Kitabı oku: «Тайна Тавантин-Суйю. Научно-фантастический роман-предостережение», sayfa 3
Сделанное мною в то мгновение не поддаётся логическому объяснению. На бегу я повалил её в траву и накрыл своим телом. И где-то в эти замедлившиеся секунды успел выпустить из арбалета две стрелы, которые молниями спасения пронзили оба глаза тигра, застывшего в апогее голодного полёта. Смерть настигла его мгновенно, он не успел её осознать.
Никогда я не был мастером стрельбы из арбалета или спортивного лука. С детства знал, что в некие моменты возможности человека возрастают неизмеримо. Но возрастает то, что имеется изначально! Сила, скорость реакции и всё такое. Но умения не могут появиться из ничего, из пустоты. Если же такое происходит, оно означает, что в человеке присутствует, живёт нечто сверхчеловеческое. Нечеловеческое! То, о чём мы понятия не имеем. Может, как раз в этом нечеловеческом внутри человека и хранится тайна Барьера-100? Мысль эта тогда проявилась, но не вместилась в меня как надо…
Элисса сидит молча, то и дело посматривая на лежащего рядом забинтованного Дымка. Я удивляюсь тому, как быстро неприязнь сменилась благодарностью. И спрашиваю себя: откуда в заповеднике взялся живой неучтённый тигр? Что тут творится? Назвали территорию Тигриным урочищем – и пожалуйста! Древние утверждали: имя определяет нечто внутреннее. Что оно определяет? И как? В голове звенит, будто некто тронул напряжённую нитку-струнку, тянущуюся куда-то в туманную мглу. Там в тумане, где-то в таёжной чаще, кто-то держит конец струны, сматывает в тугой тяжёлый клубок. Откуда столь странная ассоциация?
Из ямы-схрона я вытащил небольшую печь, сотворённую три года назад по подобию глиняных походных печей инков. Глину обжёг не совсем профессионально, но работает она неплохо, позволяя на двух отверстиях-конфорках готовить разом два блюда. Печь расходует минимум горючего и совсем не дымит. Сухих дровишек в окрестной тайге неизмеримое количество, заповедник давно не подвергался санитарной очистке. Мы с Дымком не привыкли роскошествовать в отношениях с природой. Но заготовки хвороста, корешков и травок делали всякий раз перед возвращением в цивилизацию. Элисса легонько коснулась ладонью носа Дымка и подошла ко мне.
– Раны неглубокие, но их несколько. Заражения нет, когти тигра были чисты. Что это у тебя за приспособление?
– Я привык настраиваться на реконструкции заранее. Вхожу в образ. Так готовили еду инки, в походах. Быстро, экономно, вкусно, полезно.
– Ты привык совмещать несовместимое. Надо и мне настраиваться… В какой точке будешь работать?
– Выбрана площадь перед Золотым кварталом в Коско. Место тихое, забытое, кусочек пустыни среди каменных останков древнего города.
– Помню. Не понимаю, почему никто не селится в том районе. Там красиво. Кто предложил именно площадь?
– Не поверишь! Наш сын. Он придаёт этому месту особое значение. По преданию, там явились народу первые Инки.
– Илларион!? Надо же… Он что, разбирается в истории?
Я перевёл её фразу: «Мой сын последовал за отцом-неудачником, реконструктором пустого прошлого? Ну уж…»
– Не только… На площади – скрытая слоями времени энергетическая аномалия. Ты не знаешь, Илларион умеет ощущать такое. Приборами ведь не возьмёшь.
Я заметил: объясняю, словно оправдываюсь. Сухие ветки горят неистово, с треском и искрами. По поляне разошёлся запах жареного в травах и специях белка. Дымок зашевелил ушами, приоткрыл один глаз. Но решил, что дело того не стоит, и вернулся в оздоровляющий сон. Элисса бросила в печь миниатюрную веточку движением жрицы Афродиты и заметила:
– А ведь в нашем костре горит кусочек солнца. Законсервированной звезды… Инки были солнцепоклонниками?
«Вот так… Сначала пряник, затем кнут. Всё у неё так в жизни, перемешано и перепутано. Костёр в моей печи, и тут же звезда… Звёзды – это Адраст».
