Kitabı oku: «Погоня за оборотнями. Детективно-психологические романы»

© Валерий Любачевский, 2016

ISBN 978-5-4483-0834-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Выродки

Хмурым осенним вечером по пустырю, поросшему редким кустарником, брели трое молодых парней. Старшему из них – белобрысому крепышу – было на вид лет семнадцать. Лицо его можно было бы признать даже красивым, если бы не недоброе, змеиное выражение глубоко посаженых серых глаз. Старшим он был отнюдь не по возрасту, но во всех его повадках ощущалось превосходство над остальными членами маленькой компании. Он привык помыкать ими и не прощал ни малейшего ослушания.

Второй парень – чуть повыше ростом, рыхлый, со слегка дебильным выражением лица – был ровесником первого, но подчинялся ему беспрекословно.

Замыкал шествие невысокий худенький парнишка лет шестнадцати, смуглолицый, в бегающих глазках которого проскальзывали страх и затравленность. Он нес на плече лопату и изредка бросал испуганный взгляд на старшего.

Большой пустырь находился на берегу реки, примыкая к рыбному порту. От жилого массива его отделяла полузаброшенная тополиная аллея, заросшая неухоженным кустарником. На берегу ржавел старый рыболовецкий сейнер, который когда-то вытащили для отправки на металлолом. Прежде его нужно было порезать на куски автогеном, однако сил и средств на это, видимо, не нашлось. Так и валялась годами на берегу эта старая, ржавая махина, возле которой со временем стали ошиваться разные темные личности. Здесь, вдали от посторонних глаз, они устраивали попойки, которые нередко заканчивались кровавыми разборками. Милиции эта криминогенная точка была, конечно же, известна и даже входила в маршрут патрулирования. Летом пешие наряды довольно часто заглядывали на пустырь – но кто полезет сюда в осеннюю распутицу, чтобы измазаться в грязи или, еще хуже, подвернуть себе ногу в какой-нибудь рытвине.

Старшему все это было хорошо известно, поэтому он вел сюда свою компанию спокойно, не опасаясь кого-либо встретить. Около сейнера находилось кострище с остатками золы и непрогоревших поленьев. Вокруг кострища расставлены ящики, которые, по неписаному закону собиравшейся здесь шантрапы, нельзя было использовать в качестве топлива – слишком издалека приходилось их сюда таскать. Но «старшему» было откровенно наплевать на эти «законы». Он сломал один ящик на дрова и разжег костер, потом ловко и быстро, подсвечивая себе фонариком, осмотрел сейнер, чтобы убедиться в его «необитаемости».

Все трое уселись вокруг костра.

– Давай! – скомандовал Старший.

Дебил достал из внутреннего кармана куртки бутылку водки и услужливо протянул ее Старшему. Тот ловким движением свинтил пробку и сделал большой глоток из горлышка. Дебил протянул ему кусок колбасы и краюху хлеба. Старший» закусил и, еще раз глотнув из бутылки, передал ее и остатки пищи Дебилу. Тот, одним глотком уполовинив водку, доел объедки и сунул бутылку, в которой еще оставалось не менее трети, в руки Младшему.

– А закусить нечем? – жалобно заныл тот.

– Пей! Мужик ты или нет? – захохотал Старший. – Хочешь жрать – землей закусывай!

Дебил подобострастно хихикнул. Младший, морщась, допил водку.

– Все, хватит рассиживаться! Иди, копай, – Старший сунул ему в руки лопату.

– А может не надо? – испуганно прошептал Младший.

– Копать, мудак! – рявкнул Старший, подкрепив свои слова зуботычиной.

– Где копать? – захныкал Младший, утирая разбитые губы.

– За бугром, баран, чтобы от костра не было видно!

Младший, волоча за собой лопату, поплелся к бугру, находившемуся метрах в двадцати от костра. Вскоре оттуда донеслось характерное «чавканье» лопаты, роющей влажный, ослизлый грунт.

Старший и Дебил закурили. Минут через пятнадцать к костру подошел Младший, весь измазанный грязью.

– Я устал, я больше не могу, – жалобно захныкал он.

– Иди, смени этого дохляка! – бросил Старший Дебилу.

Тот послушно встал, направился к яме и принялся копать дальше. Работал он размеренно, словно не чувствуя усталости.

