Kitabı oku: «В объятиях самки богомола», sayfa 2

– Мам, но не у всех же так! Я даже представить себе не могу, чтобы Оля… Чтобы она так со своей мамой поступила.

– Всему свое время, моя дорогая. Погоди, материнская жертвенность Олиной мамы с годами закостенеет, войдет для Оли в константу. И я тебе больше скажу, я знаю, чем в конце концов такие отношения для матерей завершаются. Они завершаются в самом плохоньком доме старчества, куда дети-обезьянки благополучно сплавляют своих матерей.

– Это неправда, мам. Не надо так про Олю.

– Это правда, Марта. Горькая, но правда. Каждая мать должна изо всех сил сопротивляться зову жертвенности, который в ней заложен природой. Именно должна, понимаешь? Чтобы не сотворить из своего чада монстра. Чтобы чадо само научилось прокладывать себе путь, ни на кого не надеясь. Чтобы научилось вырабатывать уважение к себе и к собственному пути. А вершина этого пути – осознанная благодарность к своей матери, что вовремя ушла в сторону и не мешала. Вот и выходит, как ни крути, что я самая правильная мать во всех отношениях, и зря ты на меня обижаешься, поняла?

– Да, мам. Я поняла. Только как с любовью-то быть? Не с облизыванием, не с помощью, а с любовью? Я вот вижу, например, что Олю мама любит…

– А я тебя что, не люблю?

– Иногда мне кажется, что совсем не любишь. Что я тебе мешаю жить своей собственной жизнью.

– Ну что ж, давай поговорим и об этом. Или ты как сейчас хотела? Спровоцировать меня на словесные излияния в любви, что ли? Да, я тебя люблю. Ты моя дочь, я твоя мать, и этого вполне достаточно. По-моему, ты вполне уже взрослая, чтобы суметь отказаться от слюнявого сюсюканья, от «лапочки», «зайчика» и «золотой рыбоньки», ли как там я тебя еще называла?

– Еще солнышком называла и ласточкой.

– Фу, пошлость какая. Неужели ты всего этого от меня до сих пор ждешь?

– Да нет, мам. Я не то хотела сказать… Я и сама уже не знаю, что я тебе хочу сказать, что объяснить. Хотя иногда и правда хочется, чтобы ты назвала меня солнышком и чтобы с работы домой торопилась, чтобы меня обнять.

– Я так полагаю, что это Олина мама всегда с работы домой торопится, чтобы прижать к сердцу любимую доченьку?

– Ну, допустим. И что в этом плохого?

– А я тебе уже объяснила, что есть в этом плохого. Лучше бы Олина мама своей личной жизнью занялась, было бы больше пользы и ей самой, и Оле. А в материнской жертвенности, между прочим, сокрыты даже два преступления, если хочешь. Одно преступление – перед ребенком, а другое – перед самой собой. Чтобы потом, оглядываясь назад, не посыпать голову пеплом.

– Ну да. Ты посыпать голову пеплом не будешь, это уж точно. Ты свою жизнь скоро устроишь, наверное, ведь так? А я… До меня тебе дела нет!

– А у тебя-то самой, Марта? У тебя есть дело до самой себя? Что ты вообще о своей жизни думаешь? Или навсегда хочешь погрязнуть в своей инфантильности?

– Я вовсе не инфантильная, ты же знаешь!

– Да, знаю. И ценю в тебе твое стремление к самостоятельности. И не понимаю, почему ты этот разговор затеяла, заставила меня объяснять очевидные, в общем, вещи. Да, я не хочу быть жертвенной матерью, вернее, не позволяю себе этого. Ради твоего же блага не позволяю. Я хочу, чтобы ты умела выживать в любых условиях, даже тогда, когда совсем не будет никакого тыла, куда можно принести свои жалобы и слезы. Чтобы ты добывала себе все сама. Это как в притче про голодного, который сидит на берегу реки. Я тебе рассказывала эту притчу?

