Заметки на полях. Поэтический сборник

© Василий Рожков, 2016

ISBN 978-5-4483-5604-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поэзия разных лет (1996 – 2016)

«Стань моим автором…»

 
Стань моим автором.
Автор – не тот человек,
                  что бумагу использует по назначению.
Авторство – это болезнь, и она не поддаётся лечению.
Всё начинается с этим недугом,
                                                   будет сегодня ли, завтра ли.
Я бесконечен, мне нужно начало. Стань моим автором.
 
 
Стань моим ангелом.
Кто утверждает, что ангел —
                      тщедушное тельце с куриными крыльями?
Ангел сжигает народы и страны,
                                          но выживших делает сильными.
Ангел приносит благие известия
                                                  с огненной шашкою наголо.
Вечная вольница, белая бестия,
                                                           стань моим ангелом.
 
 
Стань моим вечером.
Грань между ночью и днём так тонка
                                                        и не выдержит критики.
Грань между правдой и ложью игрива,
                                                                   но я вне политики.
Сумерки. Где они, сумерки,
                                              грань между чётом и нечетом?
Мне нужно новое время. Стань моим вечером.
 
 
Стань моей вечностью,
Вечностью краткого мига
                                        в бескрайности маленькой точки.
Нам предоставлены годы,
                                                  но нет ни секунды отсрочки.
Окна и двери раскрыты с наивной беспечностью.
В них загляни и войди ты. Стань моей вечностью.
 
 
И если захочется,
Изобрази на листе мироздания
Крупным размашистым почерком
Список явлений, которыми стану я.
 

Северянин 2.0

 
На блюде стынут розово креветки,
Во мглу бокалов вкраплено бельканто.
Фигура одинокой шансоньетки
Прильнула к силуэту лейтенанта.
 
 
Им хорошо вдвоём у водной зыби,
Где каждый блеск и каждый отзвук дробен.
Она подобна нерестовой рыбе,
Он кенарю певучему подобен.
 
 
Она за ним по океанской глади
Бежит простоволоса и разута,
Под кителем изгибы нежно гладя,
Вдыхая запах соли и мазута.
 
 
Он по уставу напряжённо собран
И вопреки ему слегка расслаблен,
Сдаваясь в опьянении особом
Лучам заката – абордажным саблям.
 
 
Последний свет мечтами о полёте
Мерцает в павших вниз метеоритах,
На пуговиц лощёной позолоте
И на помаде губ полуоткрытых,
 
 
И бровь дрожит, нечаянную сальность
За комплимент охотно принимая.
Его зовёт корабль в Буэнос-Айрес,
Её – существования кривая.
 
 
Следы на берегу оставив ныне,
Они взлетят на воздух непременно:
Он – подорвавшись на случайной мине,
Она – храня любовь в обрывках тлена.
 

Рождество. 1918

 
Дома, как крепости, взяты штурмом.
Под каждой дверью дежурит жулик.
Зайдясь от копоти в кашле бурном,
«Буржуи» греются у «буржуек».
 
 
Осколки дедовских гарнитуров —
Кому дрова, а кому валюта.
Густые брови гардин нахмурив,
Гуляет ветер по телу люто.
 
 
Рубином прыгает папироска,
Рождая впалые тени возле
Глазниц дозорного переростка,
Перекрестившего ружья в козлы.
 
 
И жизнь, приравненная к подарку,
Лежит под кронами белых елей,
Чьи звезды гаснут, сгорев насмарку
В пещерах-окнах домов-ущелий.
 
 
Вертлявой выморозью стрекочет
С балкона свисшее полотенце,
Впитав плакатом багряный почерк
Едва родившегося младенца.
 
 
Сменив суфлёра в полночной драме,
Гремит раскатистый храп салюта
В честь приносящих себя дарами
К ногам свинцового абсолюта.
 
 
И где-то в памяти, как шифровка,
Адаму переданная Евой,
Поэт тоску маскирует ловко
Под залихватское «левой! левой!»
 

Ледяной дождь

 
Ледяной дождь, ледяной дождь.
Трещины в асфальте под засохшим клеем.
Ледяной дождь, sprechen Sie deutsch?
Ты так вероломен и прямолинеен.
 
 
Белая глазурь и земли корж.
В лакомство вгрызаются шагов зубы.
Ледяной дождь по броне кож,
Акупунктура для воды в ступе.
 
 
Мира сотворённого анабиоз.
Сахарных голов перелески, рощи.
Ледяной дождь – хореограф поз.
Посмотри на город-леденец проще.
 

Белые

 
Город притих и съёжился, город иглой проколот.
Небо над ним раскрыло свою голубую пасть.
«Они уже приближаются! Они уже входят в город!
Белые! Белые! Белые! Нового цвета власть…»
 
 
Время скакало мячиком, играло на опережение.
И показалось небылью, что все уже было здесь.
Тешили зря надеждами —
                                            вновь началось вторжение,
Холод оружия белого, ветров ледяная спесь.
 
 
Войско приходит чистое,
                                               немое и беспристрастное,
Запеленав знамёнами вечную грязь и тьму,
С карты сметает общее, с жизни смывает частное,
Небу голодному верное, только ему одному.
 
