Kitabı oku: «На защите московского неба. Боевой путь летчика-истребителя. 1941–1945», sayfa 4
Ржев, ночные тараны и первый воздушный бой
Еще до завершения переформирования полка командование решило выдвинуть часть его на запад для встречи самолетов противника на дальних подступах к столице. В связи с этим эскадрилья старшего лейтенанта Шокуна перелетела в Ржев:
«4.08.41, МиГ-3. Перелет Внуково – Ржев, 1 полет, 55 минут».
Помимо этой записи в летной книжке Георгия Урвачева сохранился листок из его блокнота: «Ржев. Перелет 4.8.41. Н=7.800…
1. Шокун 4. Бубнов 7. Бардин
2. Лукин 5. Герасимов (ком) 8. Коробов
3. Романов 6. Урвачев 9. Зеленецкий».
Буквами (ком) в списке отмечен комиссар эскадрильи старший политрук Василий Герасимов. Через два месяца трое летчиков из этого списка погибнут в воздушных боях, еще один будет тяжело ранен и попадет в плен. А пока, не долетая Ржева, на самолете Владимира Бардина всего-навсего остановился мотор, и он произвел вынужденную посадку на «живот».
В Ржеве эскадрилья приступила к выполнению заданий, о которых Урвачев писал: «Наша эскадрилья, базируясь на аэродроме Ржев, атаковала группы бомбардировщиков, идущих на Москву, и перехватывала разведчиков (в светлое время). Она первая начала выполнять задачи фронтовой авиации – прикрытие войск, сопровождение СБ (скоростных бомбардировщиков. – В. У.) и штурмовиков, разведка».
Можно сказать, что эскадрилья вовремя покинула Внуково, так как через сутки в ночь с 5 на 6 августа немцы двумя заходами сбросили зажигательные бомбы на юго-восточной окраине аэродрома, где стояли самолеты полка. Правда, огонь был быстро потушен, и материальная часть не пострадала. Майор Рыбкин отметил участие в ликвидации последствий вражеского налета и двух летчиков: «За мужество и хладнокровие, проявленное при тушении зажигательных бомб, сброшенных противником, объявляю благодарность <…> лейтенанту Кода А. Ф. <…> младшему лейтенанту Тихонову С. Ф.».
На следующий день после прилета эскадрильи Шокуна в Ржев старший лейтенант Лукин уже был поднят на перехват самолета противника, который скрылся от него в облаках. Младший лейтенант Урвачев после четырех дней патрулирования в воздухе на пятый тоже дважды вылетал для перехвата немецких самолетов.
А накануне ночью во Внуково старший лейтенант Киселев провел воздушный бой, который занял заметное место в истории 34-го полка и обороны Москвы. 9 августа при налете немцев на столицу он в 23 часа 38 минут взлетел для смены Николая Щербины в зоне патрулирования у Наро-Фоминска. Вскоре в лучах прожекторов Виктор Киселев обнаружил и пошел в атаку на «Хейнкель-111», которую продолжили Дмитрий Ледовский и Михаил Найденко, но бомбардировщик, дымя подбитым мотором, со снижением вырвался из светового прожекторного поля и скрылся от перехватчиков в темноте.
Затем Киселев на высоте 3500 м в лучах прожекторов атаковал еще один Хе-111, стрелок которого пробил на его МиГе маслорадиатор. Понимая, что двигатель вот-вот заклинит, а противник выйдет из прожекторных лучей и продолжение атаки будет невозможным, Виктор таранил немца и покинул с парашютом свой вошедший в штопор поврежденный самолет. Опускаясь, он попал на дерево и, отстегнув лямки парашюта, спрыгнул вниз. Невдалеке горели обломки «Хейнкеля», а его самолет нашли только через два дня в лесу, где он почти полностью ушел в землю и наружу торчал только хвост.
Быстро установили, что Киселев сбил самолет из бомбардировочной эскадры «Легион «Кондор». В его экипаже было шесть унтер-офицеров, из которых командир О. Шлиман, механик В. Гизельман, радист А. Ветцель и стрелок В. Краних погибли, а тяжело раненный штурман А. Отруба спасся на парашюте.
