Kitabı oku: «В апреле сорок второго…», sayfa 2

Шерлок Холмс проваливается под лед

Мы спускаемся к реме. Берег высокий, обрывистый. Сапоги сбивают каменную крошку, живые шуршащие струйки стекают ниже. Год назад в альплагере инструктор рассказывал нам о том, как коварны осыпи, и мы принимали это всерьёз. Забавно!

Мы ждём какой-нибудь час, а фронт уже кажется каким-то далёким. Где-то аукают два орудия – словно в другом мире. Облака плывут над нами, сквозь серое и белое уже густо проступает синева. В этих местах река похожа на заячий след: кружит, петляет, бросается из стороны в сторону. Пожилой ездовой Галкин, который знает абсолютно всё, даже больше, чем Гельтур, рассказывал мне, какой здесь бывает разлив. Река затопляет все окрестные низменности и становится похожей на озеро, заросшее камышом. Только вместо камыша верхушки затопленных деревьев.

Сколько дней осталось до паводка? Хоть бы не меньше пяти!

Спустившись с обрыва, мы долго бродим по низине – отыскиваем место для переправы. Продираемся сквозь густой кустарник, еще по-зимнему жесткий и ломкий, и он мстительно хлещет нас, норовя ударить по лицу.

В просветах сквозь мутноватую воду видно, как шевелится на дне какая-то жуткая растительность да лохматится мох на рыжих камнях.

Кажется, бродим мы напрасно, лёд отошел от берега уже повсюду. Он лежит на реке, как огромный белый плот.

В просветах сквозь мутноватую воду видно, как шевелится на дне какая-то жуткая растительность да лохматится мох на рыжих камнях.

Что ж, будем прыгать. Я разбегаюсь, отталкиваюсь посильней…. Ничего, держит! Трещит, а держит.

Филенко тоже прыгает. Из свежей трещины у него под ногами быстро сочится вода.

Теперь вперед, скорее вперед. Но скорее не получается. Делаю три шага – лёд трещит. Иду в сторону, а там лужица. Местами снег серый, местами белый, где же лёд надежней! Серый – это, наверное, от воды. Так что, пожалуй…

– Товарищ лейтенант, – говорит Филенко, – а ну я…

Он быстро идёт впереди, уверенно отклоняясь то вправо, то влево. Мы делаем хитроумные зигзаги. Улыбаясь, солдат поясняет:

– Ще от таким пацаном по льду бигав. Наша школа за ричкой була…

И вот перед нами поросший лесом другой берег, который через пять шагов станет нашим берегом. Вернее, через четыре шага и один прыжок. Первым прыгает Филенко.

– Ось тут повужче, – говорит он мне уже с берега, показывая пальцем.

– Да ладно…

Я снова разбегаюсь, снова отталкиваюсь изо всех сил. Под ногой – словно вата, толчок не получился. А, чёрт! Успеваю забросить на берег свою палевую сумку… Филенко тычет мне приклад автомата… Плеск, холод, ледяные брызги в лицо…

Цепляясь за ветки кустарника, выбираюсь из воды. Впрочем, «выбираюсь» – понятие относительное. Вода в сапогах, в шинели, в гимнастерке. Вода течёт по мне. И холодно, до чего же холодно! Только ушанка сухая.

А ведь шло так хорошо! Один неверный шаг, в самом прямом смысле слова, – и все пропало.

Ну, что делать? Идти дальше? Пока доберёмся до жилья, можно совсем застыть. До Кременного километров пятнадцать. Идти назад?

Я стою на берегу мокрый, растерянный, злой на весь свет.

– Посушимося, товарищ лейтенант?

Я молча гляжу на него.

– Вы поки що скидайте все, а мою шинель надинте. А то як бы не простигнуть.

Ефрейтор ломает ветки ближайших кустов, складывает их шалашиком.

