Kitabı oku: «Крематорий имени Жанны д’Арк, или Что-нибудь да будет», sayfa 2

Имя собственное

Через полтора года квартиру он получил. Но не в порядке очереди, а как молодой номенклатурный кадр из резерва райисполкома. Действительно, не может же директор крупного предприятия жить в общаге, как простой токарь. А вот с должности руководителя трудового коллектива числом почти в полторы тыщи человек уходить не спешил. Вошел во вкус, кое-что начал наконец-то соображать в обувном строительстве. Иногда даже был очень жестким, как бригадир путеукладчиков на Байкало-Амурской магистрали, а не застенчивый студент, получивший «неуд» по диалектическому материализму. Да и с Алевтиной почти что сросся: та его на полном серьезе посчитала за сына. Своих детей, несмотря на обилие разнообразных мужей, бог ей не дал. Кстати, именно он, следуя моде, придумал фабрике имя собственное – «Модена».

К Дмитрию же Колесову мама относилась прохладнее, так как тот имел собственное мнение по ряду вопросов и не скрывал этого, но она считала это издержками молодости. Если Дементьев соглашался с ней во всем, то этого нельзя было сказать о Дмитрии. По большому счету он ее терпеть не мог, хоть и скрывал это на людях и лишний раз на рожон не лез.

А мамаша на радостях даже позволила молодым руководителям обедать вместе с собой. Ей повара в столовой специально готовили обед, который по качеству и ассортименту резко отличался от той тошниловки, коей потчевали всех остальных работников флагмана отечественного сапогостроения. Так и обедали они втроем после всех. Причем, бесплатно, так сказать, за счет заведения. За одним столом – наши руководители, за другим – недавно окончившие ремеслуху молоденькие хихикающие поварихи, строящие им глазки, что никак не сказывалось на улучшении пищеварения. Чудеса, да и только.

Работали парни хорошо. Чтобы более-менее сносно руководить фабрикой, если честно, большого ума, в общем-то, не требовалось. Делай, что говорят тебе старшие товарищи. Слушайся кого надо. Не задавай глупых вопросов. Вот и все. Но это скучно и неинтересно. Не за этим пошли на фабрику наши герои. Они по-максималистски хотели сделать то, чего до них еще никто не делал. Это было труднее. Тем более, на таком отсталом, зачуханном и обветшалом производстве.

Они обзавелись служебными любовницами, как и полагается молодым и перспективным руководителям. Однажды Дементьев после одной корпоративной попойки по случаю Восьмого марта ради разнообразия и новых впечатлений спьяну положил глаз на незамужнюю председательшу профкома, даму средних лет. Та ломаться не стала, дала с первого раза у себя в кабинете на фоне переходящих Красных знамен, добытых за высокие показатели в социалистическом соревновании. Пару раз потом еще встретились. На этот раз уже у него в кабинете. Правда, затем он полностью переключился на комсомольскую активистку из райкома, родом которая была из горного Дагестана, страны свирепых абреков и заснеженных вершин. О чем и сообщил профсоюзнице. А та, естественно, затаила злобу.

– Ну-ну, посмотрим, паразит такой, чья возьмет, – прошипела она. – Попомнишь ты меня еще.

Колесова же выбрала молодая, но ушлая начальница отдела снабжения. Причем, выбрала сама, напросившись к нему однажды в гости. Потом еще раз, потом – еще. Это были ни к чему не обязывающие встречи. Дмитрий тогда жил один после развода с первой женой и размена квартиры. Жениться вторично пока не собирался. Поэтому его полногабаритная однокомнатная квартира в центре города, причем, недалеко от фабрики, иногда была свободна.

Квартирой попользовался пару раз и Дементьев. Он врал с три короба своей секретарше, что отправился, скажем, в райисполком на заседание комиссии по изысканию внутренних резервов или, допустим, на совещание избирательного штаба по подготовке к выборам в нерушимый блок коммунистов и беспартийных на альтернативной основе.

В общем, фантазии у Дементьева хватало. Как и у его зама. Ведь каким бы честным ты ни был, поверят тому, кто лучше врет.

