Kitabı oku: «Дядя Паша»

Дядя Паша

Было темно. Павел включил фонарь, который высвечивал бледные с чёрными разводами лица своих подчинённых. Ему не было необходимости спускаться в шахту, но так уж он привык, проверять всё лично, не доверяя докладам и тому, что говорят простые шахтёры. Точнее он доверял, но выработавшаяся с годами привычка, проверять всё лично, не давала ему покоя и в этот раз.

Закон сработал и тут: начальство спустилось в шахту, значит, что-то должно случиться. Оно и случилось: не успел Павел Алексеевич осмотреться, как погас свет. Хорошо, что подъёмник не отключился на середине пути. Вот была бы потеха!

«К чёрту!» – подумал Павел, – «Надо брать отпуск и ехать на родину, на Север, туда, где я всегда чувствую себя спокойно и безмятежно».

По лицам шахтёров он понял, что виноват во всём он один. Когда-то Павел сам был рядовым шахтёром и знал, что начальству в забое делать нечего, если всё идёт по плану, без сбоев и без аварий. Начальство всегда мешает не только здесь, а на любой работе, вмешиваясь со своим уставом в размеренную жизнь коллектива, где каждый человек является маленьким звёнышком в большом механизме. Посторонняя деталь может остановить работу всего механизма.

– Ну, вот, я так и знал, что сегодня мы ничего не заработаем! – сказал рослый шахтёр по фамилии Цыбулько, поглядывая на Павла.

Павел понял, что реплика направлена в его адрес, но ничего не сказал.

Цыбулько провёл рукавом по лицу. Даже при тусклом свете фонаря было видно, что проделывал он это не один раз, о чём свидетельствовали чёрные потные разводы.

– Ты начальству лицо тоже почисти! – тут же подковырнул ему сосед, – Видишь, свет специально выключили, чтобы лучи от твоего лица не отражались и не слепили глаза высокому гостю. Как будем подниматься, если света совсем не будет? – спросил тот же голос.

– Лебёдку будешь крутить руками, а мы все поедем. Твоя очередь крутить ручку. Чего беспокоишься, если начальство здесь присутствует! – сказал кто-то из-за спин.

Павел знал, что горняки его уважали. Он не был прилизанным выскочкой из семьи высокопоставленного чиновника, а прошёл всю «кухню» горняцкого дела с самых низов, заслужив к себе уважение горняков.

Мысленно он сразу оценил ситуацию. Особо беспокоиться пока не о чем. Плохо только то, что без электричества не работают вентиляционные насосы и через некоторое время станет жарко и душно из-за нехватки кислорода. Он также знал, что наверху сейчас принимают все меры, чтобы устранить аварию, если таковая была. А иначе, зачем бы отключать электричество?!

– Общий перекур! – сказал он, – Огня не разводить! Беречь аккумуляторы и кислород. Я спустился специально, чтобы проверить, не обижает ли народ шахтёра Цыбулько, но вижу, что всё в порядке.

– А нас сегодня поднимут? – спросил молодой парень.

– Поднимут обязательно. Чего беспокоишься? Здесь не море, штормов нет, сиди себе, отдыхай!

Кто-то спросил:

– А Вы были на море?

– Я там родился. Выловил пока не всю рыбу, но к этому стремлюсь. А сёмга там ловится в аккурат с твой рост, да и по весу ты от неё не далеко ушёл.

– А я моря не видел, – произнёс тот же голос.

– Вот и зря. Море, оно знаешь какое! – Павел развёл руки в стороны, – Словами не описать, его надо видеть и чувствовать.

– Как это чувствовать?

– Ты шахту хорошо знаешь?

– Как свои пять пальцев!

– А я знаю так море. Отец в детстве научил всему, что знал сам: и под парусом ходить, и от шторма спасаться, и рыбу ловить.