Я сбрасываю шинель, сапоги, бриджи. Шинель Филенко велика мне, завертываюсь в нее, как в одеяло. Ефрейтор проворно сгребает прошлогодние листья, ломает ватки. Потом достаёт кресало.

…Горит костер. От жухлых листьев валит дым, от сырой одежды – пар. А я сижу у огня, гляжу с наслаждением на его рыжие вихры и никак не могу устроиться так, чтобы тепло было и ногам, и спине. Любопытно, а Шерлок Холмс когда-нибудь проваливался под лед?.. Ладно, что там Шерлок – это дело старое. А вот если бы сейчас попался мне Рудольф Собачников, былой властитель моих дум, я бы – я бы искупал его в проруби и не дал сухих кальсон. Пусть в следующей приключенческой повести не забудет упомянуть, что, кроме прозорливости, смелости и глубины психологического анализа, настоящему следователю необходима запасная пара белья…

– Ну, як, лейтенант? – спрашивает Филенко.

– Вполне, – отвечаю я. – Отогрелся. Тронем, что ли? Часа два потеряли…

«Порядок» – это тысяча ответов

Не останавливаясь, мы идём по компасу через лес.

Ужа в сумерках выходим на мощеную улицу шахтерского городка Кременное. Улица пустынна. Не базарной площади – невылазная грязь. Городок прячется за глухими ставнями – может, спит, а может, и нет. Тихо.

Зато у полотна железной дороги, возле обшарпанного полосатого шлагбаума, нас останавливает грозный окрик. Мы улыбаемся: так торжественно окликают только штатские. Так и есть – здесь КПП местной дружины народного ополчения.

К нам подходят два пожилых дядьки – наверное, шахтеры. С ними несколько девчат, толстых от ватных телогреек. Винтовки они держат воинственно – наперевес. Самое интересное, что за старшего у них обыкновенный милиционер. Он тоже подходит, с профессиональной вежливостью козыряет нам. Потом залезает в крохотную будку стрелочника и при дрожащем свете коптилки долго разглядывает наши документы.

Мы терпеливо ждем.

Наконец, он выбирается из будки и голосом, потерявшим начальственные интонации, спрашивает с тревогой:

Не останавливаясь, мы идём по компасу через лес.

– Ну, как там? Давит немец?

Теперь и остальным ясно, что мы свои, к тому же фронтовики. Нам жмут руки и тоже спрашивают:

– Ну, как там?

Я отвечаю бодро и несколько загадочно:

– Ничего, идут дела.

В конце концов, я знаю немногим больше, чем они: ведь я слушаю то же радио и читаю те же сводки. А сверх того мне совершенно точно известно лишь, что три ночи назад удачливый комбат Кононов здорово потрепал немцев. Но для жителей городка мы с Филенко – фронт, и если мы улыбаемся, значит, на фронте всё в порядке.

Я улыбаюсь, Филенко глядит на меня и тоже улыбается.

Нас провожают до самой станции.

Идём искать дежурного или военного коменданта. Наконец, находим обоих: в задней прокуренной комнатке они дуются в домино.

– Когда будет поезд?

Дежурный отмахивается:

– А кто его знает! Сейчас поезда ходят по Божьему расписанию. А с Господом Богом у нас на сегодняшний день прямой связи нет: линия испорчена. Так что лучше присаживайтесь, забьем «козла» вчетвером.

Но нам не до «козла». Возвращаемся в зал ожидания. Забавная штука! Оказывается, буфет работает. Сонная мамаша торгует пивом, махоркой и спичками. Достаю деньги (я почти забыл, что их можно тратить).

– Две кружки.

Мы солидно пьем пиво и садимся рядом с буфетом на широкий пивной бочонок. Хочется спать и есть. Есть, пожалуй, больше.

– Рубанём, что ли? – предлагаю я Филенко.

