Kitabı oku: «Либидо с кукушкой. Психоанализ для избранных»

Серия «Научпоп для всех»

© Чибисов В., текст

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Посвящение

Ховринской Заброшенной Больнице, которую в очередной раз планируют снести. Ничего у них не получится. Ховринская твердыня будет стоять вечно.

Михаилу Щербакову и Дмитрию Быкову за их смелые нарративные эксперименты.

Евгению Вольнову за душевные пранки, насыщенные стримы и неповторимую атмосферу конфача.

У счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего; оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть настоящее – и то не день – а мгновение.

Тургенев. Ася

Глава 1
Протезы для Икара

Чтобы время не мчалось вперед,

Чтобы день не гонялся за днем,

Он часы ненавистные жжет огнем.

Пикник. Азбука Морзе

1.1. Нарратив с бородой

Психоанализ пишется клиентами. Поэтому обречены на застой специалисты, которые с умным видом постоянно что-то записывают в блокнотик. Вы все равно не сможете извлечь информацию из потока свободной речи клиента. Свободная речь несет информацию только для самого говорящего. Слушатель получает не информацию, а аффект.

Далеко не все аналитики могут спокойно выносить аффекты, которыми одаривает их клиент. Поэтому они изобретают защитные средства вроде конспектирования, переспрашивания, обильных интерпретаций. Беседа с подобными специалистами может быть содержательна и интересна клиенту, но бессознательное в этом разговоре почти не участвует.

Отбросив методологический пафос, скажем проще: нам лень делать записи во время сеанса. Протоколы сессий и их перечитывание, диктофонные записи и их переслушивание – это попытка обнаружить в переваренном тортике следы сливочных розочек. Жак Рансьер¹ использовал меткое выражение «немая речь». Звуковые файлы, исписанные тетрадные листы, клинические отчеты, доклады на конференциях – все это немая речь. И ведь есть клиенты, которые посещают конференции, где «блистают» их аналитики. И ведь есть аналитики, которые этим положением дел гордятся. Но это немой диалог. Там нет свободной речи, а значит нет преодоления сопротивления, нет прогресса.

На это модно отвечать, что сопротивление вовсе не обязательно преодолевать, что клиенту должно быть комфортно. Отдельные личности всерьез говорят о каком-то экзистенциальном поиске смысла², об обретении счастья в кабинете, о втором рождении личности. Фройд доказал³, что если счастье в условиях нашей культуры вообще существует, то достигнуть этого счастья субъект должен сам. Вне кабинета. На этом вопрос о счастье считаем закрытым. Мы не в утешителей играем, мы решаем конкретные проблемы.

Человек – это бог на протезах⁴. Психоанализ эти протезы чинит. Иногда учит ими правильно пользоваться. Вот что происходит в кабинете.

Но иногда психоаналитику удается чуть больше: придумать новую модель протезов и запустить ее в серийное производство, заменить деревяшку на бионическую ногу, инвалидную коляску – на искусственный позвоночник, крылья Икара – на реактивный ранец. Однако для этого в кабинет должен прийти сам Икар и громко заявить, что перья и воск ему надоели.

Клиент, о котором сейчас пойдет речь, гениально сыграл роль Икара, перевернув греческую трагедию с глиняных ног на голову. Его случай позволил психоанализу отрастить дополнительную пару крыльев и значительно ускорить решение целого ряда типичных проблем. Случай Икара⁵ – так и условимся называть эту отправную точку. Тем более, что наш Икар дал согласие на публичный пересказ только аналитической сути его истории. От любых намеков на возраст, происхождение, место проживания, профессию и семейное положение он просил воздержаться. Тем лучше, потому что эти сведения нам не понадобится (когда они вообще были полезны для разбора случаев из практики?).

Клиент обратился по поводу панических атак. Это комплекс психосоматических реакций, который принято связывать с так называемой социофобией. В местах большого скопления людей у клиента учащался пульс, происходило интенсивное потоотделение, сбивалось дыхание. Прямой зрительный контакт со случайным прохожим или обслуживающим персоналом запросто мог вогнать мужчину в состояние ступора. Разговоры по телефону или скайпу никаких проблем (предсказуемо) не вызывали.

