Kitabı oku: «Непостижимая концепция», sayfa 3

– Кузьма?!

– Только в головы!

Потому что иначе местных не остановить.

Разрывные пули летят чуть выше, выцеливают лбы и лица, но поздно, поздно, поздно… Фабричные решили остановить прорыв любой ценой и наваливаются на москвичей отовсюду. Перестрелка превращается в рукопашную.

– Мужики! Подсобите!!!

Приклад «мотыги» раздражает всех осназовцев без исключения. Приклад «мотыги» не складывается, постоянно откуда-то вылезает и дико мешает при десантировании. Но удар им получается увесистый, и Кузьма с Ряхой щедро молотят странных фабричных здоровяков, целя исключительно в серые головы. Разлетающиеся с отвратительным чваканьем.

– У них нет крови! Совсем нет! Какое-то дерьмо внутри!

– Какое дерьмо? – спрашивает бегущий на помощь Петелин.

– Придешь – понюхаешь!

– Отставить болтовню! – приказывает Шишкин.

Но ответить ему никто не успевает, потому что наступает двести двадцать третья секунда боевой операции, «толстяк» получает в бок неуправляемый тычок с земли, подскакивает, ужаленный, и резко идет вниз, перепахивая раскаленной броней окружающие Фабрику поля.

* * *

С горы открывался великолепный вид на прячущееся за горизонт солнце. Розовые облака медленно наливались кровяным красным, но это был единственный символ опасности. Нет! Какая еще опасность? Алое небо наводило на мысль о ярких красках самой Красоты, и никогда еще Федор не чувствовал себя более умиротворенным. Во всяком случае, никогда за последние четыре года.

Катастрофа не просто тряхнула Землю, натыкав радиоактивных помоек и превратив мегаполисы и анклавы в огромные кладбища; Катастрофа переписала географию, обрушив часть материков в океан, а где-то, напротив, вздыбив из воды новые хребты и острова. Все поменяла, словно пытаясь переписать не только историю, но всю планету.

– Красота… – зачарованно протянул Бергер.

В задрипанной бойлерной, стоящей на окраине забытого богом российского улуса. Внутри неказистой бетонной коробки странная, непостижимая сила создавала по мысленному приказу Федора проекцию в чудо.

– Я могу туда уйти?

– Но не вернешься.

– Где я окажусь?

– Не знаю.

По лицу скользил легкий ветерок, ноздри щекотала растворенная в нем соль, а бирюзовая вода уже успела проникнуть внутрь ботинок. Они стояли на берегу моря. Настоящего и нет одновременно, на берегу материализовавшейся на несколько минут мечты. Двери в мечту. Они стояли там, откуда можно прыгнуть в Неизвестное.

– Здесь разрешено не все, но многое, – негромко произнес Химик. – Но только здесь, в бойлерной.

– Которая способна вырасти до размеров мира.

– Но она все равно останется бойлерной, – вздохнул фабричный. – Новый мир не выйдет за ее пределы. – И улыбнулся: – Понравилось?

– Не отвечу, пока не пойму.

– А если не поймешь?

– Мне не жалко времени. Я хочу разгадать. – Солнце почти скрылось, но красота продолжала щемить сердце, и Бергеру с огромным трудом удалось заставить себя вернуться к делам. – Мне показалось или я слышал взрыв?

– Твои друзья пытаются захватить Фабрику, – спокойно ответил Химик.

– Зачем?!

– Им приказала Тара.

– Девчонка Расула?

– Она не девчонка, – покачал головой фабричный лидер, – совсем не девчонка.

* * *

Жар.

Упругий поток расплавленного воздуха бьет в лицо. Горячая броня, пламя ракеты, выхлоп гибнущих двигателей, готовящийся взорваться преобразователь – смесь раскаленных запахов обжигает резко, безжалостно, заставляет вскрикнуть и спасает жизнь. Смесь заставляет потерявшую контроль Тару отшатнуться, оступиться и вылететь из распахнутых десантных ворот за несколько мгновений до того, как обреченная машина входит в землю и следует второй взрыв: грохочет боекомплект. Остаются двигатели, но дожидаться их гибели девушка не собирается: кое-как поднимается, бежит к ограждению, и третья, последняя волна, так уж получилось, помогает – швыряет во двор и добрасывает почти до дверей вожделенной бойлерной.