– Молодец! – похвалил его Старший. – Только давай быстрее – осталось не больше часа времени.

Старший посмотрел на Младшего. То ли от страха, то ли от выпитого (много ли надо этому тщедушному сопляку?), но тот трясся в ознобе.

– Не бзди, задрота! – Старший сунул Младшему сигарету. – Не трясись. Сегодня я из тебя мужика буду делать!

Младший в ответ лишь испуганно закивал головой. Минут через сорок к костру вернулся Дебил.

– Все, – буркнул он, протянув к огню озябшие руки, – там уже по грудь…

Старший раздал всем по сигарете. Молча закурили. Минут через двадцать послышались шаги – кто-то шел по направлению к костру. Младший затрясся еще сильнее.

– Глохни, сучок! – Старший влепил ему затрещину…

…Старший следователь по особо важным делам майор милиции Островецкий сидел в своем кабинете и машинально перелистывал страницы уголовного дела по шайке квартирных воров. Нужно было приступать к составлению обвинительного заключения, но Олег медлил. Следствие по делу, собственно, было закончено еще месяц назад, но тогда он не успел написать «обвиниловку» – на него повесили раскрытие убийства полковника Митрофанова¹, потом произошел августовский путч… В стремительном водовороте этих событий было как-то не до «квартирщиков».

Теперь же, когда все устаканилось, можно было бы спокойно завершить это дело, но что-то мешало, не давало покоя. Олег достал лист ватмана с шахматной таблицей по делу, в которой наглядно был обозначен весь расклад: эпизоды, состав участников по каждому из них, следственные мероприятия… Островецкий знал эту таблицу наизусть, но все равно углубился в ее изучение. Таблица имела почти законченный вид: двадцать два эпизода преступной деятельности, четыре фигуранта, в том или ином сочетании постоянно участвовавших в кражах. Однако был еще и пятый – некто Карлис Крауклис, по кличке Художник, который напрочь выпадал из общей картины. Он участвовал лишь в последнем эпизоде – краже из дома Мары Крумини, совершенной на пару с лидером группы Гвидо Сескисом по кличке Хорек.

Сескис получил свою кличку не только потому, что его фамилия в переводе означала «хорек». Он и был похож на хорька – хитрый, подлый, беспринципный. На следствии он вел себя нагло, вызывающе, игнорируя очевидные факты и улики. Трое его подельников: Гулбис, Юркевиц и Рогис, молодые парни двадцати двух – двадцати трех лет от роду, во всем сознались и сотрудничали со следствием, обоснованно рассчитывая заслужить снисхождение, но Хорек, движимый глупой блатной романтикой, решил изображать из себя крутого уголовника. Однако, будучи ранее не судимым, и не имея опыта «общения» со следственными органами, делал это неудачно. Опытный уголовник, обычно, отпирается до определенного предела, но под давлением улик либо признается, либо уходит в «несознанку» – вообще перестает давать показания. Естественно, если он признается, то только в том, что ему доказано, но нести околесицу опытный урка не станет – глупо и бессмысленно. Зачем понапрасну раздражать следователя?

Хорек же плел разные небылицы, на которые, тем не менее, нужно было как-то реагировать, пока Олег не сказал ему:

– У тебя есть право молчать – вот и молчи! Все, что надо – я тебе и так докажу!

После этого Хорек немного утих, перестал нести чепуху, но и показаний не давал. Ему было двадцать четыре года, и в своей кодле он был самым «авторитетным» товарищем.

Как и на какой почве Художник мог с ним сойтись, Олегу было неясно. Ранее они вроде бы не пересекались, Художнику вообще тридцать два года, он намного старше остальных участников группы. Ну пьяница, ну развелся на этой почве с женой и потерял работу оформителя в комбинате бытового обслуживания – отсюда и кличка Художник – но ведь не вор! За свои тридцать два года он ни разу не попадал в поле зрения милиции. Нет, что-то здесь не то. Художника взял Ояр Долгоногов, притащил пьяного прямо от винно-водочного магазина. Когда Художник маленько протрезвел, ему устроили опознание – двое мальчишек видели, как он вместе с Хорьком тащил битком набитые чемоданы от дома Мары Крумини. На очной ставке мальчишки подтвердили, что именно он из-за забора, огораживающего участок Мары, подавал Хорьку чемоданы, а затем они вдвоем потащили эти чемоданы к автобусной остановке. При обыске в квартире Художника были обнаружены шесть серебряных чайных ложечек довоенной работы с черенками в виде животных и птиц, выполненных из бордового перламутра. На каждой были инициалы: «КК». Мара Круминя опознала эти ложечки как свои и показала, что они достались ей от покойного отца – Кристапа Круминьша, который и изобразил на них свои инициалы.

