Kitabı oku: «Глагол времен. Семейные истории рода Лобановских», sayfa 2

Глеб Шапошников рассказывает о жизни в Майкопе

Жизнь родившегося в Майкопе Глеба Шапошникова с родным городом, за исключением войны, была крепко связана.

– Лошадь у деда была исключительно красивая, все ее члены были настолько ухожены… Очень привлекательна. Красавица! Дедушка Карп иной раз говорил: – Не надо ее трогать, пусть стоит в конюшне.

Лошадь понимала свои достоинства, стояла рядом с конем Рыжиком снисходительно.

Взрослые, разговаривая между собой, при виде того, как интересно складываются отношения между двумя лошадьми, сразу прерывали разговор. Лошади общались между собой взглядом.

Я был очень любопытный. Но я пребывал в такой среде, что как только я делал что-то, что выходило за рамки нормы, меня сразу осаждали. «Нехороший мальчик, непослушник». Все учителя – тетя Сима, тетя Лена, тетя Женя, дядя Котя.

Лобановские жили по Тюремному переулку, который позднее назывался Ханский (дорога в сторону станицы Ханской), а затем Челюскинцев. Переулок упирался в улицу Пушкина и шел к тюрьме.

Дедушка купил место с домом у Дубяги – коменданта крепости. На месте крепости сейчас военный госпиталь, а сторона крутого берега, на которой стояла крепость, была выложена кирпичом. Военкомат (ныне госпиталь) был построен в начале 1930-х годов.

Рядом с Лобановскими жили Чиковы, известнейший фотограф Лобунский. Этот район города изобиловал интеллигенцией, рядом – церковь, частная гимназия, рядом жил прокурор города Майкопа, батюшка церкви, наместник Грузии в Майкопе Кивалидзе (его белостенный дом стоит на самом обрыве). Население этого района было не только интеллигентнее, но и по возрасту старше. Я как-то подсчитал: в этом районе жило 11 врачей (к примеру, братья Алексей и Василий Соловьевы). Очень долго существовал старый базар, в честь его Старобазарная улица, так же назывался и район. В базарный день там кишмя кишело. 11 или 12 известнейших фамилий – учителя, врачи, писатели, певцы, батюшки. Церковь Св. Александра Невского стояла рядом, а также женская гимназия.

Через один квартал севернее находилась Дровяная площадь, где торговали дровами.

Мне очень нравилась установившаяся в Майкопе традиция: в пять часов начинался сбор народа в городской сад. Это то же, что нынешний горпарк, но река Белая съела очень много, 200 метров точно. Сперва идут пожилые.

Крутой берег реки с белым песком называли кручами, и мальчишки и девчонки там играли – рыли пещеры, прятались. Порой ходы засыпало, и кое-кто погибал от этого.

Революция – тоже баня

В 1905 году, во время Первой русской революции, Кустовы (породнившиеся в 1916 году с Морозовыми-Лобановскими) жили в Питере на Невском пр., 88. Во дворе доходного дома. Семью содержала мать Васса Степановна Кустова, которая после расставания с мужем держала прачечную.

Как рассказывала ее дочь Агриппина, однажды осенью девочки Кустовы (Анна, Антонина и Агриппина), пошли вечером перед сном помыться вместе со взрослыми женщинами в баню. Это напротив – на Пушкинскую улицу, дом 1 угол Невского, в Мальцевские бани. Купили билеты по 20 копеек, зашли в раздевальню. Диваны, на спинках крючки для одежды. На троих заняли два места, народу много.

«И вот в баню вбегает тетя Нюра, – вспоминала Агриппина, – и кричит, чтобы мы скорее шли домой. Мы все в мыле, не домылись, кое-как оделись и пустились бежать через улицу. Огни на Невском были потушены, темно, городовые на лошадях скачут. Во дворе нашего дома полно конных жандармов».

Стражи порядка облюбовали дом 88, так как двор не один, из дальней подворотни открывается новый, и все просторные. Заполнили двор крепкие, ладные молодцы, многие с усами. Сидят на конях, на каждом – фуражка с темно-синей тульей и голубым околышем. На левом боку шашка, на сапогах сияют шпоры. Китель затянут ремнем, на который крепилась кобура с револьвером. А кони, кони какие – заглядение! Девочки постарались незаметно юркнуть в свой подъезд – и затихнуть. Неровен час, что-нибудь жандармам не понравится! Это же сила какая! В тесной квартирке спали по двое на кроватях: Агриппина со старшей сестрой Анной, мальчики Георгий и Михаил вместе, младшие Антонина с Верой.