– О, це дило! – одобряет он, с готовностью развязывая вещмешок…

Потом я опять иду к коменданту. Тот радостно поднимается мне навстречу:

– Садись, лейтенант. Твое дело в шляпе. Как придет с Лисичанска состав с фуражом, пристрою!

– А когда придет состав?

– А бог его знает! Скоро, наверное. Часа через два. Может, через три. Ну, от силы через пять.

Что поделаешь, будем ждать. Я плетусь назад. Коридор узкий и длинный. В конце – открытое окошко почтового отделения и будка междугороднего телефона…

Междугородного телефона?!

– Девушка, у вас телефон работает?

– Какой город вызываете?

– Москву.

– Номер в Москве?

Я называю номер. Потом достаю деньги. Как здорово всё-таки, что я их взял с собой! Потом жду у окошечка. Подходит еще кто-то, заказывает областной центр. Через весь коридор идет куда-то худая женщина, почти волоча за собой сонную девочку…

– Москва, зайдите в кабину!

Я вздрагиваю, бросаюсь к будке. Трубка прыгает в руке, как только что пойманная рыбина.

– Алло!

Невыразимо казенный голос стрекочет в трубке:

– Москва! Москва! Кременное, говорите, Москва!

И вдруг сквозь это стрекотание:

– Ленка! Леночка! Сестренка, это же я. Ну, я, Алеша. Ленка!

– Алешка! Але-о-о-шка…

– Леночка, ну что ты? Ведь все в порядке.

– Алешенька, ты, да? Как здорово, что меня застал! Я только с дежурства. Я на крыше дежурила…

– Ленка, ну как ты там? Как мама?

– Хорошо! Здорова! А я работаю. Ты слышишь, я работаю! Я тебе писала. Ты получил то письмо?.. Мама на заводе… Ну, как ты? Как у вас там?

В этом «Ну, как?» тысяча вопросов: «Как ты живешь? Ты здоров? Ты не ранен?.. Как дела на фронте? Немцы не пройдут? Немцы не дойдут до Москвы? Ну, как скоро конец войне? Скоро победа?»

– Ленка! – кричу я. – Леночка, слышишь? У нас всё в порядке! У меня всё в порядке! Порядок! Ты слышишь, порядок!

«Порядок» – это тысяча ответов. И я знаю, Ленка поймет меня. Порядок – я живу хорошо, я не ранен, сыт и тепло одет… Порядок – мы остановили немцев. А если пойдут в наступление, опять остановим. И погоним назад, обязательно погоним… Порядок – мы победим. Мы же все равно победим, чего бы это ни стоило. Я не знаю, когда кончится война, но я твердо знаю: она кончится нашей победой. Порядок – это мы обязательно возьмем Цветкова, или кто он там…

…Девушка в окошке дает мне сдачу и квитанцию. Я прячу квитанцию в карман гимнастерки. Зачем? Наверное, без нее через два дня я и сам не поверю, что говорил с Ленкой…

Сначала ум, потом смелость

Комендант оказался оптимистом: поезд с фуражом для какой-то кавалерийской части прибыл не через два часа и не через три – через пять с половиной. Это был длиннющий эшелон с прессованным сеном на открытых платформах. Мы с Филенко прошли к единственной в составе теплушке, постояли на путях, пока комендант толковал с начальником эшелона, молодым, лихой выправки капитаном, что-то сказали этому капитану, что-то выслушали в ответ и уснули, кажется, раньше, чем упали на мягкое, пружинящее сено.

Когда мы садились в поезд, было темно. И темно было, когда капитан тряхнул меня за плечо. Каких-нибудь два-три часа…

Мы выбрались из теплушки и пошли в сторону от железной дороги. Сперва по короткой улочке, потом мимо голых зимних седое, потом по открытой степи, по едва различимой дороге, по перешейкам между огромными лужами, которые в темноте казались бездонными, ступи – и с головой уйдешь в холодную воду, в размытую глину, в чавкающую глубину.