 
Что, дорогие граждане, милости вы не просите?
Нет больше мира вашего, зданий, машин, дорог.
Есть только белое, белое
                                    со звезд серебристой проседью.
И застывает в небыли время – скупой игрок.
 

Оловянные солдатики

 
Оловянные полки на книжной полке.
Бродят тени от фигуры в треуголке.
Разгораются амбиции неслабо
На полях миниатюрного масштаба.
 
 
Свет от лампы убедительно струится,
Для кого-то в нём рассвет Аустерлица.
Отвечает, чуть звеня, сервиз столовый,
Для кого-то в нём раскаты Ватерлоо.
 
 
Тишина идёт по комнате парадом,
Но фигуры наступают ряд за рядом.
Под застывшими в безветрии флажками
Дышит ярость металлическими ртами.
 
 
Как живые эти пасынки вендетты —
Так же в синее, зелёное одеты,
Так же грозны, мускулисты, бородаты.
Но солдатики – условные солдаты.
 
 
У солдатиков не войны, а войнушки,
В них картечью лупят пушечки, не пушки.
Гнутся шпажки, надрываются ружьишки.
Генеральчики играются в интрижки.
 
 
Разгулялась оловянная Европа —
Вот лошадки в танце вечного галопа,
Вот – безмолвия квартирного обманщик —
В барабанчик барабанит барабанщик.
 
 
Для игрушек не история, а сказки.
Капли крови – просто пятна красной краски.
Все их подвиги – случайная подвижка.
Только крышка – для любого роста крышка.
 
 
Гаснет лампа, сон смыкается над нею.
Оловянному солдатику труднее —
Он застрял в упрямой позе рукопашной
И оскалился своей улыбкой страшной.
 
 
Он войнушку начал, чтоб обозначала
Наши войны без конца и без начала.
Мир историю разъял на кривотолки,
Но оставил ей мирок на книжной полке.
 

Весна Священная

 
Весна шагает по ступеням кладбищ,
Сметает пыль с крестов и постаментов,
На земляных нагроможденьях клавиш
Играет и не ждёт аплодисментов.
 
 
Тепло гранита дышит влажным муссом
У основанья солнечного трона,
Где перемешан прошлогодний мусор
С конфетами и рюмкой самогона.
 
 
Сороки вслух читают по табличке —
Они сегодня ангелы, не баньши.
На столике пасхальные яички
Заканчивают спор «что было раньше?..»
 
 
Беременная кошка, словно донья,
В тени оград переменяет позу
Дневной сиесты. Первый шмель спросонья
Садится на искусственную розу.
 
 
Нагая ветвь склоняется учтиво,
У фотографий взяв частичку груза.
Венок от трудового коллектива
Похож на герб почившего Союза.
 
 
Свеча в обрезке пластиковой гильзы,
Как чья-то жизнь, сгорает моментально,
И ария валькирии Брунгильды
Слышна вдали печально и хрустально.
 
 
Весна взбивает жёсткие постели,
Отправив воды в вечное круженье.
Здесь ни души. Все души улетели,
В глазах своё оставив отраженье.
 

Скользкая судьба

 
Мы пили целый день и ночью до рассвета.
В глазах, как по воде, уже бегут круги.
Пасхальный слышен звон, и скоро будет лето,
Но в душах так темно, что не видать ни зги.
 
 
Столбом стоящий дым в портовом душном баре
Нам застил белый свет, но было то с руки.
Мы пили всё, что есть, в бессмысленном угаре
И, злые на судьбу, сжимали кулаки
 
 
За то, что нас Господь слепил так неумело,
Отправив в чёрный трюм, на нищенское дно,
За то, что эта жизнь чертовски надоела
И по-другому нам прожить не суждено.
 
 
Вино хлестало в нас, как воды океана
В разверстую дыру на теле корабля.
Нас бармен укорял, но было слишком рано —
Ещё не поднят тост во славу короля.
 
 
А после короля помянем королеву,
Всех братьев и сестёр, и бога-душу-мать,
Спасителя Христа и Пресвятую Деву.
Нам, дьяволам морским – что пить, что помирать.
 
 
Ведь наша жизнь – балласт, всегда готовый к сбросу,
И завтра ничего не сможет изменить.
Грешно ли согрешить печальному матросу,
Который просит смерть слегка повременить?
 
 
Нам завтра уходить от скользкого причала,
По скользким трапам вниз – котлы кормить углём.
И скользкая судьба опять начнёт с начала
Неравную борьбу с могучим кораблём.
 
 
Забрезжил в окнах свет, осушены стаканы.
Нарушил забытье гортанный рёв гудка.
Мы вышли на бровях и видим, как «Титаник»
Швартовы отдаёт, взирая свысока,
 
 
Как пенится волна, врезаясь мелкой дробью
В лощёные бока, не знавшие преград.
Мы, трезвы, как стекло, глядели исподлобья
На скользкую судьбу, ушедшую в закат.
 
