Kitabı oku: «Программа замещения»
Современные ученые не требуют чудес: они требуют экспериментов.
Лев Карсавин
Глава 1. Невозможное возможно
Что вы чувствуете, когда ставите свой росчерк на последней странице договора? Нетерпение и облегчение? А может, сомнение и тревогу?
Напечатанные листы еще не остыли, выйдя из разогретого принтера. Последняя страница настойчиво повторяет вашу фамилию и инициалы. Считаете, что вы себя продали? Но ведь не душу дьяволу, а всего лишь свое серое вещество для исследований. Заметьте, не навсегда. Только на год – всего-то триста шестьдесят пять дней. И это не мало за то, что в ваш мозг поселят уже ушедшего близкого вам человека. Ну, конечно, стоит того! Имеете право.
Невозможное возможно! Две тысячи тридцать пятый год на исходе! Да пусть изучают: поведение, настроение, сон, реакцию, еще чепуху какую-то. Пусть ковыряются в ваших извилинах! Главное, что Вы не один. Вот оно рядом, любимое существо: ходит, дышит, разговаривает. Знакомый прищур светло-серых глаз и ямочка на левой щеке. Жаль только потрогать не удается – фантом все-таки! И все же на то она и память, чтобы все сохранять: и тепло прикосновений, и чуть слюнявый поцелуй, и такой родной шепот.
Программа замещения или ПЗ, как называют ее психиатры, способна вернуть утерянных близких. Да-да, оттуда! Не верите? Проверьте!
Обычно мы боимся того, что находится вне реальности: если вы видите или слышите вещи, которых никто другой не наблюдает, значит, у вас что-то не в порядке. А тут экспериментальные научные исследования – это тебе не шаман в бубен бьет, здесь все под контролем.
И я был из тех первых, кто решился.
После «ухода» дочери, здесь так это называют, все внутри замерло, только сердце, как часы в тишине, стучало: «Тук да тут, тук да тук». Месяц в голове гудело, и желудок ничего не принимал, только воду из-под крана. А они мне: «Пора смириться! Все под одним небом ходим. Депрессия у тебя, иди лечись!» И что? Меня от их медикаментов начисто из жизни выбило. Даже имя свое забывать стал.
Гляну в мобильный – полно ее снимков. Вот на меня смотрит, улыбается. Мне бы разок на живую Ланку посмотреть, до волос ее дотронуться.
И тут в новостях слышу: «С сегодняшнего дня…» Да что говорить, вот статья в газете: «На территории нашей области в ходе эксперимента будет протестирована научная программа, основной целью которой является лечение тяжелых форм депрессии методом восполнения ушедших близких с использованием нейронного кодирования. Желающие могут обратиться в Центр психологической помощи «Мы с тобой». Для участников предусмотрены региональные льготы».
Вот так мы этот мифический год с Ланой и провели. Я вот продлевать договор пришел.
– А я полгода назад мужа потеряла… Тихий такой был, интеллигентный, меня и дочку любил сильно. Я, говорит, Олюшка, за вас обеих жизнь готов отдать, если понадобится. Двадцать лет вместе прожили, и вдруг раз – и нет его больше. Торговый центр «Онежский» на набережной знаете? Вот там его джип и сбил. Вначале трудно поверить было, что это все действительно с ним произошло… С нами, вернее… А когда реальность о себе заявила, тут все и началось: душа свернулась в клубочек, съежилась, замерла так, затихла, а, если шевельнется вдруг, боль така-aя, не перенести. Пошла я тогда в Центр – помогите! Не жить мне без него! Может, лекарство какое есть? Там мне про эту Программу и рассказали. Экспериментальная, научная… Мне даже пробный вариант предложили: пройдете подготовку, затем к вам датчики прикрепят и на ваши частоты настроят. Я и пошла. Представить просили мужа живым, в домашней одежде, как книгу читает, как соцсети просматривает, как за ноутбуком работает. Он у меня учителем истории был… Или есть. Теперь уж и не знаю, как сказать. Я его в пижаме в домашнем кресле так и увидела: сидит, ногой покачивает. А потом не только увидела, но и услышала, шутки шутить мастер был… Есть… Или как там лучше. Доктор говорит, это фантом Вашего мужа, мы поселим его в Вашем мозгу, и Вы будете его видеть, слышать и даже ощущать. Ваш мозг все сам выстроит. У него там все хранится: и запахи, и звуки, и тактильные ощущения, и облик. Поверить невозможно! Но я ведь все своими глазами видела и даже, кажется, до его руки дотрагивалась. Волосатый был… Есть… Или как там. Доктор мне объяснил, что нужно договор подписать, срок можно самой выбирать от шести месяцев до года. Согласие, значит, на участие в клинических испытаниях. Еще препарат нужно ежедневно принимать, и каждые две недели в Центре появляться, они данные снимать будут и затем обрабатывать. А я за это время хотя бы к мысли привыкнуть смогу, что он со мной не навсегда. Да и льготы эти тоже не лишние. Пришла вот документы подписать.