– Огонь очага входит в программу настройки на реконструкцию. Солнечный огонь… Император Тупак-Инка-Юпанки так сказал своему сыну, будущему королю Вайна-Капаку: «Я говорю тебе, что это наш отец Солнце должен иметь над собой другого главного господина, более могущественного, чем он. Он приказывает ему совершать этот путь, который он совершает без остановок, ибо, будучи верховным господином, он иногда прерывал бы свой путь и отдыхал бы по своему желанию, хотя бы для этого не было бы никакой необходимости».
Элисса обратила взгляд на запад. Небо за верхушками пихт, окруживших поляну, разгоралось алым кострищем, словно кто-то громадный и невидимый готовит себе торжественное пиршество. Такая небесная печь способна поджарить всё человечество.
– Ты по-прежнему любишь цитировать древних авторов, Гилл. Наверное, это хорошо, что привычки не меняются.
– Страсть к постоянной смене привычек тоже привычка, – усмехнулся я, – Зачем интерпретировать источники, если в них сохраняется дух жизни, настроение людей и ещё что-то… То, что Илларион называет скрытой энергией времени.
Она не поняла, что передал император-Инка своему наследнику. Мало кто из нашего мира поймёт. Наверное, Вайна-Капак обладал родовой мудростью. А нам её сильно недостаёт. Я расставил прямо на траве тарелочки, самодельной деревянной ложкой помешал содержимое обеих кастрюлек, дымящих забытым жаром семейных трапез. Элисса втянула аромат хищно затрепетавшими ноздрями.
«Нет, всё-таки она тигрица! И не случайно зверь бросился на неё. Ведь тигры никогда не нападают на людей. Конкуренция в джунглях!»
– Вера Инков не всегда была твёрдой и устойчивой. Это у нас – выбрали триста лет назад кумирами Геракла и Афродиту, и не меняем привязанностей. Вниз не опускаемся, но и вверх подняться желания нет.
– Куда уж выше? – удивилась Элисса, – Разве Алкид и Астарта – не вершины человеческого естества? Гилл, ты всегда был склонен подвергать сомнению устои. Тебе не стать консулом.
– Консулом, президентом… Зачем? Копировать Теламона или Сиама? А что касается устоев… Давай вначале подкрепимся. До утра времени хватит, разберёмся хоть в чём-то.
Рукотворно-фабричное мясо имеет приличный запах, но мой язык на него не реагирует. Как и язык Дымка. Только варево из кореньев и трав, созревших в лучах радиоактивного распада последней войны, придаёт искусственному протеину вкус истинной пищи. Рафинированная, всесторонне просчитанная и взвешенная диета сограждан надоела, особенно Дымку. Но ни зайчиков, ни рябчиков в Тигрином урочище не водится, Дым это выяснил в первый наш приезд. И мои арбалеты до сего дня были бесполезными игрушками.
Элисса набросилась на еду проголодавшейся дикой кошкой. Я оглянулся на тихо страдающего Дымка и мой аппетит развеялся, как лёгкое тепло нашего глиняного очага. На его месте проклюнулся ядовитый росток раздражения. Зачем я согласился на её возвращение? Дождавшись, пока Элисса управилась с ужином и пучком травы протёрла наспех тарелки, я решил продолжить не совсем приятный разговор:
– Вернёмся к устоям? Возможно, мы просто говорим на разных языках, разными словами, но об одном и том же? И для работы будет полезно.
– Хорошо, – согласилась Элисса, – Давай, лей на меня святую воду своих любимых предков. Ты ведь убеждён, что меня требуется очистить для соответствия великому делу.
Я решил не обращать внимания на её скептицизм, понимая, что сам ещё не готов к предстоящей реконструкции. А без внутреннего настроя и начинать не стоит. В памяти накопилось достаточно материала, но он пока не перешёл в актуальное состояние. А в таких случаях – не раз убеждался в этом – самое лучшее: воспроизвести вслух то, что кажется самым важным для понимания, для внедрения в контекст конкретного пласта древнего мира.
