Kitabı oku: «Святослав. Возмужание»

© Гнатюк, В.С., Гнатюк, Ю.В

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

От авторов

Дорогой читатель!

Перед тобой открываются страницы романа-трилогии «Святослав. Возмужание», «Святослав. Хазария», «Святослав. Болгария» о прославленном многими победами князе средневековой Руси Святославе Игоревиче.

Получилось так, что данная трилогия была написана раньше, чем романы о его отце Игоре, деде Рароге-Рюрике и Олеге Вещем. Именно этот энергетически концентрированный образ Святослава Хороброго призвал извлечь из глубин исторической памяти его великих предков.

Прежде чем писать данную книгу, мы прошли стопами Святослава по гостеприимной и прекрасной болгарской земле, посетили заветные места, побеседовали с хранителями памяти – историками и учёными. Следует сказать, что Болгария помнит Святослава, и мы получили некоторые важные сведения о его пребывании в Великой Преславе. На основании реального святилища бога Загрея произведена реконструкция священного обряда.

Конечно, мы опирались на труды древних и современных летописцев: Геродота, Страбона, Плиния Старшего, свидетельства императора Константина VII Багрянородного и византийского хрониста Льва Диакона, хроники Иоанна Скилицы, записи арабского путешественника Ибн-Хаукаля и арабского историка Яхьи Антиохийского, на ПВЛ (сохранившую тексты византийско-русских договоров), труды Б.А. Рыбакова, замечательную работу А. Сахарова «Дипломатия Святослава».

В романе приведены подлинные исторические свидетельства, – письма-послания князя Святослава и императора Иоанна Цимисхия друг к другу накануне Болгарской войны 970 года, надпись митрополита Милитинского Иоанна на гробнице Никифора Фоки, надпись на Добруджанском камне, предположительно оставленная князем Игорем в Болгарии в 943 году, которая считается памятником древнейшей кириллической (русской) письменности.

Традиция использовать древние летописи, порой изменяя их и дополняя новыми сведениями, известна с незапамятных времён. Тот же Лев Диакон пользовался историческими трудами прошлого, испытав влияние, например, Агафия Миринейского, но, подобно другим византийским авторам, переосмысливая античность в духе христианства и превнося в неё цитаты из Ветхого и Нового Заветов.

Поэтому сцена встречи князя Святослава и императора Цимисхия описана им в привычных византийских традициях возвеличивания императора: на коне, в золотых доспехах, в окружении блистающей свиты, он снисходит к просьбе предводителя варваров, который, отличаясь от прочих только чистотой рубахи, сидит в лодке, к тому же сам гребёт вёслами.

Наша версия встречи иная, основанная на других источниках, а также принципах обеспечения безопасности князя в подобных условиях, учитывая особенности характера такой личности, как Иоанн Цимисхий.

Мы прослеживаем короткую, но яркую, как вспышка перуновой молнии, жизнь князя с его отрочества до гибели. Гибели загадочной и неоднозначной, впрочем, как и его предшественников – Игоря и Олега Вещего. Неизвестно ни само место трагедии, ни его непосредственные организаторы. Странна и зимовка дружины князя в Белобережье, где они страдали от голода и «платили по полгривны серебром за конскую голову». Неужели дружина Святослава не могла, подобно Свенельду, уйти в Киев через степи либо, чего проще, вернуться на свою морскую базу в Керчи? К слову, ни Лев Диакон, ни иные историки не говорят о зимовке Святослава в Белобережье. Эту версию излагает только ПВЛ.

Однако известен иной факт – смерть некоего предводителя руссов в Бердаа в 944 году, когда русы полгода (или целый год) были окружены в крепости и страдали от болезней и голода. Именно там, будучи в полной изоляции, они «платили по полгривны серебром за конскую голову».

Не мудрствуя лукаво, монахи-переписчики перенесли данное событие во времена Святослава. Подобным же образом факты крещения Руси Аскольдом при патриархе Фотии и византийском императоре Василии Македонянине были перенесены во времена князя Владимира (спустя сто лет!), даже без изменения имён патриарха и императора, что породило неразрешимую загадку среди современных историков и исследователей.