На другой день для вояк привезли походную кухню. Вот детям интересно – невидаль! Повар растопил ее дровами, раскочегарил, что надо в котел загрузил. Мальчишки – они посмелей – вокруг кухни так и вились, кругами ходили, ловили аппетитный дымок. А что они с восхищением разглядывали всадников, изучали амуницию, с завистью поглядывали на шашки, оружие – об этом и говорить не приходится. Дяденьки снисходительно заговаривали с пацанами, показывали амуницию, кокарду, портупею, оружие. Девочки держались в отдалении, и только самые смелые составили компанию мальчикам. Как повар объявил, что варево готово, жандармы наполнили свои миски и рассыпались по двору – кто где – чтобы не спеша навернуть армейского харча. «И мы, дворовая детвора, стали просить у них попробовать их суп с макаронами. Они дали еще хлеба солдатского – очень ароматный, ржаной. Как видно, они ждали сигнала, когда им вырваться на улицу. Мы смотрели во всю на события из окон лестницы».

И вот по Невскому проспекту пошла колонна курсисток и студентов, поверх толпы замелькали студенческие фуражки и реже – дамские шляпы. Все запели «Марсельезу», среди них была Антонина Кустова. Она состояла слушательницей высших коммерческих счетоводных и железнодорожных курсов М. Побединского. В один прекрасный момент распахнулись ворота на улицу дома 88 и конница врезалась в колонну, размахивая нагайками. Студентов окружили и погнали к Фонтанке. На углу Невского и Фонтанки их загнали в ворота (на набережной), а затем отправили в тюрьму. Впоследствии участников демонстрации отпустили на поруки, в том числе и Антонину Кустову. После волнений ее исключили с курсов М. Побединского. Она осталась без специальности и пошла работать продавщицей в филипповскую булочную, что была на Невском.

Альбом Владимира Морозова

Я знал из бабушек и дедушек только одну бабушку – по материнский линии. Один дед умер после репрессий 30-х годов, двое умерли в блокаду. А на стене в нашей комнате (жили мы в коммунальной квартире) висел портрет умершего в блокаду деда Володи – Владимира Ивановича Морозова. Спокойный взгляд умных глаз, волосы волнами над высоким лбом.

Владимир Иванович Морозов родился 21 апреля 1892 года в Майкопе. Отец Иван Иванович – мещанин. Мать Варвара Дмитриевна Лобановская – из крестьян. Оба родителя – рязанские: надо сказать, после окончания Кавказской войны и становления Майкопа как города туда потянулось немало переселенцев из центральных губерний. Семья поднатужилась, отдала Владимира в Алексеевское реальное училище. С 5 класса юноша помогал семье заработком посредством репетиторства младших товарищей и сверстников. Володя поставил себе целью выйти в люди, в специалисты как то повелось со всеми отпрысками рода Лобановских.

В 1910 году он переехал в Петербург и поступил на механическое отделение Санкт-Петербургского политехнического института имени Александра III. Учился на инженера-машиностроителя, но работал впоследствии по большей части гидротехником.

Денег в семье не было. Учебу в институте Владимир совмещал с работой, потому завершил образование лишь в 1921 году. Само собой, в число белоподкладочников (так называли студентов, у которых тужурка была на белом шелке. Они нередко нанимали за деньги кого-нибудь сдавать за себя экзамены) не входил. Ходил на занятия в косоворотке. Входил в кавказское землячество.

В качестве репетитора Морозов занимался со студентами, готовил также абитуриентов к поступлению в вуз по математике и физике. Работать по специальности начал с 1914 года: студентом поступил на службу в качестве техника отдела земельных улучшений в Министерство земледелия.

Жизнь гидротехника, геодезиста – экспедиции, вечно в разъездах. В 1915 году Владимир выезжает в Туркестан на обследование туземной ирригационной сети в связи с проектом ее реконструкции и расширения орошаемой площади.

