, потому что считается, что женщины, которые не выходят замуж, умирают в одиночестве.

– Ага, а все остальные сначала выходят замуж, а уже потом умирают в одиночестве, – отметил он. Я не стала спорить, лишь протянула ему деньги. В этот раз ровно столько, сколько нужно.

– Когда будешь выбирать себе мужа, руководствуйся одним-единственным правилом, – он внимательно посмотрел на меня светлыми, почти прозрачными голубыми глазами, – красивой должна быть только женщина, а мужчина – уметь зарабатывать и не тиранить в доме.

– А если женщина некрасивая?

– Тогда она должна быть в два раза умнее красивой, – ответил он просто, будто это очевидно.

– То есть в четыре раза умнее мужа? – иронично предположила я.

Он усмехнулся, с гордостью взглянув на меня, и передал покупку.

– А ты схватываешь на лету, Флоренс из дома с фиолетовой крышей.

– Спасибо, Барри. За мороженое… и за совет.

Сид Арго

В середине сентября каждый старшеклассник Корка сдаёт тест, включающий основные школьные дисциплины, начиная с математики и физики, заканчивая английским и французским языками. Это никак не влияет на оценки и средний балл, только на общественную жизнь школы.

По результатам теста выбирается самый умный старшеклассник, который станет членом школьного совета. А значит, сможет влиять на происходящее в школе. В том числе и предлагать правила, которые в итоге войдут в школьный Устав.

Эта система кажется довольно запутанной, но на самом деле всё проще простого, потому что с тех пор как мы перешли в старшую школу, членом совета неизменно оказывается Брэндон Реднер. Не то чтобы я настолько глуп для предлагаемого теста, но, честно говоря, у меня никогда не возникало желания победить Брэндона. Каждый в школе давно свыкся с тем, что Реднер главный. Для нас всех это почти так же естественно, как дышать, и никто не пытается оспаривать его превосходство. Хотя было бы здорово изменить пункты школьного Устава, предложенные им. Например, в школе запрещено носить вещи любых цветов, кроме чёрного, белого, серого, зелёного, синего и коричневого (будто это отвлекает от процесса получения знаний?). Девочки могут ходить только в юбках (будто это поможет нам бороться с феминизмом?). И многие другие средневековые безумства.

В этом году, конечно же, никто не ждёт сюрпризов. Поэтому, когда мистер Прикли, также являющийся членом школьного совета, собирает нас в библиотеке, Реднер (с Дороти) усаживается поближе к проходу, готовясь предстать перед всеми.

– Не скрою, с начала подсчёта результатов никто не ожидал никаких сюрпризов, – начинает Прикли, держа в руках один-единственный лист, – однако в этом году всё пошло не по привычной схеме, чему я, честно признаюсь, несказанно рад.

Брэндон явно недоволен последней репликой, но Прикли никогда не скрывал холодно негативного отношения к нему. Все остальные с опаской воспринимают подобное заявление учителя. Поменять одного из членов школьного совета – большое дело. Вот только кто решится на такую глупость? Противостоять Реднеру – очевидная форма социального самоубийства в школе Корка.