Kitabı oku: «Воспоминания (1915–1917)», sayfa 5

Отъезд к месту назначения в штаб
8-й Сибирской стрелковой дивизии

С этим предписанием я и явился к Радкевичу – это был уже старик, сибиряк, с несколько суровым видом, но это не помешало ему чисто по-отечески обласкать меня. Я вышел от него совсем растроганный, получив предписание от штаба его армии отправиться в распоряжение командира 3-го Сибирского армейского корпуса¹¹⁴¹¹⁵ для прикомандирования к 8-й Сибирской стрелковой дивизии, при этом я получил и секретную подробную карту с нанесенным на ней расположением всех частей 3-го Сибирского корпуса. Обедал я в тот день у генерала Смирнова, который выразил сожаление, что я не буду служить у него в армии, но в 68-ю дивизию к Апухтину ему было бы жутко меня отпустить.

Я так устал за этот день от пережитого и массы впечатлений, что рад был вернуться в свой вагон и лечь спать. Спал как убитый. В 11 ч. вечера мой вагон перевели на Либаво-Роменскую жел. дор. и прицепили к какому-то поезду, когда я уже спал. Проснулся я на ст. Молодечно, был солнечный день. Молодечно – это была последняя станция, дальше до Залесья ходили только этапные поезда, обслуживаемые железнодорожным батальоном, к одному из них и прицепили мои вагоны и через час я уже был на ст. Пруды – откуда до штаба корпуса, куда я должен был явиться, оставалось всего 5 верст.

Пруды была крошечная станция, кругом полная тишина, населения не было видно никакого, природа более чем унылая. На станции стоял небольшой передовой отряд, сооруженный на средства крестьян Пермской губернии, и на путях питательный пункт Красного Креста, устроенный Пуришкевичем¹¹⁶, где я и пообедал. Устроен он был прекрасно в нескольких вагонах, заведовала очень милая сестра милосердия. Мне дали отличный суп с зеленью и рисом с большим куском мяса и на второе котлету с гречневой кашей.

Я приехал на ст. Пруды в 11 часов и хотел в тот же день проехать к командиру 3-го Сибирского армейского корпуса, потом вернуться, чтобы на другой день отправиться уже в свою дивизию. Приказав оседлать верховую лошадь, одевшись в установленную форму, захватив с собой документы и выданную мне штабом армии карту с обозначенным на ней расположением войск, я сел на лошадь и выехал по направлению к штабу корпуса, следя по карте. К лошади своей я еще не привык, т. к. только один раз попробовал ее в Москве в манеже. Она шла очень неспокойно, пугаясь каждой лужи, куста, каменьев, заборов… Это было очень неприятно, но я понемногу свыкся с этим. Происходило это от того, что лошадь привыкла к городу, а в поле терялась.

Проехав дер. Заполяты, я по карте наметил проселочную дорогу на Марково (стоянка штаба корпуса) и поехал по этому направлению, но вскоре дорога стала пропадать, и я попал в болото, попробовал объехать, нашел тропинку, но опять болото, так я бился, кругом ни души, потерял всякие следы. Хотел проверить по карте, опустил руку в карман и вдруг, ужас! Карты нет. Первый дебют – потерял карту с дислокацией войск. Впал в отчаяние, что делать? Как я ее выронил, я понять не мог. Пришлось возвращаться тем же путем. Я слез с лошади, повел ее в поводу, вглядываясь в дорогу и по сторонам. Нигде ничего. Как я явлюсь к командиру корпуса? Начальнику дивизии? Потерял секретную карту. Скрыть же – это было бы еще большим преступлением. Плутал я часа два, наконец, стало уже темнеть, я решил ехать обратно на ст. Пруды, потеряв надежду отыскать карту. Подъезжая уже к дер. Заполяты, вдруг вижу полотняный портфельчик с картой на дороге. Вот уже действительно счастье. Я ужасно обрадовался и поблагодарил Бога за его милость. В штаб корпуса было уже поздно ехать, я вернулся на станцию, чтобы переночевать в вагоне и на другой день уже выехать прямо в дивизию, заехав к командиру корпуса.