Таким образом, Художник был обложен уликами «по самое не могу», но, вопреки логике, не признавал себя виновным и лишь, мотая головой, тупо твердил: – Я ничего не крал.

Положение еще усугублялось тем, что Художник вообще не давал никаких пояснений по этому эпизоду, заявив, что не помнит ничего подобного. Олег отодвинул от себя «шахматку» и набрал на телефоне номер Ояра.

– Внимательно… – раздалось в трубке вместо приветствия. Старший оперуполномоченный уголовного розыска капитан милиции Долгоногов был в своем репертуаре.

– Уважаемый Ояр Петрович, – в тон ему начал Олег, – а не соблаговолите ли Вы заглянуть ко мне в кабинет?

– Не соблаговолю, досточтимый Олег Семенович, – Ояр продолжал ерничать. – По высочайшему соизволению моего непосредственного начальника – Владимира Ивановича Шестакова – я разбираю ДОРы², в коих, по его мнению, «конь не валялся».

– И ты думаешь, что меня это очень возбудило? Твои ДОРы, вместе с конями, обождут! Дуй сюда! – Олег положил трубку и включил электрический чайник.

Через пять минут дверь в кабинет отворилась и на пороге, чуть пригибаясь, чтобы не задеть головой косяк, возник Ояр Долгоногов.

– Что изволите, Ваше Высокоблагородие? – под шутливой маской Ояр весьма неумело пытался скрыть раздражение.

Он уселся на стул, стоящий напротив стола Олега, и вытянул свои длиннющие ноги, перегородив ими проход. Руки при этом Ояр скрестил на животе. Вся его огромная фигура выражала крайнюю степень недовольства. Олег, нимало не смущенный этой демонстрацией, налил в большую эмалированную кружку крепкого чая, бросил туда семь или восемь кусочков рафинада и сунул кружку прямо в руки Ояру. Кружка была горячей, и тот сразу же перехватил ее за ручку.

– Хам! – поморщился Ояр.

– И Вам не хворать! – спокойно парировал Олег. – Попей вот настоящего чайку, а не того пойла, которое ты привык хлебать.

– Олег, я пришел сюда не чаи распивать. У меня дел – во! – Ояр чиркнул себя ребром ладони по горлу. – Говори, чего звал?

– Пей и слушай! Я сейчас заканчиваю дело «домушников». Надо писать «обвиниловку»…

– Ну и что тебе там не ясно?

– Ояр, а тебе при воспоминании о Карлисе Крауклисе не икается?

– Мне, – Ояр сделал ударение на этом слове, – не икается! Я так и знал, что ты опять к чему-нибудь прицепишься. Ну, что тебя опять не устраивает?

– Да не укладывается у меня Художник в схему этого преступления…

– Ну, так уложи!

– Шутки у тебя идиотские! Да, он пьяница, опустившийся человек, но ведь не вор же. За всю свою жизнь он ни разу не попадал в поле нашего зрения.

– Все когда-нибудь случается впервые. Ты же сам сказал: пьяница, опустившийся человек… Мало ли у тебя было случаев, когда пьющий человек, изначально вроде бы и неплохой, постепенно деградировал бы и, в конце концов, преступал бы грань и совершал преступления? Пруд пруди…

– По-моему, не тот случай. А разница в возрасте? Да и по характеру, по воспитанию Художник совершенно выпадает из этой шоблы.

– Не убедил. А хочешь, я тебе расскажу, как все было? Хорьку нужна была помощь, чтобы «поставить хату»³. Мысль возникла спонтанно, вот он и нашел у винно-водочного первого же попавшегося алкаша – Художника – и предложил ему дело. А тот, будучи пьяным, согласился, чтобы было на что продолжить. Нет, может, по трезвяку он бы и не пошел, а так… Ну, как тебе такой расклад?

