Kitabı oku: «Сад сходящихся троп, или Спутники Иерофании. Вторая связка философических очерков, эссе и новелл», sayfa 6

Второе предание гласит, что в период с 1678 по 1680 гг. Джузеппе Франческо Борри вместе с иезуитом Афанасием Кирхером и выдающимся итальянским архитектором и скульптором Джованни Лоренцо Бернини (1598–1680), основоположником стиля барокко в скульптуре, спроектировали и построили Герметическую дверь для маркиза Массимилиано Паломбары. Маркиз Паломбара стал увлекаться алхимией с 1656 года, когда посетил алхимическую лабораторию во дворце Риарио, ныне известном как Палаццо Корсини, находящуяся под покровительством королевы Швеции в изгнании Кристины. Лабораторией руководил Пьетро Антонио Бандьера, у которого завсегдатаями были Джузеппе Франческо Борри и Афанасий Кирхер. Мастера возвели Герметическую дверь в память об успешной алхимической трансмутации, имевшей место во дворце Риарно. Есть версия, что Массимилиано Паломбара, Джованни Лоренцо Бернини и Афанасий Кирхер были отравлены 27/28 ноября 1680 года Джузеппе Франческо Борри за то, что осмелились раскрыть и, следовательно, профанировать секретные формулы Великого Делания в надписях на воротах. Маркиз Паломбара выжил и умер 13 августа 1685 года, а два последних действительно умерли с 27 на 28 ноября 1680 года. В 1895 году рассказ Франческо Джироламо Канчеллиери об этих событиях публиковался на французском языке Пьетро Борнией в мартинистском периодическом издании «Посвящение» (“L’Initiation”).

Собственно, эти магико-теургические формулы, о которых знали вышеприведенные персоны, и являлись истинным ритуалом Arcana Arcanorum. Однако виллы Паломбара больше не существует (частично она сохранялась до 1840 года, как свидетельствует фреска во дворце князей Массимо в Риме), ныне от нее осталась только Герметическая дверь, куда в 1888 году перенесли две статуи египетско-финикийского бога Беса, почитавшегося в Риме покровителя дома и младенцев. Теперь они как бы охраняют Герметическую дверь, тогда как надписи на ней недостаточно для восстановления ритуала. Возможно, дверь запечатана уже вплоть до Конца света. Надписи по ее сторонам весьма неплохо разобраны, и мы не будем здесь на них останавливаться.

По данным Рукописных заметок Эдоардо Наппы, эонический ритуал Arcana Arcanorum, используемый послушанием Мисраим и Мемфис графа и тамплиера Гастоне де Вентуры (1907–1981), представляет собой обряд заклинания Олимпийских духов (эонов иудео-христианской традиции) и является точно таким, как его сообщил Элифас Леви в своем ритуале “Sanctum Regnum” (однако это венецианско-адриатическая ветвь Египетского ордена, которую Рене Генон столь часто критиковал за контр-инициатические практики). Он вряд ли имеет отношение к древнему ритуалу Arcana Arcanorum, хотя его магико-теургический характер очевиден, в отличие от того же ритуала от 1816 года, и возможно, мы к нему еще вернемся в других публикациях. Некоторые исследователи продолжают полагать, что смысл Arcana Arcanorum обнаруживается в анонимном англоязычном трактате «Кибалион», изданном в Чикаго в 1908 году и приписываемом, по общепринятому мнению, адвокату и мистическому писателю Уильяму Уокеру Аткинсону (1862–1932), автору множественных книг по теософии и йоге. Подобные вещи, главным образом, возникают из-за отсутствия конкретики и скорее даже отдаляют загадочность ритуала, нежели сопутствуют ее разрешению. Со своей стороны, хочется надеяться, что следы аутентичного Arcana Arcanorum или Scala Napolitana (а не его множественных симулякров) когда-нибудь обнаружатся в архивах Великого Египетского Ордена Осириса в Неаполе, имеющего прямую преемственность от Раймондо ди Сангро, князя ди Сан-Северо, и Королевского дома Обеих Сицилий, поскольку другие ордена обряда Мемфис-Мицраим суть только претенциозные подделки, давно отошедшие от магистральной и респектабельной линии, до сих пор пребывающей в Неаполе.