О ловеласовских похождениях молодых руководителей на фабрике догадывались, поскольку, как мы уже сообщили, коллектив здесь был сугубо женский, настоянный на сплетнях: если знает хотя бы одна женщина, то знают все, как бы это дело ни скрывали. А в заводоуправлении было всего четыре мужика: главный энергетик, главный механик и двое наших друзей. И примерно сто женщин – технологов и конструкторов, экономисток и бухгалтеров, снабженок и сбытовичек, инженерш, кадровичек и прочих бездельниц разных возрастов, образования, семейного положения, наличия детей… Добавьте сюда начальниц пяти цехов и их заместительш, мастериц и бригадирш. Но следует учесть, что нет ничего на свете ядовитей, чем женский дружный коллектив.

В цехах витала примерно такая же демографическая картина. Почти как в Иваново – городе невест. Только здесь «невесты» были далеко не юношеского возраста. А если точнее, то это были зловредные и противные бабы, большинству из которых было плохо, когда другим – хорошо.

«Фантазер»

Директорский кабинет в господском доме был просторным. С тремя окнами. Со стульями, расставленными по всему периметру комнаты. С большим письменным столом и столом поменьше, составленными в виде буквы «Т», за которыми на оперативках по правую руку от директора Ивана Васильевича Дементьева восседала главная инженерша Алевтина Ивановна Залазаева, по левую – заместитель Дмитрий Сергеевич Колесов. Также в кабинете присутствовал «аэродром» для совещаний чуть поодаль, за которым томились в ожидании очередных нагоняев начальницы цехов. Над директорским креслом в рамке висел портрет Ленина, вырезанный, похоже, из какого-то белорусского журнала, с надписью «Уладзiмiр Iльiч Ленiн». В одном углу сверкал облупившимся кафелем с мутными изразцами неработающий камин, потухший навечно. В другом – молчали часы с застывшим маятником, покрывшимся паутиной. На потолке через одну уныло светили люминесцентные лампы. В общем, ничего особенного.

У Колесова кабинет был скромнее: обычная комната, выдержанная в спартанских тонах, с письменным столом, встроенным шкафом, сейфом, крутящимся креслом для хозяина и стульями для посетителей. Из достопримечательностей – яркий календарь с узкоглазой японкой в бикини. Так сказать, для поднятия рабочего настроения.

– Читал? – спросил главный областной сапожник Дементьев, отбросив в сторону газету «Новый обозреватель».

– Что это? – вопросом на вопрос ответил Колесов.

Он только вошел в кабинет к начальнику и не совсем понял, о чем тот его спросил.

– Да статья про цеховиков. Называется не как-нибудь, а «Падение». Воровали проходимцы с госпредприятий фондовый материал почем зря. А потом батники шили и выдавали за фирменные. И самое интересное, что портнихи у них были глухонемые. Чувствуешь? Все продумали хапуги. Ничего святого, кроме денег. Вот и попались. Всех посадили. Одного – на десять лет, а другого – вообще расстреляли за хищения в особо крупных размерах, – сообщил директор, развалясь в кресле.

– Нет, не читал. Я не читаю советских газет.

– Так других у нас нету.

– Почему «нету»? Есть, сам видел: и «Юманите», и «Монинг стар», и «Нойес цайт». Но их тоже никто не читает. Русские люди даже русского-то языка не знают. Один мат. Можно бросить пить и курить, но бросить материться в нашей стране нельзя. У меня такое впечатление, что население России делится на экстремалов и экстремистов. Если тебя российская жизнь устраивает, ты – экстремал. Если не устраивает, ты – экстремист. Ну, вот как тут не сматериться? Короче, жизнь – как баба: выпил, и опять вроде ниче.

– Ну да. Какой же русский язык без мата? Слушай, может, и нам что-то замутить типа этого? – предложил то ли в шутку, то ли всерьез Дементьев, перебив своего зама.

– Ты серьезно?

– А что тут такого? Работая на дядю, не заработаешь на тетю. Жить на одну зарплату прикажешь? Я на спекуляции шузов своих больше имел в два раза, чем здесь получаю. На заводе больше зарабатывал.

– Тогда какого хрена сюда приперся?

– А че там хорошего? Квартиру там лет через двадцать получу. Десять лет буду ждать, когда меня профсоюз наградит путевкой в какую-нибудь говняную Болгарию. А здесь, если хочешь, – трамплин в будущее. Главное – ухватиться. И ждать.

– Ладно, это спорный вопрос.