– Я победила!

Теперь помешать ее замыслу мог только Химик, но девушка была уверена, что фабричный лидер занят штурмующими Жрать осназовцами.

«А когда ты опомнишься, будет уже поздно».

Тара смело шагает в оранжевый туман и широко улыбается крупной черной надписи: «ВЛАСТЬ».

* * *

– И зло, – вздохнул Химик. – В ней очень много зла.

– Почему ты с ней возишься?

– Разве недостаточно того, что она несчастный человек?

– Я слишком циничен, чтобы в это поверить.

– Плох не твой цинизм, а то, что ты им бравируешь. – Фабричный лидер выдержал короткую паузу. – Тара – очень сильный осколок одной из Традиций. Она умеет подчинять своей воле, но использует силу неправильно, потому что обижена на сломанную жизнь, на Катастрофу и на весь мир… Тара поражена злом и не изменилась, несмотря на все мои усилия.

– Ты ее пожалел?

– Гм… Возможно. – Химик пошевелил пальцами, подбирая нужное слово. Или же решая, следует ли рассказывать Федору правду. – Тара была первой из живых, кем заинтересовалась Сила. Они понравились друг другу, стали учиться понимать друг друга, но… – Еще один вздох, короткая пауза. – Я не мог допустить, чтобы к Силе прикасалось зло, и попытался сделать Тару добрее…

– Ты? – изумился Бергер.

Хотел посмеяться, хотел напомнить, что добряки не выживают, но вспомнил рассказ Тары и прикусил язык. Химик бескорыстно помогал людям, несколько раз получал в ответ зло, но не ожесточился, не плюнул, решив, что «все они такие», продолжил помогать, оставляя себе минимум, нужный только на то, чтобы защищать Фабрику от нападений. Вот и получается, что из тех, кого до сих пор встречал Федор, Химик больше всех тянул на добряка.

– Ты слышал о прелатах Мутабор? – неожиданно спросил фабричный лидер.

– Смеешься? Конечно, слышал.

– «Концепция Добра – свеча во мраке». Это самый короткий постулат Милостивого Владыки, но прелаты, бывало, тратили годы на его постижение.

– Откуда ты знаешь?

– Мрака вокруг достаточно, – «не услышал» вопроса Химик. – И мрака внутри. Мир, кажется, соткан из тьмы, но что есть свечи? Поступки? Мы? В каждом ли из нас прячется огонь?

Наверху в очередной раз громыхнуло, и взрыв напомнил Федору, что во дворе Фабрики льется кровь. Ведомые чьим-то приказом осназовцы погибают, пытаясь его «спасти», и их смерть превращает «вечные вопросы» Химика в пафосный бред.

– В вертолете погибли все, – спокойно произнес фабричный лидер, глядя Бергеру в глаза. – Из десятерых пехотинцев живы семеро. Но им лучше уйти.

– Ты мог предотвратить бойню.

– Я запретил москве входить на Фабрику, – ровно ответил Химик. – Они умирают за то, что не послушались.

– А как же концепция Добра?

Химик вздрогнул, провел рукой по короткому ежику волос и признался:

– Я ее не постиг.

* * *

На пятьсот восемьдесят седьмой секунде боевой операции майор Петелин признал поражение.

Прорыв не получился: Кузьма и Ряха сгинули в рукопашной, даже «саранча» не помогла, поскольку защитников оказалось до безумия много. Одетые в одинаковые робы мужчины выскакивали отовсюду. Серые робы, серые лица, плотно сжатые рты и абсолютная, нереальная и непостижимая нечувствительность к боли, к пулям, нереальное презрение к смерти. Далеко не все они оказались вооружены: «дыроделами» и разномастными автоматами могли похвастаться не больше трети серых, остальные обходились ножами, дубинками и лопатами; но фанатизм делал их страшными.

Кузьма и Ряха получили свое, легли во дворе, лишь обозначив прорыв; пришедшие на выручку врезали из «мотыг» и подствольников, проредили толпу, ухитрившись пробиться к телам, но, увидев, что серые сформировали новый вал, поспешили вернуться за стену. Там попали под огонь восстановленного «молотка» и потеряли еще одного бойца – с такой дистанции против снарядов пулемета «Молотов» даже «саранча» бессильна.