– Один из близких к ним по времени комментаторов писал: «…сообщают об одном из королей инков, человеке очень тонкого ума, что он, видя как все его предки поклонялись Солнцу, сказал, что ему самому не кажется, что Солнце было богом и оно не могло им быть. Потому что бог был великим господином, который творит свои дела, пребывая в великом покое и барстве, а Солнце никогда не останавливает движение и поэтому столь беспокойная штука и не могла быть богом».
Дымок взвизгнул во сне и подполз ко мне. Я просунул руку ему под голову, он любит спать в таком положении.
– Но, Элисса, они не всегда пребывали в сомнениях. Вот, послушай того же комментатора. Он говорит о творце мира, о давшем жизнь вселенной существе по имени Пача-Камак. «…Это имя составлено из слова пача, что означает мир, вселенная, и из камак, являющегося причастием настоящего времени от глагола кама, означающего оживлять, а этот глагол происходит от слова кама, что означает душа; таким образом, Пача-Камак означает: тот, кто вселяет душу в мир, вселенную, а во всём подлинном значении это слово означает: тот, кто делает со вселенной то, что душа с телом. Инки, на вопрос, кем был Пача-Камак, отвечали: «тем, кто даёт жизнь вселенной и поддерживает её, но они не знают его потому, что не видели его, и поэтому не возводят ему храмы, не приносят жертвы; однако они поклоняются ему в своём сердце (то есть умственно) и считают его неизвестным богом». У них была великая вера!
Она посмотрела на растёкшееся за кронами пихт багровое сияние, перевела взгляд на гаснущие угольки в глиняной печи.
– Беспокойная штучка… Надо же! Так ты ради этой их великой веры решил приступить к очередной реконструкции? И всё?
– Не всё. Но и ради неё тоже.
Она не желает вникать в чужую мудрость. Инки для неё те же марсиане. Я задумался: «беспокойная штучка» – это Солнце, моя печь или всё же опять я?
– Мы устранили мешанину церквей, которые тысячи лет воевали между собой за наши души, а ещё более за власть над миром и его золото. Разве жизнь наша стала хуже? Да они, те прихожане, только мечтали о такой, раем называли!
– В раю тигры не бросаются на людей, – с вызовом в голосе ответил я, – Вера Инков в Пача-Камака – это вера их королей, распространяемая на племена подданных. Но не будем сейчас о том, что может нас разделить. Ты знакома с легендами о появлении Инков на территории прежнего Перу? Первый король перед смертью повелел сыну захоронить его в той пещере, из которой он вышел в этот мир. Захоронить и замуровать вход. Вот отыскать бы её! Что там, космический корабль? Или терминал Хромотрона, протянутый из нашего будущего? Смешно? Ты скажешь, давно изжитая тема: пришельцы, палеоконтакты и прочая фантастика? Ещё более размытая тайна – наследие аймара, населявших прибрежье до инков. Но одно я знаю точно! Ну, может быть, не знаю, но убеждён… Убеждён, уверен – дело в их психотехнике. Умели они – некоторые из них – смотреть в будущее открытыми глазами, использовать знания, которые давал открытый взор. Как-то они научились преодолевать грань между прошлым и будущим, которая и есть фундамент настоящего. Ведь и мы далеки от глубокого знания состояний мозга, так? Иначе Барьер-100 давно бы сняли. Пойми, Элисса, реконструкция всегда балансировка на грани науки и искусства. Успех я чувствую тогда, когда в голове начинает звучать красивая мелодия, которую раньше никогда не слышал.
– Песенная красота, – на этот раз Элисса не иронизирует, она пытается серьёзно пробиться в контекст моего понимания профессии реконструктора, – Может быть, я тебя не понимала. И только начинаю… Создание сценария, постановка, настройка участников, предельное приближение к источникам информации. Исторический спектакль, в котором и вымысел, и стремление к его абсолютному отсутствию. Ещё и комплекс наук: психика, мозг, социум и прочее. Подобный синтез мне недоступен.
Я слушал и удивлялся, и ощущал себя виноватым: раньше надо было говорить с ней, и не один раз. Но разве я не пытался?
