Kitabı oku: «Взять свой камень», sayfa 3
Мелодия кончилась, пластинка зашипела, ребята захлопали в ладоши, аплодируя танцорам.
– Аргентина! – крикнул Вовка. – Я же говорил, что будет класс!
Антон подвел смутившуюся Валентину к дивану, сел рядом с ней, и тут же на валике дивана оказался Вовка. Наклонившись к брату, он заговорщицки прошептал:
– Слушай, сделай одолжение?
– Говори.
– Время позднее, метро закрыли, трамваи не ходят…
– Не тяни, – поторопил старший, – ближе к делу. Пора пляски кончать, пока соседи по площадке не пришли. Поздно уже, загулялись. И родные спать хотят, а у них дети.
– Во, а я об чем? – засмеялся Вовка. – Ребята девушек пойдут провожать, а Валечка у нас без кавалера. Проводишь?
– Если дама разрешит, – Антон посмотрел на Валю.
– Ой, да что вы, не надо, – порозовела она, – до Молчановки рукой подать, сама добегу.
– Ничего, – вскочил Вовка, – он проводит. Ребята, по домам!..
Из подъезда вывалились шумной толпой, но быстро разобрались по парам и пошли в разные стороны. Уходя вместе с Валей, Антон отметил, что братишка провожает темноволосую девушку, кажется, по имени Люба. Вот и незаметно вырос младший, уже девушек провожает, а он, должный заменить ему отца, никак не найдет времени для серьезного разговора – то командировки, то дела, то самого Вовку где-то носит по студенческим делам. Летит время. Но, может быть, завтра поговорить?
К Молчановке шли тихими пустыми улицами. В стороне Бульварного кольца, скрытый от них темными домами, прогремел запоздавший трамвай. Или не запоздавший, а самый первый – небо уже стало бирюзовым, гасли звезды, потушили фонари, и появилось ощущение, что ты волшебной белой ночью шагаешь по проспектам и набережным Северной Пальмиры.
Трамвай снова задребезжал, ломая сказку раннего утра, и затих вдали, оставив еще не проснувшемуся городу звук пробуждающегося дня.
Заметив, как Валя зябко передернула плечами, Антон накинул на нее свой пиджак.
– Какой большой, – запахиваясь в него, засмеялась девушка, – а на вас кажется маленьким. Скажите, Антон, вы военный?
– Опять странный вопрос, – поддерживая ее под локоть, улыбнулся Волков. – Вовкины фантазии?
– Ну, тогда спортсмен. Вон какие широченные плечи.
– Да нет же, – смутился Волков, – не военный и не спортсмен, а обыкновенный инженер. Только и всего. Разочарованы?
– Почему? Совсем нет. А с финнами вы правда не воевали, и вас не ранили, не награждали орденом? Значит, Вовка все врал?
– Ну, наверное, не совсем, – попытался защитить младшего брата Антон.
– Не-е-ет, – она выпростала из-под пиджака руку и погрозила пальчиком. – Он любит приврать, но профессора твердят, что ваш брат очень способный. Его хотят в аспирантуре оставить. Знаете, как он про вас рассказывал? У меня, говорит, есть старший брат, старый, важный и очень серьезный. Вот! А сегодня я вас увидела и узнала, что он все врет! Вы совсем не такой, не старый и не важный… Дальше не ходите, не надо. Спасибо!
– Почему?
– Ну, не стоит, – она отвернулась. – Не обижайтесь, но так лучше.
– Как скажете, – пожал плечами Волков.
– Обиделись? Не отнекивайтесь, я же вижу… Хотите правду? Знаете, почему меня никто не провожал? Потому что у нас во дворе ребята драчливые, уже двум провожатым досталось, вот Вовка вас и уговорил, а то остальные боятся по шее получить.
– А я не боюсь! Пошли, поглядим на арбатских драчунов.
Они пошли по старому переулку, мимо дома со львами у парадного, мимо домика, в котором родился Лермонтов; около афиш, расклеенных на стене, Валя остановилась.
– Не сердитесь, это я попросила Вовку объявить дамский танец.