Клиент сам выбрал кушетку (в кабинете всегда есть альтернатива в виде кресла) и стандартное расписание – четыре сеанса в неделю по 50 минут. Прямой зрительный контакт отсутствовал (аналитик находился за изголовьем кушетки). На второй сеанс клиент принес большую подушку для более комфортного сидения. Да, на кушетке именно сидят, а не лежат – в немецком языке это отражено буквально. Но клиент, удобно устроившийся с подушкой на психической дыбе, меньше всего беспокоился о лингвистических нюансах. И если вы думаете, что мы сейчас кинемся анализировать роль подушки в бессознательных процессах, то ошибаетесь. Неумение различить главное и второстепенное – один из критериев шизофрении или принадлежности к современным школам «психоанализа».

Что главное на сеансе? Свободное ассоциирование. Но не только. Давайте сразу сделаем обобщение. Главное – это феномен свободной речи, то есть способность субъекта произнести истину о самом себе. Формула, известная еще с античных времен, актуальна в наши дни. На свободную речь способны далеко не все. Субъект испытывает внутреннее сопротивление, колеблется, стыдится. Именно сопротивление подвергается психоанализу в первую очередь. Если клиент не сопротивляется, то вы вяло работаете.

Задача аналитика – вернуть клиенту свободу речи. Дальше психика сделает все сама. Логичный вопрос: как именно освободить речь? Зависит от архитектуры внутренней тюрьмы. Планы побега из лагеря классического невроза (навязчивость, истерия, фобия) давно нарисованы и изучены. Психотические лабиринты тоже усыпаны цветными нитками Ариадны и ее многочисленных потомков. В этой книге мы разберем новый тип психической неволи, когда субъект находится в плену у собственного времени. И подготовим типовой план побега.

Насколько свободной была речь Икара на первых сеансах? В плане содержания – вполне. Но в анализе стоит обращать внимание на структуру. Говорить можно что угодно, но не как угодно. Рассказы Икара больше напоминали ролики популярных видеоблогеров или посты в соцсетях. Обилие междометий, сокращений, неоконченных предложений. Изложение обладало ярко выраженной дискретностью, то есть хорошо разделялось на смысловые блоки. Внутри каждого блока не было никаких проблем с логикой, целостностью – завершенная мысль, твит.

Явилось ли это следствием долгого сидения в интернете? Мы не склонны к линейным и топорным выводам. Пусть о вреде интернета кричат на каждом углу печально известные дамы из политической периферии. Вреден не интернет как таковой. Это инструмент хранения, обмена, создания, массового распространения и обсуждения информации. Этот инструмент используется, среди прочего, для самообразования, развлечения и общения. Или имитации такового. Так получилось, что этим инструментом стало активно пользоваться большинство. Опасен и уродлив не интернет, а часть общества, наполняющая его информационным шумом.

Не хочешь, чтобы психическая проказа поразила тебя через открытый информационный канал, – соблюдай правила информационной гигиены. Соблюдал ли эти правила наш клиент? Судя по его привычкам, уровню интеллекта и содержанию рассказов – определенно. Почему же мы так прицепились к структуре, к форме?

Потому что психоаналитический субъект не просто рассказывает. Его речь, во-первых, обращена к кому-то, кто в кабинете не присутствует. Во-вторых, она зависла где-то между обычным рассказом и бессвязным потоком речи. Достигается этот эффект просто. Речь клиента можно разбить на смысловые блоки. Каждый блок обладает внутренней логикой, завершенностью, содержанием, основной мыслью. Содержание каждого блока можно кратко пересказать своими словами. Однако взаимное расположение блоков таково, что пересказ всего потока речи невозможен в принципе.