Солнце в печи угасло, она направилась к западному краю поляны за сучьями и хворостом. Сумерки нависли над нами. Треск под сапожками, легко скользящая тень… Она уже забыла о встрече с тигром, труп которого лежит не так уж и далеко. Но ведь и в момент близости гибели, в момент генеральной проверки она не боялась! Просто не дошло? Может быть, она права? И попытки проникнуть в сверхчувственное, найти там смысл и опору, только ослабляют?
Поколение Элиссы, Иллариона, Светланы – поколение по-настоящему сильных людей. Им неведомы колебания, сомнения, они сильны духом и телом. Они красивы внешне и гармоничны внутренне. Они таковы, какими мечтали быть люди двадцатого и двадцать первого веков, не говоря уж о предыдущих столетиях войн и сумеречного сознания. Самые распространённые развлечения: спорт, охота, соревнования по профессиям, и всё на экстриме. Желание колонизировать космос также базируется на стремлении сравняться с природой. Борьба, конкуренция – всё подчинено единой цели: снять ограничения, наложенные на человека. Кем или чем наложенные – неважно, над этим задумываются единицы. Отсюда свобода во всём, что ранее сужалось рамками закона либо морали. Профессия – вот лицо человека! В профессии выявляются и интеллект, и чувства, вся ценность личности. Интимные интересы воплощаются в пределах профессионального круга. Основа взаимной любви – единство либо близость по профессиональному интересу. Любовь – или секс? – не должны мешать общечеловеческой задаче: сделать человека венцом природы, неподконтрольным даже ей самой. Поколение бойцов, не считающих себя героями, но любящих, когда их называют таковыми! Этого парадокса я никак не могу понять. На месте идеалов веры – культ силы, красоты, интеллектуальной целеустремлённости, практичности. Любимая мной история существует для поиска забытых возможностей в достижении сегодняшних целей. Иначе мою и моих коллег работу давно бы прикрыли.
Но парадоксы и противоречия остаются. Наверное, поэтому я чувствую себя нормально, только когда поглощён работой без остатка. Иначе мы с Дымком начинаем сходить с ума. И устремляемся сюда, в Тигриное урочище. Возможно, здесь последнее место на Земле, где природа саморегулируется без участия людей. Саморегулировалась до сегодняшнего дня…
Элисса вернулась с охапкой веток и развеяла размышления. Рядом с ней трудно думать о чём либо, не связанном с гормонами-феромонами. Я залюбовался движениями рук, кошачьей грацией её совершенного тела. Женщина-кошка! И вдруг ощутил давление стороннего, давящего взгляда. Неучтённая тигрица явилась мстить за погибшего друга? Осторожно огляделся, переложил арбалет на колени. Дымок лежит с полуоткрытыми глазами, не проявляя никакой нервозности. Никого?! Но ощущение присутствия на сцене, открытой любому зрителю, не покидает. По условиям лицензионной охоты, в Урочище нет экранов Хромотрона. Не должно быть. Тут чистая первозданность, связь с миром односторонняя, через браслет, который регистрирует любое проявление цивилизации.
Вопреки внутреннему, отлаженному всей жизнью противодействию, я поднял руку и поднёс к глазам браслет планетарной связи. Ну вот, так и есть, заявления – одно; а действительность – другое. Серебряное свечение датчика показывает – рядом работает скрытый терминал.
– Что-то случилось? – Элиссе передалась моя обеспокоенность. Всё-таки мы более близки, чем думаем сами.
Не отвечая, сделал голосовой запрос Хромотрону. Тот в ответ высветил небольшой прямоугольник. Экран притаился в двадцати метрах южнее нашей ожившей печи. Кто и когда успел протянуть сюда световод? Неужели за мной наблюдают с первого приезда в урочище? Или это связано с возвращением Элиссы? Но кому понадобилось? Адраст исчез вместе с Пятой Звёздной. У неё, по моим данным, никого нет. Мои данные… Исчерпывающую информацию можно получить только в банке Хромотрона. Но он связан постановлениями Консулата, возведёнными в ранг непреложности обычаями. Среди них полная свобода общения. Она настолько полная, что никто не может спрятаться от чужих глаз даже в собственной постели. Если чужой глаз того пожелает… Я не желаю играть роль чужого глаза. Нет, прежние законы гуманнее, человечнее! Я потребовал, глядя в мерцающий экран:
– Покажи, кто там!