– Нет.

– Ну так послушай. Представь себе голодного человека на берегу реки. Мимо него проплывают рыбаки на лодках и дают ему рыбу из жалости. Он быстро съедает рыбу – и снова голоден. А один рыбак дал ему не рыбу, а удочку. Голодный возмутился: как же так? Вон, у тебя сколько рыбы в лодке, почему ты такой жестокий и жадный? А рыбак ему ответил: налови рыбу сам, и не будешь голодным. И обвинять никого не будешь в жадности и жестокости. Вот и я так же, моя дорогая, пытаюсь дать тебе в руки удочку. Чтобы ты сама. Да, я учу тебя выживать – и это дорогого стоит. Все, что могла дать, я тебе уже отдала. Ну, или почти отдала. Ты одета, обута не хуже других, ты школу вот-вот окончишь, в институт поступишь легко, я думаю. И в институте я тебя выучу, кормить-одевать буду. А дальше – сама. Больше мне тебе дать нечего. Домработницей для твоей семьи и гувернанткой для твоих детей я не буду. И больше еще скажу – насчет этой квартиры. Запомни, моя дорогая, это моя территория. Свою собственную территорию ты сама себе добывать будешь. Уж какими путями – не знаю, наверное, при помощи удочки, которую я тебе в руки даю. Ну, что так смотришь? Я что-то ужасное сейчас говорю, по-твоему?

– Я не знаю, мам, что сказать. Я даже представить себе не могу, чтобы Олина мама сказала своей дочке что-нибудь подобное…

– Да что ты ко мне привязалась с Олиной мамой! Знаю я распрекрасно эту Олину маму, в одной школе когда-то учились! Обыкновенная курица, как все курицы-бабы! Судя по твоим рассказам, считает свою жертвенность святой материнской любовью, то есть прокладывает себе путь в никуда. Тоже со временем станет и домработницей, и гувернанткой, и объектом для раздражения, и ненавистной обузой в старости.

– Не станет! Олина мама никогда для Оли такой не станет! Просто потому, что она любит Олю, а Оля любит ее!

– Хм… Выходит, что ты меня так и не услышала и ничего не поняла.

– Да все я поняла, мам! Только, прошу тебя, не трогай примером ни Олю, ни ее маму. Ты же не общаешься с ними, а потому не знаешь…

– Хватит того, что ты с ними достаточно плотно общаешься! А ты не думаешь, к примеру, что мне это обидно слышать, а? Олина мама такая, Олина мама сякая… А у тебя мать – хуже некуда! Если я такая плохая, так и шла бы к Оле, и жила бы с ними, плыла по тому же течению! Может, и тебя оближут по случаю!

– Да, и пошла бы! – упрямо ответила Марта, полоснув по лицу матери злыми глазами.

– Ну так иди! Чего сидишь? Иди! – так же зло ответила мать, вставая из-за стола.

– И пойду!

– Иди! Скатертью дорога! Сижу тут с тобой, очевидные вещи втолковываю, и все как об стену горох! Ничего ты не поняла, зря только старалась! Иди, упади в подол Олиной маме, поплачься о своей горькой судьбинушке!

Марта посидела за столом еще пару секунд, потом резко сорвалась с места, кинулась в прихожую, натянула поверх ночной сорочки плащ, сунула ноги в туфли, дрожащими пальцами покрутила собачку замка, пытаясь открыть дверь. Мать стояла в проеме кухни, смотрела на нее исподлобья. Когда за дочерью с шумом захлопнулась дверь, выключила на кухне свет, подошла к окну. Проследила взглядом, как она бежит по двору, запахивая на ходу полы плаща. На миг пробежала по ее лицу судорога раскаяния, но тут же ушла, сменившись горькой усмешкой – ничего, ничего, пусть… Тоже на пользу пойдет! Жизнь все расставит по своим местам, еще благодарна будет за якобы материнскую жестокость. Лучше удочка в руке у голодного, чем сытая чужая жалость. Пусть, пусть.