– Я не сержусь, – улыбнулся Антон. – Что вы делаете завтра, вернее, сегодня? Ведь уже воскресенье… Смотрите! – он повернул ее лицом к афишам. – Можно поехать в оранжереи Центрального дома Красной армии, можно в Ботанический сад МГУ, можно в парк имени Дзержинского – там новый летний театр, а на «Водном стадионе» открывают пляж с речным песком!
– Не умею плавать, – улыбнулась Валя. – В Большом вечером дают «Ромео и Джульетту». Попробуем?
– Обязательно! У вас есть телефон?
– Есть. Вовка знает номер. Звоните. До свидания!
Он смотрел ей вслед, удивляясь, как легко и быстро несли ее тонкую фигурку с откинутой назад головой красивые стройные ноги. Мелькнуло у дверей парадного светлое платьице, стукнула дверь… Все.
Шагая обратно, Антон решил сегодня же серьезно поговорить с братом. Что за дурацкая болтовня в институте, зачем он разыгрывал комедию с провожанием девушек, из-за которых намыливают шеи провожатым? Девятнадцать скоро, а все, как пацан, игрушки на уме! Впрочем, если бы однокурсники брата отличались большей смелостью, то не удалось бы познакомиться с Валей – нет худа без добра!
Выйдя на бульвар, Волков бегом догнал трамвай, вскочил на подножку, не обращая внимания на недовольное ворчание сонной пожилой кондукторши, купил билет и сел на жесткую лавочку у окна. Небо порозовело, стало уже не бирюзовым, а голубым, прозрачным.
Наверное, арбатские драчуны видят сейчас десятый сон, приминая кулаками подушки. Вернулся ли Вовка? Вот он с ним сегодня разберется, а то даже про возможность остаться в аспирантуре старшему брату приходится узнавать случайно. Разве это дело?
Незаметно Волков задремал, склонив голову на грудь. Кондукторша, по-матерински жалея своего единственного раннего пассажира, старалась потише дергать шнурок звонка, давая вагоновожатому сигнал к отправлению, и не выкрикивала названия остановок – умаялся, сердечный, пусть поспит.
Антону Ивановичу, которому было тридцать лет от роду, снился цветной прекрасный сон: блистающий огнями Большой театр, обитые малиновым бархатом кресла и Валя в белом, похожем на подвенечное, платье…
* * *
Один из арбатских драчунов – Костя Крылов, примяв тощую солдатскую подушку, сладко посапывал и видел во сне свой залитый ярким солнечным светом двор и маму, развешивающую на растянутых веревках белье. Дул порывистый ветер, белье развевалось и хлопало, как флаги на Первомай…
Уже скоро год, как Костя стал красноармейцем и учился в школе связистов. Впереди выпуск, назначение в часть, увольнения в город. На занятиях ему было легче, чем остальным, – еще в школе Крылов серьезно увлекался радио, ходил в кружок при Доме пионеров, где сначала собирал детекторные приемники, потом более сложную аппаратуру, втайне надеясь, что именно ему удастся поймать тихую морзянку с Северного полюса и сообщить всему миру о терпящем бедствие ледоколе или попавшей в беду отважной экспедиции. Хотелось прославиться, как прославился недавно один из радиолюбителей, поймавший сигналы дирижабля Нобиле. А если вообще – поймать сигналы с других планет?!
Но мечты оставались мечтами. Правда, ему удавалось налаживать устойчивую связь с далекими городами, растягивая антенну по всем комнатам большой коммунальной квартиры или залезая для этого на чердак, из-за чего не раз случались неприятности с управдомом, не желавшим ничего слышать о сигналах с Марса или с Северного полюса.
Управдома Костя считал крайне ограниченным человеком, не смыслившим в радиотехнике и начисто лишенным любых романтических чувств. Зато Валька Сорокина его понимала. Они жили по соседству, знали друг друга с детства, и Костя был тайно влюблен в нее, хотя и не очень одобрял ее увлечения балетом и танцами.