– За вами пожелала наблюдать некая дама. Учитывая ваш нынешний статус, такое возможно.
– Некая!? Мы что, со своим статусом и в тайге не можем остаться вне пустого любопытства? – Я возмутился так, что голос сорвался, – Кто она? Отвечай, железная кукла!
– Дама пожелала остаться неизвестной, – бесстрастно сообщил бездушный Хромотрон, – Не могу нарушить инструкций Консулата и открыть её лицо, гражданин Гилл.
Элисса к известию, что за нами наблюдают, отнеслась обыденно-спокойно. Да и что тут такого? Случай нормальный. В пределах жизненных установок нашего хвалёного совершеннейшего общества. Скрывать ей нечего, а показать… Смотрите и завидуйте! Но я внутренне весь передёрнулся. Хромотрон действует по правилам, установленным людьми. Так и должно быть. Но протянутая через меня струна-нить чуть дрогнула и зазвенела, как отпущенная тетива элиссиного лука. Стрела оказалась неспособна поразить тигра в броске. Такая стрела и голографического тигра не возьмёт. А стрела невидимая?
2. Лабиринт в Пакаритампу. Элисса
Представитель вице-консула ожидал у подножия горы. Точно на линии, разделяющей зелёную долину и каменную осыпь. Какое холодное лицо! Я улыбнулась как можно ослепительней. За неделю я так втянулась в работу Гилла, что готова на всё, только бы вовремя началась главная фаза, сама реконструкция. Лишний раз показать зубки какому-нибудь суслику задачка не сложная, и напрягаться не надо. А срабатывает так, будто он видит саму Афродиту, ожидающую на ложе из цветочных лепестков. Представитель, облачённый в официальный серый костюм, со значком региональных полномочий на лацкане пиджака, сухо поприветствовал всю мою команду, ни к кому конкретно не обратился. Глаза суслика не разморозились, смотрят куда-то вниз, на цветущую зеленью долину. Или он получил строгие указания вице-консула, настроенного против наших поисков, или же полный импотент. Я сменила улыбку на маску под названием «утреннее лицо любимой свекрови» и строго спросила:
– Вы будете нас сопровождать?
– Нет.
Суслик-сухарь говорил равнодушно, будто рядом нет семерых очаровательных женщин и маленькой девочки, разглядывающей его так, словно перед ней поставили большую куклу-робота с плохонькой программой, и она раздумывает, отключить его или же пусть поработает.
– Моя задача показать вам вход и предупредить о возможных опасностях. В пещере много лет никто не был, она плохо изучена. Надеюсь, вы не забудете средства связи и индивидуальные аптечки. Это рядом.
Он повернулся вполоборота и указал рукой на то ли рюкзак, то ли мешок за своей спиной. Затем, впервые глянув мне в лицо, сказал:
– Желаю успеха.
После чего повернулся и направился вниз, по низкой плотной траве, к ожидающей «Пчёлке». Да чтоб тебя анаконда укусила за причинное место!
– А, девочки? – с негодованием воскликнула я, – И это самец? Да при виде отдельно каждой из нас он должен низвергнуться на колени! А перед ним семеро, и у него ни один член даже не шевельнулся.
Девочки рассмеялись, но без особого энтузиазма. Видимо, им хотелось в заброшенную пещеру в пустынном уголке планеты не больше, чем импотентному представителю региональной власти в постель к Афродите. Я махнула рукой, и мы вереницей – впереди Светлана – двинулись по осыпающимся и похрустывающим камням. Светлана по ходу, изредка поворачиваясь назад, давала пояснения, сопровождая их серьёзным выражением лица и сердитым тоном. Видимо, невольно копировала уже летевшего на «Пчёлке» представителя вице-консула. Прощальный стрёкот крыльев отозвался эхом от крутого склона горы и пропал в безграничности неба.