– В воскресенье, значит, всей семьей пошли в кооперативное кафе. «Сказка», блядь, называется. Кроме «сказочных» цен, ни хуя там сказочного нет. Практически ничего не заказали – ну мороженое-пирожное, кофе, я водки себе немного взял – так ползарплаты моей, директорской, – громко уточнил он, – как ни бывало. Еще еле дождались, пока обслужат. Я официантке, дуре этой, говорю: «Обслужи молнией, времени в обрез», а та словно провалилась куда-то. Такое зло взяло, думал, разнесу на хуй этот кабак. Еле сдержался.

– Я не понял, ты что предлагаешь? Рядом с ними сесть? – указал Дмитрий на газету.

– Ну почему сразу «сесть»? Подумать надо. Дураки только сидят. Пить будешь?

– Что-то неохота сегодня.

– Я угощаю, – вальяжно сказал директор.

– Буду.

– Дверь закрой. А то кто-нибудь припрется. Сейчас замахнем с тобой «фантазера»! Новый коктейль придумал. Сразу с запивоном. Два в одном.

– Какого «фантазера»? – не врубился Дмитрий.

Он сел за стол напротив директора. Тот достал водку из объемистого портфеля, в который входило ровно шесть поллитровок (сам проверял неоднократно), разлил по стаканам.

Выпить после работы – дело привычное, само собой разумеющееся и обыденное. Это как бы святой ритуал, старая и добрая традиция, свойственная только России. Именно за бутылкой водки познается кто есть кто, что он из себя представляет и что от него можно ждать.

В общем, можно было расслабиться.

– Как водка называется? – спросил молодой чеботарь, указав на бутылку.

– «Пять озер», допустим, – ответил ничего не понимающий пока Дмитрий, читая наклейку.

– А это что? – директор достал еще одну бутылочку.

Это была ярко-оранжевая фанта, которую только-только начали выпускать в Советском Союзе.

– Фанта, – ответил Дмитрий.

– Смешиваем и получаем – что? Правильно – «фанта-зер»! Понял теперь?

– Так бы сразу и сказал.

– Если с другом вышел в путь – веселей доро-га! Без друзей я пью чуть-чуть, а с друзьями мно-го! – подмигнул директор.

– А мне, знаешь, иногда в твоем кабинете хочется налить себе водочки из красивого графинчика и по-барски заорать: «За-а-ахар, печь топи! Барыня зябнет! Половые непотребства совершать желает!», – рассмеялся заместитель в предвкушении веселого вечера, закономерного окончания трудового дня.

– Дверь закрой, «барыня», – охладил его пыл директор.

Колесов поднялся и запер дверь на ключ. Рабочий день уже закончился. В приемной никого не было. Никаких собраний, заседаний, совещаний, лекций университетов марксизма-ленинизма по научному атеизму, политинформаций о международном положении и прочей белиберды запланировано на этот вечер не было. Мамаша в тот день была в отгуле. Худосочная и вредоносная секретутка, считавшая себя первой модницей на фабрике, как и все представительницы этой древнейшей профессии, свинтила едва ли не первой, едва пробило пять часов – время «эвакуации», то есть конец рабочего дня.

У женщины, как известно, три состояния: вся в себе, немного не в себе и вся из себя. Та была вся из себя: ведь нет более привлекательной женщины, чем та, которая понравилась самой себе. Дементьев очень хотел посмотреть, в чем ее мать родила. Но, несмотря на свое ремесло, она была настолько неприступной, что, похоже, не давала даже своему мужу.

Помимо всего прочего эта секретутка возглавляла и фабричную парторганизацию – такое тоже бывает. И с присущей только ей большевистской принципиальностью письменно сообщала о том, что происходит в «Модене», в соответствующие органы. Даже когда ее об этом не просили.

– Я тут намедни домой пришел с бодуна. Встречу с земляком отмечал. Бухой был в жопу. Спать тихо направился. Лег. Жена потом приперлась и говорит: ты любить меня будешь, как Ромео Джульетту? Я ей спросонья говорю, что, мол, не читал. Она снова спрашивает: а что ты читал? «Каштанку», говорю. Хочешь – за жопу укушу? И отвернулся к стенке, – сказал директор.

– Смешно. А она что?

– Тоже посмеялась. Так и уснули, прижавшись жопами.

Лохматый Карл Маркс в джинсах

За такими разговорами молодые руководители выпили первую рюмку традиционного русского напитка, разбавленного традиционной американской газировкой, закусили столичными конфетами «Ассорти» из цветастой коробки, купленной по большому блату. Затем выпили вторую.

– Хорошо! – крякнул Колесов.

