Kitabı oku: «Одиссей покидает Итаку»
Часть I
КРИТЕРИИ ОТБОРА
Это было не раз, это будет не раз
В нашей битве глухой и упорной:
Как всегда, от меня ты теперь отреклась,
Завтра, знаю, вернешься покорной.
Н. Гумилев
Заснула она поздно, почти под утро, и, ощутив сквозь сомкнутые веки, что в комнате светло, успела с досадой подумать, что не стоило поддаваться на Димкины уговоры и ехать с ним на Ленинские горы, возвращаться ночью пешком, да еще и долго стоять в подъезде. Мало ли что он завтра уезжает… Сегодня тоже будет день. А вот на экзамен теперь придется идти не выспавшись.
И открыла через силу глаза.
В комнате было сумрачно, и за окном шел дождь. Сначала она увидела только это и лишь через секунду поняла, что не лежит в постели, а совершенно одетая стоит у окна и за окном не знакомый с детства проспект с гудящим многорядным потоком машин и бело-зеленым зданием Рижского вокзала вдали, а какой-то сад или парк, на первом плане густые мокрые кусты и мокрая трава, а дальше, за серой пеленой дождя, виднеются высокие мокрые глухие стены.
Так тоже бывало – думаешь, что проснулась, а на самом деле сон продолжается. И тут же она окончательно и очень ясно поняла, что никакой это не сон, а самая настоящая, хоть и странная реальность.
Захотела испугаться и не смогла этого сделать. Было только недоумение и словно бы оглушенность от необъяснимого перехода в совсем другую жизнь.
Оглядевшись, она увидела, что находится в большой и почти пустой комнате. На золотистом, с длинным ворсом ковре стоял низкий журнальный столик, возле него – два кресла. И все.
Нет, она ошиблась. Всю противоположную стену занимал тускло отсвечивающий, почти незаметный на фоне обоев экран. Как у телевизора, только во много раз больше.
Еще не зная зачем, она решила подойти, взглянуть на него поближе.
Идти было неудобно, в теле ощущались скованность и слабость, словно после долгой болезни. И еще – мешали очень высокие каблуки. Она таких раньше никогда не носила.
Экран вдруг засветился, и с каждым шагом свечение становилось ярче, а когда она подошла вплотную, поверхность стекла исчезла, растворилась, и в образовавшемся проеме она увидела другую комнату – роскошно, в эклектическом стиле конца прошлого века меблированный кабинет.
В стилях она, будущий архитектор, разбиралась хорошо и не могла не восхититься сложностью и тщательностью отделки стен и потолка, тяжеловесной изящной мебели.
Иллюзия была полной, и, только коснувшись рукой холодного стекла, она убедилась, что перед ней все же изображение.
А там, в кабинете, заполненном сумеречным тоскливым светом, за массивным письменным столом на резных львиных лапах, в черном кожаном кресле сидел человек и читал толстую книгу. Лампа под зеленым абажуром освещала часть стола – с блестящим кофейником, граненой хрустальной пепельницей, над которой поднималась вверх тонкая и неподвижная струйка дыма, и лежащим чуть сбоку большим черным револьвером.
Поза человека, наклон головы, подсвеченный лампой профиль показались ей знакомыми, и тут же она узнала его. Конечно, это Дмитрий, он же – мичман Дим, как она звала его по созвучию с именем героя романа Конрада. Они расстались совсем недавно, часа четыре назад, у дверей ее квартиры, но как он странно изменился. Лицо покрыто красноватым густым загаром – вместо ленинградской осенней бледности, на голове не курсантский ежик, а довольно длинные, выгоревшие на солнце волосы. И другая одежда. Не черная форменка с якорьком на погонах, а оливковая рубашка непривычного покроя. Но дело даже не в этом. Она вдруг поняла, что Дмитрий гораздо старше, лет, может быть, на десять, если не больше. Не юноша, а довольно-таки поживший мужчина.
Он поднимает голову, смотрит на нее и тоже узнает ее не сразу.