Дверь Марте открыла Наталья Петровна, отступила испуганно назад в прихожую:

– Марточка? Почему ты так поздно? Случилось что-нибудь, да?

– Нет, Наталья Петровна, просто… Можно я у вас переночую?

За спиной Натальи Петровны уже переступала босыми ногами Оля, моргала сонными глазами. Не дав матери ответить, проговорила быстро:

– Мы вдвоем ляжем, мам. Иди спать…

– Но как же? – не унималась Наталья Петровна. – Надо же выяснить, что случилось…

– Да ничего не случилось! – вяло махнула рукой Оля. – Опять, наверное, с мамой поссорилась.

– Девочка моя, Марточка, ну как же так? – обняла Марту за плечи Наталья Петровна, помогла ей снять плащ. – Не надо никогда на маму сердиться, что ты. Мама же плохого тебе не желает! А хочешь, давай чаю на кухне попьем?

– Мам, поздно уже! Тебе на работу вставать рано, – недовольно проговорила Оля, увлекая Марту в комнату.

– Ну так и что, подумаешь, на работу. Надо же девочку успокоить, надо же выслушать, ведь жалко же девочку… Марточка, ты не плачь, пожалуйста! Все устроится, вот увидишь! И с мамой завтра непременно помиришься, разве мама плохого тебе желает? Она ж любит тебя, ты ж ей доченька родная, всякое в жизни бывает…

Ни Оля, ни Марта ей ничего не ответили. Скрылись за шкафом, пошептались немного через тихие всхлипывания Марты и вскоре затихли.

Наталья Петровна долго лежала, смотрела в темный потолок, вздыхала, не в силах заснуть. Думала свою думу. Как же так-то, господи? Как можно ребенка своего из дому отпустить, одного, ночью? Как так можно поссориться матери с дочерью, что родное дитя бежит к чужим людям поплакать. Да не приведи господи, если бы у нее с Оленькой было так! Бедная, бедная Марта…

Потом мысли ее плавно перетекли к собственным проблемам, которых было немало и которые надо было как-то решать. Вот, например, проблема номер один – Оленькин выпускной. Всего ничего осталось до выпускного, а у Оленьки нет платья. Жаль, что премию квартальную так и не дали, хоть и обещали, что будет. А она так рассчитывала на эту проклятую премию! И где теперь деньги брать, если зарплата такая, что едва хватает свести концы с концами? Придется как-то выкручиваться, экономить на всем, даже на парикмахерской. Да что там парикмахерская – во всем придется себе отказать, абсолютно во всем. А может, и продать что-нибудь придется. Колечко с аметистом, например. Жалко колечко, его Паша покойный дарил… Ну да ладно, и без колечка обойтись можно. И еще можно что-нибудь продать, надо подумать. А еще можно в столовке днем не обедать, с собой из дома что-нибудь брать. Правда, много на обедах не сэкономишь, но все же… А коллегам можно сказать, что за фигурой следит, к лету похудеть хочет. Правда, это «похудение» нелепо будет выглядеть на фоне обросшей до безобразия стрижки, отсутствия хорошего маникюра и старых, тоже до безобразия стоптанных туфлей… Зато у Оленьки будет новое платье на выпускном! Не хуже, чем у других девчонок! А может, и лучше!

Успокоенная последней мыслью, она перевернулась на другой бок, закрыла глаза, улыбнулась. Что-то все-таки есть в осознании своей материнской жертвенности красивое и высокое. Такое высокое, что аж дух захватывает. И там, на вершине духа, видится Оленькина счастливая жизнь, и ничего не нужно более для матери, чем ощущение этого потенциального дочернего счастья… А разве может быть по-другому? Нет, не может. Если ты настоящая мать, конечно, а не ехидна какая-нибудь, которая гонит своего ребенка в ночь, в одной ночной рубашке, прикрытой плащиком.