Февральская революция 1917 года прервала учебу В. Морозова. В апреле Владимир поступил слесарем на механический завод “Людвиг Нобель”. В преддверии Октябрьской революции, в сентябре на заводе прошли сокращения. Он поступил счетоводом в Петроградскую продовольственную управу.

Жена Агриппина вспоминала: «После революции Володя сказал: «Пришел конец протекционизму и взяточничеству». Идеалист был!» Но на чудаках мир держится!

Гражданская. В 1918 году в связи с призывом на военную службу Морозов откомандирован на завод военно-врачебных заготовлений, где работает при техническом бюро.

По окончании института – череда проектов, внедрений: страна вставала из руин, налаживалась промышленность и хозяйство. Хотя, как мы знаем из романов Ильфа и Петрова, учреждения часто реформировались и закрывались.

В числе его работ – проект малой ГЭС на реке Кемь. Землеустройство в Петроградской и Псковской губерниях. Два года трудится на первенце плана ГОЭЛРО – Волховстрое, руку об руку с Г. Графтио. Потом – исследование реки Урал в связи с проектом ее утилизации для нужд строящегося Магнитогорского металлургического комбината. В 1927 году Владимир поступил на работу в управление строительства Волго-Донского канала. Довелось Морозову быть и безработным, но инженер ни от какой работы не отказывался. Пошел на завод.

Начались работы на Свири – тут снова пригодился опыт гидротехника Морозова. На заключительном этапе строительства Беломорканала Владимир Иванович проектирует затворы для ГЭС при 14-м шлюзе.

На отце держалась вся семья: жена занималась домом и детьми, росли две дочери. Потому часто Владимир брал работу на дом. И все же он сохранял увлечения прошедшей в предгорьях Кавказа молодости. «Мой идеал – походная жизнь, складная кровать» – говорил он. Когда-то он с братом ходил по горам, прихватив лишь кусок хлеба и кусок колбасы. А когда обзавелся семьей, отвозил родных летом в деревню, часто ходил с дочками по полям, по дорогам. Пел с друзьями и детьми распевные песни, художественно свистел.

И вот – его важнейший объект накануне войны: строительство Лужской военно-морской базы в Лужской губе (второй Кронштадт). Жаль: в первые месяцы войны грандиозная стройка в преддверии наступления противника взлетела на воздух.

Ко всему, что ему ни поручали, Владимир Морозов подходил творчески. Соответственно, к 1940 году у него уже восемь патентов. И длинный список публикаций в специализированных журналах.

В первые месяцы Великой Отечественной войны Морозов дежурил на аэродроме на Гражданке, чтобы получить рабочую карточку. С молодости он спал с открытой форточкой, а тут ночью как-то грянул мороз – вот и получил он хронический бронхит. Начало блокады приносит холод и голод, у него развивается воспаление легких. Умер мой дед Владимир Иванович Морозов, не дожив до 50-летия, в декабре 1941 года.

В сохранившийся в нашей семье юношеский альбом реалиста и студента Морозова, как и водится, в 1907–1911 годах заносились стихи и рукой автора, и друзьями. В период после революции 1905–1907 годов в обществе уже активно распространяются и печатные, и рукописные произведения демократического характера. По содержанию альбома видно, что освободительные идеи бродили и среди молодежи провинциального Майкопа. К сожалению, об этом периоде жизни Морозова в семье ничего не известно. Неравнодушие к жизни и радикализм юноши проявится в дальнейшем – в творческом подходе взрослого инженера к делу, в изобретательстве и увлеченности техникой.

По записям в альбоме видно: если поначалу ученик реального училища к русской орфографии того времени относился строго (употребление Ъ после согласных в конце слова), то студент уже этим пренебрегает – Ъ часто в стихах отсутствует.

Интересное совпадение: в альбом попало и стихотворение моего дальнего родственника, поэта, члена группы первомартовцев Николая Саблина (он покончил жизнь самоубийством после покушения на царя 1 марта 1881 года).

Блины от «Палкина»

Петроград. Декабрь 1914 года. Идет Первая Мировая война. Торжество по случаю производства выпускников курсов Владимирского пехотного училища в прапорщики было назначено в ресторане «Палкинъ», что на Невском. Уже два с лишним десятилетия заведение принадлежало Василию Соловьеву, но все в городе упорно именовали его именем прежнего владельца. И по-прежнему в ресторан любили захаживать петербургские литераторы.