– Скорее всего, мы идём в лабиринт, построенный для очень-очень тайных целей. Вы должны знать, что инки строили лабиринты везде, где только можно: под домами, дворцами, храмами, в горах. Но у входа всегда привязывали клубочек цветных нитей. Берёшь его в руку, разматываешь, идёшь. И по ниточке возвращаешься обратно.
– Нам только критской путаницы с быком не хватает! – озабоченно отозвалась одна из моих информированных «девочек».
– Светик, ты считаешь, этот серенький козлик со значком приготовил для нас моток спасительных ниток? – раздражённо спросила другая, – Да тут не то что ниток, и приличного бычка не найти.
В мешке-рюкзаке ниток действительно не нашлось. Светлана вздохнула, выражая личную озабоченность исходом порученного им дела:
– Папа Гилл говорил, инки перед началом любого лабиринта или перед закладкой дома делали их планы и макеты. Но от Пакаритампу ничего не осталось. А я бы к пещере проложила королевскую дорогу.
– Почему королевскую? – недовольно спросила я.
Опять «папа Гилл»! Входит в привычку. Когда она успела к нему привязаться?
– А у них были ещё частнособственнические. Эти похуже. А разве мы с собой не взяли клубка, девочки? – Светлана приостановилась и оглядела «девочек».
А я вспомнила разговор накануне в «библиотеке» Гилла. Мы со Светланой впервые посетили его дом и немало удивились. Я так прямо поразилась. И как я пропустила такое мимо себя, он ведь предлагал? На приглашение Гилла отозвалась его мать. И, кажется, прожила там до самой смерти. Очень ранней смерти. Такого жилья мне не приходилось видеть. «Библиотека»! Слово-анахронизм, забытое многими историками. А у Гилла она настоящая, живая: сотни книг, к которым прикасались когда-то сотни рук! «Сотни живых книг» – именно так сказала себе я, взяв в руки одну из них. До этого момента я видела их однажды, в музее Пангеи, издали. А тут взяла в руки – и обомлела. Как бывало в дни забытые и счастливые. Да нет, какое там счастье! Пустое слово, придуманное для… Для оболванивания, запутывания наивных девочек. Какой я и была в молодости с Гиллом или, позже, с Адрастом. Гилл считает, что я лишена склонности к постоянной привязанности. Но нет, нет… Не знает он меня, откуда! Я потому и ушла от него к Адрасту, что осталась непонятой. Гилл слишком погружён в древность, дряхлость и не видит того, что перед глазами. Живой красоты не замечает. Но в его доме я подумала: а может, он и прав? И книга способна заменить общение с другим человеком. А приличных мужчин, или, как привык выражаться Гилл, «мужиков», было в моей жизни только двое. Всего двое! Никто и не поверит!
Я переходила от полки к полке, касалась то одной, то другой… Какие разные переплёты-обложки: и кожаные, и металлические, даже золотые есть, и пластмассовые, и деревянные. Бумага в основном из дерева, восстановленная. Но есть и синтетика всех видов. Но самое интересное: буковки, знаки, рисуночки! В большинстве непонятные, в глазах рябит. И что, Гилл способен в этой мешанине разобраться? Да ну…
– Папа Гилл, что мы завтра должны найти для тебя? Ещё одну книжку на твои полки?
Вопрос Светланы вернул меня в реальность, которая, как утверждают сами писатели, могла бы вся поместиться в какую-нибудь одну книгу, подобную одной из этих… Если найдётся мастер, способный на такое воплощение. Чтобы воплотить, например, меня, требуется… Много чего требуется. Никакой бумаги не хватит!
– Если найдётся книга, – улыбнулся дочери Гилл, смотря на меня. Он что, поймал мою мысль, испугалась я? С ним иногда страшно бывает: может запросто влезть в мозги, как в одну из своих ненужных никому книжек, – Если только найдётся… Ничего лучшего и желать нельзя. Но я не знаю, что хранили или прятали в горных пещерах. Дело в том, что нам чуть-чуть не хватает информации. Всего чуть-чуть, чтобы энергетика, информационное энергетическое поле… Чтобы они позволили нам сотворить настоящую Реконструкцию, а не рядовой спектакль. Понимаешь?