И уже в сонной совсем голове сформировалась последняя благая мысль – надо бы с утра блинов напечь, пока девчонки не проснулись. Будет воскресное чудесное утро, и все будет хорошо.

* * *

Марта проснулась от назойливого сытного запаха и долго не могла понять, откуда он взялся. Потом вспомнила вдруг – она не дома, вчера ведь к Оле пришла ночевать после ссоры с мамой.

Открывать глаза не хотелось. Наверное, рано еще. А запах… Это, наверное, Наталья Петровна на кухне возится. Она часто блины печет, говорит, что это большая экономия – и сытно, и дешево получается. А то, что это «сытно и дешево» на боках лишними килограммами откладывается, об этом Олина мама не думает. Да и Оля тоже не слишком этим обстоятельством озабочена. Вот странно – почему? Хотя это ее дело, конечно.

Потом ее мысли плавно перескочили во вчерашний вечер, в разговор с мамой на кухне. Странно, но никакой обиды на маму уже не было. Наверное, растворилась во сне, ушла в никуда. Сейчас даже и не вспомнить, зачем вчера унеслась из дома, зачем перепугала бедных Наталью Петровну с Олей.

Марта открыла глаза. Оля тоже не спала, смотрела на нее с улыбкой, подложив под щеку обе ладошки.

– Доброе утро! Проснулась наконец? А я лежу тихо, смотрю на тебя, боюсь разбудить.

– Ну и зря. Ты же знаешь, что я сова, могу по утрам долго спать.

– Ну да… – снова тихо проговорила Оля. – Ты сова, а я жаворонок.

– А чем это так пахнет, Оль? – спросила Марта, потянув носом воздух.

– Это мама рано встала, блинов напекла.

– Ну, я так и поняла… – незаметно для Оли ухмыльнулась Марта.

– Мама нас не будит, жалеет, наверное. Ну что, подъем? Тем более скоро Димка придет.

– Димка? С утра в воскресенье? Зачем?

– А я обещала с ним физикой позаниматься. Когда я ему объясняю, он все понимает. Наверное, потому, что я ему очень нравлюсь… Как думаешь?

– Да тупой твой Димка, если с первого раза не понимает, вот и все объяснение!

– Ну зачем ты так, Марта! И вовсе он не тупой, он очень способный, между прочим. Да, ленивый немного, но способный!

– Ладно, не сердись. Мне ведь просто за тебя обидно, зачем ты к этому Димке прилипла. Могла бы и лучше найти. Тем более все равно у вас с Димкой ничего не получится, зачем только время тратить…

– Это почему же у нас ничего не получится? – удивленно моргнула Оля, садясь на постели.

– Да потому, что скоро начнется совсем другая жизнь! Вот поступим с тобой в институт, и начнется! Другие знакомства будут, другие отношения. Студенческая жизнь такая насыщенная, такая интересная! И ребята будут более интересные.

– А мне никаких других и не надо! Мне Димка нравится! А если тебе он не нравится, то это еще ничего не значит. Да ты и не влюблялась еще ни разу и потому не понимаешь, что это такое. А мы с Димкой… У нас…

– Ладно-ладно, поняла я тебя, поняла! – легко шлепнула Марта Олю по спине. – Остановись, хватит кудахтать, можешь не продолжать! Я так уже поняла, что лучше Димки никого на свете нет! Давай будем подниматься, я домой пойду…

– Как – домой? – обернулась Оля испуганно. – А завтракать?

– Не хочу. Я утром только стаканом кефира завтракаю. И то не всегда.

– Да погоди, Марта, что ты, не уходи, пожалуйста, – тихим испуганным шепотом запричитала Оля. – Мама же специально рано встала, чтобы блинов испечь, она же старалась, Марта. Скорее для тебя больше старалась, чем для меня. Ну, пожалуйста…

– Да ладно-ладно, останусь я! – отмахнулась Марта, скидывая ноги на пол и оправляя ночную сорочку. – Просто мне как-то непривычно, что для меня кто-то старается, даже неловко как-то. Будто я должна чего-то взамен.