Павел вырос в поморской огромной семье. Из рассказов взрослых он знал, что его отец свою жену украл в городе Архангельске; по обоюдному согласию, но украл, поскольку отдавать ему в жёны прислугу никто не собирался. Знал он также и то, что отец привёз его мать на вёсельной лодке по открытому морю в свою деревню с долгими остановками по пути, гульбой и маленькими приключениями, что было обыденной поморской размеренной жизнью. Он не был старшим в большой семье, но отец умудрился настрогать своих детей быстро и без проблем. То ли ему помогали поморы, то ли сам был такой специалист, теперь этого никто не знает и не помнит, а, может, бывшие его невесты помнят, но молчат. А мужикам вообще нет никакого дела, кто кого настрогал. Они всё время в море, на промысле.

Впрочем, отец Павла был не один, кто имел большую семью. Десять-двенадцать детей в семье в послевоенное время было нормой, а дети стали рождаться один за другим ещё до войны. В те годы как-то не задумывались о прокорме. Семьи жили бедно, но море кормило всех, независимо от статуса и количества детей. Дети сами родителям помогали, подбирали всё, что море выкинет на берег. Прежде всего, они были заготовщиками дров на зиму, подбирали палки, доски, маленькие брёвна – всё, что приносило море.

А уж по заготовке ягод, грибов, морских водорослей детям не было равных! Павел подчинялся старшим и командовал младшими братьями и сёстрами. Так было принято, так водилось испокон веков. Дать затрещину младшей сестрёнке считалось в порядке вещей. Зря, что ли, он столько времени проводил в няньках! Правда, при этом как-то забывалось, что и с ним нянчились, меняли штаны и ставили в угол.

Отец, Алексей Сергеевич, был в семье царь и Бог. Он так и говорил: «Я царь и Бог!». Дети его побаивались. Не боялась его только жена, которая не пропускала его слова мимо ушей и на каждое слово находила отговорку. Детям было всё равно, о чём там перепираются между собой родители. Босоногая команда большую часть времени пропадала на улице, забывая вовремя прийти на обед и доложить хоть кому-нибудь о месте своего нахождения.

– Не отставать! – командовал Павел младшим сестрёнкам, перепрыгивая босыми ногами с камня на камень, – На мелкие камешки не наступайте, тогда они и колоться не будут!

Девочки всё равно ступали на мелкие камни. Острая боль пронизывала щиколотки, но они терпели, боясь прогневить старшего брата, от которого тут же можно было получить затрещину, а этого не хотелось. Бил он хоть и не сильно, но было больно.

Всё это врезалось Павлу в память на всю жизнь. Это потом, когда он стал взрослым, уехал на Украину и стал работать, Павел вспоминал эти годы, как что-то очень светлое и радостное. Его тянуло туда, в свою деревню, на Север, к Белому неспокойному и холодному морю. Мысленно он был всегда там. У него появились дети, которые не видели моря и, которым родиной стала другая земля, но у него родина была своя, та, где он провёл босоногое детство. Другой, лучшей жизни, он потом не видел. Может, став взрослым и приобретя кучу забот в своей семье, Павлу было просто не до красот природы, а, может, он просто терпел и в душе ждал, когда придёт та самая минута отъезда его на Север. С семьёй ехать или без семьи, ему было всё равно. Для него стало главным увидеть снова море, отмели на малой воде, неугомонных чаек; почувствовать неповторимый запах морских водорослей, добыть своими руками огромную сёмгу, как когда-то они вынимали её из сетей с отцом; встретить постаревших деревенских поморов – всё это стало его настоящей жизнью, от которой он уехал в далёкие края, в столичную провинцию со смогом, шумом, пылью, сутолокой. После работы на шахте, уже пенсионером, Павел обосновался в Москве у старшей дочери – так хотела его супруга, с которой они прожили всю свою долгую жизнь. Старшая дочь рано овдовела. Муж развивал сеть автозаправок, занимался доходным бизнесом, но не суждено было сбыться его планам. Он пропал, исчез бесследно. Милиция поискала, поискала, но не нашла, а, может, и не хотела искать? Кому надо искать человека, которого закатали в асфальт или замуровали в бетонную стену? В те неспокойные годы людей бесследно пропадало много, а милиция только выполняла следственные действия, не очень стараясь под нажимом бандитов и беспредельщиков.

Дед с бабкой и воспитывали подрастающее поколение старшей дочери.

– Море, оно же огромное, – перебил его размышления Цыбулько, – Как его можно всё знать?

