Kitabı oku: «Четырнадцать мгновений бармена», sayfa 4

СЕМЬ ДНЕЙ БАРМЕНА 2

Стакан наполовину пуст (вместо пролога ко второй части)

Уже много воды (и ещё чего покрепче) утекло с того момента, как я впервые встал за эту стойку. Ей можно хоть при жизни памятник ставить. Хотя, в сущности, она сама им и является. Столько разных лиц и судеб выпало на её долю принимать. Если б этот большой кусок дерева был бы жив, то вполне мог бы написать не хилый такой роман-драму. А может даже и диссертацию по психологии или психиатрии, ибо такие кадры иногда попадаются…

Но, поскольку из соображений профессиональной чести, так сказать, и неумения что-либо держать, кроме как клиентов и бутылок на себе, – такая почётная, надеюсь, миссия достаётся мне!

Когда-то я уже говорил, что работа бармена до жути напоминает работу психолога. В отличие от последнего, правда, у меня есть легальная возможность и полное право налить пациенту… в смысле, гостю, чего-нибудь крепкого… лишь бы у него деньги были… хотя, конечно же, не всегда. Я же тоже человек, как никак.

Одна моя знакомая недавно заметила, что я изо-дня в день наблюдаю полный цикл течения человеческой жизни. Вот приходит ко мне клиент, кладёт на стойку купюру, заказав, допустим, водки. Я ему, разумеется, наливаю полную рюмку – жизнь зарождается. Он смотрит на неё своими грустными, усталыми глазами, красными от недосыпа и стресса, и поднеся ко рту, ловким движением опустошает, – жизнь пронеслась. Вроде бы, конечно, ничего необычного. Однако, практически, за каждой такой рюмкой стоит рассказ длиною в целую человеческую жизнь. Пусть это может быть даже какой-то небольшой её отрезок. Пусть даже конкретный случай, что был, например, вчера. Всё равно – это жизнь. Это переживания, это страдания человека! Последнее слово здесь очень важно, поскольку, не все те, кто ходят по заведениям, в подобных которым я работаю, – беспробудные алкаши и тунеядцы. Вовсе нет! Это добрые и искренние люди, нередко одинокие. Вот и ищут они спасения своей души в стакане. Тут уж всё от человека зависит. Кто-то выплывает, кто-то тонет… Человечность от этого в них не пропадает. Я это стараюсь помнить.

Все люди разные. Всякий из них по-своему интересен, а уж когда пьянеет – особенно!

Я мог бы рассказать здесь очень о многом и о многих. Тем не менее, хотелось бы вспомнить о семерых людях, что особенно врезались в мою память. Кто-то из них пришёл лишь однажды, кто-то до сих пор заходит, а кто-то даже сейчас сидит за столиком напротив, улыбаясь мне, потому что видит, как я рассказываю всё это вам, и знает, ведь, что про него тоже пойдёт речь!..

Король часов

Он заходит нечасто.

В основном, глубоким вечером. Вечно с растрёпанными седыми волосами, в старомодных очках, с лёгкой щетиной на лице, отсвечивающей «серебром», в потёртом холщовом пиджаке, который, кажется, никогда не меняет.

Как правило, он молчалив. Аккуратно садится на барный стул, кладя на стойку купюры и заказывает бокальчик «Греми»⁴ без какой бы то ни было закуски. Пригубив, примерно, половину содержимого, мой гость лениво достаёт из кармана пиджака какие-нибудь наручные часы, небольшую отвёрточку, записную книжку с засаленными страницами и какой-то огрызок карандаша. Со всем этим нехитрым набором он аккуратно принимается ковыряться во всех этих маленьких механизмах, то и дело что-то чёркая у себя в книжке.

Надо сказать, что часы у него всегда разные. Бывают недорогие – на кожаном ремешке, с поцарапанным стеклом и простой батарейкой внутри. Бывают и необычные – со звеньями, несколькими стрелками под стеклом и массой разных шестерёнок, плат и прочей невидали, что под стать понять лишь такому королю часов, как мой гость.

У меня редко получается с ним пообщаться. Он всегда сосредоточен на своей работе, иной раз даже допить свой заказ забывает. Если нам и удаётся поговорить, то это ограничивается набором пары дежурных фраз, изредка каким-нибудь анекдотом.

Обстоятельная, так сказать, беседа у нас с ним случилась лишь однажды. Тогда он был, на удивление, уставшим, глаза красные от недосыпа, щетина внешне напоминала серую наждачную бумагу, да и сам он пил больше обычного.