Однажды он увидел Валентину в сопровождении молодого командира с эмблемами медицинской службы в петлицах. Почему-то ему стало очень неприятно видеть их вместе, но потом выяснилось, что это ее дядя, Юрий Алексеевич, приехавший в отпуск. Военврач оказался нормальным дядькой, гонял с ребятами в футбол, рассказывал о службе на Дальнем Востоке, а потом вдруг исчез. Валя объяснила, что он получил назначение и срочно уехал к месту службы.
И опять все пошло своим чередом – школа, радиокружок, походы всем двором в кино на «Чапаева», футбол. Как-то один из приятелей Кости по школе похвастался, что записался в аэроклуб, и начал посматривать на всех свысока. Тогда Крылов пошел в парк, купил билет и решился прыгнуть с парашютной вышки.
Чем он хуже приятеля? Пусть за этот прыжок не дадут значка, но надо же себя когда-нибудь попробовать, проверить – действительно ли ты готов к труду и обороне?
Сначала лезть на вышку было совсем не страшно, потом начали предательски дрожать коленки, а на самом верху и вовсе захватило дух, но Костя старался не показать виду. Инструктор приладил на нем лямки снаряжения и легонько подтолкнул к краю площадки. И тут ноги словно налились свинцом, люди внизу показались мелкими букашками, и сделать последний шаг, отделяющий от пропасти, стало почти невозможно. Но он преодолел себя и, зажмурившись, прыгнул.
Ничего страшного не произошло – дернули лямки, натянулись стропы, и парашют плавно опустил его в заполненную опилками яму. Правда, земля, вернее, опилки больно стукнули по подошвам, но это такая ерунда – в детстве куда страшнее прыгать в снежные сугробы с обледеневшей крыши сарая.
Испытав себя, Костя записался в секцию парашютистов при аэроклубе. Дважды прыгнул с дирижабля, но потом узнала мать, пожаловалась отцу, и тот строго-настрого запретил «лазить под небеса» – суровый родитель, работавший мастеровым на заводе, одобрял увлечение сына техникой, но к авиации или парашютам допускать не захотел.
Призывная комиссия учла знания Крылова, и он попал в школу военных радистов, расположенную в тихом пригороде Москвы.
Вскакивать по команде «подъем», одеваться за считаные секунды и ходить строем Костя научился быстро. Только часто скучал по дому, родителям, веселой соседке Валентине. Скоро выпуск, присвоение звания младшего сержанта войск связи и новое место службы. После армии Костя твердо решил пойти работать на радиозавод и поступить в техникум или даже в институт. Только когда это еще будет? А пока он видел во сне свой двор, залитый ярким солнечным светом, и маму, развешивающую белье…
Тихо ступая, по коридору казармы прошел дежурный офицер, ответил на приветствие дневального и посмотрел на часы – сколько осталось до подъема?
Его со вчерашнего дня беспрерывно мучила надоедливая зубная боль, а идти к врачу не хотелось. И он тянул до последнего, надеясь, что боль пройдет сама собой, затухнет, избавив его от необходимости садиться в кресло дантиста, представлявшееся чуть ли не электрическим стулом.
Часы показывали пять ноль-ноль. Было раннее утро 22 июня 1941 года.
* * *
Волков проснулся сразу, как от толчка в плечо, – трамвай поворачивал, проехали Сретенский бульвар, скоро его остановка. Энергично потерев ладонями лицо, он ощутил на щеках жесткий ежик щетины – успела отрасти за ночь. Надо побриться, вернувшись домой, а потом еще раз вечером, чтобы прийти к Вале на свидание свежевыбритым, слегка пахнущим одеколоном.
Он вышел из вагона. Где-то не спали, из открытого окна слышался плач ребенка, но на улицах еще безлюдно.
Шагая через две ступеньки, Антон взбежал к дверям своей квартиры, хотел позвонить, но потом передумал – мама, наверное, уже легла, зачем ее беспокоить, – и достал ключ. И тут двери неожиданно распахнулись, и Волков с удивлением увидел встревоженную мать, которая, похоже, и не собиралась ложиться.
