Kitabı oku: «Взлёт и падение. Книга первая. На высоте», sayfa 12

– С отдела кадров кто-нибудь присутствует? Нет? Шилов, почему не пригласили на разбор начальника отдела кадров?

– Так мы их никогда не приглашаем, – растерянно произнёс тот.

– Ну что же, мы разберёмся с этим в рабочем порядке. Продолжайте, – кивнул он оратору.

Тот тем временем успел снять с носа очки, протереть их и снова водрузить на место. Как будто его и не прерывали, он продолжал:

– Я взял для проверки бортовые журналы нескольких типов самолётов. И вот какая картина получилась. На одном из Ан-2 один и тот же дефект проявлялся тринадцать (!!!) раз в течение месяца. Тринадцать! Это тряска двигателя в полёте. Опаснейший дефект. И каждый раз там была отписка: проверено – тряска не подтвердилась. Что же, её лётчики, простите, от балды пишут? И только на четырнадцатый раз кто-то из лётчиков – подпись не разборчива, что тоже нарушение – красной пастой написал целое письмо начальнику АТБ. Цитирую: «Тов. начальник АТБ! Доколе с тряской летать будем? Пока не упадём?». Глас вопиющего на сей раз был услышан и самолёт загнали в ангар. А теперь я спрошу: что это такое? Что же командиры нарочно этот дефект записывали?

– Сгною! – прорычал с первого ряда Дрыгало. – Выясню, кто виноват и сгною.

Наказывать он умел. Вызвав провинившегося в кабинет, костерил его в хвост и в гриву, не стесняясь в выражениях. О премиальных же за этот месяц можно было не думать.

– Тогда вам многих придётся сгноить, – впервые улыбнулся человечек. – Вот дефект по автопилоту на Ту-134. Лётчики записывали этот дефект пять раз подряд. Я посмотрел по прилётам-вылетам, и получилась такая штука. Когда после прилета самолёт стоит часов 5-6, то запись всегда есть. Когда же после посадки через час самолёт должен отправиться в рейс – записей нет. Это говорит о том, что дефект существует до сих пор. Лётчики его знают и не записывают, не желая устраивать задержки вылетов своим коллегам. На словах они, конечно, всё друг другу передают, но не записывают. Похвальная солидарность. Но они же идут на поводу технического состава, который просит их не записывать. Мол, будет большая стоянка – сделаем. Уверяю – не сделают. Лётчики просто развращают этим техников и инженеров. Те, видя, что лётчики летают с таким дефектом, будут и дальше писать отписки. Может это и не влияет на безопасность – я не лётчик – но нарушение требований документов налицо. Но мне памятны несколько катастроф именно из-за автопилота. Выступающий снова снял очки, протёр их и закончил:

– Есть подобные замечания и на других типах, но я не буду о них говорить, всё отразится в предписании.

Вторым выступал с анализом работы лётных служб инспектор управления. Этот набросился на бумаги, которые ведутся с нарушениями и отклонениями от требований министерства и управления.

– Особенно неудовлетворительно ведётся документация в третьем отряде ПАНХ, где командиром является товарищ Байкалов. Вероятно, это отражается и на лётных делах. В этом подразделении с начала года имеются уже две предпосылки к лётным происшествиям – оторванные хвостовые лыжи на самолетах Ан-2. Ущерб незначительный, но дело в безопасности полётов.

Задняя лыжа – это бич на самолёте Ан-2. За всю историю эксплуатации этого самолета их оторвали не одну тысячу. Ибо сконструирована она так, что рано или поздно должна оторваться, просто не может не оторваться. На рыхлом не укатанном снегу она зарывается под снег и ныряет под него, как подводная лодка на большой скорости в воду. Но снег не однороден. Где-то мягкий, а где-то очень жёсткий. И лыжа, попавшая под такой слой снега, неминуемо отрывалась. Все это знали, но ничего не делалось, чтобы исправить недоработку. Да и лётчиков за это особенно не наказывали, но разбирательствами трепали нервы.

– В этом подразделении крайне слабо работает общественный совет командиров воздушных судов, а также общественные инспекторы по безопасности полётов.