А пока загадка для нас остается. Возможно, ритуал Arcana Arcanorum рассеян в произведениях Джузеппе Франческо Борри или его соратников, среди которых маркиз Массимилиано Паломбара и иезуит-полимат Афанасий Кирхер (его мог пластически отразить и Джованни Лоренцо Бернини). В этой связи вполне правдоподобной выглядит месть Джузеппе Франческо Борри своим товарищам за разоблачение ритуала и, как следствие, его профанацию. Теперь он погребен под спудом и прахом римских развалин, и время надежно укрыло его части, высеченные на элементах декора виллы Паломбара. В любом случае, путешествие к гробнице Гермеса Трисмегиста, от которой вытекает река Алфей, не представляется столь уж безопасным.

И все же, даже такой печальный конец жизней великого энциклопедиста и основоположника научной синологии отца Афанасия Кирхера и его друга не менее великого итальянского скульптора и архитектора Джованни Лоренцо Бернини внушает надежду на преодоление порога Герметической двери в будущем и разыскания последовательности истинных формул Arcana Arcanorum: об этом мне подумалось, когда я представил себя стоящим у порога этого памятника «веселой науки» или Царственного Искусства. И как тут не вспомнить слова из того же прекрасного стихотворения Василия Жуковского:

 
«Да благостно взглянет хранитель Зевес
На мирный возврат твой к пенатам!» —
С блистающим радостью взором Теон
Сказал, обнимая Эсхина. <…>
 
 
Все небо нам дало, мой друг, с бытием:
Все в жизни к великому средство;
И горесть, и радость – все к цели одной:
Хвала жизнедавцу Зевесу!»
 

«Император мертв… да здравствует император!», или Темная сторона истории рыцарства

Credo quia absurdum («Верую, ибо абсурдно»)

Тертуллиан

«Осевое время» и закоулки истории

У выдающегося немецкого философа-экзистенциалиста Карла Ясперса есть понятие периода человеческой истории, когда на смену мифологическому мировоззрению приходит философское, рациональное, сформировавшее современный тип человека. Этот период, существовавший в 800–200 гг. до н. э., когда, с одной стороны, формировался и выкристаллизовывался иудейский монотеизм, а с другой стороны, классическая греческая философия достигла своих непревзойденным высот, Карл Ясперс называет «осевым временем». Несколько искусственно, на наш взгляд, Ясперс переносит эту парадигму на китайско-буддистскую ойкумену, которую весьма сложно помещать в прокрустово ложе европейских историософских доктрин, главная черта которых – линейность исторического процесса или неподвижное время (иезуиты, Бродель), так или иначе заключающее в себе потенцию линейности, векторности. Собственно, в этом и состоит дуализм европейской исторической школы, рассматривающей начало истории в точке, а ее развитие только в плоскостном движении. Но последнее никак не представляет полной картины, хотя и объективно отражает типологию рациональных учений разных цивилизаций и народов в определенное историческое время. Тогда как сам отрезок, на котором Ясперс обнаружил типологию рациональных и этических систем Востока и Запада не что иное, как их участок пересечения и каузального совпадения, однако сами сферы, заключающие в себе культурно-исторические матрицы, расходящиеся. В линейной концепции истории Ясперса «осевое время» становится как бы законом и не предполагает своей парадоксальности, хотя историческая канва всецело соткана из последней. Но парадоксальности, даже абсурдности, ярко характеризующие сопряженность человеческой истории с трансцендентностью, существуют за рамками линейного имманентного исторического времени – иными словами, на поверхности расходящихся от точек пересечения, сочленения в «осевое время» историко-цивилизационных процессов. Если угодно, это можно назвать закоулками истории, тем не менее определяющими ее последующую сущность в трансцендентном и имманентном выражении. Скользить по поверхности расходящихся сфер времени нам помогут два Иоанна – Иоанн Предтеча (память 24 июня/7 июля) и Иоанн Богослов (память 27 декабря/9 января), прекрасно отображающие сферический годовой (в т. ч. малый исторический) цикл времени и изображаемые перед окружностью или сферой с точкой по центру на франкмасонских иллюстрациях XVIII-го столетия.

