Скороговорки медленных раздумий. Птичник крысолова. Книга тридцать шестая

Валерий Александрович Дудаков

Скороговорки медленных раздумий

Птичник крысолова

Книга тридцать шестая

50 стихотворений

…то уйдёт всецело,

Чем ты и дышишь и живёшь…

Ф. И. Тютчев

Мы вспоминаем выбывших и павших,

Всех тех, кто с днями нашего рожденья,

Был прошлым связан или настоящим.

Автор

* * *

© Дудаков В. А., 2022

Тебе в 74

Семьдесят четыре, вместе одиннадцать,

Сложишь – в лото «барабанные палочки»,

Будто годы спешат и толкают в спину,

Здесь и печки тебе, и лавочки.

Из-под них не метут веник, швабры и прочее,

По углам тоска свернулась комочком,

И ворчит, и канючит, и денно и нощно,

Потому и не сплю, с боку на бок ворочаюсь.

А давай-ка пошире раскроем окна,

Занавески откинем, пусть солнце ворвётся,

Ты увидишь – тоска заскулит и смолкнет,

А кто в это поверит, тот верой спасётся.

Лунная сказочка

(внукам и внучкам)

В тьму месяц закрался ночью,

Как кошка прыжком на крышу,

Свернулась она комочком,

Да кто здесь её услышит.

А месяц бледен от страха,

Что вором в чужой квартире,

И будет охать и ахать,

Один он в пустынном мире.

Отчаялся, сник и точка,

Ему в облаках бы скрыться,

Не светятся звёзд комочки,

Сколь темень та будет длиться.

А ночь его ждёт и нежит,

По лунной бежит тропинке,

Он вспыхнет румянцем свежим

Растаяв в рассветной дымке.

Кузьминское кладбище

Выдержав все приличья,

Близится эта встреча,

Прожитых лет табличка

Давит и грудь и плечи.

Как неуёмный странник,

Рушу, что сам построил,

Знать бы о том заранее

Кто нам глаза закроет.

Урны, могилы, склепы

Тех, кто почил, скрывают,

Тёмной ограды скрепы

Их от нас охраняют.

В зелени спят Кузьминки,

Тишь на исходе лета,

Тесные две могилки,

Места на надпись нету.

Там мать, отец и тётка,

Бабушка, младший братик,

Дятел долбит чечёткой,

Дни Христа ради тратя.

Здесь упокоюсь в бозе,

В древности так сказалось,

Строго с меня Он спросит,

Там, где конец – начало.

Покрывало дней

Мне утренняя в радость тишина,

В сугробах снег, огней фонарных нитка,

За Раменкой притихшие дома

От снов никак не могут пробудиться.

Встаю я до рассвета в шесть утра,

Вот, скажут, рано, мне ж не много и не мало,

Так каждый день «сегодня» со «вчера»

Сшивается лоскутным одеялом.

И слово есть такое: пестрорядь,

Мелькают годы, где-то рядом старость,

Всё в суете, а обернёшься – глядь,

Дней лоскутки, что нам сшивать досталось.

Одни, как сон, вобрали неба синь,

Другие праздничны, нарядны яркой краской,

А третьи блёклы, впрочем, не с кого спросить,

Не расцветили их и тратим понапрасну.

Но, видно, нам степенность не дана,

И суета чертою жизни стала,

Жаль не живём мы в эти времена,

Когда так бережно сшивали покрывало.

Что до себя, о том и погрущу,

Ведь доживать немного лет осталось,

И думать повседневно не хочу,

Когда укроет жизнь лоскутным одеялом.

Более о паскудстве, чем об искусстве

(о Вальке Воробьеве)

Он «Враг народа» и «Левак»,

И «Графоман», но не дурак,

В писаниях «нечестных правил»

Художник злобный след оставил.

Его мы многие познали,

Присвоил славу он Вазари,

Но только с жаром, пылом, страстью,

Не избежав дурной напасти,

Впадая в ложь, хулу, паскудство

«Другое» описал «искусство»,

Склоняя всех и так и сяк,

Слепил друзей ареопаг,

При этом, прямо или вскользь,

К их славе грязи кинуть кость.

Не станем мы на то сердиться,

Кому от зависти не спится

В своих стенаньях бесполезных

Страдать «за что же я безвестный».

К кому всю жизнь ломятся в гости,

Кому в удел крысиный хвостик.

Да будь ты «профи», дилетантом,

Всё ж надо обладать талантом,

А не предвзято и игриво

Точить на славу зубы криво.

Срывая многие личины,

Он в людях видел только зло,

И это главная причина,

За что ему не повезло.

Явления такого сорта

Ему от слов: себе покорствуй,

Для пакостника, знамо дело,

В говне все, он в рубашке белой,

Но кто дозволил для «ликбеза»

В чужие матки правду резать?

Пройдоха, бомж, Лобанов-ль князь,

Ты никого не пожалей,

Пиши, макая мордой в грязь,

На то ты шустрый Воробей,

Что каркает вороной грозной,

Владимир пусть, Иван ли Грозный,

Будь Рюрик иль Романов род,

Хотел он всех е… ть бы в рот,

Достоин кто его молвы —

Не перечислить всей хулы.

Как спецпатологоанатом,

Как циник, всех пославший на х… й,

Пороки он вскрывал людей

И видел гнойники, нарывы

Тех, кто ему «не вышел рылом»,

Сей пасквилянт и лицедей.

И всех, кто хочет иль не хочет,

Он оболжёт, в дерьме замочит,

Хотя он с ними долго знался

И в дружбе верной, вечной клялся,

Ему едино – враг иль друг,

Живут пусть там, пусть здесь живут,

В суд подадут за клевету.

Он верховодит, судит, рядит,

Всем обвинитель, прокурор,

А в довершение нагадит

Завистливый «парижский вор».

Будь президент Барак Обама,

В терминологии Воробьева,

Почище сленга воровского,

Он ниггер и Бардак Е… аный,

Но визгу и хулы не будет,

Коль на язык попался б Путин,

Какое б вы сказали дело

Нам до того? Слиняла смелость.

Шизофрения, пьянство, блядство

Его «конёк», святое братство,

Сменив палитру на поллитра,

Живописать и рисовать —

У них лишь время отнимать,

И, как писал еженедельник,

«В Парнас вскарабкался бездельник»

И объявил всё это злом,

Короче, людям повезло,

Ведь для реклам такого рода

Настала оттепель погоды.

Так стали Воробьёва книги

Всем нам показанные фиги,

В которых много злой брехни

Его героев, их родни.

Пора бы стих и подытожить —

Вселенский гул, эффект ничтожен,

Но сколько пыла, силы страсти,

Карает всех его рука.

Но, ради правды, я не скрою,

В его пасквильных «Леваках»

Есть три богатыря – героя,

Которых он слегка уроет,

Но выдаст за борцов идейных.

Пусть Нусберг, Ситников и Гробман

Забыты памятью народной

И мне их вспомнить что-то лень,

Да шайку этих прохиндеев

И не отмоет судный день.

Что ж, будь прижизненный я классик,

Иль это только лишь мечта,

Сказал бы: все мы в Божьей власт