Выпускник краткосрочных курсов Василий Капшук давно дружил с семьей Кустовых, в которой было шестеро детей: два брата и четыре сестры. В этот раз Вася попросил свою сестру Софью уговорить прийти на выпуск младшую Кустову – Агриппину, которая была ему по сердцу, нравилась. Гутю. Будущий офицер так объяснил свое решение: «Все же с девушками будут!».

Роста Василий был небольшого. Курносый. Парень рукастый, до курсов окончил ремесленное училище имени цесаревича Алексея в 1-й роте Измайловского полка. Поступил работать на телефонную станцию, что в те времена означало быть на переднем рубеже технического прогресса.

Один из самых известных в столице ресторанов на углу Невского и Владимирского был отмечен открытой террасой на изящных чугунных колоннах, нависавшей на всю ширину тротуара, и вывеской на белом фоне. Под стать первому снегу. Уже не первое десятилетие в столице было заведено: все подобные заведения заявляют о себе красными или синими вывесками. И лишь Палкин позволил себе не подчиниться, он выделялся на общем фоне.

Кроме Гути на торжество прибыл и друг Василия, брат Агриппины – Михаил Кустов. Из детей Кустовых они с Гутей были ближе всего друг другу. Для молодежи простого происхождения, из мещан, как они, посещение «Палкина» становилось невероятным событием.

Кустовы приехали по-простому – на трамвае № 9, что шел от самого их дома из Лесного. Агриппина, сдерживая себя и волнуясь, крутила головой по сторонам. Наряжали ее к выходу в свет всей семьей. Гутя надела в тот вечер синюю юбку и шифоновую кофточку. Семья Кустовых мещанская, небогатая, всех тащила одна мать. Что надеть поверх вечернего наряда? Шляпка у нее была, ну а по случаю несильных холодов вполне уместно было демисезонное пальто за неимением шубы.

Сойдя из вагона, она ухватила под руку брата. Только бы не свалиться на снежном накате! Пересекли заснеженную торцовую мостовую главной улицы города. Вот и витрина соловьевского гастронома, что рядом с «Палкиным». Чего здесь только нету! При подходе гостей к дверям «Палкина» швейцар предусмотрительно отворил дверь. Кавалеры пропустили вперед смутившуюся Агриппину.

Миловидная темноволосая двадцатилетняя девушка с карими глазами неоднократно уже пользовалась успехом в обществе. В свете уже бывала много раз благодаря тому, что некоторое время воспитывалась в благотворительном заведении князя Мещерского. По знакомству ее брали на балы в наполненный воздухом и светом зал Дворянского собрания, брали и на оперы в Мариинский театр. Когда она возвращалась домой в Лесной после театра, вокруг собиралась вся семья, и Гутя живо, в лицах изображала только что виденную постановку. Пела, в танце грациозно изображала номера, что легли на душу и не шли из головы. Особенно она полюбила оперетту Планкета «Корневильские колокола».

Но сейчас ступать в «Палкин», прославленное заведение, ей было боязно. Перед троицей предстала роскошная одномаршевая мраморная лестница на второй этаж. А вот и фонтан.

– Ой, как в Эрмитаже! – не удержалась девушка. Конечно, она не была в Новом Эрмитаже, но слышала об этом чуде. Юная душа жадно впитывала все, что было связано с нетленной красотой. Для выпускников военного училища отвели один из кабинетов ресторана, которых общим числом вместе с залами было два с половиной десятка. Были кабинеты разной вместимости, и для встречи тет-атет, и для шумной компании. В этом зале могло разместиться человек тридцать, что было вполне достаточно. Друзья сели вместе, Гутю усадили посередине.

Пока, оглядываясь, ждали подачи блюд, любопытный Михаил, набравшись храбрости (как-никак, скоро сам офицер), встал и предложил сестре прогуляться по заведению. Отчего же нет? Ого, вот тот самый бассейн, любование которым привлекало многих гостей. Чистейшую голубоватую воду бороздили то ли рыбы, то ли диковинные морские звери с зубчатым хребтом. «Неужели стерляди!» – осенило Михаила. Заглянули в большой двусветный зал – две зеркальные стены, много-много столиков на четверых накрыто белоснежными скатертями. Поверх стоит хрустальная посуда, лакеи во фраках без шума передвигаются по замысловатым маршрутам.