– Ой, какие глупости говоришь, Марта! – всплеснула руками Оля, округлив глаза. – Что значит – неловко? Что значит – взамен должна? Я вообще этого не понимаю!

– Не понимаешь, потому что привыкла, что мама перед тобой ковровой дорожкой расстилается. А я… Я нет, не привыкла. Я свои ковровые дорожки сама себе искать буду, поняла? И мы еще посмотрим, куда они меня приведут! И куда тебя мамины старания приведут, тоже посмотрим.

– Ой, как странно ты договоришь, будто злишься на кого-то.

– Да ни на кого я не злюсь! Я просто говорю – посмотрим. Позже делать выводы будем, ага?

– А по-моему, ты сейчас из мухи слона делаешь, только и всего. Нет, правда… Целую теорию из маминых блинов вывела. Проще надо жить, Марта, понимаешь? Проще…

– А я не хочу проще. Я сложнее хочу.

– Ну ладно, не будем спорить. Скажи лучше, ты первая умываться пойдешь?

– Да мне без разницы.

– Тогда я первая! – встрепенулась Оля, глянув на часы. – А то вдруг Димка придет. Вон, утро уже позднее. И накинь мой халат, что ты будешь, в ночной рубашке?

– Боишься, что я своими кружавчиками твоего Димку соблазню, да?

– Ой, ну что ты говоришь, Марта.

– Ладно, ладно, иди. Не бойся, не соблазню. Мне твой Димка совсем без надобности.

Оля ушла в ванную, а Марта, потягиваясь, подошла к окну, отодвинула портьеру, глянула вниз. И усмехнулась удивленно – надо же, сидит уже на скамье у подъезда! Димка! Легок на помине! И не заходит, время для приличия выжидает, наверное.

Нет, он был ничего себе – Димка. Симпатичный. И довольно-таки уверенный в себе, ничего не скажешь. Хотя за этой уверенностью, кроме юношеского спортивного разряда по легкой атлетике, ничего и не стоит. В математике и физике – дуб дубом, в гуманитарных предметах – и того хуже. Но у них это семейное, наверное. Потому что мама у Димки – школьный физрук. И два младших Димкиных брата тоже зацепились за спорт, с утра до вечера на школьном стадионе ошиваются, а что им еще остается делать при таком раскладе? И живут они все вместе в маленькой двухкомнатной квартире в соседнем доме. Так что кавалер из Димки в этом плане совсем уж бесперспективный! Разве что для Оли подойдет.

А поначалу Димка к ней подкатывал, конечно. Очень настойчиво подкатывал. Хотя Оле она об этом не рассказывала – зачем? Пусть думает, что она первая и единственная. И тем не менее, где-то в глубине души приятно было думать, что стоит только пальчиком Димку поманить… И ведь все тогда встанет на свои места! И никакой тебе «первой и единственной» не будет! Ша, подруга, знай свое законное место! Да только зачем ей Димка? Вот зачем? Физикой с ним заниматься? В кино ходить? На пустом стадионе сидеть вечерами да целоваться? Нет уж, увольте. Совсем он ей не нужен. А если Оле нужен, так и пусть радуется. Для подруги ничего ведь не жалко, правда?

Марта усмехнулась и обернулась к Оле, вошедшей в комнату, и проговорила весело, так и не стерев усмешки с лица:

– Глянь-ка, Оль. Как говорится, наш пострел везде поспел. Вы не ждали, а мы приперлися! Под окном стою я с гитарою!

– Ой, Димка! – радостно пропела Оля, глянув в окно. – А чего он там сидит, почему не заходит, как думаешь?

– Он ждет, когда ты умоешься и причешешься и когда твоя мама достаточно блинов напечет, чтобы и на его долю хватило.