– Что-то случилось? – спросил я тогда, подливая ему в бокал ещё «Греми».

Он посмотрел на меня тяжёлым взглядом сквозь очки, поднял бокал и тихо пробасил:

– Твоё здоровье, бармен!

Бокал тут же был залпом опустошён. Гость поставил его на стойку и продолжил:

– Что б тебе никогда не приходилось чувствовать чужую боль!

– Хех! – усмехнулся я. – Я с ней, считайте, каждый день живу, чего уж тут?

– Ты не знаешь о чём говоришь, – тяжело сказал он, опустив голову к открытым часам, в которых ковырялся.

Я подлил ему ещё коньяка, а гость говорил, не поднимая на меня взгляд:

– Понимаешь, часы – это жизнь. Вот их остановишь иной раз, и всё – как будто мир вокруг тебя остановился. А завёл их – как будто снова всё на местах. Это ж, знаешь, как… как хирургическая операция на сердце. Каждый, даже самый маленький, механизм важен. Вот, взять хотя бы эти часики.

Он кивнул на часы, что лежали на стойке.

– Тут всего-то надо батарейку новую вставить. Фактически, чтоб ты понимал, пересадку сердца сделать. Но я-то вижу, что тут не только в этом дело. Вон – шестерёнка проржавила, надо новую найти. Да вот незадача – где ж такую взять? Это ж полностью ручная работа! Произведение искусства, а не часы! Честно говорю. Но вот-с… придётся вручную её делать… самому!.. И то, не факт, что она подойдёт под остальные механизмы. Как там в кино говорят? – «да прибудет с вами Сила!»? Вот. Да прибудет со мной хирургическая операция! Или ювелирная?.. Не суть, всё равно близко!

Он отпил немного коньяка, что-то черканул у себя в книжечке, а затем тяжело посмотрел на меня:

– А, вот, про жизнь, кстати, я не просто так, красного словца ради, говорю. Это ж правда. Пару лет назад, помню, принесла мне женщина часы. Хорошие такие, фирменные, добротные. Надо было стекло заменить, ну и завести снова, а то не шли чего-то. С первым пунктом проблем вообще не возникло. А вот завести… вскрываю – всё в порядке! Все механизмы целые, смазанные, даже батарея свежая. Думаю, что ж не так? Я их и так, и эдак – ничего. Приходит эта женщина забирать их, значит. Я говорю, мол, проблем не обнаружил, но не заводятся и всё. Спрашиваю, может отжили они своё, мол, сколько им уже? А она мне, дескать, да не больше двух лет, муж носил, да только разбился он в аварии недавно, часы на нём были. Вот, говорит, решила починить их в память о нём. Меня аж передёрнуло, понимаешь? Это не часы, это, считай, кусок человека мне принесли! Стрелки-то, видать, остановились, когда его сердце прекратило стучать. Умерли, то есть, вместе с ним – и тут уж никакой реанимации нет…

Он помотал головой, закрыв глаза, снова хлебнул коньяка и продолжил, однако, голос его стал немного дрожать:

– А недавно, вот, прибегает ко мне Викулька, девочка из дома, в котором я работаю. Её семья мне сдаёт иногда свои часы на починку. Приятные люди, знаешь ли. Ну, так вот, приносит Вика мне недавно часики женские, говорит, мол, дядя Петя, сделайте пожалуйста, это мамины, ей плохо сейчас – не может сама прийти. А в глазах, знаешь, такая искренность, какой уже нигде не увидишь. Ну, ребёнку восемь лет, что уж тут? Принялся я, стало быть, за работу, чай, не сложно было. То ли устал я, то ли торопился куда, но только винтик небольшой у меня выскользнул из пальцев. Я его по всему столу и полу ищу – нету. Заглядываю в свои загашники, как на зло, – кончились! Думаю, ладно, чёрт с ним, завтра утром закончу, как раз куплю новых винтиков. На том и порешил. Утром прихожу я к себе в мастерскую, сажусь за стол – там эти часы. Вспоминаю, что я ж обещал себе винтиков новых купить, а я – балда – забыл! Только поднимаюсь, чтоб в магазин сбегать, как на пороге Викуля появляется с заплаканным личиком. Я сразу к ней, мол, что случилось? Не отвечает. Думаю, расстроилась, что ли, что я часы не починил? Утешаю её, говорю, что сейчас сбегаю кое-куда и заработают. А она мне сквозь слёзы говорит, что мама у неё ночью умерла…

В глазах за линзами показались слёзы.