– Кричит, что ли, кто-то в коридоре?
Седовласый человек испуганно вжался в оранжевое кожаное кресло, стоящее у прохода, когда услышал в холле громкий знакомый голос. Голос что-то спрашивал и по монотонной интонации отвечающего стало понятно, что ему указали, куда надо пройти.
– Сын… И откуда он узнал? – тут же задал себе вопрос Семеныч, желая слиться с гладкой кожей удобного сиденья. – Я ведь никому ни слова, разве что Алинке намекнул, что сегодня с утра у меня важное дело. Вот старый дурень!
В сумерках длинного коридора стремительно приближалась высокая, статная фигура с перекинутой за плечо ношей. Егор миновал ряд столиков, за которыми сидели пациенты, и вплотную подошел к растерянному отцу.
– Я сс-сразу понял, что у тебя за важное дд-дело! – с ходу завелся он. – Кк-конечно! Сс-срок твоего договора истек, и ты решил не вынн-ныривать из сс-своего болота! Как же упустить такую вв-возможность еще три месяца пп-просидеть в этой… гаа-аллюционной жиже! – гневно продолжал он, то и дело заикаясь. Темно-русая челка прилипла к высокому лбу, а пот скатывался тонкими струйками из-под толстых дужек очков.
Люди, занятые чтением каких-то бумаг, оглядывались на агрессивно настроенного человека с болтающейся за спиной синей сумкой. Сидевший напротив него пожилой мужчина, опустив трясущуюся голову, прижимал к груди белую пластиковую папку с натянутыми по углам резинками. Небрежно раскрытые полы его серого плаща напоминали распахнутые крылья мертвой птицы. Он пытался выдавить из себя какие-то слова, но вместо них раздавался только непонятный клекот.
Парень продолжал в запале повышать голос:
– Я дд-долго терпел, папа, глядя на то, что ты с сс-собой делаешь! Очнии-ись! Мамы уже год кк-как нет! Ты должен это пп-принять! Надо научиться жить с бб-болью, и тогда она когдд-да-нибудь отступит! Пп-пойми, нельзя принимать илл-люзию за правду! Твой фф-фантом – не мать! Сс-слышишь!
Он тряс отца, схватив его за осунувшиеся плечи, и продолжал бить наотмашь беспощадной правдой. Лицо его вспотело от гнева, и очки то и дело сползали с переносицы. Он поправлял их, дрожащей от волнения рукой, и все время поднимал насквозь промокшую челку:
– К черту эту ПЗ! Она нн-не может никого «зз-заместить»! Ты же пп-понимаешь, что ты живешь с привв-видением! Ты сам стал своей галлюцц-цинацией! Ты видел себя со сс-стороны?! Брее-ед! Бб-бред! Кому ты гг-греешь чай на кухне?! Сс-с кем ты рр-разговариваешь в ванной, отт-тец? «Машенька, пп-принести тебе чистое пп-полотенце? – продолжал он копировать его интонации. – Поп-ппробуй вкусный сс-супчик с грибами!»
Поникшая голова старика затряслась, и на белую папку часто закапали крупные слезы. Они быстро скользили по поверхности пластика, расплывались большим мокрым пятном на брюках. Егор продолжал какое-то время бросать свои резкие колючие фразы, пока не понял, что отец беззвучно рыдает.