– Так надо ж его позвать! Я сейчас сбегаю…

– Ага, давай. Смотри не упади, коленки не разбей.

– Думаешь, не надо звать, да?

– Конечно, не надо. Сам придет. Не надо терять достоинства.

– Но разве достоинство в этом?

– А в чем?

– Ну, я не знаю… Я ведь сама его позвала физикой заниматься.

– Вот видишь – сама позвала! Этого вполне достаточно. Зачем еще вниз-то бежать, Оль? Он ведь тут же возомнит о себе…

– Ну что, что он возомнит?

– Что ты его любишь! Что ты за ним сломя голову бежать готова!

– Но я и так его люблю. И он меня тоже… Мы ж давно все меж собой выяснили.

– Ну, раз так… Наверное, уже и замуж пора?

– И про это мы уже говорили, да…

– Серьезно? И когда ж свадьба?

– Ну, до свадьбы еще далеко, что ты. Сначала мы в институт поступим, потом окончим хотя бы три курса, а потом, где-нибудь на четвертом курсе…

– Да ты что?! Вон даже как?

– Марта, ну чего ты злишься? Да, я не говорила тебе, потому что примерно такой реакции и ждала.

– С чего ты решила, что я злюсь? Я вовсе даже не злюсь, я просто удивляюсь, как у тебя все легко!

– А что тут может быть сложного? Все как у всех. Полюбили друг друга, поженились. Все очень даже просто!

– Ну, это тебе только кажется, что все просто. Вот скажи мне, к примеру, где вы после свадьбы жить собираетесь? Неужто в Димкиной квартире? Что, вместе с нашей физручкой и Димкиными братьями? На кухне две раскладушки на ночь ставить?

– Ну, мы еще об этом не думали, где будем жить… Может, здесь, у меня.

– Ну да. За шкафом ночевать удобнее, конечно, чем на раскладушке на кухне.

– Марта, я не понимаю, почему ты все это мне говоришь? Зря я тебе открылась, да?

– Оль, ну при чем здесь открылась или не открылась! Суть же не в этом!

– Может, и не в этом. Но ты такие вопросы задаешь, ядовитые…

– Почему ж ядовитые? Они обыкновенные, жизненные. Просто я реально смотрю на вещи, а ты…

Марта вдруг запнулась, представив на секунду всю эту картину. Димка и Оля живут здесь, в этой комнате, вместе с Натальей Петровной. Изо дня в день, изо дня в день. Потом Наталья Петровна начинает страшно раздражать Димку, и Олю тоже. Потом у них ребенок родится, и… Бедная, бедная Наталья Петровна!

Боже, а ведь мама права. Зря она вчера с ней спорила. Нельзя приносить себя в жертву, видимо, и впрямь наша жизнь так устроена.

И, повернувшись к Оле, закончила свою фразу неожиданно тихо:

– …А ты в облаках витаешь. Мамина любовь тебя на эти облака забросила, Оленька, вот что я тебе скажу. Только падать потом с этих облаков больно, понимаешь?

Оля ничего не успела ей ответить – бросилась в прихожую на звук дверного звонка. Вскоре Марта услышала быстрый и радостный говорок Натальи Петровны:

– Ой, Димочка, доброе утро! Ты как раз вовремя, сейчас будем завтракать! Оля, а Марточка уже проснулась? Она с чем любит блины, с маслом или со сметаной? А ты, Димочка, с чем любишь?

Марта накинула Олин халатик, вышла в прихожую. Димка улыбался, пожимал плечами и краснел от смущения – слишком стремительно обрушила на него свое гостеприимство Наталья Петровна. Но вскоре пришел в себя, с удовольствием прошел на кухню и вполне удачно освоился за столом, заняв самое удобное место – напротив окна.

За завтраком говорили о наболевшем – про школу, про экзамены, про поступление в институт. Наталья Петровна вздохнула, уточнила в который уже раз:

– Значит, все-таки в политехнический решили, девчонки?