Байкалов, сидящий во втором ряду, вспомнил, что только за весну прошлого года общественные инспектора провели около 10 рейдов, исписали гору бумаги, сочиняя акты об отсутствии на стоянках противопожарных средств и по уши утонувших в грязи самолётах, так как стоянки не асфальтированы. Без сапог там невозможно ходить. Заправщики – мощные КРАЗы – и те не могут проехать, буксуют. А самолёты вытаскивают тракторами на взлётную полосу. Работа – смеются лётчики – во фронтовых условиях.

А Бобров только морщится, когда приносят ему эти акты. А если про это же задают вопросы на разборах, он отвечает неопределённо, ссылаясь на недостаток средств, Хотя находятся средства на привокзальной площади строить всякие показушные стелы и мемориалы. Видя такое отношение, все бросили проводить рейды и писать акты. А на какой хрен, если нет реакции? И вот, пожалуйста: не работают общественные инспектора.

Стоянки Ан-2 – это самый дальний угол аэропорта. Кроме лётчиков и обслуживающего персонала сюда никто не ходит. Весной и осенью тут по уши грязь, летом – пыль клубами от винтов двигателем, зимой – сугробы снега, которые начинают убирать только тогда, когда самые рисковые командиры отказываются рулить.

Замполит ОАО тут бывает в лучшем случае раз в году в хорошую погоду. Как-то весной туда попытался пройти Бобров, но, вывозив в грязи свои щегольские туфли, «ушёл на запасной».

Да и сам Байкалов всегда ли внимательно слушал общественных инспекторов, прекрасно понимая, что от них абсолютно ничего не зависит. Они бы были и не нужны, их бы и не придумали, если бы каждый занимался своим делом, как положено. За годы, что он работает, актами инспекторов можно выстелить все 60 стоянок. В несколько слоёв. Вместо асфальта.

Байкалов вздохнул. Порой хотелось написать разгромную статью в газету, излить крик души, поделиться опытом и сказать: не так стали работать, не так. Но кому это надо? Это не хвалебная ода, не напечатают. А вот показушное публикуют всегда. Но кого обмануть хотят?

Вот умники какие-то придумали: авиация – эталон на транспорте. Летчики тут же переиначили – анекдот на транспорте.

Да, пожалуй, добились своего чиновники, написавшие море инструкций. Голова пилота стала работать не в направлении, как лучше полёт выполнить, а как бы чего-то не нарушить. Ибо даже за малейшее отклонение измотают, заставят писать объяснительные записки, издёргают массу нервов. Не стало доверия лётчику. А всё потому, что изначально страдает отбор в лётные училища. А потом твердят командирам: не работаете с людьми, не воспитываете. А воспитывать уже поздно, раньше надо было воспитывать, когда перед глазами была школьная парта, а не приборная доска самолёта…

– Часть экипажей не знают причины летных происшествий в отрасли, – продолжал выступающий. – Более того, они не знают, летая, указаний министерства в области безопасности полётов и предотвращения повторяемости лётных происшествий. За это, товарищи, надо наказывать.

– Если голова на плечах есть – человек всю жизнь пролетает без происшествий, даже если что-то не помнит из ваших указаний, – не выдержал Бек. – За что же его наказывать, если ничего не произошло? Да летчики сейчас и без этого всего боятся.

– А я и не говорю, что лётчика наказывать надо,– отыскав взглядом нахмуренного и начинающего чернеть Бека, пояснил инспектор. – Наказывать надо вас, командиров, за то, что не вовремя доводите требования вышестоящих органов. А экипажи не наказывать – отстранять от полётов нужно.

– Да с ваших вышестоящих органов порой такая, простите, чушь идёт! – повысил голос Бек. – А потом вы что же считаете, что отстранение лётчика, профессионала, между прочим, от полётов – это не наказание? – ехидно осведомился Бек, ещё больше чернея.

Волосы на его загривке стали подниматься, что говорило о большом несогласии с выступающим.