Русские летописи сравнивают Святослава с «пардусом», то есть гепардом, самым быстрым сухопутным хищником. Именно таковы были стремительные и чаще всего неотвратимые атаки железного Святославова воинства, спаянного отменной выучкой, слаженностью действий, отвагой и преданностью родной земле.

Противники, те же византийцы, именовали Святослава «воскресшим Ахиллом».

Наиболее ёмкая характеристика, на наш взгляд, дана Б.А. Рыбаковым в его книге «Рождение Руси»: «Подводя итоги короткому, но блистательному княжению Святослава, мы видим, что он вовсе не был «безрассудным авантюристом», бродившим где попало по степям. Его волжско-хазарский поход был жизненно важен для молодого государства Руси, а его действия на Дунае и за Балканами были проявлением дружбы и солидарности с народом Болгарии, которому Святослав помогал отстаивать и свою столицу, и своего Царя, и политическую самостоятельность от посягательств Византии. Поражение Святослава было концом суверенной Болгарии, возродившейся только два столетия спустя.

По отношению к Руси вся стремительная деятельность Святослава не только не была невниманием к её интересам или неосознанным стремлением «охабить», пренебречь ею, но, наоборот, всё было рассчитано на решение больших государственных задач, требовавших напряжения всех сил. Важнейшая задача, состоявшая в обеспечении безопасности со стороны Хазарского каганата, была решена вполне успешно. Вторая задача – создание мирного торгового плацдарма на западном побережье Русского моря (в содружестве с Болгарией) – выполнена не была, так как здесь Руси противостояли две значительные силы: Византия и Печенегия, раскинувшаяся по степям на «месяц конного пути».

Описываемый нами период невозможно понять и ощутить без объёмного видения, без той религиозно-философской основы, которая давала пращурам силы отстаивать свою независимость и торгово-дипломатическими путями, и в военных сражениях с многочисленными противниками.

И здесь нам посчастливилось работать с источниками больше духовного плана, многие из которых являются уникальными.

Есть такое древнее слово – «волшба», когда воедино сливаются знания и ощущения времени, когда вызванные из нави образы становятся зримыми и возникает непередаваемое чувство сопричастности, от которых пробуждается мысль и дрожит душа.

Итак, читатель, тебе выпала редкая удача стать соратником великого князя Святослава, пройти увлекательный курс славянского ведизма, ратного дела, альтернативной истории, получить некоторые сведения о вере и обычаях предков, прикоснуться к тайнам древних мистерий.

В добрый путь по тропам своей исторической и генетической памяти!

Валентин и Юлия Гнатюк

Предисловие

После того как я прочитал этот роман, первая мысль, которая пришла на ум: надо бы в центре России, в Москве или в Питере, поставить достойный памятник этому верному служителю нашего Рода.

Память о Святославе сознательно уничтожалась на протяжении столетий. Дошло до того, что на известнейшем памятнике Тысячелетию России нет ни Святослава, ни Олега Вещего. Хорошо, хоть Рюрик есть. А ведь это родной дед Святослава из рода Гостомысла.

Зачем уничтожалась ранняя история Руси, мы все прекрасно понимаем. Рюрик, Олег, Игорь, Святослав – все они очень неудобные и не вписывающиеся в западную историю, в которой Руси и позже России отводилось место зависимой, не способной на самостоятельное развитие, варварской страны.

Конечно, эта книга может вызвать скандал в научной, а точнее говоря, в псевдонаучной среде. Ведь почти все древние летописи, дошедшие до наших дней, – это списки, сделанные нашими хроникёрами, в которых реальная история переврана в угоду византийскому христианству. Валентин и Юлия Гнатюк создали в своей книге очень честный и правильный образ Святослава, как настоящего патриота и мудрого правителя, объединившего славян.