К этому времени погибло уже пятеро осназовцев, подствольники опустели, заканчивались патроны, и Петелин приказал отступать к лесу. Своих не оставили: каждый боец тащил на спине погибшего товарища, а потому отступали в рост. Быстро, но в рост.

И удивлялись тому, что защитники не стреляют вслед.

* * *

Удивление?

Разве способно это легковесное слово передать царящий в душе сумбур? Радостное головокружение, оглушительные фанфары, легкий страх – а вдруг все это сон? – гордость за себя, перспективы, возможности…

«ВЛАСТЬ!»

Стены бойлерной сочились трепещущей силой, неведомой, но впечатляюще мощной. А главное – восхитительно дружелюбной, покладистой, ждущей, чтобы крепкая рука уверенно слепила из нее…

«ВЛАСТЬ!»

В шаге. В миллиметре. В одном движении. В одном желании. Скажи: «Хочу» – и достаточно. Законы мира ничего не значат, законы подчиняются Силе, а Сила жадно дышит со всех сторон, прислушиваясь к эмоциям возбужденной девушки. Сила шепчет: «У тебя получится». Сила обещает: «Я знаю как». Сила пишет на оранжевых стенах: «ВЛАСТЬ!»…

– Еще нет.

– Проклятье!

Химик появился вдруг – была у него такая особенность. Возник, как сплетенный дрожанием Силы, невысокий, но страшный, опасный… Однако облик отчего-то принял расстроенный. Жалобный, словно Тара сделала нечто неожиданное и совершенно невообразимое. Нечто такое, что разбило ему сердце.

– Свеча во мраке, – тихо сказал Химик, и его серое лицо стало совсем тусклым.

– Что? – растерялась девушка. Она ждала окрика, ругани, угроз, но уж никак не шелеста печальных слов.

– Я надеялся, что зажег огонек.

«Он рехнулся?»

Химика часто называли сумасшедшим, в основном, естественно, за бесплатную раздачу еды. Тара знала, что за слухами ничего не стоит: в голове фабричного лидера, безусловно, жили тараканы, но на ясность его суждений они влияния не оказывали. Однако сейчас девушка видела перед собой совсем другого Химика: растерянного, подавленного, жалкого, и непонятный его лепет навел Тару на очевидную мысль.

«Он, наконец, спятил?»

Вот почему Сила столь дружелюбна: она чувствует новую хозяйку!

«ВЛАСТЬ!»

– Я помню тебя напуганной, – продолжил фабричный лидер, – озлобленной и напуганной. Я надеялся срезать шелуху зла, но почему-то сумел избавить тебя только от страха. Почему в тебе осталась злость?

– А почему ты спрашиваешь?

– Хочу разобраться, – объяснил Химик. – Я делал все, что ты хотела, я помогал тебе и учил поступать так же, но в тебе сохранилось зло. Я вижу только один ответ: я знаю концепцию, но не понимаю идею. – Пауза. – Что есть добро? Добро есть отзывчивость?

Молчание.

– Добро есть жалость?

– Что?

Он опустился на землю и вдруг оказался сидящим на мохнатом валуне, вросшем в почву рядом с толстым ясенем. Вокруг расстилалась обширная поляна, влажная зелень травы блестела под лучами яркого летнего солнца.

– Во мне нет жалости, – признался Химик, закрывая глаза. – Я помогаю только потому, что это правильно, ведь иначе они умрут. Я помогаю, но ничего не испытываю, а когда они умирают, мне не жаль. – Пауза. – Значит ли это, что во мне нет добра?

«Зато полным-полно безумия!»

– Я накормил тебя, защитил, дал красоту и здоровье, которые ты не растеряла даже вдали от Силы, но ты все равно преисполнена зла. Чего тебе не хватает?

– Мне надоело тебе подчиняться!

– Гордость есть зло? – принял новую тему Химик. – Любопытно… Однако никто не заставит меня поверить, что добро есть склоненная голова. Отсутствие гордости есть страх, а свеча должна гореть, даже если она одна.

– Я тебя ненавижу!

– За что? – удивился фабричный.

– За то, что ты сильнее!

– Значит, все-таки страх…

– Замолчи!

– Или что? – с едва уловимой издевкой осведомился Химик.