Когда над степью стало всходить солнце, мы увидели впереди большое село.

Я, остановившись, вглядывался в мешанину улочек, переулочков и тупичков. Хатки, хатки – несколько сот дворов. Отчетливо видны кирпичные стены полуразрушенной школы. А вон там, должно быть, здание МТС. Оно тоже в развалинах. Но служебные пристройки целы.

Где же тут искать капитана Цветкова? Его знают, конечно, в любой хате. Но время сейчас военное, и в такую рань нам, незнакомым, никто не откроет, сколько ни стучи, пожалуй, еще изнутри подопрут колом. Да и не в наших интересах преждевременно возбуждать любопытство.

По безлюдной улице мы двинулись к МТС. От разбитой стены мастерской навстречу нам заковылял сторож, упрятанный в бараний тулуп, дед того возраста, когда, как острит Клименко, самое время хлопотать о визе в рай. Мы поздоровались. Дед тоже поздоровался, зевнул и помянул Господа. Охотничья двустволка у него за плечами непочтительно глядела в небеса.

Через пять минут я знал все, что нужно. Агроном? Цветков-то? Живет, а как же, вон в том самом доме и живет. Где ставни синие, там бухгалтер квартирует, а где на проулок окна – там Цветков. Дома ли? А где же ему быть? Вчерась дома был, в отъезд не собирался…

Ну, что ж, спасибо, дедушка!

Задами подошли мы к дому, стали между сараями. Дальше что?

Постучать? Могут не открыть. Ломать дверь? Это не так-то легко. К тому же он может отстреливаться. Или просто выпрыгнуть в окно.

На всякий случай я подобрался к стене дома. К окну не подошел: ставни были открыты, а из комнаты улица видна гораздо лучше, чем с улицы комната.

Конечно, стоять на виду у стены было глупо. Но мне показалось, что в доме кто-то говорит. Я прислушался – сплошное шипение. Потом что-то щелкнуло, и послышалась музыка. Обыкновенный приемник!

Приемник? А может, это и использовать?

Мы с Филенко подвинулись чуть правее: отсюда была видна и дверь дома, и окно с раскрытыми ставнями. Потом стали ждать.

Через полчаса, а может, минут через сорок за дверью полязгали засовы, позвякали крючки, и на крыльцо вышел тощий человечек в шубе, накинутой прямо на белье. Он с сомнением поглядел на небо, иронически хмыкнул и вприскочку направился в угол двора.

Скользнул вдоль сараев, я бросился в дом. Филенко остался снаружи.

Сени. Две двери. Левая – это к бухгалтеру. Прямо… На всякий случай я тронул дверь… Она открылась прежде, чем я успел сообразить, хорошо это или плохо.

Нет, не такой представлял я себе встречу с преступником!

Спиной ко мне перед зеркалом стоял человек и брился, был он в бриджах, нижней рубашке и мирных шлепанцах на босу ногу. Гимнастерка с портупеей висели на спинке стула.

Рядом, на кровати, лежала женщина, молодая и довольно красивая, должно быть, та самая Надя… Увидев меня, она не слишком быстро и не слишком медленно потянула одеяло на грудь.

– Извините, пожалуйста. – Дурацкая фраза вырвалась у меня прежде, чем я успел прикусить язык.

Цветков не спеша повернул голову и спросил:

– Это еще что?

Я глянул в угол на полированный ящик немецкого приемника и довольно угрюмо пробормотал:

– Предъявите свои документы на право пользования радиоприемником в военное время.

Цветков с полминуты поглядел на меня и спокойно сказал:

– Давно служишь?

– Что?..

– Служишь давно?

Мой голос звучал растерянно, его – пренебрежительно.

– Два месяца служу.

– В комендатуре?

– В комендатуре.

– Стариковская работа. Тебе-то что там делать, лейтенант? На фронт просись, ордена добывать.