В коридоре наступила такая тишина, что было слышно, как кто-то перелистывал подшитые страницы. Плечи сына опустились, и тяжелая сумка тут же соскользнула на пол.
– Пп-прости, папа! – прохрипел он. – Я нн-не могу больше на это сс-смотреть. Ты разве нн-не понимаешь, что мне бб-больно? Мама, ребб-бенок, ты со своими вв-видениями! – Нагнувшись, он взял холодные ладони отца, что-то вложил в них и почти шепотом добавил: – Пп-прости! Делай, как зз-знаешь! Я съезжаю!
Егор выпрямился и, не глядя на отца, слегка пошатываясь и волоча за собой свою поклажу, пошел к выходу. Люди за столиками оживились, тихо переговариваясь, кивая на сидевшую в кресле понурившуюся фигуру.
Семеныч разжал трясущиеся ладони, в них лежала небольшая связка ключей с латунным брелоком и гравировкой «Смилянский».
* * *
Здание Центра психологической помощи «Мы с тобой» появилось на стыке Беломорского проспекта и Яшмовой улицы три года назад. Два купола из прозрачного алюминия, новейшего строительного материала, возвышались над гладкими пологими крышами рядом стоявших добротных домов нулевых. Фасад украшали угольно-черные панели из биопластика, а полукруглые стеклянные двери бесшумно поглощали входящих правым крылом и также бесшумно возвращали выходящих на улицу левым.
Кабинет руководителя областного Центра находился на самом последнем этаже двенадцатиэтажного здания. Табличка на стене сухо и сокращенно перечисляла научные регалии и Ф. И. О. его хозяина:
Профессор, д-р мед. наук, зав. каф. психологии, руков. ЦПП
Ведущий врач-психиатр Программы замещения
Крещенский Виктор Арнольдович.
Из приоткрытой двери в коридор доносились равномерные гудки, очень быстро сменившиеся щелчком, сразу за которым загремел низкий голос хозяина кабинета:
– Доброго дня Вам, Георгий Бариевич!
– Подождите, Виктор Арнольдович! – мобильный на громкой связи четко передавал все посторонние шумы, в которых тонул баритон руководителя Программы замещения. – Я закрою стекла машины! – Наконец, звук трассы стих, и голос в трубке продолжил: – Слушаю Вас! Я тут по дороге в лабораторию. Дел накопилось в связи с окончанием Программы! Десять недель осталось, и мы с Вами выходим на другой уровень, уважаемый! Поедем в Москву представлять результаты! – баритон раскатисто засмеялся.
– Мне бы с Вами встретиться, Георгий Бариевич! Тут у нас некоторые нюансы возникли! – продолжал Крещенский слегка вкрадчивым голосом.
– Да я – пожа-алуйста. Можем даже завтра с утра. Только Вы хоть намекните, насколько все серьезно! У нас говорят: «Умному – намек, глупому – палка», – послышался голос из трубки.
– Не хотелось бы по телефону… Есть случаи отклонения от Программы. Что делать, если реципиент через определенное время начинает видеть свой объект не только в границах, указанных в договоре, я имею в виду в домашней обстановке, но и снаружи? Например, на улице, стадионе, в машине или витрине магазина, как в последнем случае. Это чревато…
Баритон хмыкнул, перебивая все более озабоченную речь руководителя Центра:
– Не продолжайте! Почему я слышу об этом только сейчас, когда до окончания эксперимента остались недели? – голос перешел в наступление. – Вы понимаете, что за этим стоит, уважаемый? – буркнул он в микрофон. – Я возвращаюсь! Через час жду Вас в кафе на девятом этаже! Энэнен куте! – добавил он раздраженно по-татарски и прервал соединение.
Слышно было, как в комнате медленно проехали ролики тяжелого кресла, как нервно захлопали дверцы шкафа, друг за другом затарахтели ящики стола, как заспешили шаги по мраморному полу.