Я очень советую всем прочитать эту замечательную трилогию и наконец понять, какой бедой для Руси в своё время оказался Хазарский каганат, которым фактически уже тогда правили иудеи. Бесстрашная, независимая, сильная Русь вызывала зависть и бессильную злобу у правителей наших соседей, уже прогнувшихся под торгашей. Многие славянские народы обязаны Святославу жизнью и свободой. Именно Олег, Игорь и Святослав заставили Византию уважать Русь. А ведь Византия того времени – это, говоря современным языком, сверхдержава, оплот цивилизации и демократии.

История развивается по спирали. На очередном витке события повторяются. Меняются декорации, но суть остаётся та же. Нужно ли говорить о том, как важно нам сегодня иметь правильную, неотформатированную память о своих великих предках?

Юлия и Валентин Гнатюк написали несколько интереснейших книг об истории Руси. Роман-трилогия «Святослав» – прекрасное продолжение этой большой работы. Благодаря тщательному подходу к историческим фактам, образному мышлению и уважению к нашему глубокому прошлому писателям удалось буквально проникнуть в эпоху Древней Руси и пройти по следам легендарного князя. Я считаю, что это лучший исторический роман о князе Святославе.

Описание природы, живые картины быта, ратного обучения и праздников дают ощущение полного присутствия в тот исторический период и сопричастности происходящему, и эта магия не отпускает до самого конца книги.

Трилогия «Святослав. Возмужание», «Святослав. Хазария», «Святослав. Болгария» – прекрасный подарок читателю, любящему нашу историю, в которой сокрыты многие ключи и нынешнего, и грядущего!

Уверен, после прочтения вам захочется вернуться к более раннему периоду нашей истории и узнать о том, как начиналась Великая Русь при князе Рюрике. Свою версию о Рюрике и его братьях мы изложили совместно с авторами в книге «Рюрик. Полёт Сокола». Будут и другие книги о том времени. Сейчас работаем над книгой об Олеге Вещем. Необходимо восстановить память. У кого нет прошлого – нет и будущего.

Михаил Задорнов

Часть первая
Русский пардус

Глава первая
Приход Великого Яра

Лета 6461(953), Киев.

Зима, студёная и снежная, всё не хотела уходить. И хотя слабело её холодное дыхание, ещё крепко держала в своих ледяных объятиях Непру-реку, и повсюду на полях лежало нетронутое белое покрывало.¹

Но вот сквозь морозную мглу с небесного свода выглянул Хорс, разогнал тучи и направил свой золотой воз по синей сварге в неизменный путь с восхода на закат.

Жаркие огнебожьи стрелы устремились к земле, рассыпались серебряными искрами по сугробам в полях и озарили стольный град Киев, стоящий на холмах у самой реки.

Заиграли весёлые лучи Хорса на заиндевевших, остро затёсанных брёвнах городской частокольной стены, на резных карнизах и коньках княжеского терема, заискрились в ледяных сосульках, свисающих с крыш гостевых дворов, домов темников, тысяцких и бояр, что раскинулись в самом центре, а также строений простых горожан на окраинах.

Заблистали лучи на обледенелых бородах и усах деревянных богов на Перуновой горе, скользнули по золотому кресту Ильинской церквушки, в которой служили христианские попы. Побежали-поскакали вниз, к Подолу, через крыши рукомысленников – медников, кузнецов, гончаров, кожевников и прочего мастерового люда, и далее – к самому берегу, через большое Ратное поле – место сбора киевской дружины.²

Всё выше поднимался Хорс, сильнее раскалялись его лучи, и всё чаще стали звенеть первые капли оттепели. Вскоре потекли ручейки, а потом и бурные потоки побежали, торопясь, по киевским улицам к Непре. Белый снег стал серым и рыхлым, разбрызгиваясь жидкой кашицей под ногами.

И не выдержал незаметно подточенный вешними водами лёд на реке – раздулся и лопнул её ледяной панцирь, как скорлупа прорастающего семени. Затрещали, тяжко заворочались огромные льдины-крыжины, ломая и круша друг друга, сбиваясь в кучи, подобно неразумным овнам, мешая прибывающей воде. Непра, а вместе с ней Почайна, не вмещаясь в русле, стали выходить из берегов, заливая Подол, Зелёный Яр и Житное Торжище. Разбушевавшаяся река выбрасывала там и сям на берег вместе со льдинами и мусором живых рыбин.