– А между прочим, пальчиков Художника ни в доме, ни на окне, через которое было совершено проникновение, нет. Хорька – сколько угодно, а Художника – нет!

– Это еще ничего не значит. Может, Художник стоял на стреме и принимал вещи, а Хорек шерудил в хате. Логично?

– И все-таки я не уверен в этом. Да и Художник, вопреки очевидным фактам все отрицает.

– А Хорек тебе все рассказывает!?

– Художник – не Хорек! Я это чувствую…

– Чувствуют, сам знаешь что, и сам знаешь где…

– Короче, – перебил его Олег. – Я решил еще покопаться в этом деле.

– Я – пас! На меня не рассчитывай! Если Володька Шестаков узнает, что я опять завис на «домушниках», он меня повесит за яйца на первом же фонаре возле отдела.

– А вот это мы сейчас проверим, – усмехнулся Олег и принялся набирать номер телефона начальника угрозыска.

– Шестаков, – донеслось из трубки.

– Привет, Володька! – Олег решил сразу же брать быка за рога. – Я хочу еще покопаться в деле Крауклиса…

– Даже не думай! Никого не получишь! – перебил Шестаков. – У меня дел – выше крыши. Каждый человек на счету. Не дам!

– Дашь! – ласково произнес Олег. – Еще как дашь! А не то, я тебя отдельными поручениями⁴ завалю по самое не балуй… Причем, проверять твои ответы буду не формально, как всегда, а до последней буквы. Ты же меня знаешь…

В ответ в трубке послышалось злое сопение.

– Хорошо, – в конце концов, отозвался Шестаков. – От тебя же не отвяжешься! Одно слово – Бультерьер, не зря тебя так прозвали. Ладно, дам тебе кого-нибудь на денек…

– Не кого-нибудь, а Ояра – он в деле, и не на денек, а минимум на два!

– На день!

– На два! И не торгуйся – не на базаре! Управимся за день – верну тебе твоего Ояра.

– Тьфу! – возмущенно сплюнул Шестаков и бросил трубку.

– Вот видишь, а ты, дурочка, боялась! – усмехнулся Олег, обращаясь к Ояру. – Договорился я с твоим начальством…

– А я еще посмотрю, как ты со своим договариваться будешь, – ухмыльнулся Долгоногов. – О, а вот и оно – легко на помине, – Ояр довольно улыбался, глядя на вошедшего в кабинет подполковника Баранникова – начальника следственного отдела. Он уже предвкушал «бой быков» и не ошибся.

– А что это тут происходит? – настороженно спросил Баранников. Обостренным нюхом старого «следака», он почувствовал, что Островецкий собирается выкинуть какой-то фортель.

Долгоногов, широко улыбаясь, жестом ресторанного швейцара пригласил Олега к докладу: давай, мол, излагай, а я погляжу – Баранников это тебе не Шестаков…

– Видишь ли, Федотыч, – Олег дружески-фамильярно обратился к Баранникову по прозвищу, пытаясь еще в зародыше как-то притушить неминуемую вспышку гнева. – Я понял, что надо еще покопаться в деле Крауклиса.

– Что!? – взревел тот (заводился он с полуоборота). – Я зашел к тебе поторопить с «обвиниловкой», а ты мне заявляешь, что следствие еще не закончено. Мы этапировали обвиняемых на «двести третью», а ты говоришь, что собираешься продолжать следствие. Островецкий, ты совсем совесть потерял?

На крик в кабинет зашел заместитель начальника следственного отдела подполковник Скворцов.

– Что за шум, а драки нет? – Лев Николаевич с улыбкой смотрел на собравшихся.

А посмотреть действительно было на что. Посреди кабинета друг напротив друга стояли, набычившись, Островецкий и Баранников. Первый – рослый атлет, хмуро насупившись, навис над Федотычем. Баранников же, невысокого роста крепыш, уперев руки в бока, гневно снизу вверх уставился на Олега, при этом буденовские его усы грозно топорщились.