– Ты тоже огромный, но тебя же все знают! – возразил Павел.

Шахтёры рассмеялись

– Его знаем, – послышались возгласы, – Он в шахте без фонаря и шагу сделать не может! Его даже в лифте укачивает. Домой приходит синий, как рак.

– Рак разве синий? – спросил Павел.

– Рак красный, но Цыбулько синий. Он всё время трёт лицо, оттого и синий, но похож на рака.

– Сам ты рак, – огрызнулся Цыбулько, – Не мешай слушать про море. Я море видел только на картинке, но знаю, что оно проглатывает целые океанские корабли, а тут рядом человек, который рассказывает, что по морю можно плыть на вёсельной лодке.

– Не только на лодке, – задумчиво сказал Павел, но и на плоту, и на льдине. Прижмёт, можно плыть на всём, лишь бы держаться на плаву. А ещё по нему можно ходить пешком, когда оно замерзает. Но всё море не замерзает, а только заливы в прибрежной полосе. Мы ещё пацанами делали из плавника, досок и брёвен, выброшенных на берег, плоты и на них катались, за что нас постоянно родители охаживали вицами или вожжами по одному месту. У многих были только матери, которых дети, особенно пацаны, никогда не слушались. Отцы или погибли на войне, или их забрало море. У поморов так бывает часто, что с моря возвращаются не все. Мне повезло. Я рос при родителях. У своего отца всему и научился.

– Там воды много, а здесь иногда даже умыться нечем. Крым от нас недалеко, а воды нет совсем, если, конечно, не считать солёное море, – задумчиво сказал Цыбулько.

Свет появился так же внезапно, как и исчез. Вспыхнули электрические лампочки, спрятанные в стеклянные герметичные колбы, защищённые от возникновения случайной искры.

– Давай, показывай хозяйство, – сказал Павел бригадиру, – Иначе Цыбулько без работы совсем пропадёт.

– Хозяйство в порядке.

Шахтёры, оставшиеся без внимания начальства, разошлись по рабочим местам.

А Павел и бригадир пошли осматривать своё подземное хозяйство. Бригадир знал, что начальник замечает все мелочи, поэтому не пытался ничего скрыть, а наоборот, советовался, как поступить в том или ином случае. А Павел уже твёрдо знал, зачем его потянуло в шахту: он думал об отпуске, а значит, надо быть уверенным, что без него ничего не произойдёт непредвиденного.

На одном из поворотов они чуть не наступили на крысу, которая грызла какой-то сухарь, попавшийся ей от оставшегося обеда горняков. Она глядела на людей маленькими глазками, но добычу свою не выпускала. Через мгновение, вильнув хвостом, крыса скрылась между кусками породы, так и не выпустив свой обед из передних пап.

Запах скопившегося газа, пока не работали вентиляторы, давал о себе знать.

– Как считаешь, Иванов потянет на моём месте? – спросил Павел бригадира.

– А ты куда? – ответил вопросом на вопрос бригадир.

– А я к морю, хочу взять отпуск и съездить на свою малую родину.

– Будь спокоен, шалить ему не дадим. А съездить надо. Все мы когда-нибудь берём отпуск.

– Понимаешь, сколько лет я уже здесь, а всё тянет туда. Жена иногда упирается, но едет, а теперь, когда дети подросли, я могу ездить и один.

– Одному нельзя. Сам говорил, что женщины без мужей остаются, приберут к рукам.

– Насовсем не приберут, а на время я и сам не откажусь. Разве это плохо, когда люди находят друг друга? – и сам себе Павел ответил:

– О курортных романах все наслышаны, но и в суровых северных краях романы случаются не реже, только об этом меньше говорят.

Два человека долго бродили по ветвистым коридорам, осматривая большое подземное хозяйство. Оба остались довольны порядком и оба вернулись к подъёмнику. Бригадир не пожелал отправлять начальника обратно одного.

– Ну, будь, – сказал Павел, – Я наверх. Буду готовить себе заместителя.

– Давай, увидимся, – ответил бригадир.