Как чаще всего бывает, большая вода пришла ночью, когда уставший от дневных трудов подольский люд крепко спал.

Жена кузнеца по прозвищу Молотило, её все так и называли – Молотилиха, пробудилась от громкого собачьего визга, временами переходящего в вой. Что там стряслось? Полусонная, она осторожно, чтобы не потревожить спящих дочь и мужа, опустила босые ноги с печи, и… невольно вскрикнула, когда кто-то холодными как лёд перстами схватил её за босые ступни. Она вмиг лишилась остатка сна, но ещё не сразу уразумела, что это не кто-то, а вода. Когда же поняла, то затрясла за плечо мужа:

– Проснись, скорее, Стоян, беда! Да просыпайся, наконец, Почайна уже в хате, а тебе хоть гром греми! – Сама тут же босая, простоволосая, пробежала по обжигающе холодной воде к двери, отыскала на ощупь сапоги, накинула кожух и кинулась собирать на скорую руку, что попадется, натыкаясь в темноте на лавы и углы стола.

– Что стряслось, Ганна, чего мечешься? – сонно проворчал кузнец, потирая лик тяжёлой дланью. Но как только ноги его вместо соломенной подстилки оказались в ледяной воде, он сам задвигался неожиданно проворно для его высокой сутулой фигуры. Молотило первым делом схватил с припечка несколько сушившихся там лучин, разгрёб голой рукой остатки пепла в печи, найдя несколько красноватых угольков, раздул их сильным своим дыханием и зажёг лучины. Опустил их в горшок, стоявший в глиняной миске с водой, а от одной зажёг стоявшую посреди крепкого стола плошку – её кузнец сработал из узорчатой меди тогда ещё, когда родилась дочь. Плошка была сделана так, чтобы свет падал только на одну сторону, а если надо было выйти на улицу, то и вовсе прикрывалась колпачком, что не давало огню погаснуть даже на сильном ветру.

Во дворе послышались шум, голоса, визг пса усилился, а потом разом оборвался. Раздался громкий требовательный стук в дверь. Молотилиха, схватив лучину, выскочила в сени, отворила засов. Дверь распахнулась, и в горницу ввалились возбуждённые, с детьми и узлами, мокрые по пояс соседи, жилище которых стояло чуть ниже дома кузнеца.

– Всё, брат Молотило, проспали мы половодье! У нас вода уж выше пояса в горнице, мосток через овраг снесло, а в нём бурлит и клокочет, что в водовороте каком, с детьми не пройдём! – молвил седовласый златокузнец. – Твой дом на бугре, потому принимай!

– Берите плошку и лезьте наверх, живей! – скомандовал Молотило, подхватывая одной рукой дочь с тёплого ложа, а другой узел, что успела собрать жена. Разгоняя ногами воду, все поспешили в сени, откуда крепкая, поскрипывающая под тяжестью людей с поклажей лестница вела под крышу, где испуганно кудахтали потревоженные куры. Женщины и дети первыми взобрались на горище. Кузнец бережно передал сонно протирающую глаза девочку жене, а сам бросился во двор, открыл ворота хлева и едва успел поймать выплывающего оттуда поросёнка. Схватил перепуганную животину попарно за передние и задние ноги, легко взвалил на шею и понёс в сени, ловко поднявшись по лестнице, бросил на солому.

– А где пёс, неужто унесло беднягу?

– Здесь он, у дыма обсыхает, – ответил кто-то из внуков златокузнеца. – Мы его с цепи отпустили, как только к вам зашли.

Молотило помешкал мгновение и соскочил с лестницы в ледяную воду.