Я опустил голову. Мы оба играли. Он – роль бывалого фронтовика, я – глуповатого, исполнительного по молодости лет службиста. Я видел его игру, видел ли он мою?

Между тем Цветков достал бумажник. Раскрыл офицерское удостоверение капитана интендантской службы, я сличал карточку с оригиналом. Наконец-то я мог спокойно разглядеть лицо Цветкова.

Оно было худощавое, умное, с негустыми, четкого излома бровями. Волосы уже начали редеть: Цветкову было лет тридцать пять. Глядел он равнодушно и слегка пренебрежительно, не то на меня, не то сквозь меня.

– Ну, что, лейтенант? – сказал Цветков. – Изучил? Тогда поехали дальше, вот справка госпиталя: по ранению я освобожден от службы на шесть месяцев. Впрочем, тебя, кажется, не это интересует… Вот, пожалуйста. Трофейный приемник подарен мне военным Советом Армии за выполнение спецзадания… Читай: «…с разрешением пользоваться в пределах фронта».

Я читал. Все верно. И справка госпиталя сфабрикована на таком же бланке, что и справка, украденная Духаренко, только срок отпуска вырос. И в других бумагах видна та же рука…

Да, что-то не похож Цветков на дезертира. Все продумано, обосновано. Все ловко, только вот почерк один и тот же…

Я не выхватил пистолет. Ведь тогда капитан, наверное, кинулся бы к своему. Нет, я не боялся: неожиданность была на моей стороне. Цветков имел бы один шанс из десяти. Но мне не хотелось давать ему и этот шанс. Недаром Прут как-то в сердцах сказал Клименко, что одну смелость нужно пускать в ход лишь в тех случаях, когда не хватает ума…

– Я, конечно, понимаю, – сказал я, туповато морща лоб. – Награда – это, так сказать, совершенно особый случай. Но тем не менее надо регистрировать. Если вы, так сказать, не возражаете, давайте пройдемте в сельсовет, оформим необходимые документы, чтобы я мог сам всё дооформить и чтобы вас, так сказать, больше не беспокоить.

– Какой там сельсовет! – сказал Цветков. – Дрыхнут, небось.

Но тут женщина, до сих пор лежавшая молча, вмешалась:

– Да что ты, Коль! И вовсе Аким Федотыч не спит. Он всегда до свету встает. Прямо дома и застанете, чем после в сельсовет переть на край села!

Цветков взглянул на нее так же равнодушно и пренебрежительно, как прежде на меня, и усмехнулся:

– А что, лейтенант, и баба порой дело говорит. Бывает такое, а?

– Я считаю, гражданка рассуждает справедливо.

Я по-прежнему говорил тоном, каким, по-моему, стал бы говорить глуповатый молодой канцелярист.

– Ну, что ж, пошли…

Цветков обулся, надел гимнастерку и шинель. У двери я почтительно пропустил его вперед. Когда он вышел не крыльцо, я вынул пистолет и оказал негромко:

– А ну, руки вверх, быстро!

Цветков не обернулся, даже не вздрогнул. Но я чувствовал, как, напрягшись, сошлись в пружину все его мускулы. Он чуть-чуть повернул голову, и пружина не распрямилась; он увидел автомат Филенко.

– В чем дело, лейтенант? – спросил Цветков, не поднимая рук.

– На валяйте дурака. А ну – руки!

Тогда он обернулся и, не спеша поднимая руки, сказал совершенно спокойно:

– А ты, оказывается, хитер, лейтенант.

Понятые – бухгалтер и его жена – молча глядели, как я описывал документы Цветкова, покосились на его новенький «вальтер», который я нашел в ящике стола. Надежда о чем-то испуганно спросила его. Цветков усмехнулся и сказал:

– Собери-ка еды на дорогу. Поживей.

Когда мы вышли за село, он поинтересовался:

– Далеко ведете?

Я ответил:

– В штаб армии.