И дружелюбие податливой силы заставило Тару выкрикнуть:

– Или я тебя убью!

«Убью!», «Убью!», «Убью!» – эхом пробежало над поляной злое обещание.

На мгновение у Химика опустились уголки губ, но уже в следующий миг он выдавил из себя улыбку и напомнил:

– Я уже умер. Я умер за тебя и всех, кто жив. Я умер, чтобы умерли те, кто стал мертв в тот день и много позже. Я умер и тем погубил бессчетные жизни, но дал надежду остальным… Я добрый? Или злой?

Ответом стала тишина.

– Какой я?

И девушка вздрогнула, увидев сочащиеся из закрытых глаз слезы.

– Почему смерть обходит меня стороной? Испугалась того, что я натворил? Не справилась с миллионами душ, которые я ей отправил? Или она меня презирает?

– Ты хочешь умереть? – Тара кашлянула, прочищая горло, и закончила уверенно: – Я могу помочь.

И в кулаке ее, подчиняясь воле и желанию, сформировался туманный шарик, переполненный невиданной энергией.

– Ты знаешь, что не можешь.

– Сила со мной, – уверенно произнесла девушка, чувствуя сладкое покалывание энергетических иголочек шара. – Она выбрала живое.

– Она выбирает по другим критериям.

– По каким?

– «За огонек во мраке можно простить все», – процитировал Химик. – Это следующий постулат Милостивого Владыки, но смысл его доступен лишь тем, кто постиг предыдущий.

– Просто поверь, – предложила Тара, медленно приближаясь к сидящему на валуне лидеру.

– Я устал верить, – ответил тот. – Я хочу разобраться.

– В чем?

Она боялась бросать туманный шарик издали, опасалась подвоха и решила подступить как можно ближе. На три или два метра. Решила не рисковать.

– Я не умер, – объяснил Химик.

Девушка сделала шаг.

– И это не просто так. Меня оставили зачем-то. Возможно, что-то исправить… Или понять…

– Ты уверен?

Еще один шаг.

– Пожалей меня, – попросил Химик.

– Что? – растерялась Тара.

– Пожалей меня, – повторил серый. – Пожалуйста. Мне очень тяжело.

– Я могу все это остановить, – пообещала опомнившаяся девушка.

Третий шаг. Пора. Сила бурлит.

– Не тебе решать.

Туманный шарик взвивается в воздух.

И повисает.

Химик распахивает глаза.

А в следующий миг Тара понимает две вещи. Первое: таких глаз, как сейчас у Химика – огромных, втрое больше обыкновенного и пронзительно алых, словно пылающая огнем кровь, – ей еще не доводилось видеть. Второе: Сила отнюдь не дружелюбна.

– Нет… – шепчет девушка.

И падает во тьму, порожденную дьявольскими глазами Химика.

И слышит сквозь гудение смерти заданный ровным тоном вопрос:

«Какой я?»

* * *

– Доложите обстановку!

– Вертушка сгорела, мы заняли позицию на опушке леса, – устало ответил Петелин. – Требуется эвакуация.

– Сколько вас?

– Пятеро. – Короткая пауза. – И пять тел.

– Где полковник Шишкин?

– Погиб.

– Бергер?

– До сих пор на Фабрике.

– Кто приказал начать операцию?

– Шишкин.

На той стороне негромко выругались, после чего чуть тише добавили:

– Продержитесь два часа, помощь идет.

– К ним тоже, – угрюмо заметил капитан Тихонов, кивая на дорогу. – Укрепляются.

Петелин резко обернулся, рассчитывая увидеть вооруженный конвой, а разглядел лишь четыре телеги, медленно приближающиеся к бетонным преградам. К квадратным глыбам, щербатым от пуль, что грызли их несколько минут назад; выпачканным брызгами крови; теплым от взрывов гранат. У третьего блока слева срубило Сокола, там осталась его «мотыга». Но сидящие в телегах люди ничего об этом не знали. И не факт, что открывающие ворота серые им об этом расскажут.

– Это не подмога, – угрюмо произнес Петелин. – Они приехали за едой.

Жизнь продолжалась.