– Куда ты опять? – испугано воскликнула жена, но кузнец только молча махнул рукой. Через некоторое время он снова появился в широком проёме лаза с телушкой на плечах. Златокузнец со старшими сыновьями кинулись помогать соседу, потому что телушка вместе с кузнецом застряли в лазе – и ни туда, ни сюда. После долгой возни перепуганное животное всё-таки удалось втащить наверх. Мужчины тяжело дышали. А внизу буйствовала полая вода, смывая могучими струями всё, что попадалось на пути, и было ей под силу сломать, унести, разрушить. Где-то у самой двери раздался сильный скрежет и удар, от которого бревенчатый дом весь содрогнулся. Дети со страхом прильнули к матерям, мужчины тревожно переглянулись.

– Большая крыга, видно, к нам стучится, только мы её не пустим, сруб у нас крепкий, а основа каменная, мой отец ещё ставил, – стараясь успокоить прильнувших друг к другу мокрых испуганных детей и женщин, промолвил Молотило. А про себя подумал, что ежели поднимется вода выше, то и впрямь может сдвинуть сруб, тем более что хлев, по всему, уже разбило, раз огромные льдины стучатся в стену дома.

Глухой скрежет и удары о стену повторялись, будто кто-то огромный и злой пытался разломать крепкий сруб, разнести его по брёвнышкам и завертеть, поглотить в жутком кашиве из воды, льда, обломков брёвен и домашнего скарба.

– Тату, а если водица до нас дойдёт, тогда на крышу полезем, да? – спросила шестилетняя дочь кузнеца, приглаживая его непокорные чёрные кудри.

– Не поднимется, Овсенушка, не поднимется, погуляет малость, водица вешняя, как твой татко в праздник, да и успокоится, – отвечал кузнец, пряча детские ручонки в своих огромных мозолистых, со следами многих ожогов ручищах.

– Если вода будет гулять, как твой татко, доченька, то не скоро мы отсюда спустимся, – не преминула съязвить Молотилиха.

Озябшие взрослые, согреваясь, зарылись в солому, а дети с превеликим любопытством и страхом следили через проём, как гуляла по Подолу вешняя, будто захмелевшая от весны вода.

В ту ночь многие испуганные подоляне взобрались на крыши своих домов и сидели там, взывая о помощи. Бурная вода несла мимо всякий хлам, доски, солому, а иногда мёртвых кур, овец и свиней.

Семья кузнеца Молотило с соседями провели так остаток ночи и почти весь следующий день. Только к вечеру на их дружные громкие крики подплыла одна из лодий, что по приказу княгини Ольги собирала людей. Одни дружинники налегали на вёсла, а другие расталкивали баграми с железными оконечниками льдины, которые хоть и не были уже такими грозными и буйными, как ночью, но всё ж препятствовали плаванию, да и запросто могли, ежели прозевают дружинники, борт лодии пропороть. Вначале в лодию спрыгнули два старших сына златокузнеца и помогли воинам принять детей и женщин. Молотило со златокузнецом Ермилой вошли последними. Пёс, поскуливая, глядел такими жалобными очами, что Овсена упросила взять его с собой.

Оказалось, что река Глубочица, Боричев поток и прочие притоки и ручейки так разлились, что вода дошла до самой Перуновой горы. Семьи Молотило и Ермилы, выйдя из спасшей их лодии, присоединились к другим беженцам, которые сидели на сухих улицах с узлами и пожитками, не зная, радоваться ли тому, что остались живы, или печалиться по залитым половодьем домам и амбарам. Плакали перепуганные дети, тяжко вздыхали старцы, на одном из тюков кричала роженица.

Воины княжеской дружины ходили меж пострадавших, раздавая им еду и питьё, разводили костры, чтобы люди могли согреться, обсушиться и приготовить горячее варево.

Все усердно молили богов, чтоб утихомирилась река, не поднимались выше её бурные воды, не чинили разорения.

Три дня и три ночи гуляла Непра, играя потоками, размывала и уносила всё, что попадалось на пути. Потом стала утихать и помалу возвращаться в берега.