Это свободная речь? Нет. Пока еще нет. Это один из методов ее достижения. Так называемая нарративная практика. Или просто нарратив. Свободная речь является тем пределом, до которого нарратив достигает своего расцвета и за которым он исчезает. Отбрось лестницу, по которой только что забрался⁶. Нарратив – это лестница к речевой свободе. Когда вершина достигнута, психоанализ переходит в новое качество. Он как бы уже не нужен, но некоторые клиенты продолжают посещения, потому что в присутствии аналитика им привычнее и легче переходить в режим свободной речи. Рассуждать вслух можно и без аналитика, и вообще без третьих лиц. Поэтому величайшая загадка: что тянет в кабинет клиентов, успешно решивших свои проблемы? Возможно, привычка. Или бессознательная эстетика. Или регрессия, то есть возвращение к более древним механизмам мышления и речи. В частности, к нарративу.

Нарратив позволяет клиенту не цепляться за глобальную логику рассказа. Не нравится тема – переходи к другой. Всплыла из бессознательного болота ассоциация – перепрыгивай на новую психическую кочку. Только перед прыжком все-таки заверши мысль, которую в данный момент говоришь. Это очень важный момент: гармония свободы и самодисциплины, локальной логики и глобального произвола. Управляемый хаос.

В жизни мы не любим договаривать ровно потому, что из-за одной фразы нас заставят говорить еще пару сотен. Оправдываться, доказывать, спорить… В психоанализе этого нет. Высказал мысль – молодец, дальше выбирай любую другую и работай с ней. И так далее. Об этом многие аналитики забывают, поощряя клиента к словесному бардаку. Но субъект мыслит с помощью речи. Дезорганизация речи быстро расшатает вашу нейронную сеть. Мозг привыкнет к тотальной незавершенке, распаду, фрагментарности. По-гречески – к схизису, или же шизису. Подобный подход характерен для последователей Мелани Кляйн, которые не имеют никакого отношения к психоанализу. Кляйнианцы создают устойчивое впечатление травмированных недалеких людей. Они не могут устоять перед соблазном и превращают клиента в подобное себе параноидно-шизоидное существо⁷.

Короче говоря, нарратив – это группа завершенных рассказов, объединив которые мы не получим один большой рассказ. Максимум: сильно бессвязную повесть с множеством сюжетных линий. В интернете нарратив выглядит, как группа завершенных постов, видеороликов или твитов, объединенных в уютный блог ни о чем. Эта книга является продуктом авторских экспериментов с нарративными техниками⁸.

У нарратива должен быть хотя бы один читатель или слушатель. В кабинете психоаналитика этот слушатель один-единственный – сам психоаналитик. Запись речи клиента в тетрадочку или на диктофон разрушает эту единственность, происходит онемение нарратива. Почему? Разве что-то оказалось утеряно? Наоборот – появилось лишнее свойство. Немую речь можно формализовать и пересказать всю целиком. Эта глобальная целостность противоречит логике нарратива.

Клиенты приходят на прием, спасаясь именно от целостности, от монолитности, от необходимости глобально разворачивать, мусолить одну и ту же мысль. Они устали от монотонных споров и толстых книг, содержание которых можно пересказать одной фразой. Спрашивается – зачем время тратили, если хватит нескольких слов или маленького штампа о разводе? Пары распадаются, когда партнеры начинают требовать друг от друга слишком много объяснений, когда перестают прощать резкую смену темы.

Эта фаза агонии имеет обыкновение затягиваться, и именно в этой фазе один из партнеров находит «психолога», который только усугубляет положение, советуя как можно чаще говорить по душам. Говорить не о чем, обсуждать нечего – все уже сказано. Вы либо находите новые совместные интересы (σ-9)⁹ и обновляете взаимное влечение, либо не надо тратить нервы. И время. Ну вот, вернулись к корневой теме этой книги: время и причины его бездарной траты. А вы сидели и думали: «К черту эту лирику, что там с клиентом?». Возвращаемся к клиенту и особенностям его нарратива.

В стандартных рассказах повествование идет из прошлого в будущее. В произведениях посложнее допустимы флешбэки, перемещения во времени, параллельные сюжетные линии. Стоит ли говорить, что блоки нарратива хронологически перемешаны. Классический анализ подобен раскопкам, движению от настоящего в прошлое. Субъект мог скакать с одной сюжетной линии на другую, бегать по кругу, ползти по спирали, метаться из угла в угол, лететь по параболе Лобачевского¹⁰. Но даже за самым нелинейным изложением предполагался какой-то вектор, направленный в сторону прошлого. Все воспоминания, влечения, сновидения, мысли существовали в большом общем психическом пространстве. И, что более важно, у них было общее время. Все объекты психики носили с собой абстрактные часики, синхронизированные между собой¹¹.