* * *

– Тара думала, что все поняла, поскольку мыслила кубиками, готовыми формами, – медленно произнес Химик, глядя на вышедшего из-за ясеня Бергера. Глаза фабричного стали обыкновенными чуть раньше, когда порожденная ими тьма доглодала девушку. – Тара мыслила так, как требует от вас мозг. Ты ведь знаешь, что мозг – большой лентяй, не так ли?

– Читал об этом.

Расправа не произвела на Бергера особенного впечатления: он знал, что Химик сильнее Тары; но вот философских высказываний не ожидал.

– Поэтому Милостивый Владыка запрещает записывать постулаты: заставляет тренировать мозг, не позволяет успокоиться.

– Чего не поняла Тара?

– То, что я – это место; это место – я. Все, что ты видишь вокруг, – это мир, создавший меня из себя, ибо в нем было слишком много меня. Мы уткнулись в ничто, извернулись, сплелись, напитались, стали сильными, но оказались втиснутыми в бойлерную. Я создатель этого мира, его господин и раб. Я все и никто, но не понимаю: какой я?

– Ты можешь говорить по-русски?

– Ты не удивился, – медленно произнес Химик. – Я показал тебе место Силы, показал часть ее возможностей, упомянул Владыку… Тебе было интересно, безумно интересно, но ты не удивился. – Пауза. Жесткий взгляд впивается в Федора. – Я не один!

Конечно, нет.

Этнограф потер виски, после чего ответил Химику не менее жестким взглядом:

– Мы прогнозируем существование восьми Точек Отражения.

– Что это такое?

– Они же «аномалия ноль», – добавил Бергер.

– Что это?

– Восемь Врат – восемь зон. Энергии оказалось так много, что хватило не только на создание переходов в другие миры – часть ее вырвалась за пределы Станции и связала точку Земли…

Пауза. Очень долгая пауза.

– С чем? – не выдержал Химик.

– Мы не разобрались, – честно признался этнограф. – Энергетический поток подвергся воздействию, должен был исчезнуть, развеяться, но вместо этого возникли замкнутые, переполненные энергией лакуны, внутри которых нарушены все возможные законы мироздания. Точнее, не нарушены, но поставлены в зависимость от желания… Гм… От желания тех, кто управляет…

И снова пауза. На этот раз еще длиннее, однако на этот раз фабричный не ждал продолжения. Он его знал.

– В каждой Точке живут мои братья.

– Восемь Врат в другие миры, восемь Точек Отражения, восемь прелатов, – угрюмо подтвердил Бергер. – Точнее…

– То, что от нас осталось, – не менее мрачно закончил Химик. И криво улыбнулся: – Я знаю, что мертв.

– А некоторые не знают. Или мстят за то, что мертвы. Или за то, что принесли себя в жертву. Некоторые…

– Замолчи!

– Некоторые потеряли веру и несут зло, – закончил Бергер. – Извини, Химик, но далеко не все твои братья пытаются осмыслить самый короткий постулат Владыки.

– Что ты еще знаешь о нас? – посопев, осведомился фабричный лидер.

– Проявления в каждой аномалии разные, но в основе Точек лежит одна концепция, понять которую мы пока не в силах.

– Даже Патриция?

– Даже Госпожа, – подтвердил Федор. И тут же с гордостью добавил: – Но одну Точку мы уничтожили.

– За что?

– Превышен допустимый уровень агрессии.

– Не поняли, но убили, – вздохнул Химик.

– Главное, что у нас получилось. Точка несла слишком большую опасность, гибли люди.

– Не рассказывай мне о гибели, – попросил фабричный. – Ни мне, ни Патриции. Мы знаем об этом лучше тебя.

– Тогда расскажи, что ты теперь такое? – предложил Бергер.

– Ты ищешь не там, – качнул головой Химик. – Нужно узнавать не что я, а какой я? Какие мы? Ибо это даст ответ на вопрос: для чего мы? – Резкий взгляд и вопрос, будто удар хлыста: – Неужели не понял?

– Мы оба пытаемся постичь то, что лежит за гранью нашего понимания, – тихо и медленно ответил Федор.

– «Концепция Добра – свеча во мраке», – тихо произнес Химик. – Это единственный постулат Милостивого Владыки, который оказался не по зубам многим прелатам. А он улыбался и говорил, что нет ничего сложнее, чем разгонять мрак. – Пауза. – Я хочу постичь концепцию, которая ускользала от меня все эти годы. Я хочу узнать, смогу ли я стать тем, кем еще не понимаю? Сможет ли мертвая свеча гореть там, где отказываются полыхать живые?