– Мам, ну а куда еще? – нетерпеливо пожала плечиком Оля. – Не в педагогический же нам податься, правда?

– Ну, не знаю. А чем плохо в педагогический? Тем более ты у меня чистый гуманитарий, Оленька.

– Не, мам. Не хочу. Марта решила в политехнический поступать, и я тоже.

– Только потому, что Марта решила? – тихо уточнила Наталья Петровна, осторожно поднимая глаза на дочь.

– Нет, мам, это мы вместе решили.

– Ну, понятно. А ты, Димочка, куда будешь поступать?

– Так я, это… – отчаянно смутился Димка, мельком глянув на Олю. – Как бы тоже в политехнический.

Марта аккуратно поставила чашку с чаем на стол, долгим взглядом посмотрела на Олю, будто требовала от нее объяснений.

– Ой, Марта, я забыла тебе сказать. Все время хотела сказать, и все как-то не получалось… – залепетала Оля, виновато улыбаясь. – В общем, Димка решил вместе с нами в политехнический!

– И тоже на инженерно-экономический факультет? – уточнила Марта, удивленно поднимая брови.

– Не, инженерно-экономический мне не осилить, – быстро проговорил Димка, будто тем самым спасая положение и будто защищая Олю. – Я все равно туда по баллам не пройду. Мне бы чего-нибудь попроще, где обычно недобор бывает, где можно на тройки сдать и поступить.

– Но обязательно в политехнический, да? – снова насмешливо уточнила Марта. – Куда иголочка, туда и ниточка?

– Я не понял, – обиженно улыбнулся Димка. – Ты что, против, что ли?

– Ну почему, – пожала плечиком Марта. – Мне вообще никакого дела нет, куда ты пойдешь. С нами так с нами, ради бога…

Оля вздохнула с облегчением, переглянулась с Димкой, с удовольствием надкусила свернутый в аппетитную трубочку блинчик. Наталья Петровна смотрела на дочь то ли задумчиво, то ли с потаенной тревогой. Хотя ее ласковая улыбка ни о какой тревоге не говорила, если только в глазах можно было ее разглядеть… Но кто заглядывает в материнские глаза в такую пору, когда детство уже закончилось, а взрослая жизнь еще не началась? Да и зачем заглядывать, если сам о себе все уже понимаешь, ну, или почти понимаешь.

Марта взяла в руки чашку с чаем, отпила глоток и заставила себя улыбнуться, хотя улыбаться ей вовсе не хотелось. И не потому, что узнала новость про Димку, а просто не хотелось, и все. Отчего-то неприятно на душе было, будто ее обманули, вероломно лишили чего-то. Того самого, что у Оли на данный момент было, а у нее не было.

Да, именно так! У Оли было, а у нее не было. За Олиной спиной стояла Димкина преданность, а за спиной Марты ничего не стояло. Хотя – зачем ей Димкина преданность, и даром не нужна. Да если б она только захотела, у нее бы этих «преданностей» было – вагон и маленькая тележка. Но тем не менее факт остается фактом. У Оли – была, а у нее – не было. Ощущение не из приятных, конечно.

Вспомнилось вдруг, как говаривала в таких случаях мама. Надо, мол, бороться со всякого рода ощущениями, надо выдавливать их из себя, чтобы жить не мешали. Потому что разумом надо жить, а не чувствами. Да, именно так, все правильно. А разум в данном случае что говорит? Он говорит, что подобная мужская «преданность» должна нести в себе какую-то пользу. Чтобы ее можно было на хлеб намазать, как масло, и съесть с большим удовольствием. А разве Димкину преданность можно съесть? Много ли от нее проку? Вон и сам Димка вовсе не дурак на халяву в Олином доме блинов поесть и со сметаной, и с маслом…

– Марточка, ты о чем так задумалась глубоко? – спросила Наталья Петровна, подкладывая ей на тарелку еще блинов. – Ешь давай, остынут.

