Kitabı oku: «Без Веры…», sayfa 19
Эпилог
Надрывно завыл гудок паровоза, и находящиеся на перроне люди пришли в движение. Засуетились, ускорились… всё вокруг стало необыкновенно походить на фильму, которую киномеханик смеха ради показывает на полуторной скорости.
– Ну… – голос Дмитрия Младшего чуть дрогнул, – давайте прощаться, что ли…
Он шмыгнул носом, протягивая руку, которую я пожимаю очень серьёзно, без снисходительности взрослого человека к ребёнку…
… но торжественность момента нарушил Лёвочка Ильич, врезавшийся в меня и уткнувшийся лицом куда-то в район солнечного сплетения. На миг прижимаю его к себе и тут же отстраняюсь.
– Это я так… – улыбается мальчик сквозь слёзы, вытирая их рукавом новенькой, необмятой гимназической формы.
– Я тоже буду скучать, – улыбаюсь ему, но чувствую, что улыбка выходит кривоватой. Лёвочка, всхлипнув ещё раз, перевёл взгляд на Любу, и та обняла его, гладя по голове. Нина с Софией чуть в сторонке, стоят держась за руки и что-то говоря одновременно, быстро-быстро!
– Слушай отца, – говорю насупившемуся Мише Охрименко, – он у тебя замечательный!
Мальчик кивает и решительно обнимает меня, тут же отстранившись и приняв суровый вид, подобающий человеку, с честью выдержавшего испытание в первый класс гимназии.
– Напишите нам, как приедете, Алексей Юрьевич, – просит Дмитрий Олегович, задержав свою руку в моей, – да и потом – пишите, непременно пишите!
– Будем ждать! – в унисон ему вторит Ольга Николаевна, простившая мою "грубость" после того, как дети с блеском выдержали экзамены в гимназию, поступив притом сразу не в подготовительный, а в первый класс. После этого события, безусловно эпохального для родителей учеников, я сразу перестал быть "букой" и "грубияном", перейдя в категорию "Ну вы же знаете этих увлечённых чем-то талантливых людей!"
В эту же копилку пошла и моя переписка с московскими знакомцами по вопросам переводов и букинистики. Ничего такого, на самом-то деле. Писать письма в этом времени любят и умеют, у иного учёного, литератора или общественного деятеля по две-три сотни контактов. Но сам факт…
Вроде как подтверждение моей квалификации, как знак качества от людей, чьи имена на слуху. Так что в Севастополе я отныне не то чтобы знаменитость, но тоже – на слуху! Не слишком громком, разумеется… скорее "что-то слышали", но и то хлеб.
Афанасиу чуть задерживает мою руку и вздыхает так выразительно, как могут только южные люди, передавая едва уловимой мимикой всю горечь от нашего расставания и все сожаления от несбывшихся надежд.
– Приезжай на будущий год, – просит круглолицый Семён Панарин, и встав в стойку, проводит по воздуху серию джебов, хуков и апперкотов, немножечко красуясь на публику, – мы тогда точно боксёрский клуб сможем организовать!
Улыбаюсь молча… и кажется, выгляжу я сейчас ничуть не менее жалко и расстроено. Но обещать… нет, это не в моих силах, и Семён это понимает.
Слов у меня немного, а возраст у нас такой, что неуместное чувство неловкости мешает даже мне. Так что ещё раз пожав всем руки, даю последние наставления перед тем, как запрыгнуть на подножку синего вагона:
– Всегда начинай с разминки, Илья! Помни, что лучше разминка без тренировки, чем тренировка без разминки!
Паровоз загудел ещё раз и дёрнулся, трогаясь с перрона. Машу рукой несколько раз, да так и замираю на несколько томительно долгих секунд, пока состав набирает скорость.
– Пройдите в вагон, вашество, – настойчиво просит проводник, не вполне понимающий, как ко мне обращаться.