– Нет, ты видал паразита? – обратился он к Скворцову. – Мы вертимся, как ужи на сковородке, чтобы дать этому охломону спокойно разбираться по своим делам, а он заявляет, что будет продолжать работать по Крауклису! Да я тебя завалю делами по самые помидоры! – Федотыч вновь повернулся к Олегу. – Ты у меня света белого не увидишь!

– Как завалишь – так и развалишь! – начал заводиться и Олег. – Я заброшу твои дела в сейф, и они будут там валяться, пока я не разберусь с Крауклисом. Я отвечаю за расследование, и я буду решать, когда мне заканчивать дело! Не нравится – забирай его на хрен и сам передавай в суд!

– Стоп-стоп-стоп, – успокаивающе поднял руки Скворцов. – Ояр, выйди, пожалуйста, из кабинета, нам поговорить надо.

Олег и Федотыч наконец-таки обратили внимание на Долгоногова, с довольной ухмылкой наблюдающего за скандалом в «семействе» коллег.

– Да, Ояринь, подожди в коридоре, – попросил Олег.

– Ничего-ничего, ребята, я вам не помешаю, – Ояр совершенно не собирался отказываться от бесплатного цирка.

– Выдь за дверь! – рявкнул Федотыч.

– Всё-всё, лисапет поехал, – и быстренько покинул комнату.

– Так, все, успокоились! – начал Скворцов, когда дверь за Долгоноговым закрылась. – Олег, объясни мне спокойно, в чем дело?

– Я считаю, что рано передавать дело в суд. Еще много неясностей с Крауклисом, и нужно с этим разобраться.

– Да он у тебя уже больше месяца сидит под следствием, – вновь вступил в разговор Федотыч. – Ты же его сам арестовывал, причем на железных уликах! Прокурор, между прочим, санкционировал арест. И что, теперь ты предлагаешь идти к нему: извините, мол, уважаемый прокурор – ошибочка вышла, не того посадили!? Да он с нас шкуру живьем спустит, и правильно сделает, – вновь начал заводиться Баранников. – А уж урки⁵ как взвоют в благородном гневе: следаки, мол, преступников выпускают!

– Да, Олег, неприятностей не оберемся. И все же ты считаешь, что нужно продолжать разбираться с Крауклисом? – Скворцов в упор посмотрел на Островецкого.

– Считаю! – Олег выдержал взгляд. – Либо мы будем стопроцентно уверены в виновности Крауклиса, либо докажем его невиновность и выпустим. И согласия прокурора мне в этом случае не требуется! – Олег зыркнул на Баранникова.

– Нет, ты посмотри на него! – всплеснул руками Федотыч…

– Подожди, Иван Федорович, не горячись, – прервал его Скворцов. – Полагаю, надо дать Островецкому возможность продолжить следствие по Крауклису.

– А-а! – в отчаянии махнул рукой Баранников. – Делайте что хотите! Между прочим, Лева, это ты виноват! Ты ему всегда и во всем потакаешь – вот он и садится нам на голову! А потом прибежите ко мне: Иван Федорович, выручай! А ну вас! – Федотыч вновь махнул рукой и выскочил из кабинета.

– Олег, ты уж постарайся побыстрее управиться. Сам понимаешь, ситуация не из приятных! Если мы вернем людей на этап, не произведя никаких следственных действий, нам с тобой достанется по первое число…

– Лева, я все понимаю. Я постараюсь управиться до этапа.

– Ну, добро, – Скворцов вышел из кабинета.

– Что, твоя взяла? – в кабинет вошел Ояр. – Видел я, как Федотыч пулей выскочил отсюда. Командуй, начальник, что будем делать?

– Значит так, ты плотненько отрабатываешь связи Хорька и Крауклиса – ищешь, где они могли пересечься. Попробуй найти свидетелей их разговора. А я займусь личностью Художника – поговорю с его бывшей женой, соседями, схожу в КБО, где он раньше работал.

– Так у тебя же есть его характеристика с места работы?

– Не тот случай, Ояр. Здесь формальной характеристикой не обойтись. Сам поговорю с людьми. Но сначала схожу в ИВС⁶ и допрошу всех по новой. Может, удастся что-нибудь из них вытянуть.

– Ну, тогда, как говорит один твой друг: по коням!

Олег зашел в дежурную часть заполнить бланки требований на вывод арестованных в следственную камеру.