В этой книге мы подвергаем сомнению темпоральную однородность. Пора признать: нет никаких предпосылок считать, что психика воспринимает физическое время как целостный феномен. Совсем наоборот! Психоаналитическая практика (не говоря уже о теории) заставляет нас полагать, что появление единого психического времени, является совершенно особым событием. И достижение это весьма зыбкое – целостность времени утрачивается при первой возможности.

Если вдуматься, идея не такая уж и новая. Фройд не раз указывал на то, что целостность Я – это заблуждение. Я изначально не имеет никакой монолитной структуры. Это совокупность изолированных друг от друга «островков», потерявшихся в бескрайнем океане Оно.

Лакан¹² лишь повторил вслед за Фройдом, что «субъект психоанализа расщеплен», немного огламурив этот тезис и лишив содержательности. Что обеспечило ему мировую известность. Еще две идеи, с которыми Лакан ассоциируется у массового сознания, тоже принадлежат не ему. Понятийную пару «означаемое – означающее» придумал Фердинанд де Соссюр¹³. Категорию «Другого» впервые ввел, сам того не заметив, Фройд¹⁴. Вместо строгих формулировок модный французский философ очень любил красивые фразы и длинные пространные трактаты. Его больше увлекал процесс изобретения словесных франкенштейнов. Примерно тем же сейчас занимаются феминистки, приклеивая политкорректные суффиксы ко всем словам и штампуя квазиюридические категории на все случаи жизни.

Но оставим несчастного Лакана в покое. Нас ждет субъект, возможно и не «расщепленный», но явно испытывающий трудности в общении со стихией времени.

1.2. Икар против Хроноса

После первых сессий сложилось впечатление, что предстоит длительный анализ с сомнительными перспективами. Большой удачей казалось простое нахождение компенсаторного ресурса без перехода в гиперкомпенсацию (компенсация, которая сама нуждается в компенсации).

Откуда такой пессимизм? При социофобии вытеснение не играет главной роли в динамике анализа. Просто Я испытывает перегрузку либидо, поэтому стандартная процедура изучения незнакомой реальности (обстановка, люди, коммуникативные задачи) обретает яркую эмоциональную окраску (σ-8).

Если что-то и вытеснено, то это сам опыт панических атак и сопряженное с ним чувство стыда. Как известно, серая масса реагирует на панику социофобов агрессивно: будь то прямая агрессия или агрессия в форме заботы. Что лишний раз подтверждает адаптивные истоки социофобии. Но и это вытеснение слабое и снимается в преддверии сна. Мозг начинает активно вспоминать, как хозяйка постеснялась заказать кофе. Или как у хозяина заплетались ноги, потому что позади шли две хихикающие девушки.

Ну а как вы хотели? Либидо возвращается от нагруженных посторонних объектов, потому что те потеряли актуальность. Зачем было нагружать все подряд объекты, если их мимолетность была очевидна? Затем, что избыток либидо легче раздать всем желающим и не желающим, чем пытаться усмирить. Усмирение, конечно, рано или поздно предстоит – для этого и существуют разные практики заботы о себе¹⁵. Необязательно психоанализ. Можно и вязанием заняться. Но у автора нет опыта вязания – только психоаналитическая практика (не считая хорроров, политических авантюр и управления хаосом).

К чему мы так подробно и нудно рассказываем о социофобии? К тому, что ничего из перечисленного в анализе Икара не наблюдалось. Избыток свободного либидо в Я и слабое вытеснение, вопреки обыкновению, не подталкивали клиента к ассоциированию или эмоциональному отыгрыванию.

Для обозначения эмоций клиент использовал не более трех разных категорий: стыд, обида, скука. Однако рассказы о самих панических атаках явно заставляли клиента переживать (голос дрожал, появлялись неконтролируемые модуляции). На прямые вопросы о своих ощущениях и тем более о своих мыслях (ассоциациях) на эту тему Икар отмалчивался.