– Почему не спишь? – проходя в прихожую, спросил Антон.
– Антоша, красноармеец приходил, тебя срочно вызывают, – мать прислонилась спиной к двери. Губы ее задрожали, лицо сморщилось от едва сдерживаемых, готовых пролиться слез.
– Давно? – он быстро прошел в комнату, распахнул дверцы платяного шкафа и достал форму.
– Минут десять как ушел, говорил, срочно, – повторила мать, стоя на пороге комнаты. – Опять надолго, сынок?
– Не знаю, мама, не знаю, – натягивая сапоги, ответил он. – Согрей мне, пожалуйста, воды быстренько, побриться надо.
– Сынок, а это не война? – держась одной рукой за сердце, а другой за косяк двери, тревожно спросила мать.
– Не знаю! – Волков встал, притопнул, наклонился и подтянул голенища сапог. – Вовка вернется, скажи, чтобы никуда не уходил, обязательно меня дождался. Я приеду или позвоню.
В ванной, торопливо соскребая перед зеркалом со щек щетину, Антон вдруг заметил, как мелкой предательской дрожью подрагивают пальцы, держащие бритву. С чего бы это? И почему он решил надеть форму, как-то сразу подумал о ней, хотя постоянно ходил на службу в штатском?
Что могло случиться за время его отсутствия? Ведь его отпустили до десяти утра. Когда уходил, все было как обычно, и вдруг неожиданный вызов, причем даже не по телефону, а с нарочным.
Наскоро обтерев остатки мыльной пены полотенцем, он плеснул в лицо одеколоном, оделся и, обняв на прощание маму, вышел, на ходу надевая фуражку со звездочкой.
Подходя к станции метро, Антон бросил взгляд на часы – шесть утра воскресного дня 22 июня 1941 года…
Глава 3
В четвертом часу утра 22 июня вражеская артиллерия начала сильный обстрел войск, расположенных в приграничной зоне. Одновременно линию государственной границы Союза ССР пересекли немецкие группы разграждения и отряды по захвату переправ и уничтожению пограничных постов. Немецкая авиация перелетела границу и сбросила бомбы на воинские гарнизоны, аэродромы, железнодорожные узлы, мосты и другие объекты. Бомбовые удары обрушились на Гродно, Белосток, Волковыск, Барановичи, Бобруйск, Минск…
Внезапные удары вражеских бомбардировщиков причинили большой урон советской авиации, особенно истребительной. В течение 22 июня на аэродромах было уничтожено 528 и в воздухе 210 самолетов…
Из журнала оперативных записей
Главного управления пограничных войск
НКВД СССР:
22 июня 1941 года
4 часа 15 минут. Донесение из Кишинева: начался обстрел из пулеметов с румынской стороны 5-й заставы 24-го пограничного отряда. 3-я застава подверглась нападению. 11-я и 12-я заставы 5-го погранотряда подверглись обстрелу…
4 часа 15 минут. Из Львова: на участке 91-го погранотряда пограничные наряды вели бой с группами противника, пытавшегося перейти границу…
4 часа 30 минут. В бой с противником вступили все линейные заставы.
4 часа 50 минут. Немцы после артподготовки в районе Пархача перешли в наступление. На участке 97-го погранотряда нападение отбито. На остальных участках идет артиллерийская стрельба и пулеметный огонь. В данное время с воздуха бомбят Владимир-Волынский и Любомль. Приняли оборону…
5 часов 00 минут. Из Таллина: два батальона немцев перешли в наступление, но в трехстах метрах на нашей территории были остановлены…
6 часов 00 минут. На участке 105-го погранотряда немцы начали наступление на Палангу при поддержке артогня. Паланга горит. В районе Паланги идет бой…
6 часов 40 минут. На границе Белоруссии противник перешел границу на всех участках. В некоторых местах углубился до 4-х километров. Местечки и города бомбардирует. Сведения получаем по гражданским проводам…
6 часов 50 минут. На участке 25-го погранотряда через мост у села Фельчиул перешло до взвода противника.