Сферичность или троичность исторического пространства

Собственно, сфера или окружность подле двух Иоаннов, летнего и зимнего, это и есть символическое отражение исторического пространства и, по сути, разрешение дуализма «осевого времени» Карла Ясперса. И здесь, как ни странно, нам приходит на помощь сам основоположник экзистенциализма великий датский христианский философ Сёрен Кьеркегор, описавший три стадии человеческого существования (экзистенции): эстетическую, этическую и религиозную. Соответственно, последняя является высшей в эволюции человеческой истории; ведь если эстетическую и этическую фазу можно представить, как внешнюю и внутреннюю стороны окружности или сферы двух Иоаннов, то третья понимается в виде точки и средоточия самой окружности. Разумеется, Сёрен Кьеркегор говорит только об исторической и догматической религии, коей представляется одно христианство (к слову, тот же ислам не догматическая религия). Венцом интегрального экзистенциализма Сёрена Кьеркегора стала «Церковная догматика» кальвинистского пастора Карла Барта, можно сказать, отца Церкви XX-го столетия, ниспровергшего и неотомизм, замещающий религию философией, и все аристотелическое толкование догматики Фомы Аквинского. Но для нашей темы главное заключается в том, что два периода исторического перехода, эволюционирующего в «осевое время» Ясперса, соответствуют двум стадиям существования Кьеркегора. Стало быть, мифологический период эстетической фазе, тогда как рациональный – этической. Исходя из этого, можно сделать вывод, что «осевое время» Карла Ясперса есть преддверие религиозного периода или религиозной стадии. Впрочем, последняя обладает своим синтезом в своем историческом движении от стороны окружности к центру, о чем мы и расскажем ниже.

Три источника, три составные части… Христианства

Историческое и догматическое христианство вобрало в себя три разных течения, которых преобразило, и которые Провидением Господним в нем слились воедино. Это – эллинистический иудаизм Филона Александрийского, неоплатонизм в своих различных по форме выражениях и митраизм, посвятительное верование римских легионеров. Но тут возникает вопрос, когда для христианства произошел переход из «осевого времени» Карла Ясперса в религиозную стадию существование по Кьеркегору или, как мы выяснили, в религиозный период времени. Разумеется, случилось это не одномоментно, но продолжалось столетия, а мы лишь опишем последний эпизод, послуживший отправной точкой, если угодно, контрапунктом, с которого христианство обрело историчность, вступив в свой религиозный период. И это отнюдь не Первый Вселенский Собор, состоявшийся в 325 году н. э. Подобной развилкой стоит определить убийство императора Юлиана Отступника в 363 году, пытавшегося вывести неоплатонизм из-под глыб уже сформировавшейся кафолической ортодоксии, придав ему независимое развитие, чему, конечно, не суждено было совершиться. Но в этом акте пролития крови языческого императора (как бы в назидание и отмщение крови мучеников первенствующей церкви) христианство скрепило свой союз со своей паствой из неофитов – крещеных римских легионеров, еще вчера исповедовавших митраизм и прошедших в нем соответствующие степени посвящения. Любопытно, что впоследствии, начиная с Великой Схизмы 1054 г. и заканчивая Реформацией, христианство разделилось именно на три эти ветви: эллинистическо-иудейскую, неоплатоническую и митраистскую. Но обо всем по порядку.