Виктор Арнольдович приоткрыл тяжелую дверь кабинета и протиснулся в узкую щель, как будто хотел покинуть его украдкой. В коридоре он набросил на плечи легкое пальто, оглянулся еще раз, две сотрудницы Центра, шурша накрахмаленной сине-голубой формой, обогнали своего руководителя в который раз за день, приветливо кивая ему на ходу. На их кителях красовались бейджи с логотипом Программы.
До встречи оставалось не так много времени, а ему нужно было принять еще одного пациента. Лифт плавно опустил его на два уровня ниже и тут же включил программу дезинфекции. В коридорах отделения приглушенный свет погружал в атмосферу спокойствия, а в хорошо освещенном холле еле слышно звучал ноктюрн Шопена. Навстречу Крещенскому засеменила его помощница, низкорослая пышная брюнетка Диана.
– А я уже Вас набираю! Пациентка ожидает в кабинете. Вся команда готова! Можно начинать? – низким сиплым голосом спросила она.
Пальто соскользнуло прямо в руки медсестры, а папка, пролетев по воздуху, плавно приземлилась на гладкий, сверкающий новизной стол. Казалось, что Виктор Арнольдович обладает телекинезом и предметы вокруг него двигались сами по себе.
В кресле напротив врача сидела изможденная молодая женщина. Несмотря на выраженное расстройство психики, ее худое лицо, с чуть заостренным прямым носом и голубыми глазами, было очень привлекательным: черные гладкие волосы доходили до плеч, а бледная, чуть прозрачная кожа контрастировала с темно-синим свитером. Ее тонкие пальцы нервно перебирали ручки лаковой сумки. Дорогие нейлоновые чулки сползли до самых лодыжек. Левая туфелька беспокойно отбивала степ на мраморном полу. Несчастная выдавила из себя что-то вроде «здрсте», и тонкие губы растянулись в улыбку-гримасу, наподобие той, которой люди сдерживали крик от обжигающей душевной боли.
Он коротко взглянул на монитор и бегло прочитал скупые сведения: Алина Андреевна Смилянская, тридцать два года, романист-филолог, замужем, дети – прочерк, рост – один метр семьдесят два сантиметра, вес – пятьдесят пять килограмм, некурящая, не вегетарианка. Жалобы: бессонница, сильнейшая усталость, отсутствие аппетита, головная боль, головокружение, тревога, страх. Заключение терапевта: депрессивное расстройство (знак вопроса). Жирным красным шрифтом выделено: последствия долговременного стресса – смерть ребенка.
Вот почему она в нашем отделении, депрессивный психоз, вызванный смертью близкого, показан для Программы замещения. В острой стадии? Разве только попробовать.
Глаза Алины под полузакрытыми веками блуждали из стороны в сторону и, казалось, рассматривали абстрактный узор на мраморных плитах. Она ерзала в кресле, открывала и закрывала свою сумочку, расчесывала неровно остриженными ногтями тыльную сторону ладони, отчего на белой коже проступали ярко-красные прерывистые линии, и сухо отвечала на вопросы психиатра. Но когда он спросил, как давно она потеряла ребенка, ее глаза широко открылись и выплеснули на него свою голубизну, замешанную на боли и тоске, а маленькие черные колючки зрачков вонзились ему в переносицу. Горе перелилось через край, мгновенно заполнило кабинет, гулко ударилось о стеклянную перегородку и зазвенело, как оборванная струна. Сухие потрескавшиеся губы зашелестели в тишине:
– Пять месяцев назад.
Крещенский перевел взгляд на монитор. Двадцать недель кошмарного ада, всепоглощающей душевной боли, которую она с готовностью поменяла бы на физическую. Спокойно, уверенно и профессионально вел он свою беседу с пациенткой, лавируя между ее отчаянием, безнадежностью и скорбью, ведя ее к тихому берегу покоя и безмятежности. Его гипнотический взгляд, уверенные интонации и запах терпкого парфюма успокаивали, а предложение прямо сейчас испытать на себе Программу не удивило, а вселило в нее надежду, что боль еще может уйти, и тогда…
За прозрачным барьером загорелись экраны компьютеров, Алину пригласили сесть на высокое серое кресло с металлическими подлокотниками и дали выпить прозрачную жидкость почти без вкуса. Затем предложили расслабиться и надели на голову шапочку странной конструкции:
– На ней находятся определенные датчики, мы зафиксируем ее в местах контакта с вашей кожей для лучшей проводимости определенных импульсов, будем принимать сигналы вашего мозга и регистрировать их.