Проснувшись на другой день, я был поражен – все было покрыто снегом, который не переставал идти, было что-то похожее на вьюгу.

Напившись кофе, я сел на лошадь и вместе со своим обозом двинулся в путь. Шел снег, который таял, ветер завывал, ехать было трудно. У меня оказалась такая уйма вещей, что они не поместились на мою двуколку; пришлось просить еще одну повозку в Красном Кресте. Кроме своих личных вещей, у меня было еще три тюка теплых вещей для нижних чинов и много табаку.

Тем не менее моя повозка, запряженная парой, двигалась с трудом, дорога была убийственная, колеи по ось, глина, горы, одним словом, прямо мучение. У дер. Хомутичи я покинул свой обоз, который пошел прямо в Каскевичи – расположение штаба дивизии, а сам я поехал к командиру корпуса. Припустив лошадь рысью, я быстро доехал до деревни, где была стоянка штаба корпуса. Генерал Трофимов знал уже о моем назначении и поджидал меня, принял очень любезно, пригласил отобедать с ним. Мы обедали втроем – Трофимов, его сын и я. Обед был дивный, вареное мясо, щи с чудными блинчиками-пирожками, котлеты «деволяй» и кофейный крем. Вино – красное и коньяк. После завтрака я прошел к начальнику штаба¹¹⁷¹¹⁸ познакомиться и поговорить с ним, после чего, получив предписание явиться к начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии, зашел откланяться к генералу Трофимову, который пошел меня проводить. Увидев, что я приехал без конвоя и даже без вестового, он пришел прямо в ужас, приказал немедленно нарядить двух казаков его конвоя для моего сопровождения.

От штаба корпуса до штаба дивизии было 9 верст по ужасающей дороге. Начальника дивизии не было, он был в командировке, его заменял бригадный командир генерал Романов¹¹⁹. Штаб стоял в небольшом имении Каскевичи, расположен был в усадьбе и надворных постройках, хорошо сохранившихся. От передовых окопов было всего 4 версты, так что немецкие снаряды могли свободно долетать до нашего расположения. С большим волнением подъезжал я к совершенно для меня новому необычному месту служения.

Приезд к месту назначения

Меня ждали, т. к. мои вестовые с вещами уже приехали. Чины штаба жили тесновато, так что меня поместили в одной комнате с генералом Мещериновым¹²⁰ – командиром 8-й Сибирской артиллерийской бригады, я знал хорошо его братьев-преображенцев¹²¹¹²², и потому он был мне не совсем чужой.

Временно командовавший дивизией генерал Романов встретил меня любезно, он представлял собой тип самого заурядного генерала, не увлекавшегося службой и отдававшего ей как говорится «le chose nécessaire»¹²³, не больше. Начальником штаба был подполковник Радзин¹²⁴, эстонец, очень милый человек, отлично знавший службу и высокой степени честный и добросовестный. Я с ним очень скоро сблизился и впоследствии сглаживал происходившие зачастую недоразумения между ним и не всегда сдержанным начальником дивизии. Кроме них и Мещеринова при штабе состояло еще 9 человек, все мне показались очень милыми симпатичными людьми.

Мещеринов оказался приятным и весьма покладистым соседом, так что мы друг друга совсем не стесняли. Я устроился в отведенной мне половине комнаты со всеми удобствами, установил свою кровать и привезенную складную мебель, расставил свои вещи и у меня вышел очень уютный уголок. За ужином, который был в 8 часов, в небольшой крытой галерее, изображавшей столовую, я перезнакомился со всеми чинами штаба. После ужина немного поговорили с генералом Романовым и лег спать. В этот же день в приказе по дивизии было отдано о моем прикомандировании к 8-й Сибирской стрелковой дивизии. Я со своей стороны о своем прибытии донес рапортами начальнику штаба Западного фронта и командующему Императорской главной квартирой, как лицо Свиты.