Заболотный, сидевший в первом ряду, повернулся и уставился на Бека, словно удав на кролика. А Бобров – умница – величественно поднявшись со своего места, вежливо, но твёрдо проговорил:

– Нурислам Хамзиевич, нужно прислушиваться к членам комиссии, а не спорить с ними. Вы меня поняли?

– А я и не спорю, товарищ командир, я просто задаю вопрос и требую ответа.

– Садитесь, Бек. Я вам потом всё объясню, – уже не сдерживаясь, произнёс Бобров.

Но Бека неожиданно поддержал командир 1-го отряда Шахов. Несмотря на протестующий жест Боброва, он прокричал из зала:

– Бек прав! С каких это пор отстранение лётчика не стало наказанием? Да это самое горькое наказание!

По залу прошла волна ропота, раздались реплики, посыпались неопределённые возгласы.

– Что же тогда наказание, если не это?

– Никто не имеет права профессии лишать.

– Можно, но по решению суда, а не какого-то инспектора.

– Хватит с нас примеров из устава о дисциплине. Здесь не армия.

– Правильно Шахов говорит…

Встал оставшийся за председателя комиссии Поливанов, поднял руку, успокаивая аудиторию.

– Я объясню: отстранение от полётов есть акт, направленный на укрепление их безопасности. И любому командиру дано такое право, если он видит, что может пострадать безопасность полётов. Мало того – это обязанность командира. Это своего рода профилактика, а не наказание.

В зале снова возмущённо загудели.

– А тебе самому понравится такая профилактика?

– Отстранить можно за что угодно. Какая угроза безопасности, если человек какой-то параграф забыл? Он же не машина.

– За носки не того цвета отстраняют – это безопасность?

– Тогда поясните, какую угрозу вы усмотрели в экипаже Васина, которого отстранили от полётов четыре дня назад? – не унимался Шахов.

Поливанов на миг смутился, затем дослал свой блокнот, полистал.

– В этом экипаже, как мне кажется, не всё хорошо обстоит с дисциплиной, но от полётов я его не отстранял.

– Это я его отстранил, – встал Заболотный, – за незнание требований министерства. Да и дисциплина, как правильно заметил товарищ Поливанов, в этом экипаже не на высоте. Возможно, мы его расформируем. Попозже определимся. Они сдадут зачеты по знанию документов и начнут летать. И вы зря о них беспокоитесь, Владислав Дмитриевич.

– Не вижу для этого оснований и, как я понял, не нашёл их и проверяющий.

– А я, как лицо, отвечающее за лётную подготовку, их вижу.

Теперь не выдержал даже Бобров. Он вдруг вскочил, не встал, именно вскочил, со своего места и резко, но негромко с металлом в голосе произнёс:

– Садитесь, Заболотный. Достаточно. Васина мы все хорошо знаем. Разберёмся. Сейчас наша задача – выслушать членов комиссии.

Говорили проверяющие долго. Шёл разговор об отсутствии запасных частей к самолётам, о неудовлетворительной работе службы пассажирских перевозок, на которую было больше всех жалоб, о слабой работе – как всегда – среднего командного звена и ещё о многом. Не было только разговора о невесть куда пропавших аккумуляторах, которые, по заявлению начхоза управления были отгружены вовремя и в нужном количестве. Не было разговора о механизмах перронной механизации, которые стояли, неизвестно кем разукомплектованные. И, так уж повелось, говорили – не хватает машин. Да их хватало, только они не работали. Хотя были и не списаны. А как спишешь, если её, новёхонькую, получили год назад? А стояли они в самых дальних уголках порта, куда не пройти проверяющему – грязно. Возник, было, разговор об улучшении обслуживания пассажиров, но заглох, наткнувшись на частокол всевозможных запрещающих инструкций.