Алина прикрыла глаза. Мужской приятный голос попросил ее воссоздать в памяти первую встречу с ребенком: его облик, запах, плач и гуление, первые тактильные ощущения: мягкость кожи, влажность слипшихся тонких волосиков, бархатистую нежность пяточек.
А потом… она вошла в те обреченно-короткие дни в апреле, или, скорее, они проникли в ее настоящую реальность – теперь сказать трудно. Крохотная малышка в ее руках зашевелила малюсенькими пальчиками и стала искать малиновым ротиком теплую грудь. «Ребенка надо укутать», – забеспокоилась Алина. Она терялась в мыслях, почему дочка раздета. Слева от себя нащупала рукой мягкое шерстяное одеяльце, подаренное родственниками мужа, осторожно завернула малышку и крепче прижала к себе. «Вот он мой цветик лазоревый, моя капелька, – любовалась ребенком Алина. – Никуда и не уходила, где-то тут витала между явью и сном, между минувшим и настоящим, между смертью и жизнью. Побудь со мной еще немного, не оставляй меня!»
Идя домой, она загребала туфлями опавшие от грусти сентябрьские листья, то и дело возвращаясь за прозрачную перегородку в кабинете. Красный подрагивающий свет ворвался неожиданно в просторное помещение и сознание Алины. Она встрепенулась и бросила удивленный взгляд на скрещенные на животе руки, на лампы, жужжащие высоко на потолке, встретилась глазами с врачом, который наблюдал за ней из-за огромного монитора, и поняла, что хочет продлить те яркие видения, ощущения и звуки, вернувшие ей, пусть ненадолго, эти волшебные мгновения тихого безграничного счастья.
Глава 2. Съезжать немедленно
Гигантская круглая входная дверь зачерпнула Егора и еще двоих покидающих Центр стеклянным крылом и вынесла их наружу. Осеннее солнце яркой вспышкой на мгновенье ослепило глаза, а лицо обдало свежей сентябрьской прохладой. Ветер смело играл с прохожими: щекотал им затылки, подталкивая вперед, раздувал полы верхней одежды и бросал в лицо порывистые волны, не давая вдохнуть полной грудью. Проспект зарябил серо-черной лентой легковых машин, запестрел желтыми, как осенние листья, трамваями, неуклюжими бело-синими рейсовыми автобусами, громко зазвучал, запиликал, протяжно загудел, зарычал моторами, отрывисто засигналил сиренами.
После ссоры с отцом возвращаться домой не хотелось. «Пройдусь», – решил Егор. Он застегнул свой короткий спортивный плащ, поправил на плече ремень сумки, в которой лежало два отремонтированных им ноутбука, надо было еще отвезти их в бюро до четырех. Ноги устало передвигались по вымощенному тротуару.
«Съезжать немедленно!» – крутилась одна и та же мысль, проезжая в сотый раз свой круг карусели в голове. Увиденная вчера картина всплывала перед ним, как кадр из кинофильма: отец стоял посреди комнаты спиной к двери и, обращаясь к продавленному серому дивану, продолжал для кого-то свою недосказанную речь:
– Егор… Егор пойдет еще дальше! Видишь, на какой фирме работает! И зарабатывает неплохо! Как только они с Игореней универ закончили, так он сразу быка за рога и взял! – отец поднял два кулака и многозначительно потряс ими в воздухе. – А потом эта идея с приложением для андроида. День и ночь сидел с книгами своими, в интернете видео обучающие смотрел. Игоря в стартап потянул! – он осторожно присел на край дивана и накрыл пледом ноги, «лежавшей» здесь жены. А так как диван был пуст, плед тут же сполз вниз. – Да и семья у них здо́ровская! Глядишь, и мальца нам подарят! А вот Игорь совсем другой. Даром что близнецы! Помнишь… Крошками были, один кряхтит да краснеет, а другой криком кричит, есть требует. Вот где натура уже проявлялась! Да и потом трехлеткой был, слова из него не вытащишь, сопит и молчит только. Всю жизнь его в спину толкать надо, и с работой, и с семьей! До сих пор не определится. А все ты вечно: «Слабенький, болезненный, нерешительный!.. Ой, не кричи на Игоря, он обидчивый, замкнуться может!.. Не нажимай на него, ему время нужно!.. Егор, заступись за брата, он сам за себя не постоит, у него натура такая!.. Мальчику сложно!..» Вот он и привык, что за него кто-то решает, кто-то действует! Брат рядом – направит, если что, подскажет! А жизнь она потверже бетона будет – думай быстрей, делай вовремя, не жди совета. Вот и вышел «теленок» и «тюфяк»! Это все ты «довоспитывалась»!