– Под расстрел, значит, – спокойно констатировал Цветков.

– Как решит трибунал.

– Решит, ясно, расстрел… Отыгрался… – И добавил без особого огорчения: – Что ж, не первый солдат из-за бабы под пулю идет. Любовь зла…

Но интонация, с которой он произнес эти слова, показалась мне в чем-то фальшивой.

День, как назло, был ясный, солнце припекало. Через каких-нибудь два часа дорога безнадежно раскисла. Мы шли медленно, при каждом шаге поднимая вместе с сапогом полпуда глины. Впереди я, потом Цветков, за ним Филенко. Через километра три сменились: впереди Филенко, за ним Цветков, за Цветковым я. Все трое в военной форме. Только у арестованного в петлицах нет знаков различия, да за плечами у него объемистый рюкзак.

Мы здорово намучились, пока дошли до станции. Зато дальше нам просто везло. Откуда-то к перрону подали почти пустой пассажирский состав. Я опросил дежурного, куда идет поезд. Оказалось, к фронту, нам по пути. Бывают чудеса на свете!

– Как в сказке, – сказал я.

– Як в мирное время, – согласился Филенко.

Мы заняли купе в плацкартном вагоне.

Вот и выполнено задание. Цветков задержан, хорошо задержан, без потерь. Теперь можно отдыхать. Можно полуприкрыть глаза, прислониться затылком к дрожащей стенке купе и слушать стук колес, стариковское бормотание проводника, редкие гудки паровоза. К утру, пожалуй, будем в Лисичанске; оттуда добираться в дивизию легче, чем от Кременного…

Нас остановили на каком-то безлюдном разъезде. Прошло два часа, но мы все еще стояли. Темнело, а мы стояли.

Дул ветер, скрипели по песку насыпи чьи-то шаги.

Что случилось, почему стоим? Спросить не у кого: проводник давно ушел. Встречный, что ли, ждем? Или уголь кончился?

Кое-кто из соседей по вагону улегся спать. В соседнем купе то и дело перекатывался смех; остроглазый парень с пустым рукавом рассказывал попутчикам фронтовые байки и анекдоты.

Цветков забрался на вторую полку, пристроил под голову рюкзак и долго курил, аккуратно пуская дым в вентилятор. Потом достал из рюкзака какую-то еду, пожевал и плотно завернулся в шинель, выставя наружу небольшое хрящеватое ухо. Вроде уснул.

Нас с Филенко тоже клонило ко сну.

– Лягайте, товарищ лейтенант, – предложил ефрейтор. – Я покараулю.

– Потерплю, – ответил я. – Лучше сперва ты.

– Та я шо, я звычный…

Так и сидели мы оба до полуночи. Лишь тогда уже тоном приказа я предложил Филенко ложиться спать. А под утро ефрейтор сменил меня, и я поспал часа три.

Завтракали всухомятку; бачок с кипятком в конце коридора опустел еще вечером. Лишь Цветков, разложивший отдельно на лавке свою снедь, раза два отхлебнул что-то из плоского немецкого термоса. Все, что он делал, было аккуратно, педантично. Что-то неуловимо чуждое проглядывалось в его облике, поведении.

Потом я пошел выяснить обстановку. В головном вагоне собралась вся поездная бригада. Седой проводник приветливо кивнул мне.

– Выспался, сынок?

– Как дома, даже не качает. В чем дело?

– Стоим!

– А почему стоим?

– Да, говорят, фриц мост нарушил.

Я вернулся в свой вагон. Проводник крикнул вслед:

– Старший-то ваш здоров? Вчера скучный чего-то был. Я уж думал, не приболел ли.

«Старший» – это Цветков. Ведь старик не знает, что тот едет на фронт не по своей воле…

День снова был теплый. Солнце так и лилось по небу, синему, без облачка. А нас это не радовало. Ясный день, значит, лётный.

И правда, вскоре грянуло:

– Воздух!