Видение Константина Великого и битва у Мульвийского моста. Миниатюра из средневековой рукописи

Если роль эллинистического философа Филона Александрийского на формирование христианской теологии, в особенности учения о Божественном Логосе, хорошо известна, то влияние митраизма на религию Откровения еще не до конца исследовано, хотя и сделано уже в этом плане немало. С другой стороны, некоторые западные ученые даже ничтоже сумняшеся ставят знак равенства между христианством и митраизмом, что далеко не так или, если угодно, не совсем так, поскольку оттенки и акценты могут изменять целиком смысл исторической картины.

Невеликие сведения, сохранившиеся от митраизма, показывают, что культ имел сложную иерархию посвящений, число которых равнялось семи. В основном, разумеется, правом на посвящения обладали люди свободные, находящиеся на воинской службе. Как это напоминает консервативное регулярное франкмасонство наших дней, куда попасть может только свободный мужчина и добрых нравов! К тому же, ритуал мастера (третья степень) или адепта по франкмасонскому ритуалисту и другу Максимилиана Волошина Освальду Вирту есть не что иное, как смерть и воскресение света, солнца. Разве это не Sol Invictus митраистов? И еще. Долгие прения происхождения средневекового рыцарства не привели ученых к единому мнению относительно него. К примеру, итальянский исследователь-медиевист Франко Кардини в своей книги «Истоки средневекового рыцарства» (М., 1987) полагает, что рыцарство пришло от конницы германских варваров, опустошавших Римскую империю в конце античности и в раннем средневековье. Иными словами, он видит зарождение рыцарства в слиянии двух воинских традиций: римской и германско-аланской варварской. Другие эрудиты относят его больше к кельтской традиции, связанной с королем Артуром и его воинством. Не отрицая германо-аланский и кельтский факторы возникновения этого феномена мировой истории, все же отметим, что они не являлись решающими. Но тогда, что же послужило образованию рыцарства? Что за сила дала ему толчок, став отправной точкой его формирования? Некоторые медиевисты усматривали ее в ересях, в том числе в манихействе и идущих от него к катарам и трубадурам сектах. Но всеми ими так или иначе не учитывается или мало учитывается посвятительный характер рыцарства, который мог ему передаться разве что из квази-религии или мистериального культа, причем дохристианского или появившегося почти одновременно с христианством. И где бы мы не разыскивали рыцарские истоки, но другого воинского посвятительного культа в Римской империи, кроме митраизма, не существовало. А с учетом солдатских императоров и роли римских легионов в удержании и сохранении власти в среднем и позднем Риме, все становится на свои места. Тут сразу приходит на ум выражение Рене Генона о солнечном характере рыцарских сообществ, т. е. дискретно сохранявших в своих подразделениях солнцепоклонничество. К тому же, как выясняется, римские христианские катакомбы соседствовали с подземными святилищами митраистов – митреумами, а нынешние римско-католические храмы стоят либо на митреумах, либо рядом с ними. И как тут не предположить, что соседство могло быть и взаимодополняющим, ведь во II-м столетии в римской катакомбной церкви сформировалась Disciplina Arcana, свидетельствующая, что религия Откровения прошла и посвятительную стадию в своем созидании. Ох уж, насколько вы еще темны в движении от окружности к центру, закоулки истории!