Казалось, клиент сочетает две противоположности: социофобию и алекситимию (трудность в словесном выражении эмоций). В (σ-11) мы немного рассказали о противоборстве этих двух психических свойств, но тогда более подробные объяснения были неуместны. Сейчас нам понятно, что и алекситимия, и социофобия суть нити одного клубка, единого комплекса, намотанного на веретено психического времени. Это значит, что глупо метаться между двумя диагнозами, поднимая панику из-за перетекания одного в другой.

Но в тот момент мы не имели ни малейшего представления о комплексе Хроноса и о математической модели психопатий. Перед нами (вернее, за нами) был клиент, который исправно, но отрешенно перечислял различные эпизоды из детства. Не потому, что ему хотелось о них рассказывать, а потому что он «прочитал о важности детских травм».

Вы прекрасно знаете о стандартных психических защитах и сопротивлении. Психика субъекта мешает психоанализу, чтобы неприятное содержание оставалось под замком в бессознательном. Самое мощное сопротивление, вопреки расхожему мнению, проявляется не в молчании. Молчание лечит и помогает субъекту собрать волю в кулак для одного мощного удара по плотине психической цензуры. Хуже, когда клиент «из уважения к аналитику» что-то рассказывает, иногда изображая свободные ассоциации. Но ни одна нить его нарратива не тянется к клубку проблемного комплекса.

Говорить такой клиент мог долго и безрезультатно (как автор сейчас). Поэтому всегда стоит обращать внимание не на содержание нарратива, а на его структуру и лингвистические особенности.

Обнаружилось, что клиенту трудно определить, какие эпизоды из его рассказов случились раньше (или позже) других и сколько времени прошло между ними. Вытеснению подвергались не события, а их хронология.

Например, клиент мог сказать: «Когда я учился в третьем классе, произошло событие А» и далее «Когда я закончил седьмой класс, произошло событие Б». Казалось бы – события А и Б упорядочены, потому что связаны с номерами классов. Однако спросим клиента «Какое из событий: А или Б – произошло раньше?». Он ответит упорным молчанием.

«Раньше» – это сравнение двух событий, сравнение их положений в потоке времени. Если вернуться к абсолютному времени, то клиент с легкостью воспроизводит прежнюю привязку событий: «Событие А произошло, когда я учился в третьем классе, событие Б – после седьмого». Здесь события – это просто неподвижные верстовые столбы вдоль неподвижной дороги. Потока нет. Если не напоминать рассказчику, что условная дорога символизирует время, то все в порядке.

То есть психика по какой-то причине испытывает неудовольствие от осознания времени. Но полностью вытеснить хронологию означает потерять себя и свое прошлое. Приходится идти на компромисс, воспринимая темпоральные отношения как отношения иного рода. Например, пространственные или причинно-следственные. Или, как у Икара, привязывать их к карьере или учебе, то есть к неподвижным ступеням неподвижной иерархии.

Эффект сохранялся, когда клиент говорил и о ближайшем прошлом. Пример.

Кл. (Клиент): Утром я твердо решил, что пора менять обстановку. Позвонил знакомому архитектору. Двухэтажную пристройку снесут в мое отсутствие.

А. (Аналитик): Вы позвонили архитектору до сеанса или после?

Кл.: Утром.

Нет, аналитик не издевается, ему просто нужно оценить масштаб распада хронологии. Хотя после таких вопросов клиент имел полное право сам заподозрить аналитика в неумении слушать и логически мыслить. Зачем отвечать такому «специалисту» на элементарные вопросы? Однако проблемы с хронологией успели распространиться на умение выстраивать причинно-следственные связи.

Кл.: Сестра точно на меня обиделась.

А.: Откуда такая уверенность?

Кл.: Позавчера она проигнорировала мое сообщение в вотсапе. Прочитала, но не ответила. Она редко так делает.

А.: На что она могла обидеться?

Кл.: Я резко с ней разговаривал. На повышенных тонах.

А.: О чем?

Кл.: О ее отношении ко мне, к семейному делу. Что нельзя меня так игнорировать. Я же не просто так совета спрашиваю, а для дела.