7 часов 00 минут. На участке 92-го погранотряда пехота противника ведет бой с нашими пограничниками; 90-й погранотряд вошел в подчинение командования Красной Армии. Полки 87-й с.д. заняли рубежи.
8 часов 10 минут. Немцы продолжают артобстрел Владимир-Волынского на участке 92-го погранотряда. 7-я застава окружена противником. Перемышль горит. В штабе 2-й комендатуры пять человек, ведущие бой. Из них двое ранены.
8 часов 30 минут. На участке 98-го погранотряда германские части форсировали реку Буг. На участке 24-го погранотряда атакована 4-я застава. Атака отбита. Захвачен в плен немецкий офицер.
10 часов 00 минут. На участке 98-го погранотряда к границе подошли и вступили в бой части Красной Армии…
12 часов 00 минут. На участке 23-го погранотряда группа противника перешла мост в районе Липканы. Окопалась на нашей территории, но была нами отброшена за мост…
В половине шестого утра 22 июня генерал Павлов отдал боевое распоряжение командующим армиями: ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий необходимо поднять войска и действовать по-боевому…
Из заявления советского правительства
по поводу вероломного нападения
фашистской Германии:
22 июня 1941 года
…Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие… Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия договора…
Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей…
Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за Родину, за честь, за свободу…
Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего советского правительства…
Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!
* * *
Алексей Кулик выехал на пригорок и остановился. Нет, он не устал крутить педали велосипеда, хотя уже отмахал порядочный кусок дороги к дому, и не собирался останавливаться, чтобы любоваться открывающимся видом – речкой, нежно-зелеными вербами, отражавшимися в ее спокойной глади, дорогой, причудливо петлявшей в перелесках…
Ничего не увидишь в предутренней мгле – ни ленты реки, ни перелесков, ни дороги. Зато далеко разносятся звуки! Потому Кулик и остановился, что за перелесками, где стояла его родная деревня Белая Гута, послышались выстрелы. Кто может стрелять?!
Милиционер слез с велосипеда, настороженно поворачиваясь в сторону далекой еще деревни то одним, то другим боком, чутко прислушался. Неужели слух обманывает его, неужели ему, утомленному бессонной ночью и дорогой, почудилось? И с чего бы мужикам в деревне ни свет ни заря открывать пальбу из ружей?
Из-за леса донесся грохот взрыва, еще, еще… Потом гулко заухало, раздались звонкие хлопки – Алексей еще не знал, что это звук выстрелов танковых пушек. Дробно, тяжело застучали очереди дегтярева – красноармейского пулемета, ему ответил приглушенный расстоянием треск автоматов.
«Что же это? – вытирая рукавом гимнастерки покрывшийся холодным потом лоб, не на шутку испугался участковый. – О маневрах не сообщали. Тогда – в о й н а?!»
Словно спохватившись, он передвинул на поясе кобуру с наганом, чтобы оружие было под рукой, и заторопился к деревне, налегая на педали старенького велосипеда. Он не думал, что его наган – ничто против танков и пушек, что ему не остановить лавину железа и огня, ринувшуюся через границу, не закрыть грудью родных. Он хотел видеть все собственными глазами, быть там, в гуще событий, скорее очутиться рядом с домом, семьей, односельчанами.
«Может, все-таки провокация? – съезжая под горку, успокаивал он сам себя. – Ведь печатали в газетах про договор с немцами! И ТАСС обещало… А этих провокаций сколько уже было… Постреляют да успокоятся, отвалят опять к себе, ведь уже бывало так? Бывало! Может, и сейчас? Вон, вроде затихло…»
Но сердце билось в груди тревожно и глухо, словно в предчувствии огромной непоправимой беды, подрагивали пальцы рук, сжимавшие руль, и спина стала мокрой – хоть снимай и выжимай гимнастерку.
Через сотню-другую метров Алексей почуял запах свежей гари – недалеко бушевал сильный пожар. Ошибиться участковый не мог: каждый деревенский житель хорошо знал этот горький запах беды, запах сгоревшего жилья.