В книгах по истории советской военной авиации встречается фотография Киселева, на которой он стоит заложив руки за спину и, кажется, смущенно улыбается. Таким же его увидел писатель Алексей Толстой через два дня после тарана: «По полю к нам идет не спеша Виктор Киселев <…>. Он смуглый от солнца и ветра, как все здесь на аэродроме. Подойдя, рапортует комиссару, что явился. Затем стоит, застенчиво поглядывая на нас серыми веселыми глазами».
Долгое время этот ночной таран считался вторым после тарана, который в ночь на 7 августа совершил тезка Киселева, на год позже его окончивший Борисоглебскую школу летчиков, Виктор Талалихин.
Однако на самом деле раньше их, в ночь на 29 июля 1941 г. в районе Истры заместитель командира эскадрильи 27-го иап Петр Еремеев таранил Хе-111. А открыл он свой боевой счет за неделю до этого при отражении первого налета немцев на Москву, когда сбил бомбардировщик противника, затем, будучи ранен, совершил второй боевой вылет и был награжден орденом Красного Знамени.
Но вскоре после ночного тарана Еремеева перевели из ПВО Москвы на Северо-Западный фронт, где в октябре он погиб в воздушном бою, а полк, в составе которого Петр там воевал, был отведен в тыл и расформирован. Видимо, связанная с этим путаница в документах остановила прохождение его представления к награждению орденом Ленина за таран и была причиной официального забвения его подвига на многие годы. Только в 1995 г. «за мужество и героизм», проявленные в Великой Отечественной войне, старшему лейтенанту П. В. Еремееву было посмертно присвоено звание Героя Российской Федерации.
А тогда, в августе 1941 г., на аэродроме Ржев напряжение боевой работы нарастало, и младший лейтенант Урвачев вскоре после первого вылета на перехват противника и череды вылетов на патрулирование провел свой первый воздушный бой:
«14.08.41, МиГ-3. Патрулирование (зачеркнуто. – В. У.) воздушный бой, 3 полета, 2 часа 06 минут».
Он говорил, что многое забылось, но первый бой помнит так, как будто это было вчера, и вот его рассказ.
«Я в тот день сидел в дежурном звене в готовности № 1, то есть в кабине своего МиГа, готовый вылететь по первому сигналу с командного пункта. Ночи были уже прохладные, а я заступил на дежурство с рассветом, в одной гимнастерке. Поэтому, забравшись в кабину, закрыл фонарь, пригрелся и задремал. Разбудил меня стуком кулака по фонарю дед Щукарь (так он звал техника своего самолета. – В. У.):
– Командир, смотри!
Над аэродромом на высоте 600–800 м кружила пара «Мессершмиттов-109». Они не могли видеть мой самолет, который стоял в капонире, замаскированный сверху срубленными молодыми деревцами и ветками. Кроме того, наша эскадрилья имела целью перехват бомбардировщиков и разведчиков, которые шли на Москву, а это были фронтовые истребители. Поэтому я с интересом, но спокойно наблюдал за ними. Внезапно, чуть не бегом, рядом с кабиной моего самолета появился Шокун, который зло бросил:
– Ты что сидишь, не видишь?
– Так это не наши цели!
– Приказываю взлететь и отогнать!
Он развернулся и, не оглядываясь, пошел в сторону командного пункта, откуда сигнал на вылет дежурному летчику обычно давался ракетой. А тут командир, видимо чтобы не демаскировать себя ракетой, сам прибежал на стоянку. Я повернулся к Щукарю. Лицо его побелело от ярости.
– Командир, если что случится, под трибунал пойду, но ему этого не прощу!
– Спасибо, утешил. Давай к запуску.