А.: Как именно она вас игнорирует?

Кл.: Я же сказал, не отвечает на сообщения. Конечно, это происходит редко, но нельзя же…

А.: Стоп. Сколько раз она игнорировала ваши сообщения за последние три дня?

Кл.: Один раз.

А.: И сколько раз вы с ней об этом говорили?

Кл.: Один раз.

А.: Разговор шел на повышенных тонах?

Кл.: Да. Поэтому она и обиделась.

А.: И проигнорировала то самое сообщение?

Кл.: Да.

А.: И из-за этого вы ей позвонили, поговорили на повышенных тонах, она обиделась?

Кл.: Да.

А.: Так что произошло раньше?

Кл.: (молчит)

А.: Когда она проигнорировала сообщение?

Кл.: Позавчера.

А.: Когда вы с ней говорили на повышенных тонах?

Кл.: Вчера вечером. Я ехал от вас домой, позвонил ей и накричал.

А.: На вчерашнем сеансе вы не упомянули об этом разговоре. (То есть о разговоре, который произошел уже после сеанса).

Кл.: Не знаю. Наверное, не успел.

Последнюю фразу клиента можно уже толковать двояко. Не успел, потому что разговор де-факто еще не состоялся. Не успел, потому что были другие темы для обсуждения. Но уже понятно, что отношение к событиям носит странный оттенок темпоральной неразличимости. Клиент помнит, когда какое событие произошло. Но не может перейти от этого знания к пониманию очередности.

В отличие от большинства «коллег», мы категорически против психоанализа субъектов с психиатрическими диагнозами. Каждый должен мотыжить свой участок. Если есть подозрения на органические расстройства и прочие радости, требующие врачебного вмешательства, то именно врач и должен вмешиваться. Логично, не правда ли? Хотя находятся разные самонадеянные индивиды, всерьез верящие во всемогущество психоанализа. Мы, в силу своей грандиозной скромности, решили не рисковать и посоветоваться со знакомым психиатром.

Знакомый, возможно, не был светилом с мировым именем. Но, что гораздо важнее, на фоне своих коллег он в наименьшей степени подвергся профессиональной трансформации. Случай Икара его заинтересовал. Специалист отталкивался от того, что особые отношения со временем не мешают жизни клиента. Социализация, карьера, семья, творчество – в общем, полная адаптация и сохранность. Панические атаки? По меркам психиатрии это пустяк. Из-за ссадин на коленках не госпитализируют в травматологию, а учат увереннее стоять на роликах.

В конце концов, было предположено, что неприятие потока времени – это побочный продукт психоанализа. То есть это мы сами виноваты, а вне кабинета психика клиента в целом ориентируется во времени. Но что значит «в целом»? Значит, что «почти ориентируется». Но именно почти. Какая-то ее малая область все-таки бунтует против Хроноса. И именно к этому мятежному гарнизону клиент сам нашел тайную тропу, открыв новую главу развития психоанализа.

Было решено продолжить сеансы и просто наблюдать. Знакомый психиатр оказался прав. Никакой клиники – только сопротивление, только артефакты психоанализа.

На очередном сеансе у клиента закончились истории. Вытесненное, подойдя достаточно близко к поверхности сознания, дало о себе знать. Сопротивление Икара было и без того достаточно сильным, чтобы пресекать любые разговоры о времени. Теперь оно усилилось настолько, что погрузило клиента в молчание. Однако не бывает «сопротивления вообще», если только клиент не настроен против психоанализа как такового. Но и в этом случае сопротивляется что-то глубоко вытесненное, вроде бы неназываемое, но совершенно конкретное. Чему же сопротивлялся клиент? Вы уже знаете ответ: времени. Но почему?

Тогда мы не были готовы к подобной догадке. Это было слишком смело, необычно и странно. Всегда существует риск не обнаружить настоящую причину, а навязать клиенту нашу собственную интерпретацию проблемы. Внушаемый субъект может искренне согласиться с выдуманным решением, его симптом исчезнет, но наше понимание человеческой психики от этого не обогатится. Поэтому мы и не торопились с рабочей гипотезой: осознание хода времени доставляет клиенту неудовольствие. Вытесняются не конкретные мысли, а время как таковое. С другой стороны, почему бы и нет? Раздражают же бывших прокуроров фильмы про балерин!