«Постой… Наташа? Это ты, Наташа? – Он слабо как-то и растерянно улыбается. – Откуда? Как давно я тебя не видел…» – «Почему же давно? Еще сегодня ночью…» Он отрицательно качает головой: «Давно, Наташа. Я уже начал забывать твое лицо. Да и ты, надо сказать, изменилась, совсем красавицей стала…» И вот только теперь она просыпается по-настоящему. До конца. И все понимает. Что действительно прошло очень много лет, что у нее уже была другая жизнь, в которой много разного случилось, но Димы в той жизни не было.
И вспоминает еще одно, самое главное, отчего ей наконец становится по-настоящему жутко…
Глава 1
В том, что Фритьоф Нансен был прав и к холоду привыкнуть действительно невозможно, Воронцов сумел наконец убедиться в полной мере.
Вышло так, что после многих лет, проведенных на южных линиях, ему целую навигацию пришлось работать «на северах», от Мурманска до Певека и обратно. Погода все время стояла мерзейшая, устал он сильнее, чем когда-либо раньше, и, когда наконец дождался отпуска, решил провести его градусов на тридцать ниже по сетке координат. А на тех широтах его больше всего привлекал Сухуми. Тихий город на зеленых холмах, счастливо избегнувший опасности превратиться в курортный Вавилон, как, например, соседний Сочи; теплое море без всяких признаков битого, а равно и сплоченного льда; много пальм и другой субтропической зелени, спокойные закаты над жемчужными волнами.
Он приехал туда и понял, что не ошибся.
Целыми днями Воронцов валялся на разноцветном галечном пляже, в прозрачной перистой тени громадных эвкалиптов, перечитывал «Бросок на юг» Паустовского. Часто, откладывая книгу, он глядел на город по ту сторону бухты и представлял, как все здесь выглядело шестьдесят лет назад. А вечерами выходил на набережную, ел на веранде над морем горячие, похожие формой на корабли викингов хачапури, а потом выпивал много крошечных чашечек густого и горького кофе, который раньше был «по-турецки», а теперь – по каким-то, очевидно, внешнеполитическим соображениям – стал «по-восточному», хотя варил этот кофе все тот же, что и двадцать лет назад, старый турок Гриша.
День, кажется, на пятнадцатый, начав уставать от монотонности жизни и в поисках новых впечатлений, Воронцов поддался на мегафонные призывы человека на пирсе и взял билет в Новый Афон.
Там, на ступенях старинного храма, он неожиданно встретил знакомого журналиста, с которым шел в прошлом году из Бомбея в Ленинград.
Конечно, оба обрадовались. Воронцов – от одиночества, журналист, по его словам, – потому, что давно искал Воронцова, дабы презентовать ему путевые, недавно изданные очерки, в которых было и о нем кое-что.
Прервав программу экскурсии, поехали на такси в Гульрипш, где журналист держал дачу. Надо отметить – великолепную. Дикий камень, полированное дерево, красная черепица, кованый чугунный забор и ворота, и все – в обрамлении магнолий, лавров и неизменных эвкалиптов.
Антон – так звали журналиста – надписал Воронцову довольно толстенькую, неплохо оформленную книжку, и Дмитрий, не удержавшись, тут же ее просмотрел. Отметил явный перебор по части экзотики, которую автор выискивал где придется, и то, что Антон подчас просто грешил дурной литературщиной. Читая о себе фразы типа: «Старпом нашего балкера по-мужски элегантен и сдержанно красив», «В нем постоянно чувствуется его военно-морское прошлое» и даже: «Меня поразили тонкость и парадоксальность мыслей, редкие у людей его типа и профессии», Воронцов усмехался, а в особо сильных местах довольно громко фыркал, но остался доволен. В главном все было верно и даже остро. Хотя, если данное творение попадется на глаза коллегам, язвительных шуточек не оберешься…
По случаю встречи поехали ужинать в Эшеры, в знаменитый пещерный ресторан, куда так просто не попадешь и куда любят приезжать серьезные люди из Сочи, Гагр, даже Тбилиси.