Sol Invictus и Лабарум Константина Великого

Для нас несомненно, что накануне битвы у Мульвийского моста Иисус Христос явился императору Константину 27 октября 312 г. в виде Митры – солнечного Логоса римских легионеров – и как знамение Креста и Хризмы. С этого мгновения греко-персидское божество Митры-Михры, провиденциально предварявшее религию Откровения, уступило место Сыну Божию и как бы сплавилось с кафолической ортодоксией, определявшей дальнейшую судьбу христианской церкви. Тогда Константин Великий победил Максенция, став единовластным правителем и Западной части Римской империи. В результате чего в христианские баптистерии устремились десятки тысяч римских легионеров, еще вчера исповедовавших мистический культ света – Митры-Мехра (ср. пехлевийское Арья-Мехр – Свет Ариев). Собственно, этот момент мы и вправе считать днем рождения будущего средневекового рыцарства. Для христиан «осевое время» еще продолжалось, пускай оно уже и сошло на нет во многих языческих восточных декадентных культах империи, еще просуществовавшей благодаря привитию на ее уже изношенное тело христианства более тысячелетия. Это к тому, что иногда и старые меха возрождаются посредством нового вина, поскольку у Господа нашего все парадоксально. Так что, безусловно, в Sol Invictus император Константин узрел Христа Пантократора и Сотера (Спасителя).

Скульптурное изображение Юлиана Отступника из парижского Музея Средневековья

В фундаментальном католическом издании первой половины XVIII-го столетия, когда речь идет о Константиновском военном ордене Святого Георгия говорится, что в 330 г. уже после проведения Первого Вселенского собора, осудившего арианскую ересь, Константин основал в Константинополе воинское братство в честь Святого Великомученика Георгия Стратилата (высшего офицера), претерпевшего смерть во время гонений на христиан со стороны императора Диоклетиана в 303/304 гг. Собственно, красный, тамплиерский, а иногда и белый (как на русском ордене) георгиевский крест идет с той поры. Воины и офицеры Константиновского братства Святого Георгия нашивали на свои плащи красные кресты и Хризмы (монограммы Христа), становясь уже тогда крестоносцами, воинами Святого Креста. Но кем являлись первые воители Константинова братства? Разумеется, бывшими митраистами, многие из которых могли пройти все степени посвящения в подземных святилищах Митры. Мы не исключаем, что кто-то из них принадлежал к христианским семействам, но основная масса – неофиты, вчера вышедшие на свет из сумрачных митреумов. Так мы видим, что и Sol Invictus – Непобедимое Солнце – создает свои тени, в сумраке которых некогда совершались мистерии светлого Митры, и посвящаемые проходили символические путешествия или испытания стихиями. В связи с чем у нас даже возникло предположение, что флаг Великого магистра средневекового Ордена тамплиеров, знаменитый Босеан или Босан, как раз и несет в себе аллегорическое отображение божественных света и тени, и чудесным образом пришел из той Константиновской поры, в своих двух красках просто передавая двойственную философию митреума. Однако оба цвета объединяет красный георгиевский крест, тем самым достигая цельности миросозерцания, ведь крест – и Спас Вседержитель, и Sol Invictus. Но мало-помалу мы выбираемся из закоулков истории, и вскоре перед нами открывается ясная картина существования во времени по Кьеркегору. Непобедимое Солнце вышло из своего чертога. Опять же парадокс в том, что жрецом Sol Invictus почитал себя ставший нечестивым для христианских неофитов из митраистов император Юлиан Отступник. Он не сумел ни обратиться, хотя помиловал за благодеяния Святого Мартина Турского (кстати, тоже римского офицера!) и никак не мог выйти победителем из предстоящей битвы теней, устроенной для него боевыми сподвижниками, но уже получившими освящение христианским крещением и елеопомазанием. Заговор элиты – так, наверное, выразятся современные политологи, оказавшись совсем рядом с истиной. Но следующий парадокс заключается в том, что император Юлиан был просто необходим христианам для утверждения церкви, и создается впечатление, что некая невидимая рука вела императора к своему венцу – смерти нечестивца. И вполне вероятно, что роль этой руки исполняло воинское братство Святого Георгия, по-видимому, на какое-то время в правление Юлиана Отступника ушедшее в подполье. В общем, в подобной борьбе теней у императора отсутствовали и малые шансы. Но если, по выражению Тертуллиана, «кровь мучеников есть семя христианства», то кровь нечестивого монарха, разве не семя самого Антихриста. Впрочем, Юлиана христиане того времени им и считали. Знамением Креста и Хризмы (In hoc signo vinces: сим победиши) Константин Великий одержал победу у Мульвийского моста над Максенцием, но эта победа лишь предваряла другое торжество, намного превосходящее первую по значимости – устранение в ходе битвы теней неоплатоника Юлиана Отступника. И это событие произошло спустя почти 51 год после обретения императором Константином Великим знаменитой Хризмы. Еще один парадокс христианства.