– Привет, Олег, тебя там Крауклис с утра домогается, – сообщил дежурный, не отрываясь от телефонной трубки.

– Чего хотел?

– Очень ему нужно с тобой поговорить.

– Ну, вот сейчас и поговорим…

Олег вызвал на допрос Крауклиса, Рогиса, Гулбиса, Юркевица и Сескиса.

Первым, конечно, стоило допросить Крауклиса. Когда дежурный по ИВС ввел Художника в следственную камеру, Олегу стало немного жаль его: невысокого роста, худощавый от природы Крауклис еще больше похудел и осунулся.

– Присаживайся, – Олег кивнул на привинченный к полу табурет напротив стола следователя. – Что-то плохо выглядишь. Болеешь?

– Тюрьма никого не красит, – невесело усмехнулся Крауклис. – Не болею я, просто тяжело отходил…

– Это ж как надо бухать, чтобы получить такой «отходняк»? Ладно, говори, чего хотел.

– Товарищ… гражданин следователь, не воровал я ничего!

– Эту песенку я уже слышал. Ты бы мне чего нового спел.

– Знаете, – Крауклис ненадолго замолк, пытаясь собраться с мыслями. Русским языком он владел недостаточно хорошо и сейчас подбирал слова, чтобы поточнее высказать свои мысли. Олег не торопил его.

– Я вот что хотел сказать, – вновь начал Крауклис. – На этапе я встретил одного человека, и лицо его, это, мне показалось знакомым. Я же действительно художник, – как бы извиняясь, добавил он. – У меня хорошая память на лица…

– Ну!? – Олег пристально посмотрел на него. – Вспоминай!

– Я не помню где, но я его точно видел. А на этапе его все называли Хорьком. Он всегда пытался сесть подальше от меня и старался на меня не смотреть.

Олег вышел из-за стола и уселся напротив Крауклиса.

– Послушай, Карлис, может, мне закатать тебе в лоб, чтобы у тебя в башке образовался хоть какой-то порядок?

Крауклис опасливо покосился на внушительный кулак Островецкого. Он принял все за чистую монету.

– Господи, – вздохнул Олег, – как же с вами, алкашами, тяжело! Хорошо, давай зайдем с другой стороны. Ты в последнее время перед арестом помогал кому-нибудь перетаскивать тяжести: чемоданы там, баулы?..

Крауклиса как током ударило. Он аж подскочил на табуретке.

– Ну, конечно же! Я вспомнил! Это же Хорек и попросил меня помочь перенести ему вещи. Сказал, что даст на бутылку.

– А ну-ка поподробнее!

– Мы стояли с кем-то у винно-водочного…

– С кем именно? – напрягся Олег. – Сколько вас хотя бы было? Ну, вспоминай же, черт тебя подери!

– Да не помню я, – напрягая память, Крауклис даже скривился. – Не помню – очень пьяный был…

– Ладно, дальше!

– Тут подошел этот Хорек. Сказал, что надо помочь ему донести вещи до остановки. За это он даст на бутылку.

– Как мотивировал свою просьбу?

Крауклис непонимающе уставился на Олега.

– Ну, как он объяснил, почему ему нужна помощь?

– А он сказал, что уходит из дома, ключа от калитки у него нет, а чемоданы тяжелые, и попросил помочь передать их через забор…

– И тебя не насторожило, что человек уходит из дома, а ключей у него нет?

– Нет, он говорил, что жена хочет обобрать его… а он забирает только свое… а она заперла его и не отдает вещи…

Олег слушал сбивчивую речь Крауклиса, и в нем нарастало глухое раздражение: попропивают, сволочи, последние мозги, а потом влипают в разные истории. Островецкий попытался погасить раздражение.

– Хорошо, – спокойным тоном произнес он, – что было дальше?

– Он привел меня к какому-то дому и, это, попросил передать ему чемоданы. Я перелез через забор, подал ему чемоданы, потом перелез назад на улицу и помог донести вещи до автобусной остановки…

– Сколько было чемоданов?

– Три… нет, четыре. Мы с трудом тащили их в обеих руках.

– Тяжелые?

– Тяжелые…

– Ну, а на водку хоть получил?

– Да, на остановке он со мной рассчитался.

– Чем рассчитался?