Дело в том, что этот приказ, по существу, был приговором. У меня не было ни одного шанса взлететь и остаться в живых. Для этого надо было выкатиться из капонира, вырулить на старт, а затем – разбег по прямой. После отрыва, пока нет высоты и скорости, самолет не может маневрировать и какое-то время также должен лететь прямолинейно. Для немцев всего этого было более чем достаточно, чтобы спокойно и гарантированно расстрелять меня.
Щукарь еще затемно, перед дежурством хорошо прогрел двигатель, поэтому он запустился «с полуоборота», и я, зажав тормоза, двинул ручку сектора газа вперед до упора. Пропеллер взревел, маскировочные ветки и деревья, пыль и даже щебень из капонира полетели вверх столбом.
Теперь мой МиГ был у немцев как на ладони. Я отпустил тормоза, и бедный МиГ не выкатился, как обычно, а выпрыгнул из капонира, и я напрямую, не сворачивая на рулежную дорожку, поперек взлетной полосы начал разбег по целине. Поэтому даже на секунду не мог оторваться от управления самолетом, чтобы оглянуться – где немцы? Но я и так ясно представлял, как они с разворота заходят ко мне сзади и берут в прицел. Я втянул голову в плечи и весь сжался за бронеспинкой, хотя понимал, что ее 9 миллиметров не спасут меня от 20-миллиметровых пушечных снарядов мессеров. Однако ничего не произошло, и МиГ оторвался от земли.
Чтобы быстрее набрать скорость и иметь возможность маневрировать, я не стал брать ручку на себя, но сразу убрал шасси. Только когда скорость увеличилась, я плавно пошел в набор высоты и смог оглянуться – 109-е по-прежнему кружили над аэродромом. Испытывая огромное чувство облегчения и не спуская глаз с мессеров, я сравнялся с ними по высоте. Их двигатели задымили – значит, немцы дали полный газ, развернулись и пошли на меня в атаку. Минут через сорок у них, видимо, горючее подошло к концу, они вышли из боя и скрылись. Приземлившись, я зарулил на стоянку и с трудом, с помощью Щукаря вылез из кабины. Гимнастерка на мне была мокрой от пота.
Почему немцы не расстреляли меня во время взлета, объяснил вымпел, который они сбросили, уходя. В нем была записка о том, что на следующий день они вновь вызывают нас на поединок и не будут атаковать на взлете».
Урвачев говорил, что после первого боя сделал вывод, которому следовал всю войну: «Буду крутиться – останусь в живых». Он уточнял, что это не вариант известной пошлости: «Хочешь жить – умей вертеться», а требование непрерывного маневрирования в воздушном бою, чтобы выйти из-под удара противника, не дать ему взять тебя в прицел и самому занять выгодную позицию для атаки.
История этого воздушного боя имела продолжение. На следующий день Урвачев уже в паре с еще одним летчиком сидел в готовности № 1, а Шокун накануне договорился с командиром полка И-16, который стоял на соседнем аэродроме, что, когда немцы прилетят и будут связаны боем, появится звено этого полка и решит исход боя в нашу пользу. Немцы в назначенное время появились над аэродромом, и пара МиГов взлетела к ним навстречу:
«15.08.41, МиГ-3. Воздушный бой, 1 час 33 минуты».
Четыре самолета закрутились в бою, однако «ишаков» все не было. Наконец, в небе показались три точки. Немцы, увидев, что к противнику идет подкрепление, резко развернулись и скрылись в облаках. Летчики на И-16 приняли еще мало знакомые в войсках МиГи за мессеры и пошли на них в атаку. Потребовалось время, чтобы разобраться, кто есть кто. К счастью, обошлось без жертв, и стороны мирно разошлись по своим аэродромам, но послания, которыми они обменялись, передаче в открытой печати не подлежат, и отнюдь не в силу их секретности.
В свою очередь, немцы, видимо, решили не оставлять без последствий такое нерыцарское поведение сталинских соколов. Через некоторое время на западе в небе показалось множество еле различимых вдалеке самолетов. Наблюдатель с вышки на краю аэродрома успокоил, доложив, что это наши Яки возвращаются с фронта. Но это были мессеры. Они с ходу нанесли штурмовой удар по аэродрому, и после этого предложений о поединках с их стороны больше не поступало.