Начальник СОПП (служба организации пассажирских перевозок) Прикусов пытался одно время перестроить свою службу на хозяйский лад. По штатному расписанию у него не хватало 8 человек. Несколько поразмыслив, что можно сделать для улучшения обслуживания, он с удивлением пришёл к выводу, что нужно… сократить его службу почти на треть. Часть же зарплаты, исходя из существующего штатного расписания, после сокращения выплачивать оставшимся работникам. Это была бы не символическая десятка (две бутылки водки), за которую не стоит напрягаться, а почти ещё треть оклада. И всё бы стало на свои места. Не болтались бы неизвестно где диспетчеры по транзиту, окошки касс которых вечно закрыты. Не кричала бы в его кабинете вызванная по жалобе пассажиров дежурная по посадке, что «за 80 рублей им ещё и вежливость подавай!», не гоняли бы чаи в укромных закутках кассиры, когда у их окошек давились люди, не имея никакой информации.

Но, попробовав осуществить свои замыслы на практике, Прикусов столкнулся с таким частоколом запрещающих инструкций, что энтузиазм его заметно угас. За что бы он ни брался, пытаясь перестроить свою хлопотную службу, он натыкался на запрещающий документ. Один ОТиЗ (отдел труда и зарплаты) с ума сведёт. Вот и перестраивайся! Оказалось, что обо всём за него уже продумали, всё ему расписали, как по нотам нажимай нужную клавишу и всё будет прекрасно. Но на практике, нажатый на указанную клавишу инструмент начинал фальшивить, а то и вовсе давал сбой. Не сразу он понял, отчего это. Потом дошло: в оторванности от реалий жизни. Ибо часть документов давно устарела, а часть вообще была вредна и лишь тормозила процесс движения вперёд. А рядовые работники стали привыкать к этому, гасла инициатива, желание лучше работать, так как существовала уравниловка в зарплате.

– Да ведь мы же воспитали вот так уже целое поколение, – сказал как-то Прикусов на одной из оперативок. – С кем же перестаиваться? У нас ведь вся страна в сплошное, чёрт возьми, как это… в зомби превратилась. Да и свобода действий для перестройки нужна. А вот я, начальник службы, не могу сам свой штат набирать. За меня министерство решило, сколько людей должно быть у меня в службе и сколько им платить. Нас превратили в поколение роботов-исполнителей, обязанных, нет, запрограммированных действовать только по инструкции.

Ох, уж эти инструкции! Пишутся они, как считается, умными людьми для дураков. А для умного чего ж её писать? Исполнители же считают, и иногда не без оснований, что инструкции пишут дураки. Так или иначе, но отчего, прочитав иную бумагу – подписанную ох, как высоко! – вдруг такая тоска и безысходность находит, что хочется разбежаться – и головой в стену. И биться, биться, биться…

Ах, чёрт, да что толку то!

По этому случаю, читатель, позволю себе рассказать ещё один реальный эпизод, имевший место в аэропорту Бронска. Окунёмся в свои дневники двадцатилетней давности. Итак…

Летним утром 1985 года над аэропортом Бронска, его окрестностями, всем громадным регионом и почти над всей Россией стояла ясная безоблачная и до боли лётная погода. Штиль, тепло, сухо. Даже синоптики расслабились и забыли, что такое нелётные прогнозы. В такую погоду летать – одно удовольствие. Все рейсы планировались по расписанию, что радует и экипажи и пассажиров, привыкших к задержкам по «чёрт знает какой» причине. Помимо тяжёлых самолётов в плане на вылет в это прекрасное утро было и десятка два только утренних вылетов самолётов Ан-2 по местным линиям. В то ещё время эти самолёты летали, словно пчёлы, по региону от зари до зари и даже кое-где ночью. Там, где были оборудованы аэропорты для ночных полетов. А они были и ни мало.

Не было ни одного районного центра не связанного со столицей региона авиационным сообщением. Ни одного! Даже в крупные деревни были регулярные рейсы самолётов АН-2, Ан-24, Ан-28 и вертолётов. Это сейчас, в третьем тысячелетии, благодаря политическому авантюристу Ельцину и его демократам, от авиации региона почти ничего не осталось. Как, между прочим, и в других. В свердловской области, где когда-то этот, бывший махровый коммуняка, руководил (возможно, и неплохо), а впоследствии ради своих амбиций разваливший громадную страну, а затем по пьяни распродавший и раздаривший своим холуям пол России, не осталось ни одного самолёта местных воздушных линий (МВЛ). Даже в соседние областные города уже не летают самолёты. Но об этом впереди.