– Деньгами, конечно.

– А на кой хрен ты ложки брал?

– Какие ложки?

– Серебряные, которые у тебя при обыске изъяли!

– Не брал я никаких ложек, – Крауклис уставился в пол.

– А как же они у тебя оказались? – Олег уже еле сдерживался.

– Это… были у меня когда-то такие ложки. Я когда от жены уходил, только их и забрал. Это был подарок моей бабушки на свадьбу. Я думал, что пропил их…

– Так чего же ты раньше молчал?

– Так эта, потерпевшая, сказала, что это ее ложки.

– Тьфу! – Олег с досады сплюнул и поглядел в потолок, успокаиваясь. Допрашивать такого алкаша иногда тяжелее, чем матерого рецидивиста – нужны порой железные нервы.

– Вы мне не верите? – жалобно спросил Крауклис.

– Я-то, как ни странно, тебе верю. А вот что прикажешь делать, чтобы другие тебе поверили?

Крауклис тяжело вздохнул и виновато пожал плечами. Олег записал его показания, вызвал дежурного по ИВС и приказал увести подследственного.

Затем по очереди допрашивал Гулбиса, Рогиса и Юркевица. Ничего толкового из них вытянуть не удалось: да, Хорек говорил, что развел какого-то лоха на кражу, а что и как – не объяснил. Был ли Художник соучастником или Хорек использовал его втемную – оставалось невыясненным.

Особые надежды Олег возлагал на допрос Сескиса – только тот мог дать полный расклад по этому эпизоду. Но допрос пришлось отложить – обед в ИВС дело святое. Ради него даже прерывают допросы – арестант должен вовремя принять пищу. Ладно, используем это время для обдумывания ситуации, Разговор с Хорьком предстоял нелегкий.

Олег попросил дежурного принести ему чаю. Сержант Фурсенко принес ему эмалированную кружку чая и начатую пачку печенья.

– Олег, может, чего-нибудь посущественнее? – спросил он.

– Спасибо, Миша, не надо. Я потом в столовке пообедаю.

Олег прихлебывал чай и размышлял. Показания Художника прояснили обстоятельства дела, но никак не могли служить доказательством его невиновности – мало ли что может выдумать человек в свое оправдание. Опять же ложки. Ну, допустим, это ложки Крауклиса. А как это доказать? Мара Круминя опознала их как свои. Да, вся надежда на показания Сескиса. Если он скажет, что использовал Крауклиса втемную, тогда и ложкам можно найти объяснение: в конце концов, Сескис мог расплатиться ими за услугу. Хм… опять нестыковочка: ничего себе расплатился – серебром на ползарплаты обычного работяги. Да и Художник утверждает, что Хорек расплатился с ним деньгами, а никак не ложками, Зачем ему врать в мелочах, если он фактически признался в соучастии в краже?

Размышления Олега прервал стук в дверь – сержант Фурсенко доставил подследственного Сескиса на допрос. Тот, развалясь, уселся на табурете и вызывающе посмотрел на Олега: ну, зачем дергаешь, начальник? Все равно ничего путного от меня не услышишь!

Олег проигнорировал этот взгляд.

– Гвидо, – начал он как можно мягче, – если хочешь изображать из себя крутого вора – это твое дело. Давай договоримся: дашь расклад по краже у Крумини – и дело с концом. Все равно там тебе все доказано-передоказано: вещдоки, пальцы, свидетели. Ничего от твоей крутости не убудет, если ты прояснишь только этот эпизод. Пойми, может получиться так, что невиновный попадет за решетку! Ну, Гвидо, расскажи просто про этот случай и про роль Крауклиса в нем, и все!

– Вот что, гражданин начальник, – Хорек насмешливо ухмыльнулся, – ни в каких кражах я никакого участия не принимал и никого не знаю! А если этот придурок попадет на зону – так туда ему и дорога. Дураков надо учить!

Олег немного помолчал, чтобы унять вспыхнувший гнев.