Меня предупредили, что немцы имеют обыкновение по ночам обстреливать наше расположение, и я ждал с нетерпением этого обстрела, но ночь прошла тихо, следующая также. На другой день я проснулся рано. Мещеринов еще спал. Прибрав свой угол и напившись чаю, пошел к командовавшему дивизией и беседовал с ним о делах, он неохотно отвечал на мои расспросы и, казалось, недоумевал тому, что меня все так интересовало. В час дня обедали. Стол был очень сытный, разнообразный, простой, но вкусный, заведовал им старший адъютант по хозяйственной части Константинов¹²⁵ – очень почтенный и милый человек, природный сибиряк.

Первое мое знакомство с расположением частей дивизии

7 ноября, на третий день моего приезда, генерал Романов, чтобы удовлетворить мою назойливость (я к нему все приставал, чтобы он меня ознакомил с расположением дивизии), решил объехать часть расположения и пригласил меня с собой. Мы объехали части двух полков, стоявших в резерве, помещались они в землянках, прекрасно устроенных, офицеры тоже жили в землянках несколько более усовершенствованного типа. Я с жадностью все это осматривал, знакомился со всем этим, все для меня было ново. Меня только страшно неприятно поразил оборванный вид солдат, они были ужасно одеты, после гвардии, которую я видел на позиции в августе месяце под Вильной и которая была одета с иголочки, контраст этот был слишком большой. Я спросил Романова, он ответил: «Что ж будешь делать, когда из интенданства еще не выдали шинелей».

Деревни, которые нам пришлось проезжать, представляли собой развалины, населения никакого. Командиры полков и офицеры мне показались весьма симпатичными, это все были большей частью сибиряки, многие участвовали во всевозможных боях, многие были уже ранены и вернулись в строй, скромные серые герои. Они все с любопытством смотрели на меня, с иголочки одетого Свиты генерала, каждый из них, очевидно, думал: «Зачем он сюда приехал, в нашу серую обстановку? что он будет тут делать? наверное, и в окопы к нам он никогда не заглянет». И чувствуя, что они так думают, мне становилось неловко, мне хотелось скорее сравняться с ними, с этой серой, но беззаветно геройской массой.

В этот день с утра немцы стали усиленно обстреливать нашу позицию, но до штаба выстрелы их не долетали.

Обедня в полку

8 ноября, в воскресение, я поехал к обедни в расположение 32-го Сибирского полка. Первый раз мне пришлось быть у обедни в такой обстановке среди землянок в лесу на открытом воздухе. На меня это произвело огромное впечатление, было трогательно величественно, молилось так хорошо, люди в числе 1500 стояли покоем, вид у них был, правда, самый разнообразный, одеты были они пестро, некоторые прямо в лохмотьях, сапоги, перевязанные тряпками, но это не мешало им выглядеть бодрыми, веселыми, и на мое приветствие (первый раз мне пришлось поздороваться с новыми своими стрелками) они ответили как один человек, и их громкое «здравия желаем…» гулко разнеслось по лесу.

Священник служил обедницу под навесом из еловых ветвей, пели стрелки – певчие под управлением одного прапорщика, a «Верую» и «Отче наш» пропели все 1500 человек. Раздававшиеся орудийные выстрелы дополняли общую картину. Накануне и в этот день немцы и мы стреляли особенно много, два снаряда разорвались в сотнях шагов от штаба, а по деревне, на окраине нашей позиции, немцы стреляли удушливыми газами, но, к счастью, без результата.

Простояв обедницу, я вместе с Мещериновым зашел в несколько землянок и беседовал со стрелками, впечатление от этого посещения и беседы с ними у меня осталось самое отрадное. Зашли и к офицерам. Вернувшись домой, узнал, что командовавший дивизией меня спрашивал и уехал в 30-й полк, куда приехал командир корпуса. Я тотчас велел оседлать коня и поскакал в расположение этого полка за 4 версты от штаба, корпусный командир беседовал в это время с офицерами. Оттуда в его автомобиле с ним проехали в 29-й полк, где генерал Трофимов смотрел разведчиков, гренадер-бомбометов¹²⁶ и сводный батальон, назначенный для высочайшего смотра. Всем Трофимов остался очень доволен и уехал в прекрасном расположении духа. В этот день ко мне заехал Веревкин¹²⁷ – Виленский губернатор, который ехал в расположение Преображенского полка и звал меня ехать с собой; преображенцы стояли в 80 верстах от нас. Но мне казалось неудобным отпрашиваться у своего нового начальства и потому не поехал. На другой день пришло приказание удлинить наш фронт, вследствие чего штабу дивизии пришлось перейти на другое место стоянки.