– Да, разумеется…
Зачем-то даю ему двугривенный и иду в наше купе, кусая губы и стараясь не моргать. Казалось бы, чуть больше двух месяцев с ними знаком, а поди ж ты…
В купе Люба уже раскладывает вещи, негромко переговариваясь с Ниной и всячески пытаясь вовлечь насупившуюся младшую сестру в хозяйственный процесс. Я, выдохнув еле заметно и улыбнувшись кривовато, начинаю вспоминать её московских подружек, и… помогает.
Нина всё ещё опечалена разлукой с новыми друзьями и подругами, но печаль эта перемешана с нетерпеливым ожиданием встречи с одноклассницами.
– … а "Евстафий"? – как бы невзначай подкидываю я дровишек в костёр её тщеславия, – Не каждая девочка сможет похвастать, что хотя бы видела настоящий боевой корабль, а ты побывала на флагмане Черноморского Флота! Это не подмосковные дачи, где никогда и ничего не происходит, а Севастополь!
– Действительно! – живо откликается Люба, кинув в мою сторону благодарный взгляд, – "Евстафий", поездка в Ялту и Симферополь, раскопки в Херсонесе!
– Не хочу, да и… хм, не могу сказать ничего дурного о подмосковных дачах, – гну свою линию, – но судя по рассказам моих одноклассников, самое интересное, что может там случиться, так это охота, рыбалка и ловля насекомых для коллекции. Вершина дачной жизни – самодеятельный театр, а всей перчинки – рассказы о бешеной собаке, заколотой вилами в соседней деревне, или встреча деревенской бабы с медведем в малиннике.
– Да… – задумчиво тянет Нина, склонив голову набок и начиная улыбаться. Я вздыхаю облегчённо и переглядываюсь со старшей сестрой. На ближайшее время задача ясна: всколыхнуть в девочке самые яркие Севастопольские воспоминания, детализировать их максимально подробно, добавить побольше эмоций, домыслов и тому подобных вещей, что так важны женщинам.
Не забывая поддакивать, раскладываю свои вещи в купе, не без чувства некоторой робости. Дмитрий Олегович выказал свою благодарность вещами отчасти нематериальными, вроде экскурсии на флагман Черноморского Флота и знакомства с адмиралом Эбергардом, а отчасти подарками, в том и прощальным, в виде билетов первого класса до Москвы.
Несколько дней пути нам с сёстрами предстоит коротать в роскоши, холе и неге. В купе есть всё необходимое для жизни, включая туалет с умывальником, электрическое освещение и оплаченный "Не думайте об этом!" счёт в вагоне-ресторане. Н-да… наша московская квартира, по чести говоря, проигрывает по всем статьям.
Несмотря на всю роскошь, поезд наш ехал удручающе медленно, вдобавок постоянно отстаиваясь на каких полустанках, маневровых путях и чёрт знает, где ещё. Я было высказал своё недовольство проводнику, но был не понят.
– Помилуйте, барин! – ответствовал тот изумлённо, – Куда как быстро едем! Чай, не товарный состав – те да, неспехом с началом войны катаются!
Пожилой, седоусый проводник оказался большим патриотом железной дороги, отслужившим на ней почти сорок лет и имеющим возможность сравнить.
– … раньше-то, бывало, и насмерть замерзали, так-то! – наставительно рассказывал он, – А сейчас со всеми удобствами, как в господской квартире господа при желании могут!
Рассказывал он интересно, хотя и не без простонародного колорита. К сожалению, служебные обязанности не позволили проводнику провести полноценную лекцию по истории железных дорог в Российской Империи, чем я, признаться, был несколько раздосадован.
Вернувшись в купе, я попытался было читать, но не вышло, так что в итоге время до вечера я заполнил походом в вагон-ресторан, дремотой и пустейшими разговорами с сёстрами. Женщины находят в них какой-то смысл, а я ни в этой жизни, ни в той решительно не вижу интереса в том, чтобы жевать одну и ту же тему десятки раз, разглядывая её под разными углами и возвращаясь к ней снова и снова.