Вслед за спадающей водой солнечные лучи быстро подсушивали улицы. Киевляне возвращались в свои дворы, сокрушались урону, причинённому рекой, горевали. Ещё бы не горевать, коли многие лишились жилья, потеряли скот, остались без припасов. Глиняные мазанки, попавшие под затопление, почти полностью размокли и развалились, обнажив отдельные рёбра жердей. Хлева да загоны были порушены, дворы и огороды перемешаны с песком, илом, мусором. Не всем удалось пережить нашествие воды, собрала она и жертву человеческую – одиннадцать подолян утопли. Печалились люди разорению великому, родичей да соседей погибших оплакивали. Потом засучивали рукава и принимались отстраивать, подправлять, просушивать всё, что пострадало от половодья.

– Княгиня Ольга, пошли ей Сварог многие лета, велела дать из княжеских запасов крупы, муки и соли, – пояснил Подольский Тиун собравшимся по его зову уличным старейшинам, – распределите, чтоб никто обижен не был, особенно те, у кого ничего не осталось.

Вода отошла, и Молотило с женой и дочерью вернулись по скользкой дороге, ещё кое-где залитой большими и малыми лужами, к своему двору. Пёс Волчок, действительно окрасом похожий на волка, бежал впереди. Их встретили полураспахнутые ворота с одной разломанной створкой. Там и сям на улице понанесло целые горы ила вперемешку с песком, обломками досок и брёвен, которые оставила после разгула вешняя вода. Войдя во двор, ужаснулись ещё более – от добротной кузни осталось менее десятка венцов, остальные вместе с крышей и воротами унесло бурным потоком. Повсюду – кучи мусора и разного, невесть откуда принесённого хлама, охапки мокрого сена и соломы, какие-то бочонки и поломанные корзины. А среди всего этого разора важно выхаживали и плескались в лужах довольные гуси. Громко переговариваясь на своём гусином языке, они как ни в чём не бывало щипали обнажившуюся прошлогоднюю траву и старательно выискивали в лужах остатки рыбы, зерна и ещё чего-то только им известного. Волчок вдруг зло зарычал и, вздыбив шерсть на загривке, бросился с громким лаем к завалу брёвен, громоздившихся на месте курятника. Оттуда, опасливо озираясь на людей, выскочила лиса с мокрым трупом курицы в зубах и рыжей молнией метнулась прочь. Волчок кинулся за ней, но лиса ускользнула сквозь промоину под наклонившимся бревенчатым забором.

– Глядите, – закричала Овсена, – а вон наша Ночка с поросёнком на горище, радуются, что мы вернулись! – Дочь кузнеца весело всплеснула руками и громко рассмеялась. Поросёнок с телушкой меж тем в два голоса беспрерывно голосили с чердака.

– Так, у вас тут уже веселье, добре! – послышался сзади голос соседа-плотника. – И урон невелик, у нас вон, по самую крышу… Ну, ничего, живы все, и то слава богам! Соберёмся миром да восстановим всё, не первая весна на нашем веку. Вот у кого беда, так это у перевозчика, – голос его стал скорбным, – всю семью вода забрала – и жену, и двоих детей, один он теперь, чёрный от лиха, как головешка после пожара. Беда!

А через две-три седмицы высохла земля, зазеленели луга за Непрой, расцвела верба, и стали сглаживаться несчастья, как рана на молодой коже. Киевляне проводили Крышня, хлеща друг друга гибкими вербовыми прутьями по спинам, рукам и плечам так, что у некоторых даже выступали слёзы. Но это было необходимо для того, чтобы ярая сила скорее возгорелась в человеке, чтоб от обжигающих ударов здоровело тело и прочь уходили немощь, болезни и зимний застой крови в жилах.

Затем стали готовиться к празднованию Великого Яра. Приводили в порядок жилища и подворья, всё скребли и чистили. Повсюду слышался детский щебет – дети, они ведь, как птахи, радуются весне. Запели горластые петухи, закудахтали куры, загоготали на подворьях гуси, заблеяли овны.

Русский Стан тоже готовился к празднику. Воины чисто вымели Дружинную площадь, чинили конскую упряжь, особо тщательно чистили и мыли коней, тёрли их скребницами до блеска, мазали копыта смолой. Потом брались за оружие и доспехи – начищали шеломы, нагрудные пластины и каждую самую малую бляху, дабы они сияли, подобно солнцу. Мечи тёрли золой с песком и мазали греческим елеем от ржавчины.