 
И, возвращаясь в ад портового борделя,
Чтоб выпить за того, кто в рай заморский плыл,
Мы больше ничего от жизни не хотели,
Пока Господь, смеясь, нас заново лепил.
 

Пасха

 
Растеклась мирская пасека
По глухим дворам.
К наступленью светлой Пасхи я
В лес иду, как в храм.
 
 
Для того, кто дремлет взаперти,
Умаляя рост,
До лесной высокой паперти
Путь не так уж прост.
 
 
Но не век дороге маяться,
Меркнет суета.
И подлесок расступается,
Отворив врата.
 
 
Ветви высятся ступенями,
А над ними в ряд
Хоровые песнопения
Звёздами горят.
 
 
В лоно воздуха надвратного,
Землю зеленя,
Входят краски благодатного
Древнего огня.
 
 
И молитвенными позами
В громе тишины
Под дубами да берёзами
Тени склонены.
 
 
Голосят хоры весенние,
Разнося крылом:
К нам опять пришло спасение
Светом и теплом!
 
 
Сколько радости припасено
Страждущим в лесу!
Я пчелой несу на пасеку
Радости пыльцу.
 

«Соловьиный самолёт…»

 
Соловьиный самолёт
Пролетает надо мной,
Соловьиный самолёт,
Переполненный весной,
 
 
Без моторов-дизелей,
Без пилотов-стюардесс.
Просто небо, вечер, лес —
И поэтому он здесь.
 
 
Тихий гул, неслышный рёв,
Полузвон и полустук.
Соловьиный самолёт
Заслоняет всё вокруг,
 
 
Растворяя пустоту,
Разгоняя сизый дым,
Застывая на лету
Над барьером звуковым.
 
 
Глохнет город за холмом,
Не шевелится шоссе,
Скачет песня кувырком
По весенней полосе.
 
 
Всю мою шальную быль
Откупорив, как бутыль,
Крутит штопор взад-вперёд
Соловьиный самолёт.
 

Маскароны

 
Люди, как фениксы, перерождаются в пламени
Порывом испепеляемых площадей.
Но порою бывает, что львы из камня
Понятнее и ближе живых людей.
 
 
Так уж выходит, что кариатиды,
Взвалившие небеса на нагие груди,
Не умножают и не источают обиды,
Как под стопами их мельтешащие люди.
 
 
И эти полумаски, эти полуфигуры,
Выходящие из каменного тумана,
В молчаньи своём – неуёмные балагуры,
В своей слепоте – глядят на меня так странно.
 
 
Народ изваяний моё не волнует имя,
Его интересуют совсем иные детали.
Они испокон веков мирились со всеми живыми,
Лишь мёртвых туда и обратно не пропускали.
 
 
И вечером, когда грифон расправляет крылья,
А четыре рыцаря уже собрались в пасьянс,
Наполнено силой мнимое их бессилье,
Словно наружу из заточенья просясь.
 
 
И кажется – миг! они выйдут из клеток в город,
Впитав в себя жар, кипящий на площадях.
Но пламя, родящее фениксов, дарит им только холод
И заливает глазницы, глядящего не щадя.
 

Блоха

 
Я – блоха.
Ежедневно ныряю в меха
Огромного алабая
По кличке Москва.
Если вокзал – всему голова,
То начинаю со лба я.
Пока разбуженный пёс
Не начал свой нервный чёс,
Погружаюсь с разбегу
В подшёрстка тёплую негу,
В перехода подземного ухо
Шасть! —
И ползу до самого брюха,
По-блошиному копошась.
Темнеют дороги торные,
Где вагоны меня везут.
Спазмы города рефлекторные —
Это пёс ощущает зуд.
И вагонные двери проворные —
Зуб на зуб.
Вот ведь злость алабаева!
Ведь не дура губа его —
Он меня укусить пытается
Побольней.
Но такая охота, братцы,
Не по мне.
Поскорее уйти из метро бы.
Мне вдогонку грозит утроба
Собачьими рёвами гулкими.
Я топчу телеса
Недовольного пса
Переулками,
В глубину ползу без оглядки,
Укрываюсь в морщины и складки.
Врёшь, Москва, не возьмёшь —
Я блоха, а не вошь,
Недостаточно челюсти хватки!
 
 
И сижу я в пропахшем бензиновым потом паху,
И зевает Москва, демонстрируя серое нёбо,
А под вечер встречает опять паразита-блоху
Полинявшей подземки утроба,
В колтунах пересадок роится блошиный народ,
Эскалаторов клочья
                                   стекают в платформы залысин,
И клыки-турникеты повыставил город-проглот,
От которого все мы зависим,
По которому скачем членистоного,
Наигрываем аппетит.
Ах, как много
По телу несчастного дога
Книксенов отсчитано на пути.
Я выбираюсь вон из другого уха,
Как Иван-дурак из конька-горбунка,
И на целую ночь – ни пера ни пуха.
Москва, пока!
Баю-бай,
Спи, дорогой алабай,
Отсыпайся без нашей блошиной возни.
А наутро встречай
И по-новой серчай,
Своими когтистыми пальцами
Меня возьми.