– А как же! – уверенно ответила Светлана, – Что мы с тобой, не гении-реконструкторы, что ли?
Они – гении! А я им кто? Разве плохо получать нужную информацию от Хромотрона? Очень удобно! А в библиотеке Гилла – неудобно, надо листать, читать, искать… Но, соглашусь, здесь слышен запах слова! Каждая страница имеет свой аромат, сложенный из множества запахов… Запахов-слов. Я и не заметила, что говорю вслух, а Гилл со Светланой внимательно слушают. Теряю контроль над собой, так нельзя.
– Слово, запечатлённое на бумаге, становится атомом знания и молекулой красоты познания, – сказал Гилл и замолчал, настежь распахнув глаза.
Его реакцию повторила Светлана. Потянуло завораживающей магией чего-то такого… Забытого что ли, потерянного… А оно, это потерянное, продолжает притягивать.
– Что вы на меня так уставились? – неожиданно для себя самой возмутилась я, – Что такого удивительного можно увидеть на моём лице?
Гилл, сдерживая смех, ответил:
– Видим мы на твоём лице…
Он наклонился к Светлане, пошептался с ней, и они вдвоём завершили фразу:
– Полнолуние чувств!
Это «полнолуние чувств», сказанное дуэтом, сломало меня. Сердце вдруг больно сжалось, а в голове закрутилось такое… До входа в пещеру, от которой так много стало зависеть, десяток-другой шагов, а в голове всё то же кружение. Гилл что-то говорил о ребусном письме древних шумеров, его достоинствах и недостатках. Кажется, с одной стороны многосложность значков письма, передающая многосторонность описываемой реалии. А с другой трудность взаимопонимания через письмо, субъективность толкования. Оно зависит, оказывается, от мозгов читающего. Достоинство краткой ясности может, в свою очередь, с другой стороны, превратиться в жёсткую схему. Но можно ведь её и расширить? Что ж это получается? А получается, если задуматься, что ясность отражаемого, то есть того, о чём мы говорим, и ясность отражающего, то есть языка, с помощью которого мы и обмениваемся-болтаем, и храним любую информацию, эти две ясности совсем не адекватны. Выходит, мы живём в парадоксе: чем яснее понимаем друг друга, тем туманнее делается образ предмета, о котором идёт речь! Но отсюда неизбежен вывод: с каждым столетием, с каждым годом мы всё глубже погружаемся в омут самообмана?! О, это «полнолуние чувств»! Я уже заговорила путаным языком очарованного Гилла!
Я тряхнула головой, сбрасывая подальше головоломную путаницу диких понятий. Волосы с затылка переместились на лицо. Вид лимонно-золотого сполоха перед глазами привёл чувства в порядок. Полная Луна им понадобилась! Иметь при себе, пусть в причёске, частичку солнышка – привычка не из разряда бесполезных. Уж в этом я разбираюсь.
Вблизи вершина горы напомнила египетскую пирамиду, потерявшую от времени ступенчатость. Подходы к пещере выстилает полоса высохшей серо-коричневой глины, камней не видно. Настроение упало на два пункта. Ещё один шанс за то, что Гилл ошибся, а местное руководство не сочло нужным сообщить ему о том. Пирамида, установленная на глиняном основании, не имеет отношения к наследию Инков. Она в этом скорбном месте могла принадлежать только народу мочика; народу, который имел свою собственную меру оценки, собственную систему мер. Люди мочика строили дороги строго шириной девять и восемь десятых метра, а пирамиды их имели основания со сторонами девяносто восемь метров. Ни восьмёрку, ни девятку Инки так не почитали. Смысл золотого сечения мочика утерян, и искать его не имеет смысла. Связаться с Гиллом? Зачем терять драгоценные часы и дни? У него нет другого задания для моей группы. Или всё же есть? Я твёрдо заинтересовалась успехом гилловского предприятия; что-то мне нашёптывает – из этой затеи выйдет толк. У каждого дела свои цифры, своя мера. Мне ли не знать? И как же быть? Я задумалась, но Светлана не позволила принять почти созревшее решение.
– Какой красавец! Тебя зовут Виракоча?