С утра пилот второго класса Георгий Клёнов получил срочное задание на санитарный вылет. По инструкции он должен поднять машину в воздух через 20 минут после получения заявки, ибо вопрос стоит о жизни и смерти человека. Быстро подготовившись, они со вторым пилотом поспешили на стоянку. Приняли готовый к вылету и прогретый самолёт, и сели в кабину. Клёнов привычно запросил у диспетчера разрешение на запуск двигателя, но неожиданно получил запрет. Получили запрет, ничего не понимая, и другие экипажи.

Лётчики, выйдя из кабин, собрались у технического домика. Тут же топтались привычные ко всему пассажиры, лениво поругивая Аэрофлот. Кто-то позвонил Байкалову Тот в свою очередь позвонил диспетчеру АДП.

– Что случилось? Почему не вылетают самолёты?

– Приступила к работе новая смена, – ответили ему, – а по инструкции новый РП (руководитель полётов) должен лично осмотреть полосы, убедиться в их пригодности и разрешить полёты.

– Но ведь ещё десять минут назад самолёты взлетали? – удивился Байкалов.

– Это было при старом РП, сейчас заступила новая смена.

– Так в чём же дело? Пускай осматривает, раз ему положено. Надо было раньше это делать. Да и что произойдёт с взлётными полосами за 10 минут?

– Дело в том, что сломалась машина РП, оборудованная рацией. А пешком полосы осматривать не положено. Такова инструкция.

– Шутите? – не поверил командир отряда. – В порту больше сотни всяких машин.

– Да, но нет машины РП. А другие машины ему не подчиняются. Да и допуска у них нет, они не могут по полосе ездить. Вдруг самолет садиться будет.

Байкалов озадаченно поскрёб затылок и спросил:

– Сейчас есть самолёты на подходе?

– Нет. И не будет в течение сорока минут.

– Ну, вот и пусть РП берёт любую машину и смотрит, ему десяти минут хватит для этого.

– Не положено инструкцией.

– А если машины РП не будет весь день, или неделю – что тогда?

– Ничего не знаем.

Взбешенный командир нервно закрутил диск телефона, набирая номер диспетчера руления и старта, который запрещал запуск.

– Ты хорошо видишь рабочую полосу? – спросил он его.

– Отлично вижу, – ответил тот. – Как же я могу её не видеть?

– Вам положено её осматривать перед заступлением на дежурство?

– Обязательно. Я всё уже осмотрел.

– Каким образом?

– Прошёлся пешочком, – удивился диспетчер, – подышал воздухом. Нам ведь машина не положена.

– Как считаешь, полосы (их было две) пригодны? Воронок от фугасных бомб нет? Кабаны за ночь ямин не нарыли? Пьяный тракторист их не распахал? Или, быть может, на них кто-то загорать улёгся?

– Да что вы такое говорите! – ответил ошарашенный диспетчер. – Ничего там нет. Пригодны полосы и никто там не загорает.

– Значит, можно вылетать?

– Конечно можно.

– А что же вы не выпускаете самолёты?

– По инструкции в пригодности полос должен лично убедиться РП и дать мне разрешение на приём и выпуск самолётов.

– Но ведь вы же говорили только что – полосы пригодны!

– Я и сейчас это говорю.

– Тогда я даю экипажам команду на запуск?

– Запрещаю, – ответила трубка, – нет разрешения РП.

– А разрешения господа бога вам не требуется? – психанул Байкалов.

– Мне нужно разрешение РП. А он не даст его, пока не проедет по полосам. Так положено инструкцией. Не я же её выдумал.

– Хорошо!!! – заревел в трубку Байкалов. – Я имею право подбора посадочных площадок с воздуха, посадку на них и влёт безо всяких диспетчерских разрешений. Сейчас я сяду в санитарный самолёт и взлечу. Всю ответственность беру на себя. В Ак-Чубее больной умирает.