Замедлив ход велосипеда, он съехал к обочине, снова прислушался – милицейская служба приучила к осторожности, а первый безрассудный порыв уже проходил, уступая место холодной яростной собранности. Чуткое ухо привыкшего к охоте Алексея уловило гул, похожий на звук работающих моторов тракторов – их Кулик уже видел в Восточной Белоруссии, когда ездил в Минск, премированный за отличную службу краткосрочным отпуском.
Но откуда здесь, в бедных районах Полесья, недавно воссоединившихся с родной землей, взяться тракторам? Тут сельсоветы-то появились не так давно, только-только начали колхозы создавать, а еще надо осушать болота, распахивать бывшие панские земли. Трактора, правда, обещали дать, но ведь пока их нет!
Алексей закинул на плечо раму велосипеда и на всякий случай свернул в лес – он и укроет, и оборонит, поможет и поддержит. В такой ситуации, пожалуй, лучше держаться от большой дороги в стороне.
Отыскав высокую толстую сосну, он прислонил своего двухколесного коня к раките, присел и начал разуваться. Сейчас он взберется наверх и оттуда посмотрит, что происходит впереди, – так надежнее. Ухватившись руками за нижний сук, милиционер подтянулся, упираясь в шершавую кору пальцами босых, распаренных в сапогах ног и, обнимая ствол, полез наверх.
Наверху он выбрал сук понадежнее; покряхтывая от напряжения, выпрямился на нем, прижавшись боком к стволу. Поймал равновесие и поглядел на запад.
Там, по большаку, упирающемуся в шоссе, по которому он только что ехал, ползли танки. Впереди них, поднимая клубы желтоватой в предутреннем свете пыли, чертиками неслись мотоциклы разведки. За танками нескончаемой колонной тянулись грузовики с пехотой.
Алексей попытался разглядеть, что нарисовано на танковых башнях – звезды или кресты? Танки какие-то незнакомые, угловатые, таких он отродясь не видел: неужели немцы, неужели и вправду война?
Вниз он спускался, не чувствуя боли в ободранных ладонях. Им завладела мысль о доме – что с родной хатой, с семьей, что с односельчанами? Скорее! Надо собрать их, увести в лес – ведь немцев скоро погонит Красная армия, а мирное население, не по своей воле попавшее в полосу военных действий, может понести жертвы, появятся убитые и раненые, а в деревне старики, женщины, малые дети.
Торопливо встряхнув портянки, он намотал их на ноги, натянул сапоги, кинулся к своему велосипеду, брошенному у ракиты… и застыл, не в силах отвести глаз от лесной прогалины. Прямо на него, неторопливо разматывая катушку с проводом, шли два немца!
В сдвинутых на затылок серо-зеленых пилотках, в расстегнутых мундирах, закинув карабины за плечо, они деловито, как на своей земле, тянули линию связи, по-хозяйски вбивая колышки и весело переговариваясь.
Первым шел высокий солдат с белесым, выгоревшим на солнце чубчиком. Он ловко орудовал саперной лопаткой, срубая тонкие деревца, снимал со стволов лишние сучки и вгонял колышки-рогатки в землю. Под его расстегнутым мундиром виднелась тощая, докрасна загорелая грудь, прикрытая сиреневой майкой.
Второй шел следом и на горбу тащил большую катушку с проводом. Помахивая тонким прутиком, он сшибал головки лесных цветов.
Именно это почему-то очень больно ужалило сердце Кулика, и сразу стали до дрожи ненавистны наглая хозяйская обстоятельность фашистов и прущее от них чувство безнаказанности, присвоенного права топтать все своими короткими сапогами.
Холодная ярость охватила Алексея. Он тихо отступил за куст, не глядя нащупал застежку кобуры и вытащил оружие. Ощутив в руке привычную тяжесть нагана, немного успокоился – надо, чтобы они не заметили его раньше времени, не успели опомниться, поднять тревогу.
Спокойно, как в тире, он поднял оружие и прицелился. Повел стволом по груди немца с белесым чубчиком, поймал в прорезь прицела сиреневую майку, хорошо заметную под расстегнутым кителем. Потом перевел ствол на второго немца, проверяя, как быстро сможет и его взять на мушку после выстрела по идущему впереди.