Антон много говорил о делах окололитературных, и слушать его было интересно. От Воронцова же требовалось только кивать в нужных местах, говорить «а-а» и «ух ты!», задавать наводящие вопросы и изредка произносить тосты. Такое разделение труда, очевидно, устраивало обоих.
Следующие дни они тоже проводили вместе.
Все произошло как раз через неделю. С утра загорали на одном закрытом пляже в обществе двух московских поэтесс, которые, в отличие от Маяковского, были интересны не этим. А вечером сидели на балконе Антоновой дачи, дегустировали соломенно-желтое «Цоликаури» и густо-красную «Хванчкару» и любовались восходящей над морем луной. Как два утомленных жизнью самурая.
Может, из-за луны все и случилось.
– Помнишь, в Красном море мы говорили с тобой о моряках и космонавтах? – спросил Антон, глядя на серебристую дорожку на волнах, без всякой связи с предыдущим разговором.
– Вроде было что-то такое…
В том разговоре, одном из многих, что они вели на длинных ночных вахтах, Воронцов указал Антону, что его коллеги-журналисты зачастую переоценивают некоторые достоинства космонавтов, как реальных, так и условных.
«Не сказать дурного слова, ребята они хорошие, профессионалы, уважения заслуживают, однако слишком много превосходных степеней. И отнюдь не всегда по делу. А вот о моряках, напротив, стали забывать. Не то что лет двадцать назад. А космонавтам, как ни крути, жить на свете проще. Их тщательно отбирают, годами тренируют в сурдо-, термо– и барокамерах, вертят на центрифугах, обклеивают датчиками, отрабатывают на каждый полет все мыслимые и немыслимые ситуации, сотни людей и компьютеров следят за каждым километром каждого витка… И это при том, что ничего такого уж страшного их там не подстерегает. Все по законам Кеплера, Ньютона и прочей небесной механики.
А у моряков? Знает, к примеру, широкая публика, что ежегодно без вести пропадают в морях сотни кораблей? Что до сих пор погоду и на сутки вперед угадать не всегда получается, а хороший шторм ломает сталь, как картон, и тайфуну все едино: парусная джонка перед ним или атомный авианосец. И помощь к тонущим приходит гораздо реже, чем показывают в приключенческих фильмах. А каково яхтсменам-одиночкам, идущим вокруг света? Вроде капитана Чичестера или Нокст-Джонса? Год в море на десятиметровой яхте без захода в порты, и случись что, ни одна душа на Земле не только не поможет, а и знать ничего не будет.
И по-прежнему в морях можно встретить самых натуральных пиратов.
Да, кстати, и управлять этим вот балкером в сорок тысяч тонн куда сложнее, чем спутником на орбите. У него радиус поворота – страшно сказать, сколько кабельтовых, да инерция… И если еще в шторм, да ночью, вблизи берегов, по ненадежным картам…
На военном флоте – свои прелести даже в мирное время. Пришлось мне в этих как раз водах тралить израильские мины в порядке братской помощи. Удовольствие намного ниже среднего… А там, наверху, даже метеоритом за все годы освоения космического пространства ни в кого не попало…»
Такой вот примерно был тогда у них разговор.
– И ты по-прежнему считаешь, что хороший моряк ни в чем не уступит космонавту и всегда готов к любым неожиданностям? – спросил Антон.
– Разумеется. Если моряк действительно хороший. Я нашего брата не идеализирую, народ всякий случается. Но тут уж закон больших чисел работает. Моряков сотни тысяч, а космонавтов десятки единиц… И критерии отбора совсем разные, сам понимаешь…
Потеряв интерес к теме, в которой все для него было ясно, Воронцов налил в бокалы еще вина, со вкусом потянул, откинулся в плетеном кресле.
– Хорошо-то как, господи! Истинно – рай земной! Не дураки афонские монахи были… А вот кому здорово живется, так это вашему брату. Работа чистая, никаких тебе вахт четыре часа через восемь, никаких проблем с регистрами, пограничниками, таможней, с личным составом, грузоотправителями и грузополучателями… Сиди себе в Бомбее или там в Париже, раз в две недели дай информацию в газету, и привет…
– Твоими бы устами… – улыбнулся Антон.