– А че тут думать? – вдруг осенило молодого и перспективного директора после небольшой паузы. – Фабрику приватизируем, акционируемся, уберем лишних дармоедов, половину работяг сократим. Старуху отправим на пенсию. Вдупляешься?

– А кого вместо нее поставишь на должность главного инженера?

– Коротаева.

– Главного энергетика, что ли? На хера он нужен?

– А че? Он еще не старый. Работать с бабами ему не привыкать. Они его, наверное, за свою подругу считают, – рассмеялся директор. – Вот пусть и старается.

– Не знаю, как ты его держишь.

– А что такое?

– Тут попросил его на складе со светом разобраться, фаза где-то потерялась: то ли «ноль» в землю ушел, то ли еще какая-то хрень. Испугался я, что пожар может быть: замкнет и – привет. Посмотрел, как он работает. У него все провода на две категории делятся: «вроде этот…» и «ой, блядь!». Пришлось самому ковыряться.

– Сделал?

– Сделал.

– Ну вот, а ты боялся. Ничего. Его дело – производство, чтоб станки работали. А мы модельную обувь будем гнать, а не ботинки «прощай, молодость», видеть их не могу. Будем работать по Ленину: лучше меньше, да лучше.

– Помню. Экзамен по этой работе сдавал на первом курсе. По истории КПСС. Троебан получил. У нас говнюк один преподом был по истории партии. Фамилия его Ланин была. Как сейчас, перед глазами стоит этот доцент хренов. Мы так и называли историю партии – история «марксизма-ланинизма». Я его, засранца, терпеть не мог. Он меня – тоже.

– А он тебя-то за что?

– Умный был шибко, вопросов много лишних задавал.

– Например?

– Как мог товарищ Ленин пальцем писать в тюрьме революционные статьи молоком на газете между строк? Представляешь?

– Нет.

– И я – нет. Или – как опять же пролетарский вождь Ленин ходил в парикмахерскую и сидел там по часу в очереди, ожидая, когда его побреют. Бред! Еще я помню, как этот «марксист-ланинист» меня однажды постригаться отправил. А то, говорил, к экзаменам не допущу, здесь высшее учебное заведение, а не поповская семинария. Советский студент должен быть образцом и эталоном для всех остальных молодых людей. А я тогда длинноволосый был, как хиппи. Джинсы у меня были ништяк, «левис», американские, первые в университете. Ни у кого таких не было. Фирма́. За сто рублей купил. Кто-то носил, конечно, типа джинсов говно какое-нибудь польское или болгарский дерибас за пять рэ.

– Молодец! У нас таких фраерами называли. Еще – стилягами и хиппарями.

– А тогда джинсы, «Кока-кола», «Мальборо» и «Битлз» были путевкой в другую, заоблачную, жизнь.

– Н-да. Есть что вспомнить. Ты не отвлекайся, Митяй, ври дальше про препода. Интересно. И наливай.

– А я что делаю? Так вот. Я ему и говорю: а причем тут волосы? Посмотрите на Карла Маркса. Его аж всего перекосоебило. Как заорет: что-о-о-о-о? Ты себя с Карлом Марксом сравниваешь? Вон отсюда, щенок! Ты еще с Лениным себя сравни! На экзамене встретимся. И тогда я понял: все, моя участь решена. Больше трояка я на экзамене не получу. Да и тот не с первого раза. Хорошо, что еще из юнивера не выпнули.

– Ну и что было дальше? – заинтересованно спросил молодой директор.

– Что-что? Постригся, че делать-то. Стипендии лишили.

– А у меня пятак был по КПССу. У нас тоже препод был пидором уродским: сам страшный такой, маленький, лысый, курил без конца – и на лекциях, и на семинарах, и на экзамене. Дышать было невозможно, хоть святых выноси. А ты, кстати, в армии служил?

– Да. В танковых.

– Танкист, что ли? А почему я не знал? За это надо отметить!

– Наводчик танкового орудия сержант Колесов, – представился заместитель, разливая в очередной раз «фантазера». – Отличник боевой и политической подготовки. Правда, после учебки я писарем в штабе подъедался. В техчасти груши околачивал. Путевки на танки, БТРы и автомобили выписывал.

– Полез под кро-вать за проте-зом, а там писариш-ка штабно-о-о-ой, болит мой осколок желе-зный и давит пузырь мочево-о-о-ой! – подколол друга Иван.