Стоя в кабине подъёмника, Павел вспоминал далёкие годы своего детства. Он не был ребёнком-суперменом, но как-то получалось так, что девочки обращали внимание именно на него. То ли ему по наследству от отца досталась способность увлекаться слабым полом, то ли он раньше других повзрослел, но его тянуло к девочкам, своим одноклассницам, а ещё больше он заглядывался на тех девушек, которые были старше на год или два. Так и случилась у него первая любовь ещё в детском возрасте. Зойка училась в восьмом классе. Она была несколько крупнее своих сверстниц, с округлившимися формами, с большой, не по возрасту, грудью, на которую поглядывал не только Павел, но все мальчишки. А ещё Зойка обладала прекрасными пушистыми светлыми волосами, которые она собирала в две косички, заправленные бантиками из голубой ленты, располагавшимися где-то на уровне копчика. Получалось так, что дёрнуть за бантик было не всегда прилично, в отличие от других девочек, которые не имели таких длинных волос.

Эти бантики дразнили, приманивали, бередили Пашкину душу. Мысли же свои он носил только в себе, поделиться было не с кем. Со своими сестрёнками он дружил, но не доверять же свои тайные мысли сестрёнкам или друзьям! Он понимал, что всё станет известно сразу же всей школе.

Зойку он подкарауливал на улице, ходил сзади, когда она, весело щебеча, шла куда-нибудь с подружками; делал независимый вид, как будто оказался он вблизи совершенно случайно.

А ещё Павел побаивался Зойкиного отца, приёмщика рыбы, который выглядел крупным мужиком ходившим всегда с портфелем и носившим, единственный в деревне, круглые очки, делавшие его глаза какими-то большими и строгими. Ираклий Иннокентьевич, как все его уважительно называли, держался особняком, свысока глядел на деревенских мужиков, не далеко ушагавших в постижении грамоты. Он умел быстро считать в уме, но всегда пользовался большими деревянными счётами, считая, что так он выглядит намного солиднее. Он смотрел на клиента, сдававшего рыбу, наклонив вниз голову, из-под очков, пронизывая своим взглядом насквозь. Поэтому сдаваемая рыба всегда оказывалась низкого сорта и весила почему-то меньше, чем предполагал тот или иной рыбак. Ему верили и получали деньги только за то, что насчитал приёмщик. Выходя на улицу, мужики ворчали, сами пытались подсчитывать свой улов, но подсчитывать было уже нечего: первосортная рыба лежала на складе, дожидаясь, когда придёт за ней судно и, создавая излишки, которые учёту и контролю не подлежали, а уходили в неизвестном направлении. Направление, вообще-то, было известно, но об этом как-то среди рыбаков очень не распространялись, ведь когда-то снова придётся идти на склад к Ираклию Иннокентьевичу и трепетно ожидать, чтобы при приёмке сорт рыбы оказался выше.

Ираклий Иннокентьевич сам рыбу не ловил, считая, что это занятие ниже его достоинства, но и без рыбы не жил, имея возможность накормить семью и угостить гостей со своего склада, сильно не утруждаясь и не рискуя своей жизнью среди волн холодного Белого моря. Рыбаки знали эту его особенность, но закрывали на это глаза. На складе количество рыбы всегда соответствовало документам, а откуда она появлялась на столе, над этой проблемой никто не задумывался. А если кто-нибудь и задумывался, то доказать ничего не мог и не хотел лезть на скандал.

Вот этот человек и был Зойкиным отцом. Не боялась его только Зойка. Павел ребёнок не робкого десятка, но куда ему тягаться со взрослым мужчиной, которого боялись и почитали все соседи!

Завидев Зойкиного отца, Пашка скрывался, оставляя свою жертву на некоторое время одну. Как подступиться к Зойке, он не знал и что ей сказать или говорить, он тоже не знал. Пашка знал твёрдо только то, что Зойка ему нравится и уступать её кому-либо он не желал.

Однажды Зойка оказалась рядом с ним в кино. То ли распорядилась так судьба, то ли это была причуда кассира, но Пашка, сев на своё место, увидел рядом с собой Зойку, которая весело щебетала с одноклассницами и другими знакомыми девчонками, не обращая на Пашку никакого внимания.