Голос дочери звенел от крайнего любопытства, от явной симпатии. Редко с ней такое случается. А «девочки» моей сборной команды все четырнадцать глазок навострили на колоритную фигуру, замершую у входа в бесполезную для реконструкции Гилла пещеру. Смотреть есть на что, и моё отношение к поручению начало снова меняться. При условии, если это не шутка вице-консула, позиция коего относительно реконструкции мне неизвестна.
У входа в пещеру стоит мужчина ростом более двух метров, в расшитой узорами из цветных ниток накидке, закрывшей всю его фигуру от плеч до ступней. Красная кожа лица оттеняется чёрными прямыми ниспадающими волосами. Глаза блестят тёмным огнём, нацеленным на Светлану. Вот так… Ни палицы, ни полумесяца на голове, ни колокольчиков на поясе. Что означает – этот актёр не мочика. А если не мочика, то инка! Моя информированность переходит все нормальные границы! Голова просто переполнена гилловской премудростью. Так можно и в учёную мышь превратиться. После Реконструкции проведу чистку мозгов, решено.
Светлана уже рядом со стражем подземелья, и мучает своими непредсказуемыми вопросами. Ещё раз назвала его Виракочей и он дрогнул. Да, дрогнул, совсем незаметно для неискушённого взгляда, но я – вот тут Гилл прав! – прекрасно разбираюсь в мужских рефлексах. Сменить профессию этнографа на экзосоциолога было совсем просто, когда я решила соединиться с Адрастом. Обратное перевоплощение в этнографа не сложнее, ибо вторая профессия с исчезновением Адраста в космосе потеряла личный смысл. Лишилась всякого смысла, не только личного.
– Если уж ты тут встал, то обязан предложить нам клубок ниток! – потребовала Светлана от молчащего стража, – А если у тебя его нет, то обязан стать Ариадной, чтобы у тебя всё было!
И – о чудо! – тот, который реагировал внутренним естеством на мужское имя Виракоча, вдруг превратился в молоденькую дамочку, да с клубком цветных ниток в каждой руке! «Ариадну вызывали? Ариадна перед вами!» Голографический дубль теней прошлого, поняла я. Где-то рядом универсальный терминал. И кому понадобилось ставить его в диком безлюдье? Но если он есть, то впереди что-то стоящее. Терминалы ставят там, где имеется сгусток необработанной информации. Либо там, где информация нужна для стоящего дела. А Светлана молодец, каким-то необъяснимым чутьём она находит слова и действует так, как надо. Н ачалось это у неё после сближения с Гиллом. С «папой Гиллом»… Хоть плачь, хоть смейся! Ещё интереснее то, что голографический персонаж настроен на Светлану. Только на неё, с остальными не желает контактировать. Надо же, хоть что-то новое на планете. Хромотрону расширили свободу действий, а я пропустила какой-то из выпусков общепланетных новостей? Версию зловредного юмора вице-консула придётся отбросить, даже если тот не воспринимает Гилла всерьёз. Такие «шуточки» требуют определённых согласований с консульствами энергетики и информации. Ну что ж, призрак так призрак, пусть себе стоит. Нитки-то у него тоже призрачные. Поговорит со Светланой и исчезнет.
Но призрак Виракочи-Ариадны не исчезал. Мало того, Светлана ухитрилась оттащить его в сторону от чернеющего проёма, ведущего в скалистое тело горы. Если только это гора, а не ненужная пирамида. Я опять сомневаюсь. Свита моя потеряла к призраку всяческий интерес: ладно, Виракоча куда ни шло, но Ариадна… Неизвестная женщина рядом, пусть в призрачной оболочке? Пусть и мужчин вблизи нет – всё равно конкурентка. Так они думают, по себе знаю. Я с трудом оторвала Светлану от диалога – точнее, монолога – с Ариадной, и мы прошли в чёрный проём. Представитель вице-консула не обманул: пещеру никто не посещал лет сто, не меньше. Видимо, отрыли-открыли совсем недавно. Неужели Гилл прав, не обжили мы пока планету настоящим образом? Да и пещера эта – истинный лабиринт, не хуже критского, хоть назад поворачивай. Чутьё на опасность у меня тоже имеется.