– Помню, зампотех у нас в полку был, начальник мой. Капитан Климко. Хохол. Я за него домашние задания делал, – продолжал Колесов.

– Не понял – какие задания?

– Он в академии бронетанковых войск заочно учился. Работы всякие ему задавали. Ему некогда было, а я – после вуза. Он мне и поручал. Знаешь, как он инструктировал водителей машин перед тем, как выпустить их из парка? Я уссался.

– Откуда? Ну?

– Водку не пить, блядей не возить, руль никому не передавать, на мосту не останавливаться, на переездах не переключаться. Понял? Распишись. Вот здесь. Вперед! Свободен, – отчеканил, как по писаному, Дмитрий. – А ты сам-то служил?

– Обижаешь. Рядовой ракетных войск. Чистые погоны – чистая совесть. А сейчас на случай войны полковником буду согласно боевому расписанию. Сам видел.

– А я себе звание сам присвоил.

– Это как? – не понял Дементьев.

– Обыкновенно. Я же штабной. Взял список из приказа, допечатал себя – и все дела. А писарь из строевой части в военный билет все записал, поставил печать и за начальника штаба расписался. У нас так все писарюги делали перед дембелем.

– Ну ты даешь! Господи! Кругом одно жулье, куда ни глянь! Ладно, проехали. Вот ты че носишь? – спросил Дементьев Колесова, переменив тему. – На ногах что у тебя?

– «Цебо». Чехословакия, – задрал ногу зам, демонстрируя красивый импортный башмак. – Двадцать восемь рэ по госцене. А ты?

– «Саламандра», – ответил тот, возложив ногу на стол. – Брат двоюродный из ГДР привез. Износу нет. А нашу обувь одни колхозаны носят. Еще по одной?

– Давай. Это ж никогда не помешает.

– Как скажешь.

– А чего наши башмаки не носишь? Тебе положено, ты же директор! Лицо фабрики!

– Я что? Больной, что ли? Так вот. Мы тем временем, ну, пока будем акционироваться, то да се, переориентируемся на свободный рынок, – сказал Иван, смачно поедая еще одну конфетку московской фабрики «Рот Фронт» после очередной выпитой порции.

– Рынок – это место, где все воруют и наебывают друг друга?

– А базар – это место, где все базарят и ни хера не делают. Так что не базарь, не отвлекайся и слушай, – директор вдруг стал не по ситуации серьезным. – И дело само пойдет. Здесь не надо ничего придумывать, все уже придумано до нас. Надо только лишь умело воспользоваться тем богатым опытом, что накопило человечество в этой области. И наша задача – не опоздать. Вот за это мы и выпьем еще раз. И не раз. Почему буржуям можно ходить в красивой обуви, а нам нельзя? Есть такая профессия – родину защищать. А еще есть – народ кормить и народ обувать.

– Смотри, чтобы нас кто-нибудь не «обул».

– Надо знать, что народу нужно.

– А ты знаешь, что надо народу? По квартирам ходил?

– Насрать. Я ни хрена никого не боюсь. Почему в Швеции, в капиталистической стране, социализм?

– Почему? Мне без разницы – социализм, капитализм, коммунизм. Хоть онанизм.

– А онанизм, чтоб ты знал, предотвращает раковые болезни. Так врачи говорят. Сам по телеку слышал.

– Врут, как обычно.

– Проехали. Так вот. А потому что шведы к своему нынешнему социализму пришли не с помощью продразверстки, коллективизации, политинформаций, субботников и портретов Ленина. А с помощью «Икеи», «Вольво», рыночной экономики и свободы.

Иван снова разлил «фантазера». Они снова выпили. Конфеты были сладкие и приторные. А фанта – слишком нагазированной.

– Ну что ты будешь делать, а? И фанту стали бодяжить, тьфу. Ну что за страна!

Плейбой

Но, тем не менее, водка хорошо шла. А с фантой – еще лучше. Как-то бодрила очень.

– И солнце ярче бле-щет, и веселей пей-заж, когда в желудке пле-щет це-два-аш-пять-о-аш. Тачку новую хочу, – вдруг мечтательно сказал директор. – «Девятку». Я вообще не понимаю, как наши работяги живут на такую зарплату.

– Как-как? Никак. Живут и все. Деньги портят людей, ты знаешь об этом? Поэтому рабочие у нас в основном хорошие, – рассмеялся заместитель.