– Я, знаешь, я чуть не упал на месте. Думаю, как же так?! А потом сижу я за своим столом, и что ты думаешь? – нахожу этот злосчастный винтик, что выскользнул у меня вчера! Хотя, я готов поклясться на чём угодно – не было его там! Ты же знаешь, как это бывает. И тут-то до меня допёрло – если б я вчера этот злосчастный винтик нашёл, быть может, мама Вики была бы жива… Вот, ведь, связь какая! Часы – как второе сердце, считай. Но, главное, я вставил винтик обратно, чтоб, всё-таки, девочке отдать. Гляжу, а они не работают! Не идут и всё! И знаешь, вроде бы, я не человека оперирую, вроде бы, совсем не моя это вина… это ж, всего-то механизм, машина, если угодно!.. Да только совесть меня до сих пор мучает, а перед глазами, когда засыпаю, лицо Вики в тот момент – столько горя и тоски в этих детских глазках…

Он снял очки, достал из внутреннего кармана пиджака расцарапанный футляр, вынул салфетку, протёр ей глаза и очки. Снова выпил коньяка.

– В общем, – продолжил он. – Не буду я теперь вот так бросать работу. Чует моё сердце, жизни людские держу в руках, а не машины какие-то!..

Пётр допил свой бокал, поставил на стойку, что-то покрутил внутри часов и улыбнулся, показывая мне циферблат, по которому плавно скользила стрелочка.

– Идут! – сказал он. – Наверное, кому-то жизнь сохранил я сегодня…

Собрав обратно часы и распихав вещи по карманам, гость спрыгнул со стула и, пошатываясь, побрёл к выходу.

Я, конечно, мало что понимаю в его работе. Однако в то, что он спасает чьи-то жизни – верю.

В последнее время Пётр стал молчалив. В основном, сидит, копается в этом сложном часовом микромире, иногда попивая свой любимый «Греми» и улыбаясь, когда очередные часы восстанавливают свой прежний ход… ход человеческой жизни….

Мэтр карандаша

Посвящается К.В.Киселёву

Карандаш что-то быстро шуршит на страничке скетчбука.

Голова рисующего постоянно вертится, смотря с разных сторон на своё творение, и что-то быстро корректируя.

Создаётся ощущение, что он совсем забыл про свой бокал вина на стойке, содержимое которого лишь едва пригублено. Однако я знаю, что когда художник будет удовлетворён результатом своих трудов, то непременно выпьет ещё. Для него это – словно награда за проделанную работу. Словно финиш после долгого кросса.

Я не знаю толком сколько ему лет. Судя по голосу, который, ну, никак не вяжется с его внешностью – уже взрослый парень. Всегда носит одежду пастельных тонов, но неизменно в красной рубашке в крупную клетку. Он приходит один раз в неделю, в субботу. Просит налить ему белого столового вина, а сам достаёт свой небольшой потрёпанный скетчбук, механический карандаш, окидывает своими большими глазами зал и принимается работать.

Я никогда не заглядывал к нему за плечо, дабы увидеть плоды его творений. Никогда ему не мешал.

Тем не менее, недавно я всё-таки ненавязчиво спросил его:

– Коллекционируешь портреты?

Он оторвал взгляд от своего скетчбука и, слегка помявшись, ответил:

– Можно и так сказать…

– А зачем они тебе?

– Ну как? – удивился мой собеседник. – Это ж практика какая-никакая. А учитывая то, что я никогда не учился в художке, то мне она необходима. Сами понимаете, мало кто согласится на просьбу разрешить его нарисовать. А так – вот – приметил себе кого-то и работаю.

– А почему именно здесь?

– Вы о чём?

– Ну, почему именно в баре? Ты же можешь, например, в метро рисовать или ещё где.

– Я кому-то мешаю? – спросил клиент, пододвигая скетчбук ближе к себе, в его голосе чувствовалось волнение.

– Нет-нет, что ты? – поспешил успокоить я. – Просто из интереса спрашиваю.

– Вы знаете, здесь бывает столько разных людей. Все они такие интересные. Да всякий человек, я считаю, по-своему интересен. А здесь конкретно можно увидеть нечто необычное. Как люди открывают миру своё второе «я». Вы ж, наверное, каждый день видите, как к вам приходит один человек, а напивается – совсем другой. Само это перевоплощение. Вот, что интересно.

– Что же тут интересного? – спросил я. – Просто они становятся теми, кто они есть. Не все, конечно, но большинство – так точно.

– Так ведь, вот это и интересно!