Свет в зале погас и начался фильм. Вот какой был фильм, Пашка не помнил. Он смотрел не на экран, а на руку Зойки, которая была от него всего в нескольких сантиметрах.

Преодолев страх, Пашка протянул свою руку и взял Зойкину ладошку. Вопреки его ожиданиям, Зойка не убрала руку, а как-то странно на него глянула и опять повернулась к экрану. Пашка держал маленькую ладошку, боясь неосторожным движением спугнуть так неожиданно свалившийся на него этот счастливый миг.

Он не мог смотреть кино, не мог дышать, не мог даже пошевелиться, чтобы всё случайно не испортить.

Всё нарушил киномеханик, который по окончании первой части фильма, включил свет в зале. Такого удара Пашка не ожидал. Он вынужденно быстро отдёрнул свою руку, не понимая, почему с ним так жестоко поступили. Пашка огляделся по сторонам. Все сидящие в зале люди спокойно ждали, когда киномеханик зарядит плёнку в аппарат и снова потушит свет. Им никакого дела не было до Пашки и его переживаний.

Когда свет снова погас, сколько ни всматривался Пашка в темноту, Зойкиной руки он на прежнем месте не увидел. Что делать, он не знал. Пропустив половину фильма, вторую часть ему смотреть было совсем неинтересно.

Неожиданно он почувствовал, как Зойка сама придвинула свою руку к его руке. Тут уже Павел не растерялся и ухватил её тёплую ладошку, которую не выпустил до окончания фильма.

С этого дня они хоть и стеснялись друг друга, но стали чаще видеться вне школы уже не на дальней дистанции, а рядом. Пашка Зою поджидал, провожал в школу и из школы, но её родителям на глаза показываться боялся, зная, что Зойкин отец не одобрит такую дружбу.

– Зоя, завтра выходной, – сказал как-то тёплым майским днём Пашка, – Пойдём, погуляем.

– Пойдём, а куда?

– Ну, сходим до заброшенной деревни. До неё всего-то десять километров. К вечеру вернёмся. Возьмём с собой по бутерброду.

– Тогда ты бери бутерброды, а я пойду налегке, иначе меня из дому не выпустят.

– Хорошо. В девять утра я буду ждать на опушке леса.

Утром они встретились, как договаривались. Удивительно, но они пришли почти одновременно без опозданий.

– Тебя отпустили? – спросил Пашка.

– Я сказала, что пойду с девочками из класса в поход. С девочками меня отпустили.

Павел смело взял Зойкину руку. Так, взявшись за руки, они и пошли лесной дорогой к посёлку. Через полкилометра широкая дорога превратилась в узкую, наезженную лошадьми, дорогу. Деревья всё ближе и ближе подступали к краям дороги, почти смыкая вершины над головой. Даже в солнечный день здесь был какой-то полумрак и веяло прохладой.

– А мы не заблудимся? – спросила Зойка.

– Здесь блудить совсем негде. Дорога одна, она идёт вдоль берега моря, но в лесу, так прямее.

– Как-то здесь страшно, – Зойка прижалась к плечу Павла.

– Бояться не надо, ты же со мной! Здесь кроме медведей и других лесных обитателей никого нет, а звери человека боятся и никогда близко не подходят.

Прямо из-под ног выпорхнул зазевавшийся косач, собиравший камешки на дороге и случайно потревоженный непрошеными путниками. Вздрогнули одновременно, Зойка от испуга, а Пашка от неожиданности. Тетерев, хлопая крыльями о хвою, скрылся в тёмном нутре высоких ёлок.

– Говорил не бояться, а сам вздрагиваешь!

– Я вздрогнул просто от неожиданности, больше не буду.

Зойка то ли инстинктивно, то ли от испуга взяла Пашку под руку и к нему прижалась, дрожа всем своим маленьким тельцем. Какое-то время они так и шли, прижимаясь друг к другу.

Дорога никак не кончалась. Она немного петляла, изгибалась, но была, казалось, бесконечной.

– Я уже устала, – сказала Зойка.

– Потерпи. Мы идём уже долго, скоро эта дорога должна кончиться. Она выйдет к берегу моря, прямо к деревне.

– Откуда ты всё знаешь?