Переход на другую стоянку в Залесье

Мне очень было жаль оставлять Каскевичи, где я прожил так хорошо и уютно почти неделю. Новое место стоянки было около ст. железной дороги Залесье, это была последняя станция, до которой в то время доходили этапные поезда, дальше рельсы были уже разобраны. Переезд на новое место мы совершили 11 ноября днем. Выехал я вместе с Мещериновым, с которым по пути объехал несколько батарей, знакомился с позициями и новыми местами расположения полков. В одной из деревень, через которые мы проезжали и в которой стоял полк, смененный нами, накануне на позиции 8-м дюймовый немецкий снаряд попал в избу, в которой в это время последний раз обедали уходившие с позиции офицеры, празднуя под звуки полкового оркестра благополучное свое отбытие. Два офицера были убиты, четверо, среди них и священник и несколько музыкантов, ранены.

Приехали мы на место новой стоянки, когда уже стемнело, сделав верхом около 20 верст. Штаб разместился в барской усадьбе, весьма запущенной, но с чудным парком, помещение было просторное, так что мне отвели отдельную комнату. Как только мы водворились, поднялась орудийная стрельба из тяжелых орудий – такую стрельбу я слышал впервые, и она произвела на меня внушительное впечатление. Целый час немцы громили позицию соседней с нами дивизии, выпустив до 300 «чемоданов»¹²⁸. Я прислушивался к этой канонаде и выучился узнавать взрывы снарядов и полеты по звукам. По окончании канонады выяснились результаты стрельбы, с нашей стороны оказалось, к счастью, всего 10 раненых.

На другой день, приведя в порядок свою комнату, разобрав поступившие в штаб бумаги и донесения, я отправился на ст. Залесье, чтобы ознакомиться с окружающей местностью. На станции находился штаб 65-й дивизии, той дивизии, в которой я должен был получить бригаду, я зашел к начальнику дивизии Троцкому, чтобы познакомиться с ним. Он оказался очень милым и любезным, но совершенно заурядным начальником дивизии, малосамостоятельным, так что я был очень рад, что не попал к нему. Тут же на путях станции стояло несколько вагонов передового питательного отряда А. И. Гучкова¹²⁹, а недалеко от станции Царскосельский подвижной госпиталь. Я перезнакомился со всем персоналом этих обоих учреждений – все оказались премилые люди, нашлись и общие знакомые, меня принимали, как мне показалось, как-то особенно любезно. От подвижного Царскосельского госпиталя я остался в положительном восторге – порядок, чистота, уход меня поразили, а главное состав врачей и сестер – это была дружная семья, все так бодро радостно работали. Я много видал госпиталей и лазаретов и за время моих путешествий, когда я сопровождал государя и из всех виденных мною лазаретов этому Царскосельскому надо отдать пальму первенства. Особенно сильное впечатление на меня произвела женщина – врач-хирург¹³⁰¹³¹, фамилию которой я, к сожалению, сейчас не помню. Я присутствовал во время трепанации черепа одному раненому, когда она вынимала пулю, застрявшую в голове этого несчастного. Это было изумительно, все ее движения были при этом необыкновенно изящны, оперировала она с такой ловкостью и смелостью, что от ее работы нельзя было оторваться. Через неделю после операции этот раненый уже начал вставать с кровати, а до операции он несколько суток лежал без памяти.

При штабе нашей дивизии состоял передовой Гродненский отряд и Пермский подвижной лазарет. В первом хирургом был американец¹³², почти не говоривший по-русски, но это не мешало ему справляться с персоналом и со всеми делами отряда. Как хирург он не представлял собой крупной величины, но был вполне удовлетворителен для подачи первой необходимой помощи. Состав персонала и отряда и госпиталя не оставлял желать лучшего, мы жили очень дружно с ними и часто друг друга навещали, работали они более чем добросовестно.