– А теперь послушай меня, Хорек! – ровный, спокойный голос Островецкого резко контрастировал с его полными ярости глазами. – Сейчас ты меня очень сильно разозлил! Очень! Я полагаю, годика два лишних ты сейчас заработал, Я пущу тебя «паровозом»⁷ по всем эпизодам, плюс охарактеризую тебя в «обвиниловке» как отпетого преступника, так и не вставшего на путь исправления. И буду, кстати, недалек от истины! А на зону, куда тебя отправят, по своим каналам пошлю сообщеньице – ребята из оперчасти «примут» тебя там, как «родного». Ну, а пока: никаких передач и ежедневный «шмон»⁸ всей твоей камеры – я тебе гарантирую.

Слушая негромкую речь Олега, Хорек испуганно вжимался в табурет: кажется, доигрался – предупреждали же, что с «бультерьером» шутки плохи.

Олег вызвал дежурного по ИВС:

– Миша, убери эту мразь!

Фурсенко молча увел подследственного.

– Витька, пошли в столовку, – Олег, приоткрыв дверь, просунул голову в кабинет Виктора Миллера. – Там «внизу»⁹ зэков кормили – такие запахи, у меня чуть голова не закружилась.

Содержавшихся в ИВС лиц, кстати, кормили из соседнего ресторана.

– Пошли, – Виктор еще несколько раз тюкнул по клавишам древней «Москвы» и вытянул лист из машинки. – «Обвиниловку» закончил, – радостно сообщил он, вставая из-за стола.

Ростом Виктор был с Олегом наравне, но выглядел более стройным. Со старшим следователем капитаном милиции Виктором Павловичем Миллером Олег близко дружил уже почти десять лет. Они были одногодки. До службы в милиции Виктор работал на стройке и заочно учился на юрфаке Латвийского университета. На службу он пришел на год позже Олега. Тогда-то они и познакомились. Сдружились на почве футбола. Неистовый поклонник этой игры и сам неплохой футболист, Виктор приобщил к ней Олег. Позднее и Олег затянул Виктора в секцию рукопашного боя, со временем сделав из того неплохого борца.

Как-то незаметно стали дружить семьями. Татьяна Миллер и Алена Островецкая стали неразлучными подругами. После нелепой гибели Алены в автокатастрофе, Олег и Миллеры еще больше сдружились. Олег невольно тянулся к их теплой и дружной семье, те же, в свою очередь, старались ненавязчиво опекать Олега и помогать ему воспитывать дочь.

Кое-кто в отделе за глаза иронизировал по поводу дружбы немца и еврея, но в глаза этого, естественно, не говорил, опасаясь схлопотать, притом не только на словах. Третьим в этой теплой компании был Ояр Долгоногов – как любил подшучивать Виктор, «инородное тело уголовного розыска в дружном коллективе следователей».

Характер у Виктора Миллера был отнюдь не нордический, а скорее наоборот: вспыхивал, как порох и вечно лез не рожон. Может быть, потому что предки Виктора были все-таки не из прибалтийских немцев, а из украинских колонистов. От них к Миллеру перешла любовь к украинским народным песням, которые он дурным голосом заводил после очередной дозы спиртного, к которому тоже вовсе не был равнодушен.

После не очень сытного столовского обеда Олег и Виктор вышли на улицу и направились к отделу. По пути Миллер закурил. Олег недовольно посмотрел на него, но ничего не сказал. Вообще-то он, бросив курить, нередко «наезжал» на друзей за вредную привычку, но сегодня спорить не хотелось.

– Ну, рассказывай, что стряслось? – Витька сделал глубокую затяжку. – Я же сразу усек – ты ко мне заскочил весь взъерошенный…

Олег кратко пересказал разговор с Хорьком. Реакция Витьки была, скажем прямо, неожиданной.

– Олежа, – улыбаясь, начал он, – неужели ты за столько лет службы еще не привык к этому. Пусть себе врет и изворачивается. В конце концов, это его единственное средство защиты. Твое дело спокойно доказать его вину и отправить за решетку. И не стоит из-за этого так нервничать.

– Пойми, Витинтяй, я не потому взбесился, что Хорек в наглую врет – меня это мало колышет. Я на него нарыл столько, что он у меня схлопочет срок на всю катушку! Но ведь эта гнида тянет за собой невинного человека, причем без всякой для себя выгоды, просто так – по подлой своей натуре!

– Да… твой Хорек – сволочь редкостная! Слушай, Олег, может, тебе помощь нужна? Скажи, что надо, – я сделаю.