Возвращаясь к первому воздушному бою Георгия Урвачева, можно предположить, что если в тот день при взлете у него не было никаких шансов остаться в живых, то в последующем бою их тоже было немного. Все обстоятельства этого боя были против него, начиная с того, что он был один, а соперников двое. При этом они явно были «свободными охотниками», то есть опытными боевыми пилотами, имевшими на своем счету множество боевых вылетов, воздушных боев и побед.
Один летчик-фронтовик на вопрос о том, какие нужны условия, чтобы пилот стал асом, ответил, что таких условий много, но два из них главные. Во-первых, он должен остаться в живых после первых двух-трех боев, во время которых он ничего не видит, не понимает и его, как правило, сбивают. Во-вторых, сбить первый самолет противника, чтобы стать настоящим бойцом, почувствовать уверенность в себе. В том бою немцы уже были такими, а Урвачев – нет. И наконец, бой происходил на малой высоте, где мессер превосходил МиГ не только в мощности оружия, но также в скорости и маневренности.
«Мессершмитт-109» – основной истребитель люфтваффе, который выпускался в различных модификациях. В 1941 г. под Ржевом, скорее всего, были Ме-109 F – «Фридрихи» с максимальной скоростью 620 км/ч, пушкой калибра 20 мм и двумя пулеметами калибра 7,92 мм. Они считались лучшей моделью Ме-109, которая внешне заметно отличалась от прежних моделей, и поэтому в справочниках ВВС Красной армии и других документах, в том числе 34-го иап, часто обозначалась ошибочно как «Хейнкель-113».
Остается вопрос, почему командир эскадрильи послал своего летчика на явную и, казалось бы, бесполезную смерть? Возможно, у него были основания полагать, что «Мессершмитты» прилетели, чтобы блокировать аэродром и препятствовать взлету перехватчиков. В это время немецкие бомбардировщики или разведчики могли свободно пройти на Москву. Он, конечно, понимал, что летчик будет убит при взлете. Но предполагал, что, пока немцы будут возиться с ним, другие пилоты успеют взлететь и отогнать истребители противника.
Как следует из летной книжки Урвачева, 14 августа, после 40-минутного боя с мессерами, он совершил еще три боевых вылета и в ходе одного из них атаковал Ю-88, но потерял его в облаках. Это при том, что, по словам фронтового летчика-истребителя Ивана Кожемяко, «продолжительность воздушного боя обычно 10–20 минут, максимум полчаса. Надо сказать, что после вылета с 30 минутами воздушного боя, скорее всего, ты во второй раз уже никуда не полетишь. У тебя просто сил не хватит».
О ночных боевых вылетах, парашютах и регланах
Очевидно, что 14 августа 1941 г. можно считать вторым днем рождения Георгия Урвачева, а через неделю – 20 августа ему исполнился 21 год. Однако накануне он вновь едва не погиб, совершая свои первые ночные боевые вылеты. На исходе той ночи, вернувшись после одного из них, он во второй раз поднялся в воздух:
«19.08.41, МиГ-3. Перехват противника, 1 полет, ночью, 1 час 30 минут».
В это время туман закрыл аэродром, на самолете закончилось горючее, и Урвачев совершил вынужденную посадку, не выпуская шасси. В разделе летной книжки «Катастрофы, аварии, поломки, вынужденные посадки и прочие происшествия» появилась запись: «Вынужденная посадка на «живот» ввиду исхода горючего в р-не г. Сычевка. Экипаж невредим».
До этого в его летной книжке есть отметки только о двух полетах ночью: 50 минут на И-16 и 1 час 30 минут на У-2, которые он совершил в 1940 г., но ни одного ночного вылета на МиГе. Однако 2 августа 1941 г. появился странный приказ командира полка: «Считать вылетевшим ночью на самолете МиГ-3 младшего лейтенанта Урвачева Г. Н. с 19.8.41».