Финал битвы теней и последнее сражение императора-солнцепоклонника с огнепоклонниками

Флавий Клавдий Юлиан (Юлиан II), таково полное имя нашего героя, родился в Константинополе 17 ноября 331 года и был сыном Юлия Констанция, единокровного брата императора Константина Великого, и его жены Василины. Из-за катастрофы, постигшей Римскую империю в 337 г. после смерти Константина Великого и учиненной легионерами резни, возможно, по приказу Констанция II (сын Константина Великого), погибли все ближайшие родственники императорской фамилии, а Юлиану удалось спастись благодаря своему детскому возрасту: его старший брат Галл избежал смерти по причине тяжкой болезни, которая и без того должна была свести его в могилу. Стало быть, в своем очень юном возрасте Юлиан вместе со старшим братом остались круглыми сиротами под опекой императора Констанция.

После смерти отца Юлиан воспитывался арианским епископом Евсевием Никомедийским (умер в 341 г.), между прочим, крестившим незадолго до смерти вместе с другими епископами его дядю – императора Константина Великого. Значит, будущий император Юлиан Отступник получил арианское крещение, состоявшее в одном погружении (только в смерть Христову): ныне так крестят своих верных по достижении зрелого возраста члены церквей евангельских христиан-баптистов, многие из которых, кстати, антитринитарии-унитаристы и пребывают как бы в стороне от мейнстрима христианства – тринитарных протестантов, православных и католиков. А потому для представителей кафолической ортодоксии последующее устранение Юлиана являлось дважды благочестивым актом, убирающим сразу и еретика, и вероотступника.

Коптская икона. Святой Меркурий убивает Юлиана Отступника

С 339 г. Юлиан изучал греческую философию и литературу под руководством евнуха Мардония, пробудившего в нем любовь к эллинистическому миру. В 344–345 гг. будущий император жил в Никомедии, где познакомился с Либанием (будучи христианином, Юлиан не мог слушать лекций этого языческого оратора, но ему тайно передавали записи речей), а в 351–352 гг. он пребывал в Пергаме и Эфесе, где познакомился с несколькими философами-неоплатониками, в том числе с Максимом Эфесским, являвшимся приверженцем теургического неоплатонизма Ямвлиха. Считается, что именно он оказал на Юлиана наибольшее влияние, став, вероятно, впоследствии причиной его разрыва с христианством. В 352–354 гг. Юлиан, вернувшись в Никомедию, изучал сочинения неоплатоников. В 355 г. он уехал учиться в Афины, где судьба его свела с выдающимися представителями кафолической ортодоксии – Григорием Богословом и Василием Великим. Очевидно, что после этих встреч с непримиримыми борцами с арианством у молодого Юлиана еще больше окрепло желание порвать с христианством. Не исключено, что оно было и внушено кем-то, поскольку уже в то время невозможно представить жизнь принцепса императорской крови без религиозного, разумеется, христианского надзора. Впрочем, именно по поводу подобного надзора негодовал Юлиан, когда в 344 г. жил со своим братом Галлом в замке Мацеллум неподалеку от Кесарии Каппадокийской, оставаясь там в течение 6 лет, пока в 350 г. бездетный император Констанций не пожелал призвать Галла к власти, назначив его наместником в Антиохию. Однако Галл не справлялся со своими обязанностями, да еще и возбудил против себя подозрения в неверности императору. Галл был вызван в столицу для оправдания и по дроге убит в 354 г. Тогда по настояниям императрицы Евсевии, действовавшей вопреки придворной знати, Констанций обратил внимание на Юлиана.