– Я расскажу об этом Госпоже, – пообещал Федор.

– Спасибо, – улыбнулся Химик и повторил: – Спасибо.

Андрей Фролов
Облава

Июльский ливень, добрую половину ночи вымывавший жару с улиц анклава, стихал.

По бронированной крыше барабанило все реже. Жирные тучи, отцепившись от небоскребов, уплывали на восток. Прислушиваясь к прощальным аккордам стихии, Доминик Траоре мысленно возблагодарил Богородицу. Суетливым жестом начертил крестик на смолисто-черном лбу, вознес короткую молитву.

Выходить на работу под проливной отравой не хотелось, даже при наличии глухого шлема и плотного прорезиненного комбинезона. Умом Траоре понимал, что его опасения беспочвенны – радиоактивного йода-131 и других ядов за последние пару лет специалисты по бактобезу находили в осадках все меньше.

Однако сердцем француз трепетал – разговоры в казармах ходили такие, что волей-неволей задумаешься. Поверишь. И не захочешь соваться на улицы, когда с небес падают тонны воды, несущей болезни и отложенную во времени смерть…

Слева и справа щелкали магазины – товарищи завершали смотр оружия. Выбросив из головы и дождь, и радиацию, Доминик отстегнул магазин компактного «сарбакана», совместно разработанного «МосТехом» и «Ругером» лет за шесть до Инцидента. Проверил ход затвора, переключатель огня, надежность подключения тонкого шнурка, убегавшего под наплечник, и уже оттуда – в затылок, где гнездилась «балалайка».

Примкнув магазин, поставил винтовку на пол, зажав оружие коленями. Еще раз ощупал подсумки с запасными магазинами, застежку на кобуре с двадцатизарядным «зиг-зауэром». Провел ладонью по гирлянде светошумовых гранат на поясе.

– Готовность две минуты, беспозвоночные! – громыхнуло из кабины, оборудованной как центр управления операцией.

Кто-то хихикнул. Кто-то показал кабине неприличный жест. Уперев черный, с нежно-бежевой подушечкой мизинец в титапластовый наколенник, Доминик двинул курсор по глазному наноэкрану. Пробежался по боевым программам, оценил высокое качество подключения к отрядной сети и скорость развертывания тактических карт.

Прижав указательный палец к нижнему левому веку, осторожно выдвинул из-под него специальную линзу, заслоняя карюю роговицу кругляшом цвета расплавленного серебра. Активировал тепловизорный режим окуляра, настроил трехкратное увеличение, переключился на фильтр обнаружения бесцветного газа. Настройками остался доволен. Поморгал, позволяя линзе сесть поудобнее, натянул перчатки.

Слева мягко щелкал затвором пистолета напарник Доминика – кучерявый Фазиль Джабир, два года назад переведенный из центрального филиала СБА за происшествие, в котором участвовали два «истинных арийца», нож и привлекательная стриптизерша.

Убедившись, что Джабир всецело поглощен инспекцией оружия, Траоре вынул из-за бронежилета образок Святого Мботы. Поцеловал украдкой, спрятал за горжет доспеха.

Потерять оберег Доминик не имел права, золоченая подвеска была одной из немногих вещей, оставшихся в наследство от матушки. А ведь именно чутью седовласой Мабинтоу Траоре он был обязан тем, что до сих пор топтал землю, в то время как миллионы грешников и праведников почти четыре года назад с одинаковой скоростью отправились к вратам Рая на суд Тринадцати Пантеонов…

Как матушка смогла почувствовать приближение катастрофы, Доминик так и не выяснил. Но когда погожим майским днем скрюченная артритом mammie Мабинтоу безапелляционно приказала покинуть Марсель и перевестись во франкфуртское отделение, искренне любящий сын послушался. Затем «мир содрогнулся», как любили писать бесталанные газетчики. Еще через полгода, уже в анклаве Франкфурт, матушка умерла от новой формы гриппа, кружившего по разрушенной Европе в черном вальсе…

Фазиль церемонию с целованием образка все же заметил. Наблюдательный гад, ему бы в дознании работать… Спрятал оружие в кобуру, с ухмылкой повернулся к напарнику. Правый глаз его лучился исконно немецкой синевой, левый блестел серебряным окуляром.