В ту же ночь из-за тумана на минуту раньше Георгия Урвачева в 5.44 «ввиду исхода горючего» в районе Ржева вне аэродрома совершил вынужденную посадку на «живот» и старший лейтенант Иван Лукин.
Вынужденные посадки Лукина и Урвачева были «разобраны с летным составом, изучены все посадочные площадки в районе Калинина, Сычевки на случай посадки при закрытии аэродрома туманом». Так или иначе, но после этого фамилия Урвачева значилась почти в каждом ежемесячном приказе командира полка о том, что «за овладение ночными полетами, а также за ночные вылеты с выполнением боевых заданий уплатить 10 % надбавки за месяц и 10 % за каждый вылет ночью». Он стал пилотом-ночником.
Ночные полеты, тем более на боевое применение, один из труднейших видов летной работы и требуют специальной, длительной подготовки, которую в 6-м корпусе имели менее 90 пилотов, из них лишь восемь – на истребителях новых типов. Когда начались ночные налеты на Москву, было приказано поднимать в воздух любого пилота ПВО, независимо от его подготовки, и те из них, кто потеряет ориентировку в ночном небе или не уверен в своей способности посадить ночью машину, могут покинуть ее с парашютом. Урвачев смеялся: «После этого приказа мы все сразу стали пилотами-ночниками».
Заместитель командира 6-го иак и начальник Западного сектора противовоздушной обороны Москвы, в состав которого входил 34-й иап, полковник П. М. Стефановский тоже вспоминал, как в напряженный момент налета немцев на столицу доложил командиру корпуса о том, что в полках имеется летный состав, не летавший ночью. Тот распорядился: «Выпускай немедленно в бой все готовые к вылету самолеты! <…> Прикажи, кто не уверен в ночной посадке, тот после боя пусть покидает самолет на парашюте».
За первую неделю ночных налетов на Москву летчики 34-го полка шесть раз воспользовались парашютом в результате «потери ориентировки и по израсходованию горючего», как указывалось в полковой книге учета летных происшествий. При этом отмечалось: «Летчик невредим. Самолет подлежит списанию», а в графе «Решение вышестоящего командира и мероприятия»: «Разобрано с летно-техническим составом, и даны указания по ориентировке ночью». Оставалось только выполнять эти указания.
Больше всего досталось младшему лейтенанту Василию Цымбалу. Правда, в ночь первого налета он не потерял ориентировку, нашел ближайший аэродром Раменское, но, заходя на посадку, забыл выпустить шасси и плюхнулся на «живот». Однако в последующем он «выступил по полной программе»: через четыре дня «по израсходованию горючего» покинул самолет с парашютом, а еще через день «потерял ориентировку» и сел с убранными шасси. Терпение командира лопнуло: «Отстранить от ночных полетов».
Однако, наверное, такие небоевые потери самолетов в ПВО Москвы стали слишком высокими, и нарком обороны СССР И. В. Сталин потребовал рассматривать как дезертиров и предавать суду военного трибунала летчиков, совершивших посадки с убранными шасси или допустивших другие действия, выводящие материальную часть из строя, без уважительных причин. Поэтому все такие случаи подлежали тщательному расследованию.
В связи с этим Стефановский поначалу приказал «за недостаточную подготовку к ночным полетам, приведшую к покиданию дефицитной, дорогостоящей материальной части в воздухе» наказать домашним арестом на пять суток покинувших самолеты с парашютом капитанов Найденко и Куреша. А тем, кто сделал это дважды, старшему лейтенанту Шокуну и младшему лейтенанту Цымбалу, удвоил взыскание – десять суток каждому. Но почему-то забыл лейтенанта Василия Кореня, который ночью потерял ориентировку и тоже воспользовался парашютом.