– А то не так? Ну, упрощаю кое-что, само собой, однако не сравнить! И заработки опять же, гонорары… И харчи не те. Помнишь, чем нас последние недели кормили? Так тебе это раз в жизни, для экзотики, а нам… Да что говорить… Ты вот и недвижимостью владеешь… – Воронцов похлопал ладонью по перилам балкона.
– Что, нравится? Не отказался бы?
– Я бы, может, и не отказался…
– Могу посодействовать. Тут по соседству как раз продается… Еще и лучше моей…
Воронцов с энтузиазмом согласился.
– Ну безусловно! Давно мечтаю. Составь протекцию. У меня там тысчонки три на книжке завалялись, да страховку скоро получу еще пять, вот за эту цену и сторгуй, а я уж отблагодарю…
Антон был серьезен.
– Цена как раз не вопрос. Было б желание…
Воронцов взял со стола трубку, начал набивать. Ему сразу стало скучно. Слышал он уже такие разговоры. И знал, чем они обычно кончаются. Как раз недавно прошла целая серия процессов над контрабандистами из плавсостава и руководящих чинов нескольких пароходств.
– Я как раз не это имел в виду, – понял его мысли Антон. – Никакого криминала. Ни валюты, ни наркотиков. Ты же все равно сейчас в отпуске, спешить некуда?
– Ну и?..
– Не хочешь поучаствовать в одном эксперименте?
– В принципе – отчего бы и нет. А какого рода?
– Психологического. На поведение в нештатных ситуациях.
– Если это не больно, да еще и на дачу заработать можно – запросто. Люблю всякие эксперименты…
– Можешь быть уверен. Совершенно необыкновенные впечатления плюс гонорар по высшим ставкам…
– А если подробнее?
– Подробнее как раз нельзя. В том и суть. Так согласен?
Может быть, в другой обстановке и в другом настроении Воронцов отнесся бы к подобному предложению иначе, но тут все так сложилось, что он только пожал плечами.
– Если ты настаиваешь… Когда начнем?
– А чего тянуть? Сейчас и начнем…
Он вытащил из кармана синюю коробочку, вроде тех, в каких продают ювелирные изделия. Открыл ее и протянул Воронцову блестящую таблетку, около сантиметра в диаметре.
– Приложи позади левого уха. Вот сюда…
Таблетка прилипла, словно магнит к железу. Ощущение было несколько странное, но оно тут же прошло, и Воронцов перестал ее чувствовать. Даже потрогал рукой, чтобы убедиться, что таблетка на месте.
– И что дальше с этого будет?
– Смотри…
И Воронцов увидел.
Глава 2
…Прямо перед ним поднимались темные, грубо сложенные из гранитных блоков стены замка. Совершенно реального и подлинного средневекового замка, с башнями, зубцами, бойницами, «ласточкиными гнездами», рвом вокруг и подъемным мостом на цепях потолще, чем якорные, и со всеми прочими приличествующими такому сооружению атрибутами.
А сам он стоял на ведущей к главным воротам дороге, вымощенной мелким красным кирпичом. Справа и слева расстилалась холмистая местность, покрытая жесткой травой, кустарником, отдельно стоящими кряжистыми дубами. Над всем этим пейзажем низко нависало предгрозовое небо, а позади, когда Воронцов обернулся, он увидел серое и даже на вид холодное море.
– Однако… – сказал Дмитрий вслух.
Выглядело все очень убедительно. Даже, пожалуй, слишком. Что-то ему и слышать не приходилось о таких иллюзиях с эффектом присутствия. Разве что у Лема читал, в «Сумме технологии»…
Но эксперимент – значит, эксперимент. От него сейчас ждут поведения. Нештатная ситуация налицо. Значит, все вопросы и сомнения оставить до лучших времен. Вводная принята.
Он провел руками по карманам. Абсолютный минимум. Деньги, неполная пачка сигарет, зажигалка и еще спринг-найф – пружинистый нож с десятисантиметровым лезвием. И все. Если, скажем, здесь какой-нибудь XII век и разгул феодализма, так будет трудновато. Историей он всерьез не занимался, языков, кроме сленгового англо-американского, не знает и даже «Янки при дворе короля Артура», как назло, с детства не перечитывал.
Но слишком долго раздумывать не стоит, решил Воронцов, вполне можно заработать несколько штрафных очков. Как на капитанском тренажере в Гренобле.
По мосту, переброшенному через широкий ров, заполненный неподвижной темной водой, он вошел в ворота.
Внутри было очень прилично. Даже более чем. Горел яркий свет, а в нише, где полагалось стоять часовым или, допустим, привратникам, Воронцов увидел гостеприимно раскрытую дверь лифта.
– Модернисты они тут, – сказал он негромко.
Створки дверей сомкнулись, и кабина плавно взлетела.
Остановился лифт тоже сам по себе и выпустил Дмитрия в круглый зал, из которого по радиусам, словно спицы от втулки колеса, расходились шесть широких, совершенно одинаковых коридоров.
Голый камень стен, высокие сводчатые потолки, полы, выстеленные темными дубовыми плахами. По сторонам, сколько хватает взгляда, двери в глубоких нишах через неравные промежутки. И неизвестно откуда льющийся ровный свет.
Про задачу Буридана Воронцов знал, повода для аналогий давать не захотел и выбрал самое простое решение – пошел прямо.
…Если рассказывать здесь обо всем, что Дмитрий увидел за те несколько часов, пока бродил по этажам и коридорам замка, то получится нечто вроде плохого путеводителя: длинно, скучно, утомительно. И очень мало похоже на правду.
Проще сказать – там было все. Вот именно: абсолютно все.
Как в рекламе магазинов Вулворта: «Если вы сами не знаете, чего хотите, заходите к нам. У нас это есть». А уровень и качество сервиса превосходили все когда-либо виденное Воронцовым в его многолетних скитаниях по свету.
Он перекусил в автоматическом экспресс-баре, где нужно было выбрать желаемое в толстой книге вроде нью-йоркского телефонного справочника, набрать кнопками номер на пульте и получить заказ, который возникал в нише за стеклянной шторкой. Бесплатно.
В оружейной лавке, похожей на ту, куда он любил заглядывать, бывая в Сан-Франциско, Воронцов, скорее для забавы, чем по необходимости, выбрал себе «смит-вессон» «хайвей патролмен» 45-го калибра. Застегнул на бедрах широкий пояс с полусотней толстеньких, тускло блестящих патронов и замшевой открытой кобурой и вопреки логике почувствовал себя гораздо увереннее и спокойнее.
Почти каждому мужчине оружие заметно прибавляет самообладания. Даже в тех случаях, когда реальная польза от него равна нулю.
На своем пути Воронцов видел рыцарские залы с титаническими каминами, украшенные латами, двуручными мечами и алебардами, богато обставленные гостиные; картинные галереи, библиотеки, курительные салоны, спортзалы, финские и турецкие бани, будуары для интимных бесед, зимние сады, парижские бистро и средневековые неаполитанские траттории и, как уже сказано, многое и многое другое.
Здесь можно было прожить жизнь, не выходя наружу, и жизнь эта была бы приятной.
Если бы не угнетающее ощущение абсолютного одиночества и полной затерянности в грандиозном объеме замка. Муравей внутри башенных часов.
В конце концов Воронцов настолько устал от обилия впечатлений и бессмысленности происходящего, что, увидев в красном коридоре знакомую дверь и за ней помещение, до последнего гвоздя похожее на пятикомнатный апартамент в бомбейском отеле «Си рок», решил, что на сегодня хватит. Запер дверь и, с наслаждением приняв душ, вытянулся на нежно-абрикосовых батистовых простынях, предварительно включив над входом электрический транспарант «Не беспокоить» на трех языках.
– А не послушаетесь, – сказал он грозно, – всех уволю!
В тумбочке нашлась непременная Библия, а в мини-баре мартини, тоник, лимонный сок, лед. Воронцов замешал себе легкий коктейль и с полчаса почитал из Екклесиаста. Потом, успокоившись и укрепив свой дух, погасил свет и без усилий заснул.
…Проснулся он поздно, да это и неудивительно, потому что за окном тоскливо ползли по небу низкие и рыхлые тучи, из них сеялся сероватый мелкий дождь, за которым не видно было не только моря, но и близких холмов. Под такую погоду можно свободно проспать и сутки…
Ночью, очевидно, он получил дополнительную информацию и теперь отчетливо представлял, куда ему надо идти, хотя по-прежнему не знал – зачем.
Пройдя несколько анфилад, поднявшись по трем лестницам (одна из них была чугунная винтовая), Дмитрий открыл высокие резные двери, вошел в помещение, которое опять показалось ему смутно знакомым. Через секунду он догадался откуда. Это был кабинет управляющего царским Морским министерством адмирала Григоровича, точно такой, как на фотографии в училищном музее. Застекленные дубовые шкафы вдоль стен, в которых мерцали тисненые, кожа с золотом, переплеты книг, модели исторических бригов, фрегатов и клиперов на фигурных подставках, целая коллекция палашей, шпаг и кортиков, писанные маслом портреты бородатых и бритых адмиралов в звездах и лентах, большой глобус в углу.
И, похоже, Дмитрия здесь ждали, если судить по горячему, только что с огня, кофейнику на огромном, как артиллерийский полигон, столе.
Тут бы ему и понять все, но – нет, не сообразил Воронцов, не хватило критической массы информации. Тем более что его внимание захватили книги в шкафах. Наверняка тут могут быть истинные раритеты…
Взгляд сразу задержался на глубоко вдавленных в шоколадный сафьян вызолоченных буквах. Он открыл дверцу и извлек громадный, тяжелый том.
«Расписание чинов Российского Императорского флота за 1717—1913 годы».
«Ну что ж, теперь, по крайней мере, можно проверить достоверность семейных преданий», – подумал Воронцов, садясь в удивительно удобное кресло.
Выложив на стол, чтоб не мешал, килограммовый «смит-вессон», включил настольную лампу, потому что сизо-черный свет из стрельчатых окон наводил тоску, налил в чашку именно так, как нужно, заваренный кофе и погрузился в бесконечное и увлекательное перечисление фамилий, титулов, дат рождения и смерти, сражений и кампаний, чинов и наград, словно ничто другое его сейчас не интересовало.
Самое забавное, что так оно и было. Чувство, которое привело Воронцова в этот кабинет, больше ничего не подсказывало, а искать логику и смысл происходящего он не собирался. Делал же то, что считал для себя естественным в предложенных обстоятельствах.
Помнится, кандидатов на должность в английской разведке в прежние времена оставляли одних в кабинетах, а потом спрашивали, что лежит в верхнем левом ящике стола. Того экзамена Воронцов наверняка не выдержал бы.
…Краем глаза Дмитрий уловил, что обстановка в кабинете как-то изменилась. Поднял голову и увидел – дальняя стена исчезла, и там, подавшись вперед и напряженно глядя на него, стоит неуловимо знакомая женщина.
Чисто автоматически он отметил сначала изящество линий ее фигуры, длину и стройность ног, то, как они просвечивают сквозь почти прозрачное золотистое платье, успел даже ощутить естественное и волнующее восхищение (не каждый день удается увидеть такое), и только потом до него дошло, что это ведь не просто красивая женщина, это она – Натали!
С которой он довольно нелепо простился накануне выпуска из училища, да так больше и не встретился никогда по не зависящим от него причинам.
Сердце, пропустив очередной такт, забилось тяжело, словно с трудом перекачивая вдруг загустевшую, тяжелую, как ртуть, кровь, и горло перехватило внезапным спазмом, а руки задрожали так, что он даже удивился этим забытым со времен первых свиданий с ней ощущениям.
И лишь вслед за этими чисто физиологическими реакциями организма на него обрушилось, как штормовая волна на мостик, осознание невероятности и тем не менее подлинности случившегося.
Он все-таки наконец встретил ее! После всех – таких длинных и так незаметно промелькнувших лет.
Сто раз он мог бы найти ее – через адресный стол, любым другим способом, но не хотел и не делал этого.
«Вот если бы случайно, – думал он не единожды, – вдруг, на углу знакомой улицы, в подземном переходе или даже в чужом портовом городе…»
Но и себе никогда не пытался объяснить Дмитрий, почему именно так, зачем нужна была ему непременно случайная, не назначенная встреча. Из-за той, давней, почти забытой уже обиды или от подсознательной надежды на благосклонность судьбы?
И вот – он видит ее наяву, совсем молодую и еще более красивую. Не сводя глаз с лица молодой женщины, он взял сигарету, стремительно, как бикфордов шнур, сгоравшую на краю пепельницы (или это у него изменилось восприятие времени?), успел раз или два глубоко затянуться, пока огонек добежал до фильтра, и только очень наблюдательный или хорошо знающий Воронцова человек заметил бы, что у славящегося своей подчеркнутой невозмутимостью старпома мелко дрожат пальцы.
– Это ты, Наташа? – спросил он, а сам продолжал смотреть на нее не отрываясь.
Да, конечно, это она. Но совсем другая. Прежде всего – возраст. Ей должно быть сейчас тридцать два, а выглядит – лет на двадцать пять от силы, даже, наверное, меньше. Откуда она могла здесь взяться, что означает ее появление, в чем смысл такого варианта, каких событий можно ждать дальше?
В том стремительном просчете ситуаций как раз и сказывался отработанный долгими годами службы профессионализм, привычка в нужный момент отсекать всякие эмоции, умение из многих возможных поступков выбирать единственно верный.
Это она, но такой Наташа сегодня быть не может. Дело не только в возрасте. Есть и еще кое-что… Пожалуй… Невероятно, конечно, представить, но тем не менее… Это не она, а материализованное его о ней представление.
Много лет он все не мог успокоиться, вспоминал ее каждый день, считал сначала месяцы, потом годы разлуки, постепенно забывая ее подлинный облик, потому что единственную фотографию он сжег после письма, в котором Наташа писала, что не умеет любить на расстоянии и не хочет бесконечно ждать. Пусть он думает и сам все решает…
А что, интересно, мог решать лейтенант Тихоокеанского флота по первому году службы?
Позже он услышал, что она вышла за какого-то внешторговца с перспективами, вроде бы уехала с ним в Каир или в Аден… А потом он и сам отправился на Ближний Восток, тралить от мин Суэцкий канал после войны семьдесят третьего года, и был почти что рядом с ней, да только что толку от этого «рядом»?
Точно: именно так она могла бы и выглядеть – без учета реального возраста и со всеми идеализирующими поправками, что вносило его непослушное воле и рассудку воображение.
И значит, все происходящее – всего лишь еще один фокус.
Но Наташа смотрела на него растерянно и испуганно.
– Я не понимаю, что со мной случилось? Где это мы? Во сне? Это нам снится?
Воронцов усмехнулся.
– Снится? Причем обоим сразу одно и то же? Не думаю… Я, по крайней мере, наверняка не сплю. Про тебя пока не знаю…
И тут же, не удержавшись, спросил:
– Ну и как же ты жила потом, когда мы больше не встретились?
Ему стало грустно – но не так, как раньше, когда в основном были тоска и боль. Сейчас его охватила мягкая, сентиментальная печаль.
– Я потом еще раз выбрался в Москву, звонил, домой к тебе заезжал, а вечером улетел… К первому месту службы не опаздывают…
– Почему? – спросила она, и тут наконец по ее лицу он увидел, что она вспомнила. И все, что было тогда, и многое другое. Выражение очень отчетливо изменилось. И лица, и особенно глаз. Будто за несколько секунд она разом прожила все непрожитые годы.
– Вот оно, значит, как… – выговорила Наташа. Глубоко вздохнула, прикрыв длинными ресницами глаза. – Ты прости меня, Дим, если можешь. Я виновата. Но мне потом тоже стало плохо. И тебе хоть есть кого винить, а мне…
Еще помолчала и постаралась улыбнуться как можно небрежнее:
– Ну а как ты? Сейчас-то у тебя все в порядке? Где ты теперь, кто? Еще не адмирал, как собирался?