До сегодняшнего дня Кулику ни разу не приходилось стрелять в людей, но сомнений и неуверенности не было – перед ним враги, и он, принявший милицейскую присягу, должен их встретить как подобает. Алексей не успел даже подивиться своей спокойной уверенности, прежде чем нажал на спусковой крючок.
Выстрел показался ему негромким хлопком в ладоши. Немец с белесым чубчиком недоуменно остановился, побледнел и, выронив саперную лопатку, кулем осел в мягкую лесную землю, примяв телом траву. Второй судорожно схватился за карабин, сдергивая с плеча зацепившийся за погон ремень оружия, но не успел…
Настороженно осматриваясь, участковый вышел из укрытия. Тихо, только громче защебетали вспугнутые звуком близких выстрелов лесные птицы да где-то в стороне назойливо трещали мотоциклетные моторы.
Так, карабин ему, пожалуй, не помешает – с одним наганом да двенадцатью патронами к нему, поскольку два уже пришлось потратить на незваных гостей, много не навоюешь. Надо взять оружие убитых, снять с них подсумки с патронами и, наверное, стоит забрать документы?
Но, как оказалось, стрелять во врага было легче, чем подойти к убитым. Немного потоптавшись на месте, Алексей, не выпуская из рук оружия, шагнул на поляну. Неизвестно откуда прилетевшие мухи уже сели на белобрысого немца и ползали по нему, облепив желтоватое, словно восковое, ухо. Подавив приступ внезапной тошноты, Кулик сделал еще несколько шагов и остановился.
Со стороны дороги донесся стрекот мотоциклов, громкий, приближающийся. Тяжело заурчали моторы грузовиков, преодолевавших ухабы. Резанула короткая пулеметная очередь.
Кулик бросился прочь – сейчас не до трофеев, вот-вот могут появиться новые, многочисленные враги, которых из нагана не перестреляешь. Схватив велосипед, он побежал к неприметной лесной тропинке – врагам она неизвестна, а деревенские хорошо знали этот путь к жилью.
Тропинка крутила хитрые петли между стволами деревьев, ныряла под низко опущенные ветви раскидистых кустов, спускалась в сырые лесные овражки и вновь взбиралась на косогоры, выводя прямо к броду через речку, а там и родная деревенька рядом.
Вскочив на велосипед, Алексей покатил по тропинке. Вот как пришлось ему покинуть поле своего первого боя, на котором он одержал первую в этой войне победу, – удирает, скрываясь от превосходящих сил противника. Ну ничего, он еще вернется, припомнит им все сразу – и хозяйский вид, и поруганную землю, и срубленные деревца!
Велосипед подпрыгивал, переваливаясь через вылезшие на тропинку корни деревьев, сырая земля мягко пружинила под старенькими, латаными-перелатаными шинами. Аккуратно и твердо придерживая руль, Алексей вдруг заметил, что узелок с гостинцами для домашних Пети Дацкого где-то потерялся…
* * *
Прекрасный сон закончился совершенно неожиданно. Только что снилась жена, заботливо подсовывающая мягкую подушку под голову, и вдруг ухнуло, закачало…
Взрывы словно подбросили Дацкого, задремавшего на жестком деревянном диване в зале госбанка. Он открыл глаза и увидел себя сидящим на полу. Стекла дребезжали, за окнами что-то ревело и стонало, земля жутко вздрагивала от падавшей на нее неимоверной тяжести.
«Неужто?» – дальше подумать Петр не успел.
Шибануло так, что он кубарем откатился в сторону. Как щепка, отлетел в другой угол зала большой деревянный диван. В воздухе тут же повисла густая завеса известковой пыли, плотная, похожая на туман.
Пошатываясь, Дацкий поднялся, ощущая предательскую дрожь в коленях и противный солоноватый привкус крови во рту – видно, падая, прикусил губу или разбил лицо. Голова тупо болела, все тело казалось ватным, а в ушах звенело – тонко, по-комариному назойливо.