– Я был там с отцом. Мы осенью ставили сети и собирали бруснику. Эту деревню основали ссыльные. Сталин раскулачивал зажиточных крестьян и высылал их на Север. Под эту гребёнку попадали не только зажиточные, но и те, которые почти ничего не имели. Шло великое переселение с южных областей в наши северные районы для освоения богатств Белого моря. Постепенно люди перебрались в другие посёлки, а деревня Лопатка осталась стоять на своём месте, но только без людей.

– Чего же здесь люди делали?

– А то же самое, что и наши родители: ловили сёмгу, добывали морского зверя, заготавливали водоросли. Страна требовала этого добра всё больше и больше. Люди работали, можно сказать, даром, только за то, что они здесь жили.

Впереди деревья стали расступаться, обнажая заросшие травой поля. Молодая зелёная травка ещё только пробивалась, поэтому поля были не зелёными, а грязно-жёлтыми.

– Вот и деревня! – воскликнул Пашка, – Мы шли совсем недолго. Видишь, стоят дома. Они для жилья уже не годятся. Без ухода, отопления и своих хозяев они просто гниют.

– Жалко! Это не один дом и не два, а целая маленькая деревня.

– Дорога здесь вышла на берег и дальше тянется вдоль моря по берегу до следующего посёлка. Отсюда будет километров тридцать, не меньше.

– Что-то я уже проголодалась.

– Сейчас разведём костёр и поедим. Ой! Я, кажется, не взял спички! У тебя есть спички?

– Откуда у меня могут быть спички7

– Ладно, обойдёмся без костра. Пойдём в какой-нибудь дом.

Дети долго пристраивали найденные доски для широкой лавки, чтобы удобно было сидеть. Пашка сел рядом с Зойкой, достал бутерброды и, неловко обняв её за плечи, стал угощать.

– А нельзя без обниманий?

– Нельзя, – серьёзно сказал Пашка, – Ты очень красивая и мне сильно нравишься.

Он притянул Зойку к себе. Запах её волос дурманил и не давал сосредоточиться на чём-то главном, что Пашка хотел сказать. Его губы беззвучно шевелились и только дрожь, пробегающая по всему телу, выдавала его волнение.

– Я тебя очень люблю! – прошептал он.

– Ты мне тоже нравишься, – так же тихо, боясь, что их кто-то может подслушать, ответила Зойка.

А дальше случилось то, что и должно было случиться. Пашка, прижимая Зойку одной рукой к себе, другой рукой её раздевал. Девушка не сопротивлялась и только повторяла:

– Пашенька, не надо, не надо. Меня родители не поймут.

Потом, когда они уставшие, стыдливо одевшись, лежали на досках, Зойка сказала:

– Больше я с тобой гулять не пойду.

– Почему?

– А ты сам не понимаешь? Меня теперь из дому совсем не будут выпускать.

– Разве об этом кто-то узнает?

– Узнают. В деревне всегда все обо всём узнают. Надо идти домой. Мы и так придём только к вечеру. А я боюсь идти по лесу.

– Пойдём тогда по берегу моря, но этот путь длиннее, придётся огибать все мыски. Сейчас идёт отлив. Идти по берегу не будет никаких проблем. Ну, что решила? По берегу?

– По берегу.

На берегу было не так уютно, как в лесу, но зато не так страшно. Единственный, кто нарушал тишину – это море. Оно шумело, шептало, нарушая тишину и приглушая звук шагов по морской обкатанной волнами гальке. Вода ушла далеко, обнажив огромные территории песчано-глиняной няши, на которой резвились прибрежные птицы, выискивая червей, моллюсков, рачков, всё, что пригодно в пищу.

Вместо положенных двух часов ребята шли целых три часа. Уставшие, они добрались до деревни только к позднему вечеру. Разошлись заранее, и каждый зашагал отдельно к своему дому знакомой дорогой.

До окончания учебного года Зоя и Паша вне школы больше не встречались. Как-то так получалось, что всё время были какие-то дела: сначала подготовка к экзаменам, потом экзамены, а в свободные минуты родители всё время подкидывали какую-нибудь работу, как будто специально отнимая выдавшиеся свободные минуты.