И он в запале сильно ткнул указательным пальцем «жену» в лоб, как делал всегда, когда сердился на нее. Когда палец провалился в набитую синтепоном подушку, отец застыл на мгновенье и сразу умолк, то ли увидев ее испуганно-обиженный взгляд, то ли признал, что перед ним всего лишь ее фантом.
Он бросился на колени перед диваном, теперь уже сознавая, что ее, его Машеньки, нет на самом деле. Принялся плакать и просить прощения. И просил он его у той девушки, которую он увидел когда-то возле цветущей вишни ранним июньским утром; у любимой, которая пьянила своими пылкими ласками; у той женщины, с которой он вынес из роддома двух близнецов в теплых голубых комбинезонах; у матери, которая вскармливала, растила и лелеяла своих сыновей; у своей жены, с которой они прожили долгие дни такой короткой жизни.
Отец склонился над примятой диванной подушкой и долго нашептывал ей свои запоздалые извинения. Ей, своей жене, такой нежной и кроткой, такой терпеливой и понимающей, безропотной и молчаливой.
Стоя в проеме двери, Егор смотрел на вздрагивающие, сутулые плечи отца, на его сгорбившуюся фигуру, и у него пронзительно заныло в груди.
Не первый раз Егор пытался отговорить отца от участия в этой экспериментальной Программе замещения.
– П-понимаешь, батя, ты должен обладать п-полной информацией, чтобы понять сущность этих исследований. Вот с-скажи, тебе до конца понятны цели и с-способы, с помощью к-которых будет проводиться этот эксперимент? – И не дав отцу ответить, продолжил. – Я просмотрел т-твой договор с Центром, и мне не до конца ясна с-суть этого опыта, кроме того, что ты п-получишь, так сказать, «желаемое», – при этом он показал в воздухе воображаемые кавычки, – на короткий, заметь, срок.
– Если Программа пройдет успешно, то она будет внедрена повсеместно, – перебил его отец. – Понимаешь? Это значит, что я могу прожить с Машей до конца и умереть с ней в один день! – и не собираясь больше слушать доводы сына, он выскочил из столовой и с силой щелкнул замком своей комнаты.
Громкие окрики двух прохожих и радость случайно встретившихся людей вернули Егора на широкий проспект, который утопал в слегка пожелтевшей листве лип, в гуле городского транспорта, звуках музыки, льющейся из маленьких кафешек и солидных ресторанов. Они располагались длинной вереницей, плотно примыкая друг к другу и щедро одаривая идущих мимо своими волшебными запахами из кухни. Спина начала ныть и усталость от разговора с отцом в холле Центра постепенно наседала, казалось, на ногах повисли килограммовые гири.
Слева замаячили белые аккуратные столики кафе Giulietta, а такие же изящные стулья зазывали клиентов передохнуть и выпить горячий ароматный напиток. Егор присел за крайний столик с высокими оплавленными свечами и недопитым кофе в неубранной чашке. Девушка-официантка, легкая и грациозная, подлетела, как по воздуху, изящно смахнула с лаковой поверхности оставшийся кофейный прибор на свой поднос, провела по столу белой салфеткой, словно нежным крылом, и подарила ему приятную улыбку со словами:
– Добрый день! Что будете заказывать?
– Эсп-п-прессо и минеральную воду! – устало улыбнулся в ответ Егор.
Девушка тотчас же упорхнула, весело кивая на бегу знакомой молодой паре.