А Хорс ехал средь белых облаков, и златогривые кони вздымали его одноколый воз с каждым днём всё выше и выше.

Пришёл Яро-бог на землю русскую!

Ещё до восхода солнца, едва только начало светать, над Киевом поплыл серебристый звон била, которым кудесники возвещали начало празднования.

Кияне, неся в узлах еду-питьё и гоня перед собой белых козочек, молодых овнов и ярок, украшенных цветами и лентами, поспешали к Перуновой горе. На самой вершине её находилась большая, выложенная камнем с глиной площадка, вокруг которой на каменных фундаментах стояли деревянные боги. Прямо напротив входа находился особо почитаемый кумир Перуна-Громовержца, который держал в деснице железную молнию, а в шуйце – серебряный рог для хмельного мёда-сурицы, чтобы разить врагов огненным мечом-молнией, а погибших героев наделять питьём вечной жизни из рога Славы. Напротив Перуна стоял Велес – хранитель небесных и земных стад, приумножитель добра, бог царства Нави, покровитель певцов и боянов, источник мудрости. Далее – Даждьбог, податель всяческих благ, чьё животворящее дыхание пронизывает всё сущее; Хорс-Солнцеводитель; Стрибог – повелитель ветров. Стояли здесь также кумиры Макоши, Яра и Ладо-бога. В центре площадки возвышался круглый жертвенник с четырьмя выступами – соответственно сторонам света – и горел Неугасимый Вечный огонь, поддерживаемый жрецами.

Семья кузнеца Молотило, наряженная в праздничные одежды, вместе со всеми двигалась к Перуновой горе. Ганна, сжав тонкие губы, гордо шла рядом со своим могучим супругом, которого знал и уважал весь Подол, да, пожалуй, и весь Киев-град. Голубые очи её сияли, будто озаряя каким-то внутренним светом красивое лицо с белой матовой кожей. Медно-золотистые волосы, заплетенные по-женски в две косы, туго закрученные спиралями на голове, были покрыты праздничной кичкой с подвешенными к ней бронзовыми лунницами-подвесками, что покачивались в такт шагам красавицы. Плотные округлые плечи и грудь мягко облегала тонкая блуза, изукрашенная ромбовидной вышивкой – знаками земли – на предплечьях и длинных рукавах, схваченных на запястьях медными браслетами той же тонкой работы, что и подвески с лунницами. Темная шерстяная понёва, надетая поверх нижней льняной, состояла из двух половин, а передник был расшит красными мальвами, на которых сидела птица. На поясе из мягкой красной замши позвякивали обереги. На ногах удобно сидели узконосые чоботки. Утром было ещё прохладно, поэтому Ганна с Овсеной надели поверх сорочек вязанные из овечьей шерсти безрукавки. Сам кузнец тоже в белой рубахе-вышиванке и портах, заправленных в сапоги, для пущей красоты привесил к поясу собственноручно сработанный кинжал в ножнах. В шуйце он нёс увесистый узел, а десницей держал конопляную вервь, другой конец которой был привязан за заднюю ногу поросёнка. Овсена, в новых кожаных постолках и длинной расшитой по рукавам и низу сорочке, с бусами из раскрашенных раковин и камешков, по-детски живо воспринимая всеобщее настроение, весело щебетала, задавая родителям бесчисленные «почему». Она то забегала чуть вперёд, то отставала, увлечённая разглядыванием того, кто было ей чем-то интересен в веренице идущих.

– Тату, а поросёнок наш тоже на праздник хочет поглядеть, да? – вопрошала она, подскакивая на одной ноге, прищурив правое око, чуть наклонив голову и глядя на отца снизу вверх. При этом её косичка, туго заплетённая из медно-золотистых, как у матери, волос, и перевитая цветными лентами, задорно подпрыгивала.