– Здесь не посадочная площадка, здесь аэродром первого класса. Запрещаю…

Байкалов в ярости так хрястнул трубкой по телефону, что он печально звякнул несколько раз, словно щенок, незаслуженно получивший пинка. Потом набрал номер ПДСП. Уж там-то разберутся. Там удивились и… развели руками. А что мы можем поделать, раз такова инструкция?

– Но ведь задерживается санитарный вылет. Человек умереть может.

– Все мы когда-то умрём, – мрачно пошутили в трубку. – Ждите…

Минут 20 курили экипажи у технического домика, обмениваясь мнениями об этой комической ситуации. Они уже знали о причине задержки.

– В былые времена за такое кого-то быстро бы в воронок упрятали, – сказал кто-то из старых техников. – Это же, ребята, вредительство.

– Ну и бардак у вас в Бронске! – вторил ему командир грузового самолёта из Смышляевки.

– У вас не лучше, – возразили ему.

– Да вот же маслозаправщик стоит, – ткнул пальцем Клёнов. – Садись и смотри полосы. Три минуты нужно всего.

– Вот незадача! Притворно возмущался командир звена из эскадрильи Глотова. – Забыли инструкцию написать, что в подобной ситуации делать. Ай-ай-ай!

– Ничего не делать, – ответили ему.

– Так ведь пока ничего и не делается.

– Вот именно. Ничего не делай – и не нарушишь ни одну инструкцию.

– Да ещё и премию получишь за обеспечение безопасности полётов.

– Докатились, пассажиры смеются.

– Анекдот на транспорте в действии.

К домику подкатил жёлтый УАЗ аэродромной службы, оборудованный рацией. Из машины были слышны нервные переговоры и перебранка диспетчеров.

– Что же нам теперь на запасной аэродром прибывающие самолёты отправлять? – орал диспетчер подхода. – Это при ясной-то погоде? Вы все там с ума посходили!

– Мы ведь тоже полосы осматриваем каждые 30 минут, – сказал инженер аэродромной службы. – И даём пригодность к работе. Зачем ещё и РП их осматривать? Но окончательное слово за ним.

– Да что же их весь аэропорт смотреть бегает? – не выдержал Клёнов. – Умрёт у нас больной – будем по прокурорам бегать. Где же у этого РП здравый смысл?

– Да вы что, ребята? Какой здравый смысл? Низ-зя! – поднял палец командир самолёта Митрошкин. – Низ-зя! Это же вам не хрень собачья, а ин-струк-ци-я! Понимаешь, Жорка, ИНСТРУКЦИЯ!

– Да, перестраиваемся мы здорово!

Между тем Байкалов позвонил Заболотному, хотя был уверен, что ничего этот человек не решит. Спокойно выслушав гневную речь командира, тот спросил:

– А почему вы вмешиваетесь в эту ситуацию?

– Но ведь идут задержки рейсов.

– Ваше дело – обеспечивать безопасность полётов, а не затыкать амбразуры огрехов других служб.

– Но ведь ещё и план выполнять нужно.

– План в ущерб безопасности нам не нужен.

Байкалов в сердцах бросил трубку, едва не выведя из строя второй телефон.

А на стоянке лётчики в ожидании, когда РП осмотрит полосы, травили анекдоты.

– А вот ещё про волокиту. Собрал начальник подчинённых и говорит: «К нам пришла новая методика обучения. Но нет инструкции по пользованию этой методикой. Поэтому, прежде, чем пользоваться методикой, необходимо разработать инструкцию по пользованию методикой. А чтобы пользоваться инструкцией по пользованию методикой, необходима методика по пользованию инструкцией. Вот этим мы, товарищи, и займёмся. Думаю, шесть месяцев нам для этого хватит. За работу!».

К Клёнову подошёл его второй пилот Муромцев.

– Мы полетим сегодня? Больной умрёт – кто отвечать будет?

– Скорее всего, найдутся объективные причины. Тебя не обвинят, не бойся.