Прозрачные перегородки с матовым рисунком укрывали посетителей кафе от порывистого ветра, маленькие изящные зонтики заслоняли лица от ненавязчивого сентябрьского солнца, а музыка Нино Рота, казалось, заглушала своей тихой проникновенностью рев трассы.
Конечно, папа очень изменился с участием в этом эксперименте. «Вернув» себе умершую жену, он ожил. Подолгу сидел с ней на кухне, наливая и расхваливая гороховый суп на копченых ребрышках, который так любила мама, читал ей вслух газету на лоджии, разогревал вишневые косточки для грелки и помогал ей надеть шелковый черный халат.
Из договора отца Егор понял, что видение вызванного объекта, по условиям Программы, может круглосуточно находиться с реципиентом в закрытых пространствах и в привычных для испытуемого условиях. Объект не возникает в поле зрения участника эксперимента, если последний не хочет этого. Для того чтобы прекратить галлюцинацию, реципиент должен перестать думать об объекте и представлять его в своем воображении. Программу можно включить и выключить с помощью кодового слова, которое остается в памяти пациента и файле компьютера ПЗ.
Белоснежное вафельное полотенце с витиеватым узором и надписью Giulietta вновь проскользнуло по столу и оставило после себя миниатюрную элегантную чашку с блюдцем из тонкого фарфора и дымящимся над ней ароматом жареной арабики, прозрачно-голубой бокал с водой, бумажную салфетку с надписью: «Приятного аппетита!» и счет с лаконичными сухими цифрами.
Отец заключил договор ровно на двенадцать месяцев, получив еще один шанс прожить некоторое время со своим дорогим человеком. И теперь, отчетливо понимая, что срок так невелик, а пустота, окружающая его, так страшна, он старался исправить все ошибки, сделанные им в их семейной жизни. Теперь он сам варил супы, заваривал чай с чабрецом, загружал стиральную машинку и менял постельное белье. А все свое свободное время «проводил» с Машенькой, а на настойчивые просьбы «комбата»-соседа из тридцать восьмой квартиры сыграть «партейку» в шахматы или «хлебнуть пивка» упорно отвечал отказом. Узнав о причине уклонения Алексея Семеныча от вечерних посиделок, друзья всерьез забеспокоились.
– Да-а, Егор, тяжело тебе с батей! – начал однажды разговор на лестничной клетке сосед. – Отличный мужик был! А теперь, видишь, такое горе – крыша и расплавилась. Не всякий выдержит, – понуро пробубнил дядя Леня, придерживая натянутый поводок своей собаки Джесси.
– Слыха-а-али мы про эту Программу! Ученые – они мастера на людях эксперименты ставить! Тут одними крысами не обойдешься, пойди пойми, что эти зверюшки себе в своей головенке представляют? А вот с людьми вишь как! Мысли теперь чужие рассмотреть могут, галлюцинации вызвать! Разреши только в твоем котелке крышку поднять, быстро там ревизию сделают, еще и своего туда накидают – варись похлебка, кипи! Посмотрим потом, что выйдет!
Собака заскулила и нетерпеливо помахала обрубком купированного хвоста, затем слегка подпрыгнула и толкнула Егора передними лапами в грудь, дружески лизнув его лицо большим шершавым языком. Хватит, мол, разговоры разводить, очень гулять хочется!
Пока картинки и мысли сменяли друг друга в голове Егора, чашка опустела, покинула свое блюдце и сиротливо застыла на самом краю белоснежного стола. Оставив деньги за кофе под металлической пепельницей, он поднялся, неохотно схватил тяжелую сумку и издалека помахал рукой юркой официантке. В ответ она подняла пустой поднос и просияла наивной улыбкой Джульетты.
«Съезжаем! Завтра же съезжаем!» – подумал Егор, оставляя кафе. Напротив красочного плаката, рекламирующего отдых на экзопланете «Экстремальный космос. Испытайте гравитацию на планете XGM-8g!», затормозило такси. Водитель вышел, уверенным движением открыл багажник и подал прыткому старику-пассажиру его затянутый ремнем черный чемодан. Тот легко подхватил его и резво засеменил к бордюру.