Глаза художника прям загорелись, и он, пролистав пару страничек скетчбука назад, показал мне два добротных эскиза девушки. На первом она была вся в себе, держа в обеих руках бокал. На втором была всё та же девушка, но волосы были как будто растрёпаннее, пиджак, что раньше был на ней, висел на спинке стула, блузка была чуть расстёгнута, обнажая начало выреза груди. Бокал был уже в одной руке, а вторая была закинута на спинку стула.

– Видите, как меняется человек, – сказал он. – Она была такой робкой, молчаливой, закрытой. А потом – раз – и уже такая открытая, игривая, прямая.

Я поглядел ещё раз – ведь и вправду. Всё это прекрасно видно здесь. Хоть и без особых красок, зато какие детали – прям до мелочей.

– А ведь, действительно…, – восхитился я.

– Вот, видите! – чуть ли не воскликнул художник и даже немного отхлебнул вина. – Но это то, что люди видят. Я имею в виду, – все люди. А вот, что внутри. Вот это реально интересно.

– Что-что? – решил пошутить я. – Сердце, сосуды…

– Да нет! – усмехнувшись, отмахнулся клиент. – Вы знаете, я всегда завидовал писателям. У них есть слова. Это их кисти. Их карандаши. Их инструменты. Они могут описать, практически, всё! У нас – у художников – всё несколько сложнее. Нам нужно видеть или, хотя бы, представлять то, что мы изображаем. А как представить то, чего не видишь? Например, как изобразить человеческую душу? Вы сейчас, конечно, можете задать в гугле и вам выдаст пару тысяч картинок, но это всё не то. Это – абстрактные образы того, что человек когда-либо видел. А я мечтаю и надеюсь, что когда-нибудь достигну такого мастерства, что смогу изобразить реальную душу человека. Без какой-либо абстракции или ещё чего-то. Просто – голая душа. Вот тогда-то я и пойму, что я уже точно мэтр карандаша. Пусть я уже буду известным, например, буду зарабатывать прилично, но это – ничто по сравнению с реальной картиной души!..

– Тебе бы в философы податься, – усмехнулся я.

– Изобразительное искусство, как и любое искусство, – это всегда философия. Просто она разная. Да и зачем её различать? Можно же творить что попроще. Что попонятнее. Это удобно и доход хороший приносит. Просто сейчас так модно… пройдёт когда-нибудь…

Он снова глотнул вина и продолжил что-то шуршать у себя в скетчбуке, пока я отвлёкся на новый заказ.

Когда я налил очередному гостю, художник уже направлялся к выходу, оставив на стойке пустой бокал, под ножкой которого лежало несколько купюр и небольшой лист бумаги. Это была страничка из его скетчбука. Я поднял бокал, сложил деньги и перевернул страницу. На обратной стороне был небольшой, но очень добротный эскиз человека. Там был изображён я….

Ангел с красными руками

Посвящается Е.В.Поповой

Непредвиденные ситуации в нашем заведении случались достаточно редко. Бывало, конечно, что мужики по-пьяни подерутся или к женщине какой пристанут, но это быстро пресекали. К тому же таких буйных посетителей у нас было совсем не много.

Однако это ещё привычные ситуации. Такое случается и в каких-нибудь элитных дорогих ресторанах, чего уж греха таить.

А вот когда человеку становится плохо… я имею в виду, совсем не хорошо – чуть ли не до смерти…

Передо мной сидела молодая девушка, лет двадцати, может чуть старше; в чёрном пиджаке и брюках, в белой рубашке со стойкой-воротником. Должен признать, что она была довольно симпатичная – карие глаза, устало смотрящие в стол, длинные светло-русые волосы, раскинувшиеся на плечах и немного заострённый подбородок, из-за чего форма её лица казалась несколько иначе, чем у обычных людей.

Несмотря на свою красоту и кажущуюся хрупкость она выпивала уже третий стакан «Ксенты»⁵, не закусывая, но выглядела совершенно трезвой. Её выдавал только уставший взгляд, что тупо смотрел то на стойку, то на дно стакана, который я ей любезно наполнял, про себя переживая, как бы ей плохо не стало.

Тем не менее, худо сделалось не ей, а какому-то мужчине за столиком, в кругу большой компании. Я увидел, как он тупо свалился с дивана на пол, а к нему подскочили те, кто с ним был рядом. Сразу же послышались звуки возни, суеты и возгласы о помощи.