Видимо, напряжение ночных боевых вылетов было причиной и других летных происшествий в начале августе. Так, из-за ошибок при посадке ночью командир эскадрильи Александров со второго захода задел другой самолет на стоянке, а командир звена Бубнов приземлился «с промазом», попал в канаву и скапотировал. При рулении по аэродрому командир звена Букварев, вместо того чтобы убрать газ, ошибочно убрал шасси, и его самолет упал на «живот». Летчик Лукьянов «нарулил» на автомашину-стартер, адъютант эскадрильи Сельдяков въехал в маскировочную сеть, а старший лейтенант Лукин при посадке ударил «ногой» самолета по кузову автомашины, консолью по ее кабине и в другой раз, опять же при посадке, наскочил на препятствие.
Командир полка приказал командиру эскадрильи Шокуну произвести, как было предусмотрено приказом наркома обороны, тщательное расследование аварии Михаила Бубнова для передачи дела суду военного трибунала. Но после раследования чаша сия, то есть суд, Михаила Бубнова миновала.
Представляется, что Рыбкин и Стефановский, опытные боевые летчики и командиры, прекрасно понимали настоящие причины летных происшествий – отсутствие у летчиков необходимой подготовки к ночным полетам, а также связанные с этим психологические перегрузки. Поэтому, не доводя дело до трибунала, выносили им взыскания «для порядка» и оказания воспитательного воздействия с удержанием 50 % денежного содержания за каждый день ареста. Правда, Константина Букварева еще и понизили в должности.
Тем не менее летные происшествия и аварии продолжались. Так, в конце августа Александр Потапов и Сергей Байков ночью совершили настолько грубые посадки, что шасси их самолетов отлетели и они закончили пробег на «животе». Николай Александров при посадке в Раменском в конце пробега попал в мягкий грунт, загряз и скапотировал. Михаил Бубнов тоже при посадке налетел на какое-то препятствие так, что самолет уже не подлежал ремонту. А в начале сентября вновь летное происшествие с Иваном Лукиным – при подходе к взлетно-посадочной полосе задел колесами блиндаж, снес шасси и сел на «живот»: «Самолет поломан. У летчика ссадины на лице». А Ивану десять суток домашнего ареста и вычет 50 % содержания за каждый из этих дней.
Однако война учит быстро. В ночь на 31 июля старший лейтенант Виктор Гридин и младшие лейтенанты Владимир Фокин и Николай Щербина взлетели звеном для отражения налета противника в дождь при отсутствии видимости и высоте нижней кромки облачности всего 300 м. Выполнив задание, они произвели посадку на свой аэродром, «показав исключительное умение ориентироваться ночью в сложных метеорологических условиях и совершенство овладения ночным полетом», как сказано в приказе командира полка, который объявил «ночникам-отличникам» благодарность.
Но через два дня после этого при взлете ночью на самолете Гридина отказал мотор. Самолет упал и сгорел, а Виктор погиб. Это была первая, правда, небоевая потеря полка в начавшейся войне, тем более тяжелая, что Гридин – опытный летчик, еще в 1938 г. участвовал в боевых действиях в Китае против японцев, с которыми провел свои первые воздушные бои.
Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР М. Л. Галлай, который в июле – сентябре 1941 г. на МиГ-3 участвовал в отражении ночных налетов на Москву, вспоминал: «Возвращаться с боевого задания ночью на свой аэродром приходилось со всякими ухищрениями, попытками выйти на какие-то видимые ночью ориентиры. В основном это была вода: черная вода иначе смотрится, чем черная суша».
Георгий Урвачев как-то рассказал об одной из встреч с Марком Лазаревичем Галлаем, не только известным летчиком-испытателем, но и автором замечательных книг об авиации. Дело было 22 июля 1991 г., когда отмечалось 50-летие отражения первого налета немцев на столицу. До драматических событий августа в Москве оставалось меньше месяца, и средства массовой информации были полны антикоммунистических инвектив, о чем и зашла речь в их разговоре. Марк Лазаревич сказал, что, начитавшись и наслушавшись всего этого, он поначалу решил выйти из коммунистической партии. Однако не стал этого делать, когда прочитал в одной газете, что коммунистов надо расстреливать и вешать. Он пояснил: «В 1941 г. немцы для этого явились на танках и самолетах, но мы не испугались и дрались с ними. А теперь, если я выйду из партии, люди могут подумать, что я испугался этих газетных болтунов».