Егор приблизился к машине и вопрошающе взглянул на таксиста:
– До Бирюлевской довезете?
Водитель кивнул в ответ и поспешил за руль.
– Строение 44, – добавил Егор. Тот еще раз кивнул и поглубже натянул бейсболку, стараясь закрыться от солнца. Серый электромобиль «Тойота» тихо заурчал и плавно двинулся, сливаясь с гудящим потоком Онежского проспекта.
* * *
– Иди, иди ешь, Милка! – позвала Екатерина Елисеевна свою, видимую только ей, кошку, громко стуча жестяной банкой с кормом по краю металлической миски. Милка медленно и с достоинством кардинала пересекла просторную кухню, задевая кончиком задранного хвоста все, мимо чего она проходила. Есть она не стала, даже не подошла к своей порции в углу, изогнувшись, просочилась сквозь приоткрытую дверь и исчезла.
Хозяйка уж и не помнила, когда точно кошка появилась у нее. Когда Елисеевне исполнилось шестьдесят, муж умер, а дочка собралась переезжать к новому другу в Испанию. Перед отъездом она появилась у нее с влажными глазами и небольшой корзинкой в руках:
– Возьми, мама, малышку! Она, конечно, тебе нас не заменит, но все-таки живое существо рядом! – и крепко обняв мать, добавила. – Я звонить буду часто и приезжать.
Нескладное мяукающее существо сидело в подарочной корзинке с голубой лентой. Было ясно, что к сиамской благородной породе природа решила добавить здоровые пролетарские гены дворового кота. На дне корзинки лежала открытка с надписью: «Это Милка». Невесомая, непонятной белизны, с серым пятном на шее и испуганными глазами на Елисеевну жалобно смотрела крохотная кошечка, дрожа всем своим худосочным шерстистым тельцем.
Подросшая Милка стала смотреть на мир разными глазами: левый стал у нее темно-голубым, а правый – цвета весенней травы. В темноте они светились тоже по-разному: один – красным, другой – зеленым.
Кошка давала себя любить: «Хочешь да-ам тебе меня за ушком почесать, вот та-ак, за этим осо-обенно приятно. Нежнее, пожалуйста!». Или вдруг, перекинувшись на спину, выпячивала свой розовый с подшерстком живот: «Гладь меня, гла-адь!» – одобрительно урчала она. Но и сама дарила хозяйке теплоту и любовь, прижималась в постели к ее бедру и доверительно засыпала на коленях.
Столько лет прожили они вместе душа в душу… И когда Милка стала сдавать – то лапу подволакивала, то лежала целый день, не вставая, – Екатерина Елисеевна впала в уныние. Однажды утром она нашла свою подругу застывшей и неподвижной под креслом, в котором умер муж. Тяжело восприняла хозяйка утрату: лежала в постели, есть не хотела, стала сама о смерти задумываться. Тут и попалась ей газета с уникальной информацией: «На территории нашей области…» и т. д.
Появилась Елисеевна в Центре и сразу к самому главному:
– Пожалейте старую! Последнего друга в жизни потеряла! Дайте возможность еще чуток нам вместе пожить, друг друга побаловать!
Думала, что откажут. Сотрудник Центра посмотрел на нее и говорит: «Ну что ж, давайте попробуем!», и в главный офис Елисеевну направил. Все бумаги подписали и начала кошка вновь со своей хозяйкой человеческое жилье делить. Старая женщина не могла нарадоваться: «Головой понимаю, что ее нет, а она тут рядом сидит, и в глаза заглядывает, мурлычет, мягкой теплой лапкой меня трогает – заигрывает, значит». Взгляд у Екатерины Елисеевны повеселел, даже морщинки разгладились, суп вкусный наваристый стал, разговоры по телефону с подругами возобновились. Сериалы с Милкой на софе смотреть, книги читать захотелось, да и Милка теперь от хозяйки ни на шаг, так и трется о ноги, так и ластится. Только вот на улицу совсем Елисеевне не хотелось, все казалось, выйдет она надолго за порог, а подруга ее возьмет да и исчезнет, убежит куда-нибудь:
