Kitabı oku: «Клещ», sayfa 3

III

Съ Иваномъ Семеновичемъ Подосеновымъ Гончуковъ познакомился совершенно случайно, – до такой степени случайно, что даже не могъ дать себѣ яснаго отчета, какимъ образомъ это знакомство завязалось. Со второго дня Подосеновъ разговаривалъ съ нимъ уже какъ со стариннымъ пріятелемъ, являлся къ нему безъ зова, курилъ его сигары и спрашивалъ самымъ обыкновеннымъ тономъ: «ну, гдѣ же мы сегодня обѣдаемъ?» или: «а куда мы сегодня вечеромъ?»

Въ ресторанахъ Подосеновъ поставилъ сначала дѣло такъ, что по счету платилъ Родіонъ Андреевичъ, а Иванъ Семеновичъ совалъ ему два рубля, причитавшіеся собственно за обѣдъ; потомъ объ этихъ двухъ рубляхъ онъ сталъ какъ-то забывать. Но когда они отправлялись въ какое-нибудь увеселительное мѣсто, гдѣ Родіону Андреевичу точно также предоставлялось преимущество за все платить, Иванъ Семеновичъ потомъ настоятельно совалъ ему въ руки пятьдесятъ копѣекъ, внесенные за него за входъ, и на попытки Гончукова отказаться, отвѣчалъ съ достоинствомъ:

– Нѣтъ, нѣтъ, платить за себя я не позволю. Ты мнѣ другъ, даже единственный другъ, но эти расходы у насъ пополамъ. Да, душа моя, пусть каждый за себя платитъ.

Съ какихъ поръ и по какому поводу Подосеновъ сталъ говорить ему «ты», Родіонъ Андреевичъ тоже не могъ припомнить. Но привыкъ онъ къ этому, какъ русскій человѣкъ, очень скоро.

Почвою для такихъ отношеній было, конечно, то обстоятельство, что Родіонъ Андреевичъ немножко скучалъ въ Петербургѣ. Дѣла у него пока никакого не было, знакомыхъ тоже. Онъ былъ очень радъ, что нашелся безпритязательный, услужливый человѣкъ, готовый всегда и всюду раздѣлить его одиночество. Притомъ, Гончуковъ мало зналъ Петербургъ, а Подосеновъ просто поражалъ его своими знаніями по этой части. Онъ даже отыскалъ Родіону Андреевичу какую-то единственную прачку, которая, по его словамъ, одна во всемъ городѣ умѣла гладить сорочки съ ненакрахмаленною грудью.

– Да, голубчикъ, ужъ повѣрь, – утверждалъ Подосеновъ, – въ Москвѣ есть двѣ такія, и обѣ на Арбатѣ живутъ, а здѣсь одна. Московскихъ купцы привезли изъ Біаррица: заинтересовались толщиной. Въ самомъ дѣлѣ, толстыя до невозможности: по тротуарамъ не могутъ ходить, а только по мостовой.

– Да ты видѣлъ ихъ, что ли? – спрашивалъ Гончуковъ.

– Само собою, видѣлъ: въ Москвѣ я каждаго человѣка въ лицо знаю, – увѣренно отвѣчалъ Подосеновъ, хотя не бывалъ въ Москвѣ уже лѣтъ пятнадцать.

Родіонъ Андреевичъ былъ доволенъ также, что Подосеновъ познакомилъ его съ сестрой и племянницей: это былъ первый семейный домъ, найденный имъ въ чужомъ городѣ. Правда, второй и третій вечеръ, проведенные тамъ, показались Гончукову довольно скучными: у него даже спина и поясница разболѣлись отъ тоскливаго подыскиванья себѣ покойнаго положенія; но нельзя же обойтись безъ семейныхъ знакомствъ.

Подосеновъ рѣшительно не разделялъ впечатлѣнія пріятеля.

– Это, братецъ мой, домъ, гдѣ живутъ интеллигентною жизнью, – объяснялъ онъ. – Ты къ этому еще не привыкъ; въ провинціи у васъ этого не найдешь.

Родіонъ Андреевичъ не совсѣмъ понималъ, что значитъ домъ, гдѣ живутъ интеллигентною жизнью. Сестра Подосенова, Наталья Семеновна, почему-то напоминала ему акушерку; а когда онъ встрѣтилъ тамъ гостью, которая въ самомъ дѣлѣ была акушерка, у него сложилось убѣжденіе, что Наталья Семеновна втайнѣ непремѣнно занимается этой профессіей.

– А Шурочка? – спрашивалъ Подосеновъ. – вѣдь это ртуть, вѣдь это сама жизнь! Въ нашемъ поколѣніи не было такихъ дѣвушекъ. И вѣдь прехорошенькая, а, чортъ возьми? Я тебя спрашиваю: вѣдь хорошенькая?

И Подосеновъ вскидывалъ на пріятеля такой взглядъ и такъ странно разставлялъ локти, какъ будто готовился, въ случаѣ неудовлетворительнаго отвѣта, размахнуться обѣими руками.

– Конечно, хорошенькая, – отвѣчалъ Гончуковъ, сопровождая свои слова легкимъ вздохомъ, похожимъ на икоту.

Такимъ образомъ, отношенія Родіона Андреевича къ Подосенову какъ будто упрочивались. Пріятели сдѣлались рѣшительно неразлучными, и когда Иванъ Семеновичъ опаздывалъ своимъ появленіемъ въ обычный часъ, Родіонъ Андреевичъ чувствовалъ, что ему недостаетъ чего-то.

Но вмѣстѣ съ тѣмъ, въ тайникахъ души Родіона Андреевича зрѣлъ неясный еще протестъ противъ этихъ отношеній. Онъ сознавалъ, что Подосеновъ присосался, словно клещъ, ко всему его существованію, и это иногда раздражало его. Ему казалось, что между нимъ и всѣмъ круговоротомъ жизни образовалась какая-то заслонка, и что онъ на весь міръ Божій смотритъ изъ-за спины Подосенова. Притомъ, его все чаще возмущала крайняя безцеремонность Ивана Семеновича, которую ничѣмъ нельзя было усмирить, такъ какъ она происходила изъ какой-то совершенно безсознательной наглости.

«Услужливъ, что говорить; но осаживать его непремѣнно надо, иначе совсѣмъ въ меня вопьется», – думалъ Гончуковъ, поводя усами.