– Я не за себя боюсь, за больного. Скоро час, как у моря погоды ждём…

А Байкалов решился позвонить командиру ОАО. Бобров, выслушав его, приказал взлетать без осмотра полос РП, если их уже диспетчера осмотрели. Он хорошо знал, где можно поступиться требованиями приказов и заработать авторитет у лётного состава. Но диспетчер оказался на редкость упрям. Тогда, взбешенный не менее Байкалова, диспетчеру старта позвонил Бобров. Не представляясь, скрипучим голосом спросил:

– Вам знакомы такие понятия, как логика и диалектика?

Диспетчер узнал голос командира и вскочил с места. Никогда ещё командир объединённого отряда не звонил рядовому диспетчеру.

– Не понял вас, товарищ командир, – промямлил он.

– Ваша фамилия?

Диспетчер представился.

– Так какого же чёрта вы там сидите, Фёдоров? Почему не выпускаете самолёты?

– Но, товарищ, командир, – начал было он, – по инструкции…

– Немедленно обеспечьте вылеты. Если не желаете – покиньте стартовый пункт и напишите на моё имя рапорт об увольнении. Нечего там штаны протирать.

– Но если что случится – прокурор с меня спросит, – не унимался Фёдоров.

– С прокурором буду я разговаривать. Обеспечьте вылеты. Это приказ.

Через полтора часа нелепой задержки самолёты разлетелись. Первым вылетел санитарный самолёт. Он летел в район Ак-Чубея на север области, где на аэродроме мучительно корчился больной с острым перитонитом.

А что было бы, не окажись на месте Боброва? Что думаешь ты, читатель? Действительно, трудно сказать. Вот что такое инструкция.

Разбор продолжался около трёх часов. Все члены комиссии высказались, но ничего нового не сказали. В основном все замечания повторялись от проверки до проверки и имели, как выразился инженер, проверявший АТБ, глубинные корни. Итог подвёл Поливанов. После него выступил с заключительным словом Бобров. Говорить он умел дипломатично.

– Что же, – начал он, – комиссии для того и создаются, чтобы взглянуть на дела наши свежим взглядом. Мы здесь, прилагая все силы выполнению государственного плана, порой не успеваем претворять в жизнь некоторые указания министерства, а что-то и забываем в ежедневной производственной текучке. И это свойственно людям. Диалектика. Как говорится, не ошибается тот, кто ничего не делает. Мы выполняем большой объём работ, товарищи. Я не буду приводить цифры – они всем известны. Но это не оправдание наших недостатков, которые выявила комиссия. Они говорят о наших недоработках, неумении ориентироваться на требования партии по перестройке нашей деятельности. Настораживает и повторяемость недостатков, на что тоже справедливо указала комиссия.

Завтра предписание будет размножено и вручено всем начальникам служб. Изучите и устраняйте вскрытые недостатки. Срок – три дня. Доклады об устранении предоставлять в письменной форме. Через неделю мы должны отчитаться перед управлением. А с виновными в нарушениях, выявленных комиссией, будем разбираться. И в заключение позвольте поблагодарить членов комиссии за проделанную работу. Всё, товарищи. Вопросов нет? Разбор закончен.

Люди гуськом потянулись к столовой, поскольку уже давно шло время обеда. Члены комиссии пошли обедать в ресторан в отдельную комнату, где обедали Бобров, Агеев и некоторые другие лица. Для гостей обеды всегда были бесплатные. И даже водку не подкрашивали чаем, как в общем зале.

На следующий день комиссия благополучно отбыла с тяжёлыми головами и хмурыми взглядами, оставив предписание на семи листах убористого текста.

Предписывалось устранить вскрытые недостатки, наказать нерадивых, отстранить виновных и проанализировать деятельность всех служб. Но, прежде всего, предписывалось составить план по устранению недостатков и копию выслать в управление, что и было с завидной быстротой сделано секретаршей Боброва. Для этого она, прочитав предписание, открыла один из шкафов, с минуту там порылась и извлекла ещё не успевшую запылиться с прошлой комиссии, папку с надписью: «Предписания». Сличив текст предписания из папки с только что порождённым комиссией, она удовлетворённо кивнула. Потом из недр соседнего шкафа появилась папка с надписью: «Планы мероприятий». Бегло прочитав лежащие там бумаги, снова удовлетворённо кивнула. Карандашом зачеркнула в графе «Сроки выполнения» старые даты и поставила новые. Затем вышла в соседнюю комнату, где располагалось машбюро.