Возвращение начальника дивизии Редько, первое знакомство с ним

14 ноября начальник дивизии генерал-лейтенант Редько возвратился из отпуска, я уже был в курсе всех дел дивизии и потому мог предстать перед ним не совсем как новичок. Все утро в ожидании его все в штабе как-то присмирели, в помещениях и во дворах шла усиленная чистка, чувствовалось, как все его боялись. Он был очень строг, особенно к нестроевым. Ждали его к обеду, но он не приехал, решили, что он приедет на другой день, все успокоились, а он неожиданно прикатил вечером уже после ужина, когда все разошлись. Я сидел в помещении штаба, когда он вошел. Все встали, он поздоровался с генералом Романовым и начальником штаба. Я назвал себя.

Он посмотрел на меня, как на пустое место, молча подал мне руку. Меня такая встреча не смутила, я был подготовлен к ней, я знал, что в его глазах Свиты генерал и еще из товарищей министра из Петрограда представлял собой отрицательную величину – белоручку, а таких он, по своему характеру, не выносил. Я решил на другой день откровенно с ним переговорить. Одевшись в соответствующую форму, я отправился к нему, он меня принял, как и накануне, крайне официально и сухо. Я ему объяснил подробно все обстоятельства, предшествовавшие моему назначению в его дивизию, причины, по которым я попал именно к нему и сказал, что я приехал на фронт не с тем, чтобы сидеть сложа руки, а работать и очень прошу его, не стесняясь, давать мне какие угодно поручения, что чем больше он мне будет давать работы, хотя бы самой и неблагодарной, тем мне будет приятнее.

Он выслушал меня и сразу переменил тон. «Так значит, Вы хотите работать? – сказал он. – А я думал, что Вы приехали на фронт, чтобы получать награды и ничего не делать, если так, то я Вас сейчас же запрягу, но Вы, наверно, ничего еще не знаете, не знаете даже как расположена дивизия?» Я ответил, что хорошо знаю расположение дивизии. Тогда он мне произвел целый экзамен и был поражен моими ответами, удивившись, как я в течении 2-х недель мог так хорошо изучить все дела. Он мне дал поручение осмотреть окопы 32-го полка и ознакомиться с расположением резервов.

Мое первое посещение передовых окопов

Первый раз я отправился в передовую линию, т. к, до приезда начальника дивизии не считал себя вправе самостоятельно ездить в расположение полков. Выехал я верхом с ординарцем, до штаба полка было 6 верст. Взяв командира полка, направился к передовой линии, проехали одну версту, после чего пришлось слезть с лошадей и идти уже пешком, т. к. вся местность была открытая и солнце светило вовсю. Отправив лошадей домой, вдвоем с командиром полка двинулись к окопам по вырытому ходу сообщения, впереди шел стрелок связи. Этот ход сообщения был почти весь завален снегом и, кроме того, уже очень много заняло бы времени идти по нему 3 версты, поэтому мы шли напрямик полем, дошли до батальонного резерва в полуверсте от окопов. Осмотрев землянки офицеров и стрелков, похожие скорее на конуры, чем на жилища, я вызвал из них их обитателей, знакомясь с офицерами и стрелками. Среди офицеров встретил бывших воспитанников Московского лицея и Александровского училища, которые меня знали по Москве и неожиданно обрадовались мне. Поговорив с ними, я пошел далее к окопам.

Чтобы не обратить внимание неприятеля, пришлось идти друг за другом в расстоянии 100 шагов. Наконец дошли до окопов передовой линии, до блиндажа, вернее конуры, покрытой бревнами, ротного командира. Первый ротный командир, с которым я познакомился, мне очень понравился. Призванный на службу из студентов Харьковского университета, будучи уже в чине поручика, он отлично знал расположение окопов, ходов сообщения, размещение людей, расположение немцев, толково и спокойно обо всем мне доложил.