Четверть сеанса прошло в молчании. Наконец, клиенту был задан вопрос о самых ранних воспоминаниях. Стандартный и, как правило, эффективный ход в подобных ситуациях. Клиент охотно рассказал о занятиях в музыкальной школе. Его отправляли туда только потому, что школа находилась через дорогу от дома. Клиент и раньше вспоминал о занятиях музыкой, которые не вызывали у него ни протеста, ни интереса.

Заметим, что в рассказах клиента фигурировали воспоминания и более раннего периода (примерно четырехлетний возраст). Но, во-первых, объективно «более раннее» не обязано совпадать с субъективным переживанием хронологии. Во-вторых, подобный отклик характерен для многих людей, в том числе вне кабинета. Мы используем чужой вопрос как повод, чтобы сказать о чем-то актуальном и важном для нас. Вместо «самого раннего» или «самого свежего» воспоминания мы делимся самым волнующим, актуальным и важным для нашего бессознательного.

Когда вам задают вопрос «с чего началось ваше программирование на С++», вы вряд ли вспомните Hello world или сортировку массива, хотя это был ваш первый код. Вместо этого на ум придет простенькая игра-стрелялка, написанная за пару месяцев мучений.

Любимый прием тех, кто проигрывает в дискуссии и пытается доказать несостоятельность собеседника: «Ты какую последнюю книгу прочитал?». Скорее всего в ответ прозвучит название не последней прочитанной, а посвященной тематике спора (и не факт, что прочитанной). Про то, что нельзя спрашивать о любимых фильмах, мы уже говорили (σ-4).

В общем, существует целый ряд вопросов, которые мозг воспринимает как предлог для ответа на свои собственные мысли. И это прекрасно.

Бессознательное клиента было обращено к походам в музыкальную школу, но не к самим занятиям. Просьба вспомнить как можно больше деталей вызвала у клиента некоторое оживление. Его речь ускорилась, отдельные события не были уже столь хаотически разбросаны во времени. Под конец сеанса клиент привел подробное описание внешности нескольких ребят, певших вместе с ним в хоре.

Две следующие сессии клиент озвучивал исключительно воспоминания о походах в музыкальную школу. Судя по голосу, структуре нарратива и общему состоянию, эти рассказы доставляли клиенту явное удовольствие. Сохранялся повышенный темп речи. Один раз клиент даже использовал слово «затем», однако этого было недостаточно для каких-либо выводов (это мог быть не темпоральный союз, а вводное слово).

Наконец, сопротивление еще больше усилилось – мы были на верном пути!

Кл.: Можно я сменю тему? Мне вспомнился один случай из студенческой жизни. Про музыкалку скучно все время рассказывать.

А.: Можно. Только один вопрос – что вы чувствовали, когда про музыкалку рассказывали?

Кл.: Радостно было.

Ан.: Почему? Скучно же рассказывать.

Кл.: Рассказывать скучно. А ходить туда было радостно.

Ан.: Вы вроде говорили, что занятия…

Кл.: (перебивает) Да, однообразные, но и ненапряжные. На (занятиях по) фортепиано мы за один урок успевали разобрать несколько простых этюдов. По клавишам попадать я научился быстро, но были проблемы с ритмом. Тогда И.Л. (имя преподавателя) разрешила пользоваться метрономом и самому выбирать темп.

После этого клиент, как и собирался, рассказал об эпизоде из студенческой жизни. Речь вскоре вернулась к обычному темпу, нарратив потерял целостность. Последние пятнадцать минут сеанса клиент преимущественно молчал, изредка вспоминая фамилии вузовских профессоров, когда и что они преподавали, какими качествами обладали. Под конец в этом перечислении стали мелькать имена педагогов из музыкальной школы. Бессознательное Икара показывало свое намерение говорить именно об этом периоде жизни. И теперь нам было примерно известно, как выглядел заветный ларец из прошлого. Более того, ларец можно было легко достать.