Так или иначе, за полтора месяца после первого налета немецкой авиации на Москву в полку на самолетах МиГ-3 было подготовлено 25 летчиков-ночников, которые в этот период сбили в ночных воздушных боях десять самолетов противника и могли поделиться приобретенным опытом. Поэтому вскоре в центральной газете ВВС Красной армии «Сталинский сокол» была опубликована большая статья двух летчиков 34-го иап капитана Михаила Найденко и старшего лейтенанта Виктора Киселева: «Из боевого опыта ночных истребителей». Они дали конкретные практичные советы, как взлетать, ориентироваться, осуществлять поиск и атаку противника в ночном вылете.
Возвращаясь к ночным событиям 19 августа 1941 г., видно, что летчик Урвачев «ввиду исхода горючего» не покинул машину с парашютом, а совершил вынужденную посадку на «живот» за границами аэродрома и, надо полагать, чудом остался жив. Во всяком случае, при попытке таких посадок к тому времени из-за «потери ориентировки и по израсходованию горючего» шесть летчиков 6-го корпуса погибли, а четверо были ранены.
Урвачев не воспользовался парашютом, а пошел на смертельно опасную и, наверное, безрассудную ночную посадку, скорее всего потому, что всегда с неприязнью вспоминал о двух парашютных прыжках, которые пришлось совершить в аэроклубе. Не любил он это дело – прыжки с парашютом.
В разделе летной книжки Урвачева «Прыжки с парашютом (ознакомительные, тренировочные, вынужденные и др.)» в графе «Количество выполненных прыжков ко дню заведения летной книжки» гордо, но одиноко стоит цифра «2». Далее следует несколько страниц, рассчитанных на записи о десятках парашютных прыжков владельца летной книжки, которые остались девственно чистыми. Хотя известно, что летчики-истребители должны систематически выполнять тренировочные прыжки с парашютом, Урвачев как-то их избегал, поскольку, как было сказано, не любил он это дело и компенсировал его беззаветной, начиная с войны и на всю оставшуюся жизнь, дружбой с парашютистом-профессионалом Николаем Сергеевичем Кулавиным.
Николай был невысокого роста, но как будто налитой силой со стальными мышцами, спокойный, невозмутимый и без одного глаза, потерянного при ужасных обстоятельствах. Осенью и зимой 1941–1942 гг. на аэродроме Внуково он был инструктором у десантников и диверсантов, которых выбрасывали на парашютах к немцам в тыл. Однажды с этой целью он вылетел во второй кабине У-2 с таким диверсантом, сидевшим у него на коленях. Разорвавшийся зенитный снаряд разбил голову диверсанту, и осколок его черепа выбил глаз Кулавину. Тем не менее он долгие годы продолжал парашютные занятия и в 50-х годах был даже призером первенства Вооруженных сил по парашютному спорту.
Несмотря на то что летчик Урвачев неизменно удачно уклонялся от парашютных прыжков всю свою летную жизнь, ему тысячи раз перед полетом приходилось с помощью техника самолета проделывать нелегкую процедуру надевания парашюта. То, что она нелегкая, видно на фотографии летчика 178-го иап ПВО Москвы Николая Дудника, которому помогают надеть парашют ПЛ3 весом более 10 кг техник самолета и укладчица парашютов.
Этот полк базировался на аэродроме Липицы, где 34-й иап в летних лагерях встретил начало войны. Дудник совершил 426 боевых вылетов и сбил 6 самолетов противника. После войны он стал заместителем начальника штаба Московского округа ПВО, генерал-майором авиации. В 1980-х гг., будучи председателем совета ветеранов 6-го истребительного авиакорпуса, сблизился с председателем совета ветеранов 34-го полка Георгием Урвачевым. Далее в записках неоднократно будут использованы оценки и мнение опытного летчика и командира Николая Дудника.