– Нервничаешь, бро?

– Вот еще, – как можно спокойнее ответствовал Траоре, лениво изгибая бровь. – Не впервой…

– Я тоже нервничаю. – Джабир понимающе кивнул. И добавил тише, чтобы не расслышал сержант Куру, сидящий еще левее: – Надеюсь, «шишки» смогли договориться с бандитами… Знаешь, бро, никогда не мечтал наткнуться на «ревуны», укрытые за баррикадами из мусора…

Доминик нахмурился, проведя рукой по грудине бронежилета, под которой холодил шоколадную кожу темно-желтый амулет. Волнения Траоре действительно не испытывал, оперативная работа – дело привычное.

Однако и ледяным спокойствием переполняться тоже не спешил, невольно злясь на высоких боссов. Чтобы отыскать одного-единственного человека и не допустить потерь – как среди безов, так и среди мирного населения, – наиболее эффективной представлялась стратегия оцепления и просеивания.

Причина отказа от такого плана была предельно проста – у франкфуртского отделения СБА элементарно не хватало сил. Тут бы за постоянными беспорядками присматривать да производства верхолазов охранять, о какой полномасштабной операции может идти речь?

Внедрить в «Приют» агентов в гражданском, чтобы тихо вывести объект под прикрытие бронемашин? Да, такой подход, с точки зрения Доминика, был более оправдан. Но напоминал тактику Артура Скотта, на которого Траоре работал в марсельском филиале, нежели слабовольного и нерешительного Карла Мэнсона…

– Чтоб тебе пусто было, дурень, – покачал головой Доминик, поднимая руку и на ощупь снимая с крепежа на стене тактический шлем. – Язык без костей…

– Перестань, бро! – презрительно скривившись, отмахнулся Фазиль, тоже снимая со стойки шлем и скрывая темные кудри титапластовой броней. – Что за суеверия? Войдем, найдем, выйдем, делов-то?..

– А ну, рахитные, отставить разговоры!

По ребристому металлическому полу визгливо заголосили подошвы – лейтенант Ледоруб выбрался из командного пункта, вышагивая по фургону и злобно посматривая на подчиненных.

После перевода парни из второго взвода доверительно сообщили Доминику, что это – напускная злость. Что, дескать, своих бойцов Ледоруб любит, словно родных детей. Но проверять достоверность слуха не решался ни сам Траоре, ни кто-то иной. А коллеги из третьего звена любили упоминать, что ожесточение командира обусловлено происхождением. Тот, впрочем, от домыслов отмахивался с только ему присущей экспрессией.

– Я не русский, сколько можно повторять?! – узнавая о предмете обсуждения, рычал Ледоруб, сверкая холодными глазками. – Я москвич, неужели запомнить сложно, одноклеточные?! Еще раз услышу – заставлю неделю патрулировать Сумеречный Квартал!

Разговоры, впрочем, стихали при первом появлении лейтенанта, еще до того, как тот повышал голос. Вот и сейчас бойцы подтянулись, вздернули подбородки, а затем все шестеро уставились в точку перед собой, ожидая напутственного слова.

– Значит, так…

Ледоруб добрался до десантной аппарели в корме фургона. Резко развернулся на пятках, двинулся обратно. Места для прогулки офицера хватало – транспорт был рассчитан на перевозку двадцати оперативников, сейчас не загруженный и наполовину.

– Периметр рвем в трех местах, согласно инструкциям, – пробасил москвич, закладывая руки за спину. – Охрану убираем предельно тихо. Работаем парами, из запланированных секторов ответственности не вырываемся.

Он дошагал до узкой дверцы в командный центр. Включил панель коммуникатора над притолокой, начал тыкать в сенсорный экран крючковатым пальцем. Информацию, одновременно всплывающую на панели и глазных дисплеях отряда, комментировал неторопливо, старательно проговаривая фразы с забавным русским акцентом. Под крышей фургона грозно звенели согласные, сталкивающиеся на стыке слов.