Так, в 355 г. Констанций II назначил Юлиана цезарем, женил на своей сестре Елене (дочери императора Константина Великого от второй супруги Флавии Максимы Фаусты) и отправил начальником войск в Галлию, где в то время шла тяжелая борьба с теснившими римлян германцами, разорявшими и разрушавшими страну, истреблявшими и изгонявшими ее население. Под Аргенторатом (ныне Страсбургом) Юлиан нанес германцам сильное поражение. Главной резиденцией Юлиана в Галлии стала Лютеция (Lutetia Parisiorum; позднее Париж). Дела Юлиана шли удачно, и германцы были отброшены за Рейн. Однако Констанций с подозрением и завистью относился к успехам Юлиана. По словам Аммиана Марцеллина, когда поступили известия о деяниях Юлиана: «все самые влиятельные придворные, признанные знатоки в искусстве лести, высмеяли хорошо продуманные планы цезаря и тот успех, что им сопутствовал. Повсюду распространялись глупые шутки, например, что он «больше походил на козла, чем на человека» (намек на его бороду); «его победы начинают приедаться», заявляли они. «Краснобайствующий прыщ», «обезьяна в пурпуре», «грек-любитель» – этими и другими именами называли его. Поочередно донося их до ушей императора, жаждавшего слышать именно такие слова, враги Юлиана пытались очернить его умения. Они укоряли его в слабости, трусости и в сидячем образе жизни, и обвиняли в том, что он умеет сказать о своих победах «блестящим языком». Тут стоит обратить внимание на эпитет «козла», данного Юлиану, и, на наш взгляд, его следует понимать в библейском смысле слова, т. е как «козла отпущения». А если это так, то разве не могли заранее горделивого и во многих вопросах государственной жизни недалекого Юлиана вести на заклание. Иными словами, в это время вокруг будущего императора уже вовсю шла битва теней.