– Верочка, отпечатай срочно, даты – сегодняшние.

Верочка, почти не глядя в текст (давно выучила наизусть одни и те же термины), за семь минут отбарабанила текст в пяти экземплярах. Ещё через пять минут Бобров утвердил его. Текст не читал, ибо всецело доверял такие дела секретарше. Только расписываясь, напомнил:

– Не забудь один экземпляр отправить в управление.

– Конечно, Фёдор Васильевич, – улыбнулась девушка.

Она не хуже своего шефа знала, что в управлении эту бумагу никто читать не будет. Она будет положена в такую же, как и у неё, папку, а папка засунута в такой же шкаф. Похожим способом рождал такие бумаги каждый начальник службы. Только в управление не отсылал, а отдавал начальнику штаба Шилову. Тот подшивал их и аккуратно складывал в шкаф. И всё становилось на круги своя. До следующей комиссии.

Воистину прав маэстро, воскликнувший: всё приходящее, а музыка вечна!

––

– И всё же я прошу вас отменить своё решение об отстранении Васина от полётов, – сказал Заболотному командир отряда Шахов на второй день после отъезда комиссии. – В экипаже – стажёр и ему сейчас перерыв не желателен. Он будет терять навыки.

– А он и будет летать, как только сдаст зачёты. На подготовку им неделя даётся.

– Пусть летают и параллельно сдают зачёты.

– Я не могу изменять решение комиссии.

– Почему-то в других службах всё могут, – не выдержал Шахов. – Кстати, предписание-то вы готовили, зачем включили туда пункт об отстранении экипажа? Ведь Поливанов на разборе ясно дал понять, что отстранять не стоит.

– Ну, я за другие службы не отвечаю, – повысил голос и Заболотный. – А приказ по Васину уже утверждён. Предписание готовил я, не спорю, но ведь Поливанов его подписал? Значит, изменил решение.

– Не без помощи вас, – снова не сдержался Шахов.

Заболотный молчал, не зная, что ответить. Затем произнёс:

– Дался вам этот экипаж. Что вы его так защищаете?

– Я не экипаж защищаю, а справедливость.

– Справедливость в защите не нуждается. А ваш экипаж развёл с председателем комиссии демагогию, проявил невоспитанность вместо того, чтобы отвечать на вопросы. Я хочу поставить вопрос о его расформировании.

«Это вас научили в академиях демагогии, – едва не произнёс командир отряда. – Гляди-ка, справедливость в защите ему не нуждается».

– Ну что же, тогда я вынужден подписать рапорт Васина о предоставлении ему отпуска.

– Это его право.

– Рапорта написали все члены экипажа.

– Это их право. Зачёты сдадут после выхода из отпуска.

В полдень следующего дня экипаж в полном составе вышел из автобуса, прибывшего на центральную площадь Бронска из аэропорта.

– Ну, что же, господа отпускники, до встречи через месяц, – невесело улыбнулся Васин. – На летний отпуск теперь можете не рассчитывать.

– Да хрен с ним, с отпуском, командир, переживём! – с бесшабашной удалью в голосе ответил Пашка. – Обидно не за это, а за что в душу плюнули.

– И где только на эти должности таких Заболотных и Поливановых берут? – спросил Ипатьев. – Специально что ли назначают?

– Их не назначать – выбирать надо. Народ, он всегда фантик от конфетки отличит. Разве бы Заболотного выбрали?

– Это в нашей-то системе, да выборные должности? Тебе Томас Мор родственником случайно не приходится?

– Причём тут твой Мор?

– Он, говорят, родоначальником социалистического утопизма был.

– Дурак ты, Пашка! Мы можно сказать из-за тебя пострадали. Ну, чего ты этого Поливанова экзаменовать начал? Что с него взять, кроме анализов?

– Ладно, хватит препираться, – одёрнул их Доронин. – Всё равно не подерётесь. – Он указал на ресторан. – А не посетить ли нам сие заведение? Отпускные-то в кармане.