– Цель и сопроводительная информация сброшена в ваши «балалайки». Там же обозначена тактическая задача. – Управляемые извне, в «балалайке» Доминика вскрылись сразу несколько окон с актуальными файлами. Ледоруб увеличил фото объекта, постучав по комму костяшками пальцев. – И помните, криворукие… если с этого парня упадет хоть один волосок, директор Мэнсон снимет мой лысый скальп. Но перед этим я возьму самый тупой нож в арсенале и с удовольствием проскальпирую виновников. Ясно?

Длинный бронированный грузовик СБА взорвался дружным ревом шести глоток. Еще дюжина бойцов, выслушивающих инструктаж на общем отрядном канале, вторили им через сеть, заставляя каждого беза чувствовать себя частью единого целого.

– Да, лейтенант Ледоруб! Так точно!

– Гражданских изолируем по норам, – продолжал тот, и Траоре точно знал, что при всей неторопливости офицер обязательно уложится в несколько оставшихся до высадки минут. – Если нужно, применяем нелетальное оружие. Бандитов чистим, но без фанатизма и лишних жертв. «Головастики» готовы?

Сети как таковой комплекс, конечно, не имел. Но хранил в своем вонючем брюхе немало тех, кто мог наладить собственную сеть наблюдения или систему сигнализации. А это означало, что без поддержки штатных машинистов не обойтись, с каким бы презрением лейтенант к лысоголовым выродкам ни относился…

Машинисты, курирующие операцию, подтвердили готовность. Прямолинейному москвичу они платили той же монетой, даже не пытаясь имитировать приязнь или уважение.

Траоре почувствовал на себе взгляд напарника.

Он не понимал, каким образом Фазиль вообще сумел посмотреть направо, вместе с остальными изучая пространство перед собой. Но тот совершенно точно покосился на Доминика, словно намекая – «шишки» не договорились, бро, жди беды…

– Это все, дамы! – выключив коммуникатор, Ледоруб повернулся в салон. – Начать операцию, и не заставляйте меня повторять!

С места сорвались одновременно – Траоре и Ханзен, сидящие друг напротив друга ближе всего к аппарели. Та, вздрогнув, плавно и быстро опустилась в июльскую ночь, с легким скрежетом прижимаясь краем к мокрому асфальту.

Шестеро безов, облаченных в черные комбинезоны и темно-серую броню с эмблемами СБА, рысцой выскочили из фургона. Маркеры на карте сообщили, что два других отряда тоже покинули транспорты, колоннами по одному двинувшись к кварталу.

Доминик, подняв «сарбакан» и прильнув к прицелу, шел первым. За его спиной, положив одну руку на плечо напарника, семенил Фазиль.

Жилой массив «Райский приют страждущих» никоим образом не оправдывал пафосного названия. Комплекс разновысотных многоквартирных блоков, соединенных в единую квартальную систему, походил на бесформенную гору обломков, высыпанную на пустырь с огромной высоты. От падения часть секций конструктора покосилась, какие-то остались без рухнувших крыш или обвалившихся внешних стен.

Наиболее уцелевшую после Дня Станции часть муравейника его жители худо-бедно подлатали. С помощью мусорных баррикад, бетонных блоков, листов фанеры и жести они превратили несколько сотен тысяч квадратных метров трущоб в закрытую зону, ставшую домом самым низшим слоям общества. Территорией отщепенцев и изгоев, паразитирующих в системе мегаполиса.

Официально электричества «Райский приют» у анклава почти не требовал. Веерные отключения и пострадавшая в Инциденте сеть электроснабжения украли у «страждущих» последнюю надежду на размеренную цивилизованную жизнь. И тогда местные жители взялись за дело сами. Установили на крышах солнечные накопители. Возвели неустойчивые мачты ветряков. Протянули паутину нелегальных проводов, воруя электричество из магистралей, ведущих к более обеспеченным районам.

На раздачу, что неудивительно, встали бандиты.

Вот уже третий год группировка Стального Рольфа не только отвечала за распределение драгоценной энергии, позволяя муравьям раз в сутки включать микроволновки и водонагреватели. Она также стала нелегальной службой безопасности, взяв под крыло торговлю наркотиками, проституцию и азартные игры, процветавшие в недрах «Райского приюта». «Увальни» Стального Рольфа превратились в полицейских, судьей, налоговых инспекторов и службу санитарного контроля в одном лице.