– Гляди, Стоян, вон и перевозчик с внуком идёт, – указала мужу Молотилиха на лысоватого чуть сгорбленного мужа, рядом с которым, держа в руках корзину, вышагивал отрок лет десяти с хитровато прищуренными озорными глазами, тут же показавший Овсене язык. – Говорят, так обрадовался, что внук нашёлся, аж не пьянствовал целую седмицу, да сейчас, наверное, снова взялся. Личина-то вон какая пухшая, и у тебя такая же скоро будет, ежели гулять по праздникам допьяна не перестанешь.

– Перестань, Ганна, не стыдно меня в пьяницы записывать? Руки мои видишь? – Он так энергично протянул жене свои руки, что поросёнок, накануне чисто вымытый, от рывка верёвки за заднюю ногу вмиг растянулся на дороге и возмущённо завизжал. – Я ж вот этими руками допоздна железо в кузне ворочаю, ночи порой не сплю, а ты меня укоряешь, если разок в праздник погуляю от души!

– Тато не пьяница, – горячо вступилась за родителя Овсена, – он меня любит, птичку сковал, ни у кого такой нет. – Малышка взяла в ручку медную птичку, висевшую на шнурке, а потом добавила: – Тебя, мамо, он тоже любит, а ты его ругаешь!

Лишь только первые лучи Хорса заалели на востоке, запели-задудели трубы, зазвенели кимвалы и дробно зарокотали бубны на Перуновой горе, приветствуя рождение праздничного дня.

Сам Верховный Кудесник – Великий Могун – велел помощникам класть побольше дубовых дров в Священное огнище, пылавшее перед кумирами, дабы пламя было высоким и жарким. Затем обратился к богам, и в особенности к богу Яру с молитвой, в которой просил дать земле русской силу, чтобы она рождала в изобилии жито, просо, сочные травы, плоды-овощи и цветы, чтобы жёны не ведали бесплодия, приумножались скот, птица, всякая домашняя и дикая живность.

Великому Могуну было семьдесят восемь лет, однако он отличался крепкой статью, зорким глазом, силой в мышцах и громким указующим гласом, потому что общался в основном только с богами.

Принимая назначенных в жертву годовалых агнцев, он брал их, умерщвлял опытной рукой и расчленял на жертвеннике ритуальным топором на определённое количество частей, бросал одну часть в Священный огонь и ревностно следил за движением дыма и пламени, чтобы увидеть, угодна ли эта жертва богам.

Жертвенник был сложен из диких камней, но в основе его находился особый камень – небесный посланец, который когда-то нашли в степи, ещё полыхавшего огненным жаром. Это был камень, как пояснили кудесники, из горнила Перуновой кузницы, где Громовержец ковал свои небесные мечи-кладенцы. На специально сделанной телеге, запряжённой шестью лошадьми, его привезли в Киев и положили на холме, откуда и пошло Мольбище.

Нынче на праздник Яра со всех сторон в стольный Киев-град стекались жители окраинных весей, огнищане и рыбаки, лесорубы, бортники, охотники и пастухи. Средь весёлой вереницы празднично одетого люда со стороны Берестянской пущи шли двое – муж и отрок. Муж был небольшого роста, с округлым добрым лицом в обрамлении белых волос и бороды. Простая домотканая рубаха с особенной вышивкой; порты, заправленные в кожаные постолы, затянутые сыромятными ремнями; резной посох; глаза, как-то по-особому глядящие куда-то в нескончаемую даль, да древний медный знак солнца и звёзд на груди говорили о его волховском звании. Подле него шёл одетый почти так же отрок лет двунадесяти, с тонким станом и длинными – до плеч – русыми волосами. Серебряный звон била доносился сюда едва слышно.

– Отче Хорсослав, далече ещё идти? – встревоженно спросил отрок.

– Да уж не поспеваем, Степко. В языке звёздном да солнечном разбираемся, а вот половодье в лесных речушках не в полной мере учли, обходить – о-го-го! – сколько пришлось, вот и припозднились к началу праздника. Давай-ка ходу прибавим, наши свитки Великому Могуну непременно нынче отдать нужно, пока все кудесники в Киеве.