В летной жизни Урвачева парашют оказался нужным только для удобства сидения на нем в кабине истребителя. С этой целью парашюты у летчиков крепились не на спине, как у парашютистов, а висели ниже спины. Поэтому летчик, направляясь к своему самолету, шел не твердой походкой воздушного бойца, а «враскоряку».
В связи с этим вспоминается рассказ Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Анатолия Кожевникова о том, что во время войны в их полку из-за непрерывных тяжелых воздушных боев, от недосыпания и предельного напряжения нервы у некоторых летчиков стали сдавать. Один из них, «всегда спокойный и уравновешенный здоровяк», однажды, обнаружив в полете неисправность, после приземления «выскочил из самолета и, схватив пистолет, бросился на техника <…>. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы догнать его <…> не помешал ударявший по ногам парашют».
В ряде работ публикуется фотография пилота МиГ-3 с подписью: «Лейтенант Кузнецов докладывает о выполнении задания. Западный фронт». На ней хорошо видно расположение парашюта у летчика сзади ниже спины. Это Федор Кузнецов, однополчанин и хороший товарищ Георгия Урвачева. Из-за тяжелого ранения в воздушном бою в апреле 1942 г. он был списан с летной работы, стал начальником оперативно-разведывательной части полка. После войны служил начальником разведки соединения и в этом качестве в 1962 г. оказался на Кубе во время Карибского кризиса, а затем, так же как и Урвачев, жил и работал в Люберцах.
По словам Урвачева, в 1941–1942 гг. он летал в сапогах, реглане, шлемофоне и перчатках – все кожаное. Считалось, что это давало летчику шанс спастись при пожаре на самолете, поскольку кожа не горит, а обугливается. Вместе с тем парашютные лямки, в том числе ножные обхваты, пропускавшиеся между полами реглана, которые можно было оборачивать вокруг ног и застегивать на специальные пуговицы и петли, видимо, грациозности в движении пилотам тоже не прибавляли.
Здесь надо добавить, что кожаный реглан был не только предметом вещевого довольствия летного состава, но и объектом мечты и гордости его представителей, которым он выдавался после окончания школы летчиков. Они использовали регланы конечно же не только для полетов, но и в пир, и в мир, и в добрые люди.
Урвачев рассказывал, что, познакомившись со своей будущей женой Асей, ходил на свидания с ней в том же реглане, в котором летал. Заботливая возлюбленная зимой спрашивала:
– Жора, такой мороз, тебе не холодно в реглане?
– Что ты, дорогая, посмотри, какая у него теплая подкладка.
Весной любимая вновь заботливо спрашивала:
– Дорогой, тебе не жарко в реглане, ведь у него такая теплая подкладка?
– Что ты, Ася, посмотри, какая она тонкая.
Закончилась история этих кожаных регланов «образца 1926 г.» в ВВС РККА не без грусти. Их перестали выдавать летчикам в 1941 г., а в 1942 г. они были сняты с производства. Правда, разрешалось не только донашивать ранее выданные регланы, но и заказывать новые в ателье или покупать в магазине за свои деньги. Но стоила эта шикарная вещь… о-го-го.
Возвращаясь к боевой работе летчиков эскадрильи Шокуна на аэродроме Ржева, надо отметить, что в августе воздушные бои с немецкими самолетами, шедшими на Москву, вели лейтенант Владимир Бардин – с «Мессершмиттом-110» и лейтенант Николай Прокопов – с «Хейнкелем-111». Младший лейтенант Виктор Коробов дрался сначала с одним, затем еще с двумя «Юнкерсами-88». Атакованные самолеты не прошли к столице, были подбиты, или им пришлось спасаться в облаках. Но летчикам, наверное, еще не хватало боевого опыта, чтобы одержать полноценную победу над самолетом противника и уничтожить его. Наконец, Иван Лукин в паре с ведомым летчиком Коробовым 30 августа за линией фронта над территорией противника северо-восточнее Демидовки атаковали и сбили бомбардировщик Ю-88, а на следующий день в районе Ржева – Ме-110.
