Kitabı oku: «Невозвращенцы на Луне», sayfa 2
Свадьба после шестого
Немало по первому снегу провожали ребят в город. Учиться дальше. Мало их было. Но провожали всей деревней. Ведь и учились-то мы все вместе: 1-3-5 классы в одной избе – пятистенке, а 2-4-6 – в другой. Классы делились по рядам. Нередко первоклашки знали материал пятиклассников лучше их самих. Да и возраст у нас разнился изрядно. Отдавали- то в школу по- разному. Редко кого в 7 лет. Больше в 9-12 годков. Помню, как в 6-ом классе гуляли на свадьбе у Вальки Шкондиной. Нам только самогона не наливали, а сладенькой бражки, на подобии крепкой газировки или перебродившего кваса. А Вальке уже было 18 и жених – немец из соседнего Цветнополья. Потом нас потихоньку спровадили на горку. Чему мы были рады. Больно надо: «Горько, горько…» и целуются. Стыдоба! Взрослые и то уходили от детей целоваться за занавеску. Там и род продолжали. Хат- пятистенок в деревне было мало, чтобы отдельную комнату городить.
А радио в Руслановку провели году к 56-му. Слушали по часу. Чудно! Моя бабушка Марфа, матершинница, но набожная дивилась: «Вот ведь, куды в малюхоньку хренятинку втемяшился и поёт, мать твою туды. Прости Господи грешную!» И, крестясь, отходила в угол к иконе. Крестилась в тёмный угол с иконой, требовалось замолить грех: слушала дьявола. А «электрык» проводить так и не дала: «Инда в Азове бабу убило имя!» А жалко. Вон, у Летовых, хотя и пол мазанный, а лампочка была. Правда в одной комнате и без выключателя. Я прямо по снегу втихаря (грех-то какой!!) бегал к соседям поглазеть на чудо. Набивалась чуть ли не полная хата. Но в 11 вечера «чудо» уже выключал Лёнька-электрик. Он же включал утром радио. И, если у нашего радио была лишь одна рукоятка, то у Лёньки был ПРИЕМНИК. Без лишних кулебяк Лёнька объяснял нам, как настоящий ЗНАТОК политику. Ему мужики обязательно подносили для лучшего «вещания». Однажды на завалинке в подпитии он сказал воякам, что точно опять война началась. Бабы было завыли, но Лёха успокоил, что она (ВОЙНА) пока холодная и вроде как не совсем против нас. И вообще против неё построили железный занавес.
Так и жили. Если одного из «чудес» не слышно, то значит Лёнька побывал у Цедиленчихи и пьяный спит в радиоузле. А то и, поддав самогона, рассказывал у той же бабки (ей-то чего, абы людей побольше, да самогон брали!), что после Маленкова и Лаврентия Берия будут резать скот и сеять кукурузу. Но уполнмоченный из района велел правлению и землемеру урезать огороды единоличникам, да повырубить яблони, что сверх нормы. Только нормы не знал никто, а поэтому все матерились вроде как ни на кого. А уполномоченного материть, значит против власти и в каталажку. Но кур и свиней попрятали. Ждали какую-то атомную войну. И чего людям неймётся!
А в Америке был президент Эйзенхауэр и там вешали негров. Негры были вроде как за нас и их было жалко. Привезли в клуб «Свинарку и пастуха». Киньщика поили с неделю, чтобы крутил подольше. А в буран он и сам не поехал: дорогу занесло. К весне собрали в суворовское училище Серёжку Помпеева. У него отец погиб где- то в Польше и был большой герой. Его сеструха Светка осталась с матерью.
Но совсем к весне начали налаживать совхозы. Бабы говорили, что там будут платить деньги, а к следующему году и вовсе грозятся выдать паспорта. До сих пор давали только справки, чтобы съездить на базар. Бабушка, наслушавшись радио, сокрушалась: «Господи, неужто сызнова на нас нападут с энтими бонбами! Да чтоб у них руки отсохли, у антихристов!», – и молилась перед сном, лёжа у печи на мешках с шерстью. Я был солидарен, хотя в бога верить наотрез отказывался. Пионер ведь я!