Воронцов тоже с удовольствием бы расслабился и дал волю светлым воспоминаниям. Однако обстановка не располагала.
– В основном не жалуюсь, нормально. Но разве ты и вправду ничего обо мне не знаешь? По-моему, должна бы…
Наташа посерьезнела. Словно прислушиваясь к голосу, который звучал только для нее. Даже голову слегка наклонила вбок.
– Да, ты прав, как всегда. Только… Это ведь совсем другое… Я не могу объяснить. Не понимаю, как оно получается, и не знаю, поверишь ли ты мне. Меня вызвали сюда, чтобы я говорила с тобой от имени чужого разума. Неземного. Я – это я. Самая настоящая, но моментами – словно просто переводчик. Мне сообщают то, чего сама я знать никак не могу. Если от меня требуют – я не в состоянии молчать или сказать иначе… Самое удивительное – отчего-то я почти спокойна, хоть и понимаю, что должно быть очень страшно, я ужасная трусиха, ты помнишь… Так, наверное, бывает у шизофреников. Почему это случилось именно со мной? С нами обоими?
Воронцов рад был бы знать ответ. Впрочем, половину ответа он, кажется, знал: почему это случилось с ней. Одновременно нашлось решение и для других мучивших его загадок. Дмитрий испытал то приятное ощущение, что бывает, когда на экзамене твоя штурманская прокладка один в один совпадает с истинным курсом.
Остается узнать, отчего неземному разуму так нестерпимо захотелось пообщаться именно с ним, что он не остановился перед затратами и даже предусмотрел, через кого с Воронцовым лучше всего договариваться.
Он поднял руку и сдернул из-за уха плоскую фишку.
И ничего не произошло. А Дмитрий думал, что все сразу исчезнет, он окажется опять на даче и уже там побеседует. Но не с Наташей, а с Антоном. Если только тот не окажется просто подсадной уткой. Предателем, польстившимся на миллионерскую дачу. И все равно нашлось бы о чем побеседовать…
– Зачем ты это сделал? – спросила Наташа.
– Видишь ли, – начал он напряженным и вздрагивающим от сдерживаемой злости голосом, – я отчего-то не люблю, когда черт знает кто лезет мне в душу, ковыряется в моих воспоминаниях и чувствах. Можешь им это передать. И пошли они все…
– Ты не прав, Дим. – И в голосе ее, и в выражении глаз он вновь уловил отблески прежней нежности. – Мыслей твоих никто не читает. Датчик всего лишь позволял использовать глубинные слои долговременной памяти, чтобы создать наиболее отвечающую твоим вкусам и наклонностям обстановку. И еще – чтобы контролировать психическое и физическое состояние по биотокам. А мысли читать они не умеют. В противном случае все это, – она обвела рукой вокруг, – просто не нужно было бы. Но если ты против – пожалуйста. Правда, теперь им не так удобно будет поддерживать контакт…
– Меня их удобство не занимает, – успокаиваясь, ответил Воронцов. – Мне важнее, чтобы я сам решал, что сказать, что нет и как именно… Так можно надеяться, что больше никаких сверхчувственных восприятий? А то знаем мы всякие детекторы лжи и полиграфы Киллера…
– Безусловно. Их этика, хоть и отличается от нашей, исключает поступки, нарушающие свободу воли разумных существ…
– Смотри ты, как благородно… Ну хорошо, верю. Продолжай… – Не прекращая говорить, Воронцов встал. Обошел стол, приблизился к Наташе, будто невзначай протянул руку и ощутил пальцами преграду. Он невольно вздрогнул, подсознательно до последнего мига надеясь, что Наташа все-таки живая, а не фантом на экране. Стало так обидно, словно он вновь потерял ее.
– Где ты на самом деле? – спросил он, словно между прочим.
– Как «где»? – удивилась Наташа. – Здесь, в этой комнате.