Девушка, сидящая передо мной, молча допила свой абсент и, не успел я и глазом моргнуть, как уже сидела на корточках рядом с упавшим и что-то быстро говорила, попутно расстёгивая верх его рубашки. Она сама уложила его на бок, подложив под голову снятый с него же пиджак. Затем подбежала к моей стойке и, ничего не говоря, вынула из ведра со льдом бутылку вина, которую приложила к животу мужчины. Я ничего не понял, но противиться не стал. Видно было, что девушка знает, что делает.

Скорая приехала минут через десять. Упавшего стали выносить на носилках. За ним последовали и его близкие. Ушла с ними и она…

На следующий день эта же девушка снова появилась в нашем баре. На ней был всё тот же костюм, а глаза ещё более уставшие.

Она села за стойку и вновь заказала «Ксенты».

Когда первый бокал был опустошён, а я наливал второй, то я спросил:

– А что вчера с тем парнем случилось?

Девушка залпом выпила очередной бокал. Зажмурилась. Глубоко вздохнула. Затем открыла глаза, которые были уже красными от алкоголя и недосыпа, и сказала слегка сиплым голосом:

– Внутреннее кровотечение открылось.

Несколько секунд она молчала, смотря как я снова наполняю её бокал, а затем взяла его в руку, глядя на зелёную жидкость внутри и продолжила:

– У него печень больная, а он, дурак, перепил вчера. Вот результат. Четыре часа оперировали его.

– Так это вы оперировали его?.. – поинтересовался я.

Она снова опустошила бокал залпом и тут же ответила:

– Да. Его отвезли в больницу, где я работаю. Я и оперировала. А потом ещё четверых за день… Мы же с ним в полночь закончили где-то. Ну, сегодня, то бишь. Новый день. А дальше ещё эти четверо были…

– Вы, вижу, устаёте…, – сочувственно произнёс я.

– Вы не представляете насколько, – выдохнула она и опустошила очередной стакан.

– Вам плохо не станет от такого количества? – учтиво спросил я.

Девушка рассмеялась. Она смеялась искренне, завалив голову назад, и от этого мне даже стало неловко.

– Боитесь, что тоже упаду, как тот мужик вчера? – усмехнулась моя собеседница.

– Ну… вы же – девушка…, – замялся я. – Обычно девушки пьют что полегче…

– Немного не так. Я – сначала – хирург. А уже потом – девушка. Хотя, я себя уже ей не ощущаю, если честно…

Она потупила взгляд и опёрлась головой на руку.

– Всё время операции, пациенты… кровь… хирургичка… Я посвящаю этому себя. Свою жизнь. И это начинает надоедать. Мозги кипят, проще говоря. Не потому что выбрала не то призвание или ещё что… – нет! Просто я уже не чувствую себя человеком… что уж там девушкой?.. Я как будто робот – процедурная, операционная, кабинет. Процедурная, операционная, кабинет… Изо-дня в день одно и то же. Бывает, ночуешь так прямо – на ходу. Начальство-то ещё понимает, как-то жалеют нас немного, а вот парни…

Я заметил, как на её щеке появилась слеза.

– Ну, как им объяснить, что работа у меня такая?! Что я не изменяю им с врачами другими, а просто, блять, извиняюсь, на операциях!

Она снова выпила бокал абсента и ненадолго закатила глаза, видимо, чтобы сдержать слёзы.

– А как есть свободное время – так чего я им внимания не уделяю? Не могут понять, что я запарилась, наверное, нет?! Что стоять у стола, согнувшись, по несколько часов – это не в «Доту» катку сгонять!

Как она ни старалась, но слёзы всё равно, понемногу, лились из её глаз, хотя голос ни капли не дрожал.

– Знаете, иногда хочется оставить эту чёртову работу и начать жить для себя. Хотя бы на неделю! Чтоб поспать сутки-двое. Чтоб поесть нормально, а не перебиваться, чем Бог даст. Чтоб не видеть ни крови, ни хирургичек, ни скальпелей… А потом, знаете, смотришь – упал кто-то на улице с приступом… а ты уже на автомате летишь к нему. Просто потому, что ты знаешь, что делать. И, видимо, знаешь это только ты, ибо остальным всё равно. Люди, вообще, такие равнодушные. Кому-то плохо, а никому не интересно. Это хорошо ещё, если в скорую позвонят, а также ж и это не делают. И вот, получается всегда одно и то же, – кто, если не я? Да ебись оно всё конём, хочется сказать. Но нет. Всё-таки, Бог нам такого пока ещё не сказал, хотя тоже хочет, наверное. Вот и я, наверное, не могу. Да и, когда трезвая, понимаю, что не особо-то и хочу.