Как бы там ни было, а именно тогда за океаном уже планировали ядерный удар по Иркутску. Основная цель: разрезать Советский Союз пополам, парализовав отстраиваемую Крутобайкальскую железную дорогу. Но, вопреки этим планам, появились новые ветки Транссиба. План бомбардировки опять был сорван. Это уж почти сегодня стало известно. А тогда…
Не больно-то помню призывы в армию из нашего колхоза. Скорее всего уже или пока некого было. А коли и призывали, то как- то незаметно. И без того в колхозе работать было почти некому. Бабы, да мы, пацаны. Мы запросто управлялись на конных грабарках и лобогрейках на сенокосе, на копнителях, а то и прицепщиками-трактористами (днём прицепщик, а ночью – тракторист). Фронтовики возвращались, к общей радости, почти до 56 года, а кто и позже. Но в деревне не засиживались, подавались в город, либо в совхоз, в Азово. Решился и я.
Я бы в лётчики пошёл
Убежать от жандармов
Закадычным другом детства помню Андрюшку Карапина. Его мама редко была дома, потому что психиатр. Я почти не видел её, но почему- то полагал, что психиатр либо работает в цирке, а то и вовсе-ловит шпионов. Сам же Андрей смыслил в психиатрии не более меня, поэтому ляпнул: «Она врач!» «Сам дурак!» – ответил я, хотя дружбе это не помешало. Всё равно у нас обоих отцов не было. Настолько было непонятным для меня даже само слово «психиатр», что я записался в библиотеку. Тётенька заведующая сказала, что мне ещё рано, тогда я ей прочел целый лист из «Мойдодыра» и показал чисто вымытые руки.
Всё-таки зря мама Александра Петровна (так она велела себя величать) забрала меня от бабушки. Там, в колхозной библиотеке мне тётя Нина даже давала подержать книжку Ленина в кожаных обложках! Про психиатров мы ничего не нашли и библиотекарша спросила, кто меня этому слову научил. «Сам придумал!», боясь выдать Андрюшку, соврал я. Врать мне нравилось: надо просто сказать то, чего от тебя хотят. Не всегда, правда, совпадало. Когда я разбил из рогатки стекло, то меня взял дяденька за ухо и строго спросил: «Будешь ещё, стервец, стрелять?!» А я возьми, да соври: «Буду!» И тогда Александра Петровна заставила меня стоять на коленях в углу. Уж лучше бы я сказал наоборот. Тогда бы и в углу не стоял и колени не болели.
У меня же вот уже целый год была мать главбух, зачем- то забравшая к себе от бабушки. Да и навещала меня, первоклашку изредка между командировками у соседей по дому. И её образ жизни ни коим образом не предусматривал мою персону. От общения же со мной родители предостерегали: мальчик незаконнорожденный. У Андрюшки тоже не было отца. Зато его мать знали все окрест и уважали.
А с Андреем мы мечтали. Это было жутко интересно в нашем почти розовом детстве. И конечно же, было полнее доверие душевных тайн. Положим, мать Андрея совершенно не ведала, что её любимый и единственный сын осмелился желать стать ТАНКИСТОМ. А не хирургом, стоматологом и уж, в конце концов – психиатором.
Друг ужасно боялся маминого мигреня. По его мнению именно на этой почве умер Сталин. О тайне Андрея я молчал как партизан Лазо. Андрюшка же взаимно хранил мою тайну: занять со временем пост Ленина. По моим умозаключениям, вакансию до поры, до времени совмещал Иосиф Сталин. Но в марте скончался и он. Хотя после Сталина дела обстояли сложно. Там была полная неясность между Берия и Маленковым, последний в итоге «надавал ему(Берия)пинков». Стишок о Берия знали во всей школе и не запрещали. Скорее всего, потому, что «Берия потерял доверие». А потом вообще на Мавзолее во время парадов стал стоял Хрущёв. А на пост Ленина почему- то никто не претендовал. Странно, что кроме меня об этом никто не догадывался. Видно НИКТО не знал о существовании такой важной должности. Да и лет мне было явно недостаточно, чтобы открыто заявить о своём первостепенном желании. Так что пока это была Тайна.
Повзрослев на год и всётаки определившись в деревне у бабушки, сменил и виды на «трудоустройство». Теперь планы строили уже с деревенскими ребятами, иногда покуривая самосад. Его отсыпали втихаря из кисета деда Цидилёнка, вечно дремавшего на завалинке. Закопёрщиком выступал цыган Забар, мой троюродный брат по дедушке Сёмичу. Он постоянно подговаривал рвануть в Уссурийскую тайгу за женьшенем: «Заживём как цари. А там кто куда хочет…». Я, хотя тоже читал книгу Арсеньева про Уссурийский край, но махру курить не стал, да и «золотой корень жизни» меня не прельщал. А ко всему пост Ленина мне уже разонравился. По заграницам я бы ещё ездить смог, а вот в гробу лежать и не шевелиться – дураков нету. Я даже в прятки не мог долго высидеть не двигаясь. А про жандармов вообще ясности не было. Уж больно быстро они бегали и Ленина всегда ловили. А меня никто поймать не мог, даже Ванька Марков. И я задумался о смысле жизни серьёзно и вообще.