На выпускной вечер Зойка не пришла. Сколько ни высматривал её Павел, она так и не появилась, а потом исчезла совсем. Поговаривали, что она то ли уехала поступать в учебное заведение, то ли устраиваться на работу.

Пашка заскучал. Точнее скучал он только тогда, когда было свободное время. Алексей Сергеевич сильно скучать не давал. Подошло время основных заготовок, а начались они с заготовки дров. Весенние майские шторма выбросили на берег очередную партию леса, по разным причинам оказавшегося бесхозным и свободно плавающим по воле волн. В конечном итоге этот лес в виде брёвен и всякого хлама всё равно оказывался на берегу.

– Ты чего, тянешь пилу, как сонная муха? – ругался на него Вовка, старший брат, видя, что Пашка с отрешённым взглядом всё время о чём-то думает.

– Я тяну хорошо, – огрызался Пашка, – Это ты пилить совсем не умеешь, поэтому у тебя все виноваты.

– Вот пилой-то проеду по твоему языку, тогда пилить сразу научишься! – сердился Вовка, старавшийся не допускать, чтобы младшие поучали старших.

Сестрёнки в спор не ввязывались, стараясь вообще не попадать Вовке на глаза, чтобы случайно не попасть под горячую руку. Пашку они тоже побаивались, но не так сильно, как Вовку.

Младшая Валька, пожалуй, одна никого не боялась, поскольку её, как самую младшую, все жалели и берегли, даже работать не заставляли. Она сама по своей инициативе поднимала маленькие отпиленные чурки и по одной носила их к поленнице, где другие сёстры, по возрасту старше её, складывали дрова в поленницу.

– Вова, у меня полено в руку попало! – подошедшая Валька старалась протиснуться перед Вовкой и лежащим на козлах бревном, протягивая руку вверх к его лицу.

– Не полено, а заноза! – поучал Вовка, – Теперь рука у тебя отпадёт.

У Вальки стали наворачиваться на глаза слёзы. Старшему брату она свято верила, верила во всё, что он говорил.

– Вынь занозу. Я не хочу, чтобы рука у меня отпадывала.

– Так и быть выну, если будешь хорошо работать.

– Я буду хорошо, я буду тебя слушаться.

Вовка ловко ногтем подцепил занозу и вытащил, благо та сидела неглубоко.

– Теперь рука у тебя не отпадёт, можешь работать.

Валька довольная молча разглядывала свою руку, как будто видела её впервые.

– Ты опять на ходу засыпаешь, – переключился Вовка на Пашку, а, чтобы досадить брату, он сказал:

– Это тебе не с Зойкой гулять!

– Они в лес ходили, – тихо сказала Валька, сразу выдав брата с головой.

Откуда она могла знать – это осталось для Пашки загадкой. Он молчал. А чего отпираться, если все знают, но помалкивают? Только Валька проговорилась по своей детской простоте.

Пашка и в самом деле думал о Зойке, но Зойки не было. Она исчезла внезапно, ему ничего не сказав. Он сейчас вспоминал, как они целовались и, как им вдвоём было хорошо. А пилу он и в самом деле не успевал иногда вовремя дёрнуть к себе. От этого Вовка на него и злился.

Чайки, занимавшиеся на отливе промыслом, с оглушительным криком резко взмыли вверх, гонясь друг за другом и выделывая немыслимые пируэты.

Гошка достал из кармана рогатку и выстрелил камешком мелкой гальки в сторону этого кричащего полчища. В чаек он не попал, но они раскричались ещё сильнее, теперь жалуясь на Гошку, который хотел их обидеть.

– Надо идти за селёдкой, – глядя на обнажающиеся няши, сказал Вовка, – Иначе чайки подпортят рыбу, а приёмщик опять снизит сорт. Пойдём, – скомандовал он Пашке.

Пашка молча пошёл вслед за братом к дому. Дома ребята сняли обувь, задрали штанины выше колен и, взяв пустую тару, отправились на отмели, где были выставлены сети на селёдку. Чайки сидели на сеточных кольях, карауля, когда вода упадёт настолько, чтобы показалась рыба, запутавшаяся в ячеях. Валька увязалась вслед за братьями. Её никто не звал, но никто и не прогонял, поскольку она и так была босая.