Вот и к их столу подошел лакей, чтобы обслужить господ офицеров с дамами. Михаил слышал, что вся обслуга «Палкина» – ярославцы. Молодец, заслышав вопрос, улыбнулся в усы и подтвердил. Подали блины с маслом, сметаной, сельдью и икрой.

Румяные блины лежали высокой стопкой на фарфоровой тарелке. Как хотелось Гуте по-свойски схватить парочку, окунуть в сметану – и в рот. Только она строго следовала этикету, с которым была знакома по званым встречам. Непременно с ножом и вилкой!

Подполковник, следивший за церемонией, предложил поднять бокалы шампанского за русское воинство. Высокие бокалы напоминали вытянувшихся во фрунт солдат. Хрустальные солдаты дружно взлетели в руках ликующих, почти не нарушив строя. Ура! Звон хрустальных ободков напомнил колокольный звон, его Гутя очень любила.

Еще один тост. Обстановка разрядилась, пошли разговоры, девушки смеялись. В разгар вечера пришел фотограф, поставил камеру на треноге, затем потревожил гостей и расположил их рядами. Шшик! – магний в держателе с шипением вспыхнул ослепительным солнцем. Кое-кто из девушек ойкнул, заслонил глаза рукой. Ничего, еще один дубль. Постепенно народ привык, и нескольких дублей фотографу хватило. Как эффектно вышли, должно быть, наши герои, особенно Агриппина в блузке и юбке!

Через полтора часа послышались звуки оркестра.

– Гутя, вы музыку любите? – Василий, собравшись с духом, решил действовать. – Пойдемте в зал, концерт начинается. – Концертный зал примыкал к ресторану, и все посетители могли беспрепятственно наслаждаться музыкой.

В ресторане засиделись поздно, ночевать пошли (Михаил охотно отпустил сестру, в Василии он был уверен) к родственникам Софьи, та была замужем за генералом. Извозчик быстро доставил компанию к доходному дому на одной из старых улиц в центре. Агриппине постелили на диване. Вот тут-то, в семье Капшуков, она начала догадываться, что семья виновника торжества считает ее Васиной невестой.

Через несколько дней, в хороший зимний денек, свежевыпущенных офицеров провожали на фронт. Василий в тайной надежде заполучить девушку в тот день сначала пригласил Гутю в дом отца на Галерную ул. (Софья жила на Церковной). Накрыли чайный стол, посидели. По-русски присели молча перед дорогой. «Ну что, по коням!» – первым встал (как самый старший) отец. Компания двинулась на Царскосельский (Витебский) вокзал. Взяли извозчика. … «Я еще глупенькая была – раз попросил, пришла» – вспоминала она. Построение воинов на перроне возле воинского состава, звонкие команды ротных командиров. Вот и посадку объявили. Все прощаются, матушки и невесты бросились родным воинам на шеи.

Вот колонны в серых шинелях стали залезать в вагоны. Паровоз шипел, стоял, окутываясь парами. Провожающие махали рукой. Гудок паровоза, удар сцепок – поехали. Когда поезд тронулся, Вася спрыгнул с подножки, подбежал и поцеловал ее. Он маленький, а Гутя стройная, высокая. «Тогда я совсем поняла!»

Пошли письма с фронта. Василий писал о фронтовой жизни, просил, чтоб Агриппина приезжала в Тернополь работать в его части. Она тогда на двухгодичных курсах медсестер училась «Я растерялась – еще рецептов выписывать не умела. Мама сказала: сиди дома, куда на фронт бежишь. Не чаявший во мне души Володя Морозов [будущий муж] в тревоге наблюдал».

Вася все писал и писал. В письмах спрашивал, что на лекциях сестричкам-медичкам читают. Пытался быть настойчивым: обратился в письме к Мише как старшему брату: переговори о женитьбе с Гутей. Миша отвечал: куда ей, она с бантами, лентами, тряпками, а ты серьезный! Не мог же он прямо написать, что сестра без образования, ей учиться надо!

…Пришел ли Василий Капшук с Великой войны? Не знаю. Лишь на довоенных фотографиях, «визитках», что сохранились в нашей семье, можно увидеть его юного, беспечного. Вместе с Михаилом – на охоте.

След Капшука теряется в сумерках времени.