Вечером, устроив было постель, я долго ворочался без сна, но в итоге встал. Одевшись, вышел в коридор и уткнувшись лбом в прохладное стекло, пытался разглядеть в проплывающих ночных пейзажах что-то знакомое.
"– Наверное, в люди начинают курить именно в такие моменты", – мелькнула непрошеная мысль.
Постукивая колёсами на стыках и раскачиваясь еле-еле, поезд наш полз среди товарных вагонов, переезжая с одного пути на другой, и в итоге остановился, проскрежетав колёсными парами. Философский полёт моих мыслей оказался прерван грубой прозой жизни, и мечтательно-раздумчивое настроение ушло, как и не было.
– Надолго встали? – без особого интереса спрашиваю у проводника.
– Час простоим, вашество, не меньше, – уверенно ответил тот, за каким-то чёртом загрузив техническими подробностями. Настроение слегка испортилось. Я уже настроился было на медитативный убаюкивающий транс со стуком колёс, и нате, пованивающая скотными вагонами и дрянными низкосортным углём станция!
Покосившись было на купе, пожал плечами и вслед за проводником соскочил на рельсы, поглядывая на звёздное небо с яркой луной, виднеющиеся над крышами вагонов. Не отходя далеко, прошёлся вдоль состава, идя, как канатоходец, по рельсу соседнего пути.
Пройдя этаким манером метров под сто, услышал приглушённые голоса, говорящие что-то, как мне показалось, на немецком.
"– Диверсанты!" – подумал я, разом вспотев от страха. В памяти сразу всплыли фильмы о Второй Мировой, и я поспешил вернуться, ступая как можно тише. Была даже мысль нырнуть под вагоны и вернуться назад по другую сторону составов. Помешал то ли иррациональный страх попасть под внезапно тронувшийся поезд, то ли Пыжовская гордыня с мыслями "Лучше умереть от вражеской пули, чем под колёсами вагонов".
– Немцы? – насторожился проводник, прекращая курить и разом принимая вид не то чтобы бравый, но вполне служивый, – Где?
Описал ему вагоны, и служащий железной дороги сразу расслабился, хмыкая в жёлтые от табака усы и стараясь не усмехаться вовсе уж обидно.
– Это, вашество, не немцы, – чуть снисходительно сказал он, – это жиды из гражданских пленных! Обычное дело!
– Идиш, – понимающе киваю я, – он и в самом деле на немецкий похож.
– Погоди! – опомнился я, – А что за "гражданские пленные" такие?
– Обычное дело, – чуточку удивился проводник проявленому мной невежеству, – высылают из прифронтовой зоны всех чуждых элементов. Немчуру всякую, жидов, полячишек! Они же, вашество, те ещё смутьяны! Вот их и тово… в Сибирь, ну или куда ещё, где не слишком сладко.
– За свой счёт! – добавил он, мелко захихикав, явно одобряя эту политику властей и находя её вполне остроумной.
– А эти, – проводник пренебрежительно мотнул головой, – с денежками не захотели расставаться. Вот их и тово… по этапу, как каторжан довезут до места жительства.
– Вот так вот? – вырвалось у меня. Газеты я читаю и встречал порой, что"… из фронтовой полосы выселяют всех нелояльных элементов", но почему-то никогда не соотносил это с массовой депортацией сотен тысяч человек, виновных лишь в ином вероисповедании, – Просто?!
– Почему просто? – обиделся проводник, – Известное дело, бунтуют! Не хотят переселяться, паскуды!
– А мужики ихние… – он прищурился, будто глядя неведомо на кого, как через винтовочный прицел, – ещё и в армию идти не хотят, за царя-батюшку воевать!
– Понятное дело, – киваю я рассудительно, – кто ж захочет после такого за страну и за царя воевать?
Проводник дико на меня поглядел, но смолчал, только прищурился…
… как через прицел.