Вот Мне бы на звезду какую посмотреть или на Луну. В жизни не видел лунатиков и марсиан. Хотя у Бредбери читал. Они вроде немцев, но ничего про нас не знают. И что мы за мир всём мире, – тоже не в курсе. Скорее всего у них нету рабочего класса. А больших учёных пускали в обсерваторию, к телескопу. Мне бы для начала хотя бы двор вокруг неё мести. А ночью можно было бы потихоньку, вместе со сторожем наблюдать туманность Андромеды и Аэлиту. А учился бы в райцентре, в Азово в вечерней школе.
Всем стало завидно, что я столько знаю, что стал почти «астрономом» и тогда лучшего и не хотелось. Толька Зарыпов хотел как отец- на флот, в торпедисты. У Ваньки Маркова отца совсем убили на войне и он хотел в лётчики – истребители, чтобы сразу записаться в герои. В итоге, после пятого класса, как только отсадили картошку, и накосили сена, мы рванули на Юг, чтобы до уборочной наесться досыта дынь, а то может и арбузов.
Но в колхозе, если за лето не заработать сто трудодней, то «шестого класса не видать, как свинье ушей», так сказал председатель. А шестой класс- последний в нашей школе. Без него – никуда. Даже справку в город не дадут. Такие вот танки – самолёты. Да и огороды копать- тоже не фунт изюма. Но мы рискнули смотаться за сладкой поживой до оговоренного председателем срока.
Арбузы с дынями привозили и в Омск на огромных арбах, запряжённых верблюдами. Но их нельзя было обменять на куриные яички или берёзовые почки, а денег в деревне у пацанов не было отродясь. Вот и порешили: до города на попутках, а там «своим ходом». На товарняках, то есть.
Раньше у вагонов были площадки – «тормозухи» назывались. Если незаметно, то можно на перегонах сесть. Ехали до тех пор, пока живот не подводило от голодухи. На станциях был «кипяток» – специальные будки с варом. На перроне, если не было видно милиционера, Забар гадал по руке, я пел военные и жалостливые песни про сиротскую жизнь и хромал калекой а Ванька с Толькой танцевали деревенского гопака. Не очень художественно, но смешно до упада. За час- два зарабатывали на приличную жратву и ехали дальше.
Но главное на товарняке- не попасть на глаза «Гавриле» – прицепщику и охраннику состава. А так его прозвали станционные пацаны, оравшие ему: «Гаврила-a крути-и!». У «Гаврилы» был красный фонарь и рукоятка тормоза, которую ему следовало крутить, чтобы состав притормаживал на спусках. Прозвище ему очень не нравилось. И нас, мальчишек- зайцев готов был пороть нещадно.
До южных бахчей мы всё- таки доехали. Но дыни, оказывается, ещё не дозрели и нас не только мучил понос, но и ещё болела задница и спина: конные объездчики отхлестали кнутами. Назад до Омска ехали голодом и молча. Дома меня бабушка лишь обняла: «Краля ты моя, куда же тебя черти носили! Энто все, поди Забар смустил, смоляная рожа! Чисто твой дед, Сёмич…» А Толяну с Ванькой всыпали «по первое число». У Тольки отец, а у Ваньки – дядя, хотя и пришли с войны инвалидами, но кнут держали крепко. Так что зады у них были страшнее картины «стрелецкая казнь». А Забара по-моему и не заметили, что его две недели в таборе не было.
Прореха в законе
Шёл я в райцентр Азово. Была у меня за пазухой финка, что на бражку выменял у фронтовика Лёньки Помпеева. Финкой было здорово в ножички играть и свистки из лозы ладить. Да и в дороге не так боязно.