Хорошие. Это ты верно заметил. Скоро этим «хорошим» платить нечем будет. Кто-то сказал, не помню, что он платит хорошие зарплаты не потому, что у него много денег. А у него много денег потому, что он платит хорошие зарплаты.

– Так плати больше. Кто тебе мешает?

– Я тут как-то подумал – что у нас за коллектив, а? Одна дура притворяется умной, чтобы больше платили. Другая – дурой, чтобы меньше работать.

– Мне тоже иногда хочется сказать: о, боже, опять эти рожи, а приходится говорить: доброе утро, коллеги и друзья, друг без друга нам нельзя, – поддержал друга Колесов, сочинив на ходу рифмованный стих в виде эпиграммы.

– Я раньше думал, что деньги у нас можно только украсть.

– А заработать?

– Заработать, Митька, можно только геморрой. Галимотня все это. Вот смотри. Если взять ипотеку, к примеру, в пол – «лимона», то выплачивать ее надо будет лет двадцать пять, если не больше. А если украсть эти же пол – «ляма», то сидеть всего лет семь. Чувствуешь разницу?

– Ты не помнишь, что было написано в учебнике политэкономии капитализма про ипотеку?

– И что?

– А то, что ипотека – орудие эксплуатации и разорения мелких и средних крестьян.

– Серьезно?

– Врать буду, что ли? На госэкзамене этот вопрос попался. Как будто про нынешнее время написано.

– В общем, эта мысль не дает мне покоя, – убедительно сказал директор и снова тихо запел. – Три девицы под ок-ном пили водку, сок и ром! Я тут с телкой одной познакомился. Заведующей орготделом в райкоме комсомола нашем ударно корячится. Встречаемся.

– Ты, вроде, вышел из комсомольского возраста, – ухмыльнулся Колесов.

– И что из этого? На районном активе познакомился. В буфете. Ниче такая. Незамужем. Может, это… – подмигнул он Дмитрию.

– Чего?

– Посидим где-нибудь сегодня. Она подругу приведет. Секретаршей в суде Ленинском работает. Тоже свободная. Пригодится когда-нибудь. Кстати, она познакомиться с тобой хочет. Катей звать. Красивая очень. Только она еврейка. А у меня, сейчас умрешь, – дагестанка. Индира. Короче, интернационал. Нерушимое братство народов.

– И что? На земле есть только одна национальность – быть человеком. А че ты дома наврешь?

– А, – махнул молодой директор рукой. – Скажу, что выездное совещание было на месте событий в деревне Трехизбенке по поводу строительства подсобного хозяйства по выращиванию курей мясного направления или разведения рыбы в искусственных водоемах. Первый раз, что ли? Проверять все равно не будет.

– Давай. Мне тоже иногда хочется такого… – пошевелил зам руками в поисках подходящего слова. – То ли разнообразия до безобразия. То ли безобразия для разнообразия.

– Для безобразия, говоришь? «Плейбой» хочешь посмотреть? Сегодня утром купил в киоске. Выпускать начали на русском языке, – сказал директор.

– Ну-ка, покажи, – нетерпеливо попросил Дмитрий.

Иван достал из ящика яркий глянцевый журнал с полуголой красоткой на обложке.

– А это кто? – спросил Дмитрий, рассматривая картинки. – А это?

Потом начал осторожно, чтобы не заслюнявить страницы, листать.

– Мадонна.

– Голая, что ли? – удивился зам.

– А ты думал? Это ж «Плейбой», усекаешь? Эротика. Их нравы. В капиталистических джунглях.

– А это кто?

– Ким Бессинджер. «Девять с половиной недель» смотрел? Вот, это она. А это Урсула Андресс, тоже артистка какая-то, – тыкал директор пальцем в красивые фотографии целомудренно обнаженных женщин, также осторожно перелистывая страницы одну за другой. – А это Наталья Негода наша. В «Маленькой Вере» играла. Узнал?

– Тут она другая какая-то. Ты поосторожнее с этим делом, слышь? У меня знакомого за это посадили. У него журнал был, не «Плейбой», а другой какой-то. А там на последней странице, где карикатуры, Брежнев с Хонекером целуются.

– И что?

– Что-что? Хрен в пальто. Кто-то случайно увидел. Ну и сообщил куда следует.

– Ну?

– Два года «химии» не хочешь? В Кизеле на шахте помощником экскаваторщика теперь срок мотает. Еще полгода осталось.

– Вот суки, а, – возмутился Дементьев.