В романах Гюго, напротив, иное бесспорно принадлежит искусству «вечному». Правда, в них много недостатков, характерных для всего «романтического романа». Изложение постоянно прерывается бесконечными отступлениями, лирическими, историческими, философскими; картины поверхностны и условны; психология действующих лиц разработана неглубоко; запутанная интрига маловероятна, и автор заставляет своих героев совершать подвиги невозможные (Жан Вальжан); неприятно действует стремление Гюго, с годами усиливавшееся у него, везде выставлять антитезы: черному у него постоянно противополагается белое, пороку – добродетель, трагическому – смешное; те же антитезы до нестерпимости пестрят самый стиль. Но Гюго побеждает читателя своим поразительным уменьем все изображать ярко и рельефно, заставлять воочию видеть описываемые сцены. Созданные им лица кажутся живыми не потому, что поэт раскрыл пред нами их душу, а потому, что он из слов изваял их явно зримые образы. Так нельзя забыть Гавроша, ночующего с малышами в «слоне», или детей, забытых в пылающем замке в «Девяносто третьем годе». Когда Гюго вносит в роман черты автобиографические, он проникает и в глубину человеческой души, как, например, в образе Мариуса. Исторические картины Гюго, при всем их несовершенстве с научной точки зрения, изумительно живописны. Может быть, Средневековье было не таково, как оно изображено в «Соборе», но Гюго заставляет нас его таким видеть и в то, что мы видим, верить. Особый дар Гюго составляло проникновение в жизнь неодушевленных предметов, благодаря чему и собор Богоматери, и море, и горящий замок у него кажутся живыми существами.