Рыбаки, забредя немного в воду, чтобы отпугивать чаек, продвигались к сеткам вслед за отливом. В обнажавшихся из воды ячейках заблестели на солнце рыбёшки.

– Сегодня у нас улов! – сказал Вовка, – Отсюда видно, что рыбы много.

– Значит, опять работа, – понуро ответил Пашка.

– А тебе бы только не работать. Валька и та увязалась за нами на работу. Вот уж её никогда не надо заставлять!

– Она знает, что полные корзины ей не нести, вот и радуется. Послал бы ты её за остальными нам в помощь.

– Не надо, сами справимся, не в первый раз!

Чайки теперь не сидели на кольях, а пикировали к сеткам, пытаясь схватить дармовой обед, но, когда ребята взмахивали руками, они, не долетев, уходили в сторону и опять шли на повторный заход. Ребята же продвигались к сеткам вслед за отливом, становясь к ним всё ближе и ближе, отчего чайки изо всей силы кричали на них, пытаясь отпугнуть криком своих конкурентов.

Мальчишки подошли к сеткам и стали быстро выпутывать рыбу, бросая её в корзины, а Валька, которой вода пока была выше колен, всё ещё медленно приближалась к первому колу. Через десять минут она тоже стала оказывать посильную помощь, доставая селёдин из сеток на уровне своего небольшого роста. А потом, обнаружив внизу сетки мелкую камбалку, стала её разглядывать, положила в глину и стала смотреть, как та в мгновение ока с помощью плавников зарывается в жижу, маскируясь от врагов. Валька её достала и снова бросила вниз. Камбала мгновенно повторила трюк с маскировкой.

«Отчего же Зоя уехала так рано?» – думал Пашка, – «Приём в учебные заведения начинается в конце июня, а она уехала. Может, настояли родители, чтобы не бездельничала? Но она, вроде, не бездельница, родителям всегда помогала. И на складе я её видел с отцом не однажды. Не сказала куда, не оставила адреса, а мне как быть? Говорила, что я ей нравлюсь, а сама уехала, не сказав на прощанье ни слова! Ну и ладно, горевать не буду! Мало что ли невест в деревне?! Таких, правда, больше нет, но найдутся другие невесты!» – он, не спеша, выпутывал рыбу, продвигаясь вдоль сетки.

Вода давно обнажила сети полностью. Чайки, боясь приближаться к людям, перелетали с места на место в стороне. Опытные рыбаки знали, что они только делают вид, что им всё безразлично. Стоит только отвернуться, они тут же вытащат селёдину из сетки или прямо из корзины, хотя корзины они боятся так же, как и людей. Только самые отчаянные и наглые птицы способны на такой поступок.

– Тары нам не хватит! – заявил Вовка, – Валька, беги к отцу, проси ещё одну корзину. Ты, Пашка, оставайся тут, а я понесу полную корзину домой.

– Бога мать! – воскликнул Алексей Сергеевич, когда Валька выложила ему, что тары не хватает, – Не могут сделать, как люди. Обязательно надо гонять девку! Рыбы много – хорошо, я сам схожу за уловом. Ты, Валька, больше не бегай.

В дверях он столкнулся с Вовкой, который едва нёс огромную корзину с рыбой.

– Неси её сразу на склад, – скомандовал отец, – Ираклий должен быть там, знает, что рыбаки проверяют сети. Я схожу к сетям и тоже подойду, сам ему буду сдавать.

Зойка не выходила из Пашкиной головы. Когда он остался один, думы его одолели с новой силой. Работу он выполнял машинально, наблюдая за чайками и осторожно выпутывая рыбин, чтобы не испортить их товарный вид. На лето Пашка остался в деревне, рассчитывая с сентября поступать в девятый класс. В свои четырнадцать лет он рассудил здраво и по-взрослому, что без полного образования в жизни никуда не устроишься. Неудобство, конечно, было: школа-десятилетка находилась в соседней деревне в сорока километрах, но от этого уже никуда не деться, придётся пожить временно у родственников.