В окопах в это время шла работа по очистке от снега и углублению их в некоторых местах. Большая часть людей была в убежищах, отдыхала после ночной службы, другая часть чистила окопы, третья занимала посты у бойниц, наблюдая за противником. Подробный осмотр окопов продолжался с 9½ часов утра до 2½ дня, когда я дошел до окопа смежной с нами дивизии. Осмотрев батальонный резерв и доехав на лошади разведчика до ближайшей деревни, где меня ждали мои лошади, я вернулся к себе страшно усталый от непривычки ходить по окопам, лег отдохнуть и уже потом отправился к начальнику дивизии сделать первый служебный доклад.

Первый доклад начальнику дивизии

Он, по-видимому, был очень удовлетворен моим докладом, нашел, что я очень метко обратил внимание на слабые стороны нашей позиции, и тут же утвердил мое мнение о необходимости вывести окопы двух фланговых рот на полверсты вперед. Он просил меня посетить окопы и остальные полки. Немцы, при моем первом обходе окопов, проявили необычайную любезность, не выпустив ни одного снаряда, ни одной пули, для меня это было большим разочарованием, т. к. я в то время ждал с нетерпением той минуты, когда я получу боевое крещение.

18-го числа я впервые был на одной из батарей нашей дивизии, в расположении 31-го полка, вместе с начальником дивизии. С каждым днем я к нему чувствовал все больше и больше симпатии, это был строгий к себе солдат с головы до ног, храбрый, не знавший усталости, бодрый; пешком бывало с трудом за ним поспеешь, верхом приходилось скакать, чтобы не отстать от него… В обращении он был очень суров, с начальствующими лицами и офицерами строг, с нижними чинами, строевыми, снисходителен, с нестроевыми неумолимо строг. До болезненности заботился он о стрелках, чтобы они все получили, что полагается, стрелки это очень ценили. Мне он особенно нравился тем, что это был не телефонный начальник дивизии, а полевой, на неделе он уж обязательно раза два бывал в окопах и жил все время непосредственно с дивизией. Немцам не давал отдыха, тревожа их постоянно огнем из батарей; немцы редко отвечали, но уж если решались на это, то выпускали не менее 300 снарядов; у нас в то время снарядов было сравнительно мало, но для нашей скромной стрельбы хватало.

На батарее начальник дивизии обошел землянки нижних чинов, осмотрел орудия, обо всем подробно расспросил командира батареи и затем перед строем вручил крест Георгия 1-й степени фейерверкеру батареи, поздравив его при этом подпрапорщиком. Новому георгиевскому кавалеру батарея устроила целую овацию, его качали, кричали «ура». Это был общий любимец всей бригады, до изумительности храбрый и отличный товарищ. С батареи мы прошли в находившийся в версте оттуда батальонный резерв 31-го полка. С большим уважением и интересом следил я, как генерал Редько говорил с стрелками, с каким уменьем беседовал он и какое впечатление производило на них каждое его слово.

Осмотрев батальонный резерв, поднялись на артиллерийский наблюдательный пункт, в это время шла сильная орудийная стрельба и над нашими головами летали наши снаряды, я прислушивался к этим, еще незнакомым мне, звукам. Немцы не отвечали. С наблюдательного пункта все немецкое расположение было видно как на ладони. Начальник дивизии, по телефону, приказал 3-й батарее открыть огонь по данной цели, и мы стали наблюдать в трубу за разрывами.

Тотчас над нашими головами пролетел снаряд, через секунду он уже разорвался у немцев, попав очень ловко в блиндаж; на наших глазах полетели бревна, доски, песок, второй снаряд угодил влево, третий прямо в окоп, мы видели, как побежали немцы и куда-то скрылись. Редько поблагодарил по телефону за стрельбу и приказал ее прекратить. Немцы сначала отвечали, а потом начали жарить, но не в нашу сторону, а правее.

Мы направились по ходу сообщения в окопы, немцы участили огонь, и один снаряд попал недалеко от нас, испортив насыпь. Командир полка просил начальника дивизии не идти дальше, но он и внимания не обратил; в это время стали посвистывать своим неприятным звуком пули. Я был удовлетворен – первый раз попал под выстрелы, старался отнюдь не наклонять головы – «кланяться пулям», хотя при каждом свисте пули невольно как-то тянуло наклонить голову. Из окопов проехали в штаб полка, где обедали, и поздно вечером вернулись к себе.