В 360 г. император Констанций готовился к походу в Персию, где не прекращались военные действия и где персы перенесли войну уже в римские области – Месопотамию и Армению. Азиатские войска предполагалось подкрепить европейскими, для чего Констанций потребовал от Юлиана посылки на Восток части его лучших и испытанных легионов (вероятно, христианских), что Юлиан воспринял как знак недоверия к себе, поскольку без войска не мог держаться в Галлии; кроме того, галльские войска с большим неудовольствием приняли известие о походе на Восток. К слову, Галлия к тому времени уже являлась очень христианизированной провинцией и, как минимум, половина войска состояло из христиан, детей и внуков тех легионеров, кто вышел из митреумов при Константине Великом. В Галлии, а именно в Лютеции, столице цезаря Юлиана, происходит военный мятеж, провозгласивший последнего императором. Известие об этом застало врасплох императора в Кесарии Каппадокийской, где Констанций продолжал подготовку похода на Персию: из-за подобного стечения обстоятельств и не состоялась междоусобная война между ним и Юлианом. Однако Юлиан еще пытался уладить дела со своим дядей, но тот требовал от него полного и безоговорочного отстранения от дел, чего Юлиану не позволила армия, заставив идти до конца в противостоянии с Констанцием. Юлиан уже овладел альпийскими проходами, основав главную ставку в Нише, принял под свою власть Иллирик, Паннонию и Италию, передвигаясь очень быстро и собрав громадные средства для войны, но в разгар воинских приготовлений неожиданная смерть Констанция 3 ноября 361 г. оборвала всякую возможность начала войны за престол в Константинополе. 11 декабря 361 г. Юлиан вступил в столицу как прямой и законный наследник римских императоров. Складывается впечатление, что некая могущественная рука управляла действиями со стороны Юлиана и в окружении Констанция и не дала случиться худшему. Поскольку библейского «козла отпущения» следовало тщательно подготовить для апофеоза в римском понимании или исполнения своей миссии – в христианском значении. Не проявляется ли и здесь умелая деятельность уже известного нам Константиновского братства Святого Георгия, намеревавшегося в итоге одним ударом уничтожить уже впавшее в кризис греко-римское язычество, причем фактически ненасильственным образом. Как знать, но вероятность последнего достаточно велика. Для чего и стал необходимым небольшой откат назад в религиозных вопросах, ради чего нисколько не изощренный в лукавстве и в интригах Юлиан издал Эдикт от 362 г. о веротерпимости: тогда в Константинополе уже не было ни одного языческого храма. После чего Юлиан совершил торжественное жертвоприношение, по всей видимости, в главной базилике, предназначенной для прогулок и деловых бесед и украшенной императором Константином статуей Фортуны. С этого момента он уже не ведомый к отступничеству, но полноправный Апостат-Отступник, а, как известно, вероотступничество приравнивалось древней церковью к смертным грехам, наряду с убийством, и каралось, как правило, смертью, что впоследствии и произойдет По свидетельству церковного историка Созомена, во время отправления языческого жертвоприношения вновь испеченным Юлианом Отступником произошла следующая сцена: слепой старец, которого вел ребенок, приблизившись к императору, назвал его безбожником, отступником, человеком без веры. На это Юлиан ему отвечал: «Ты слеп, и не твой галилейский Бог возвратит тебе зрение». – «Я благодарю Бога, – ответил старик, – за то, что он меня его лишил, чтобы я не мог видеть твоего безбожия». Если это не поздняя вставка, а подлинное событие, запечатленное Созоменом, то чувствуется его откровенный и даже постановочный характер. Стало быть, христиане заранее знали о предприятиях императора и умело воздействовали на воплощавшуюся в жизнь режиссуру. Первый акт трагедии сыгран.

Вторым актом явилось восстановление в правах греко-римской языческой религии, оказавшееся в некотором смысле пародийным и не сумевшим перерасти рамки своей искусственности. С этой целью император решился на смелый, но вряд ли бы принесший ему в будущем удачу шаг, для чего решил заимствовать многие стороны христианской организации, с которой он был хорошо знаком. Языческое духовенство он старался организовать по образцу иерархии христианской церкви; внутренность языческих храмов была устроена по образцу храмов христианских; было предписано вести в храмах беседы и читать о тайнах эллинской мудрости; в языческие службы вводилось пение; от жрецов требовалась безупречная жизнь, поощрялась благотворительность; за несоблюдение религиозных требований грозили отлучением и покаянием и т. д. Но вряд ли все это могло в перспективе привести к желаемым результатам: тут все равно, что бороться с буддизмом, используя его религиозные и иератические формы. Ничего, кроме создания симулякров, подобный подход не сулил. К тому же, исполняя Эдикт о веротерпимости, Юлиан Отступник выпустил из узилищ и вернул из изгнаний многих еретических христианских епископов и клириков в надежде, что кафолическую ортодоксию наполнят раздоры и появится возможность при помощи христиан-диссидентов одолеть господствующее христианское вероисповедание, чему не суждено было случиться, поскольку ересиархи ненавидели прежде всего самого Юлиана Отступника, а уже потом представителей ортодоксии. Последнее еще более упрочило христианскую церковь, так что император только добился обратного, но никак не разобщения христиан. Тут возникает вопрос: чувствовал ли император себя последующей жертвой? Скорее да, чем нет. А потому всячески и даже с маниакальной страстью поощрял тех верных, кто пожелал бы отречься от христианства. Их было немало, однако далеко не то количество, на которое рассчитывал сам Юлиан Отступник. Подобный образ действия императора Блаженный Иероним хоть и называл «преследованием ласковым, которое скорее манило, чем принуждало к жертвоприношению», но он же помог изнутри очиститься христианской церкви.