Люди выскакивали из вагонов, катились с насыпи.

Рванулся к выходу и Цветков. Филенко спокойно встал у него на дороге. Я сказал:

– Цветков, давай лучше сразу условимся: без нас ты ни шагу. Ясно?

Арестованный усмехнулся.

– А если бомбой жахнет? Тогда, пожалуй, и расстреливать некого будет. А, лейтенант?

Втроем мы добежали до ближнего леска. Но два «мессера», стремительно промчавшихся на большой высоте, даже не обратили внимания на наш состав.

Люди медленно, хмуро вглядываясь в небо, выходили из лесу. Возвращаться в вагоны до темноты никто не собирался.

Мы втроем двинулись к одинокому домику путевого обходчика. Дорогой Цветков философствовал:

– Бомба, она в законах не разбирается. И арестованного, и конвоиров в одну яму уложит. Так что, лейтенант, лучше судьбу не испытывать…

К чему это он? Налета испугался? Нет, на труса он не похож, вдруг Цветков сказал:

– Стойте-ка, ребята. Давайте потолкуем.

Я остановился.

– О чем?

– Погоди, лейтенант, послушай, вот вы ведете меня, а зачем ведете, думали? Ну, шлепнут меня, вам-то какая корысть?

В голосе его слышалось что-то вроде раскаяния. В первый раз я видел, что Цветков волнуется.

– Отпустили бы вы меня, а, ребята? Там скажете: «Угодил под бомбежку» или «Убит при попытке к бегству». Вам видней…

– Значит, тебя на все четыре стороны, а нам отвечать?

– Я ж не враг! Сами знаете, что нашего брата губит: водка да баба.

«Вот куда ты гнешь, голубчик! Интересно!»

Долго молчавший Филенко не вытерпел, вмешался в разговор;

– Стыдно, товарищ… гражданин бывший капитан, слушать такое. Нарушили закон – и ответите по закону.

Капитан пожал плечами, скривил губы в усмешке.

– Чудак! Да твой закон как веревка. Можно приподнять и подлезть под нее. Можно к земле прижать и аккуратненько перешагнуть. Отпустите, братцы? Честное слово, в часть вернусь. Правда, запоздал, но велика ли беда. Скажу, жена заболела, и справку представлю…

Мне хотелось выругаться, но я только сказал с презрением:

– Не ловчи. Дураков нет.

Он укоризненно покачал головой.

– Лейтенант, ты ж русский человек!

– Хватит, Цветков! Пошли.

И вторую ночь мы провели в поезде. Теперь уже спали по-человечески, по пять часов: сперва Филенко, потом я. Наступил новый день, но и он не принес нам ничего хорошего. Когда мы наконец тронемся? Через день? Через три? Через неделю?

Я сказал Филенко:

– Собирайся. Пойдем пешком.

Он кивнул.

Но вдруг раскипятился Цветков:

– Это еще с какой стати? Я не обязан таскаться черт-те где. Арестовали, так везите!

Филенко хладнокровно возразил:

– Я ж тебя силком вытурю.

Цветков посмотрел на него, подумал немного и согласился.

И совершенно спокойно стал собирать рюкзак.

Километров шесть мы шли, никуда не сворачивая, по шпалам. Наконец, увидели мост, верней, то, что от него осталось. Два сорванных пролета лежали внизу, поперек крохотной речонки. Искореженные фермы наполовину ушли в грязь. И в этой же грязи возились саперы – крепили тросы. Восстановительные работы только начались.

По временным мосткам мы перебрались на другой берег.

Я достал карту. Где ж это мы?

Вот железная дорога. Вот речушка. Вот мост. Значит, тут мы.

Путь не близкий и не легкий. По обе стороны полотна белая, с рыжими проталинами, размокшая степь. Страшно свернуть с насыпи, ступить в бесконечную – до горизонта и за горизонт – грязь.