Петр засунул в уши пальцы и помотал головой, пытаясь избавиться от надоедливого звона. Мыслей не было, так – пустая апатия и одно желание, чтобы скорее перестало ухать и звенеть. Но когда он вынул пальцы из ушей, звук стал громче. Неужели это звонит телефон? Работает? Не может быть! Ладонями разгоняя перед собой известковую пыль, висевшую в воздухе, Дацкий пошатываясь пошел к телефону, неведомо как уцелевшему на столе управляющего среди обрушившихся с потолка кусков штукатурки.
– Алло, слушаю! Говорите!
– Дацкий?! Ты живой? – раздался в трубке голос дежурного по райотделу НКВД.
– Я? – почему-то удивился Петр, как будто спрашивали не его. Но потом, спохватившись, быстро ответил: – Живой! Что происходит, почему взрывы? У меня тут потолок обвалился.
– Немцы бомбят! – закричал дежурный. – Исполком разбит, так дали, что все здание разом рухнуло. Рядом с нами тоже бомба упала… Петя! Слышишь? Ты не отключайся! Немца скоро погонят от границы или задержат. Но надо на всякий случай ценности вывозить. Слышишь?
– Слышу, – вздохнул Дацкий: поездка к семье опять откладывалась на неопределенное время – вполне возможно, что очень надолго.
– Начальник приказал! – надрывался дежурный, пытаясь перекричать шумы на линии и грохот взрывов. – В банке ссуды для колхозов, деньги на закупки продукции. Соображаешь?!
– Семья у меня в Белой Гуте осталась, с границей рядом, – прервал дежурного Петр, надеясь у него хоть что-нибудь узнать.
– Какая семья?! – разозлился тот. – Там уже немцы! Ценности спасать надо от врага, это приказ, понял?! Сейчас к тебе Баранов кого-нибудь из работников банка доставит, мы его отправили по адресам, а ты организуй там все, добудь транспорт и отправляйтесь на восток. Смотри, чтобы не пропало…
– Где транспорт? – закричал Дацкий. – Откуда взять, алло, слышишь?
Но в трубке внезапно наступила полная тишина – ни шорохов, ни писка, ни треска, как будто наушник сделан из цельного куска самой твердой породы дерева.
Чертыхнувшись, Петр бросил трубку на рычаги аппарата. Видно, перебило где-то линию, а чинить ее сейчас просто некому – не то время для ремонта, есть дела важнее.
Услышав за окнами характерный вой пикирующего самолета – опыт в таких вещах появляется крайне быстро, – он ничком упал на пол и прикрыл голову руками. Снова заухало, застонало, в грохоте разрывов бомб беззвучно посыпались осколки стекол, чудом уцелевшие после первого налета немецкой авиации. Тяжело бухнуло, здание вздрогнуло, жаркая, душная волна тугого воздуха прошла над лежавшим на полу милиционером, вдавливая его в грязный паркет. Что-то трещало и ломалось, искореженное ударной волной; хрустнули перекрытия, но старое здание устояло, выдержало.
Дождавшись, пока все стихнет, Дацкий поднялся, привычно отряхивая галифе и гимнастерку. Осмотрелся – весь пол был усыпан осколками стекла, окна зияли пустыми проемами, через которые уже начал вползать кислый удушливый дымок взрывчатки и гарь пожаров.
Подняв фуражку, Петр сбил с нее пыль и надел на голову. Такие, значит, дела. Смены, надо полагать, не будет ни на сегодня, ни на последующие дни. Как с семьей, тоже неизвестно. Остается надеяться, что они живы и здоровы, схоронились в лесу или отсиживаются в погребе – зачем немцу тратить бомбы на бедную полесскую деревеньку? Хотя шут их знает, этих фашистов, от них всякого можно ожидать. Интересно, успел Алешка Кулик передать родным гостинцы? Или лежит он сам теперь где-нибудь около дороги, по которой идут немецкие танки… Лежит, прижавшись щекой к щедро политой собственной кровью родной земле, раскинув руки, словно силясь в последний раз обнять ее всю…