Пока шёл, раздумья лезли в голову, а думы мои были вовсе не весёлые. Ведь шестой класс я всё-таки не закончил и заветную справку не получил. Куда теперь? Ну, для начала можно и у дядьки. Он был крупным шишкой-заготовителем, а ко всему что- то знал про моего отца. Но как быть со школой и справкой? Надо сказать, что паспорт на руках к колхозе имели 3–4 человека., среди них моя бабушка, как единоличница, председатель, да, разве что, почтальонша. Так что вместо паспорта выдавали справку колхозника, коли в город ехать случалось. Но вот беда: полных лет мне было 13, то есть для получения паспорта рановато. Ни поехать, ни пойти даже в соседнее село колхозник «де юре» не имел права. Это угнетало по сути: вроде прорехи в законе, но с двойной запретной заплатой. Хотя дядя Коля не стал себе морщить лоб в связи с внезапным появлением деревенского племянника, а переправил меня к другой сестре – тёте Тане. Благо, она работала народным судьёй и всякие справки- малявки для неё проблем не составляли. А два окультуренных братика начали усиленно приучать меня к цивильной жизни. Так что вскорости мой прохудившийся юридический «Сидор» был надёжно заплатан. А в школе мой «хенди Хох» (руки вверх) поменяли на французский портфель – редикюль – «пардон, мадам». Так что к весне мне пришпандорили «неполное среднее образование» и «четвёрку» по поведению, что приравнивалось по тем временам чуть ли не к судимости условно. Но по настоянию Татьяны Петровны мои «фортели» были как бы спущены в пресловутую реку Лету и преданы забвению мои драки и нецензурщина. Наряду с этим встал вопрос, куда девать новояленного «агнца», чтобы только подалее от досточтимых братиков судейского отродия.
А пока столяром
В связи с возникшей проблемой Валерика, то бишь меня, приняли в комсомол уже как «достойного» пионера. Тут же мне спроворили комсомольскую путёвку на мебельную фабрику. И полетел я сизым голубем прямиком в Омск. Вначале в ОблКВЛКСМ, откуда с немалым скандалом – на мебельную фабрику. Минуя ремесленное училище, но с третьим разрядом. Это озадачило моего начальника участка Козлова: мне разрешалось работать лишь до обеда и под наблюдением глухонемого наставника(других не было). А в вечерней школе, куда меня с трудом определили (не было 16 лет и паспорта), моими одноклассниками были сплошь фронтовики. В буфете, в подвале, рядом с раздевалкой торговали пивом и водкой на разлив.
Были и казусы. Лёня Славский, бывший командир полковой разведки, кавалер не менее пяти орденов, инвалид войны имел обыкновение второй урок сидеть в буфете. На первом он за партой считал выручку за штрафы по электричеству и «усушивал» разницу на втором часе, попивая «женатое пиво». Так он называл пиво с добавленной в него водкой. На третьем уроке он мирно посапывал на парте. И никто его не беспокоил: заслуженный человек! А тут случилась оказия с подменой преподавателя именно на третий час. По закону подлости Славского вызвали к доске. Вышел- то он браво, но, пройдя две-три парты, опять прикорнул. Учитель в испуге вызвал скорую. Смеху было на всю школу. Но водку в буфете продавать не стали, только пиво и газировку. Я в классе был вроде сына полка. Меня любили все: я давал списывать запросто.
Почти так же ко мне относились на фабрике. Немых на фронт не брали, бендеровцев – тоже. А фронтовики, по большей части калеки, держались особняком. Немые частью были говорящие. Не совсем внятно, но к их манере «говорить» привыкали. Они же читали по губам и жестикуляции. Многое помнится и поныне. Но мастера были отменные. Халтуры не терпели. И весь инструмент, включая пассатижи и зубила делали сами. Я же работал купленным в магазине рубанком. Немой Парыгин долго наблюдал за моими потугами с инструментом, естественно, молча. Так же молча забрал рубанок и вышиб киянкой железку. Остриё попробовал о ноготь, произнёс гортанно: «Дерджи! Кароша джелеска! А эта – гамно! Нез-зя дработат гамно». И перерубил топором для брака колодку пополам. Взял меня за руку и повёл к своим шкафам- шифоньерам с инструментом. Достал оттуда буковую заготовку для рубанка, подал. Сказал при этом: «Дерджи! Тмотры мой рубанак и дэлай таки. Мецац дэлай, два но дэлай карашо. Гамно нэ работай!» Конечно же, пришлось купить другой рубанок: работать-то чем? Но прятал его от Парыгина, тут же приступая к новой колодке. Приходил на работу часа в 4–5 утра, чтобы до обеда хоть что-то заработать. Прихватывал и обед. Постепенно САМ сделал свой инструмент. У нас даже кузница своя была. Школа художесвенного мастерства по дереву, шпону являла собой совершенство. Многое из тогдашнего утеряно почти безвозвратно.
Не забыть, как тот же Козлов пёкся о сохранении столярного искусства краснодеревщиков, вот только жаль, что не многими он был понят. Может и мной тоже. Видел Козлов мои старания и любовь к дереву. Уговаривал идти учиться в институт за счёт фабрики по деревообработке и мебели. Я же, окончив вечернюю школу, поступил в авиационный институт… Вряд ли тогда мыслилось, что есть СУДЬБА. Многое, конечно, вершит человек сам, но есть нечто выше его чаяний.
Хрущевская кукуруза и флот
Говорят, что на могиле Никиты Сергеевича Хрущёва стоит изваяние из двухцветного гранита: чёрного и белого. Пожалуй, что скульптор очень даже символично отобразил в памятнике смысл деяний руководителя советского государства. Несомненный позитив, тогда мало кем воспринятый и сумбурный негатив его деяний, породивший массу негодований в народе и у его ближайших соратников. Вроде весьма благое дело – дать простому люду жильё, переселить их из бараков и хибар в цивилизованное, пусть и не очень, но жильё. Оно уцелело и по сей день: совмещённые санузлы с ванной, низкие потолки.
Анекдот тех времён: «Хрущёв совместил ванную с туалетом, потолок сблизил с полом, была мысль соединить в один трубопровод водопровод и канализацию. Не успел. Сняли».
Сократил непомерную армию, двинул миллионы людей на целину, сделал миллиардные вложения в оборонку, непомерно поднял налоги. Выпустил тысячи «зеков», наводнив страну преступниками. В ответ стих на вагоне товарняка:
«Дорогой товарищ Сталин, на кого ты нас оставил!
У Никиты, мудреца, хрен попьёшь теперь винца!», а внизу приписка: «Везите до Москвы, не стирайте!»
Хотя надо всё-таки отдать должное Н. Хрущёву как хозяйственнику государственного масштаба. И, если И. Сталин решал глобальные вопросы через ГУЛАГ, то Никита Сергеевич ставил вопросы и решал их почти по демократическому принципу: накормить, дать работу и жильё. Причём не за колючей проволокой и с тюремной баландой, как действовал Иосиф Джугашвили, а на свободе. Не хватало хлеба, мяса, молока… Белый хлеб давали по рецептам врачей. Ко всему появились совершенно необоснованные лозунги: «Догоним и перегоним США по производству мяса, молока…» Хотя откуда взяться всем этим продуктам, коли нету должного уровня сельхозпроизводства. Появилось сотни анекдотов: «По мясу и молоку хреном проволоку!»; в Москве – «Мосмясо», «Мосхлеб»; в Одессе «Одэмясо», «Одэхлиб», а в Херсоне, говорят, и того хуже». Началась «эра кукурузы», якобы универсального продукта для населения и… скота.
Постараемся сегодня понять происходящее в СССР и окружающем его мире. Продолжалось совершенствование и испытание ядерного оружия – залога государственной безопасности. Строились ракеты, танки, самолёты. До половины, если не более населения «работали на войну». Противостоящие СССР страны НАТО всё глубже втягивали нас в гонку вооружений. Во всемирной атмосфере уже не просто пахло, а чадило ядерной войной. Не мог СССР, имеющий почти трёхкратное экономическое отставание от США и стран НАТО, превзойти их по вооружению и армии. Ко всему не было устойчивой военной доктрины.
Для надёжной охраны и обороны водных границ Советского Союза требовались современные авианесущие корабли, ракетоносные субмарины, самолёты дальней авиации и многое другое. Плюс внутригосударственные проблемы. И Н. Хрущёв ОТКАЗЫВАЕТ КОМАНДУЮЩЕМУ ВМФ СССР в выделении 150 миллиардов рублей на принципиальное обновление надводного флота. В связи с этим Хрущёв потребовал от адмирала гарантий в ПОБЕДЕ над американским флотом. Примерно аналогичные решения Генсек принял и по производству танков и самолётов. Ставка была сделана ТОЛЬКО на ракеты: на подлодках и в береговой охране. В итоге многие корабли, особенно линейные оказались запертыми в собственных базах.
Как и следовало ожидать, – неоправданная для экономики СССР политика милитаризации зашла в тупик. Но так можно заключить сейчас. А тогда всё было куда непонятнее и неразрешимее. Ко всему мир стал исключительно зыбким. Но самое важное, пожалуй, было избежать перерастания войны холодной в войну горячую. И это удалось! А пока жизнь шла своим чередом.