– Ой, спасибо, Наталья Петровна, я больше не хочу. Я, наверное, домой пойду. Спасибо.

– Ну что ж, иди. Мама, наверное, тебя ждет, переживает.

– Да. Вы не провожайте меня, я дверь захлопну.

На улице было солнечно, ясное апрельское утро обещало хороший день. Марта застегнула на все пуговицы плащ, пытаясь спрятать ночнушку, сунула руки в карманы, медленно пошла дворами к своему дому. Думала, что скажет маме, когда войдет. Или ничего не скажет, просто уйдет в ванную, встанет под душ. А потом, когда выйдет из ванной, там видно будет.

Мама открыла ей дверь, улыбнулась насмешливо, но вполне миролюбиво. И тут же скомандовала весело:

– Значит, на сегодня у нас план такой! Для начала перекусим чего-нибудь.

– Я уже позавтракала у Оли, – с тихим вызовом ответила Марта, глянув на мать исподлобья.

– Ну, тем более! Значит, перекус отменяется! Сейчас вместе уберемся в квартире, потом в магазин сходим, какой-нибудь еды себе добудем, а то холодильник и впрямь пустой. А потом поедем к одной моей знакомой, ты платье примеришь.

– Какое платье? – осторожно спросила Марта, продолжая глядеть на мать исподлобья.

– Какое тебе и не снилось! Импортное, финское, умереть не встать! На выпускном самая красивая будешь! Все твои подружки от зависти упадут и сами собой в штабеля станут укладываться!

– Ой… Так оно ведь страшно дорогое, наверное.

– Конечно, дорогое. А ты думала!

– Мам…

– Да нет, ты меня не поняла, я не собираюсь его покупать, еще чего! Я договорилась, что моя знакомая даст его тебе на выпускной. А что? По-моему, блестящее решение проблемы, ты не находишь? И денег выкидывать на всякую ерунду не надо, и выглядеть будешь лучше всех, это я тебе гарантирую! Только, чур, пятен не посади, иначе покупать придется! Мне даже произнести страшно, каких денег оно стоит! Ну, чего так смотришь? Хорошо я придумала с платьем, скажи?

– Да, мам, здорово.

– А то! Вот так и надо жить, моя дорогая. Выкручивать эту жизнь, выворачивать, выжимать из нее все соки. Ничего не платить, но всегда и везде быть победительницей. Не жертвой, не дай бог, а победительницей! Поняла? Чего молчишь? Вот учу тебя, учу…

– Да, мам, я поняла. Ты прости, что я вчера…

– Да ладно. Я тоже была не права, наехала на тебя. Просто вечер был неудачный. Ну что, приступаем к исполнению наших планов на выходной? Вперед и с песней, и будем ловко и весело обманывать эту жизнь?

– Да, мам, будем!

– Вот и правильно! Наконец-то научилась меня понимать! Молодец!

* * *

Оля и Марта нашли свои фамилии в списке абитуриентов, зачисленных на инженерно-экономический факультет, взвизгнули по очереди, обнялись, и даже удалось им попрыгать немного, не разжимая счастливых объятий. Но вскоре толпа страждущих оттеснила их в сторону, и кто-то пребольно сунул свой локоть Марте под бок и прошелся острым каблуком по большому пальцу ступни, высунувшемуся из открытого мыска босоножки. Но разве можно было огорчиться по столь незначительному поводу?

– Ой, а мы ж ничего про Димку не знаем. Давай к нему сбегаем!

– Да поступил твой Димка, не сомневайся! На его факультет сразу недобор был! Какой нормальный человек потащится поступать на технологию силикатов? Только Димка, собачий хвост…

– Как? Как ты его назвала? – обиженно отпрянув, протянула Оля.

– Собачий хвост! А что, разве не так? Потащился за тобой в институт, хотя сто лет нужна ему эта технология силикатов. Я вообще не понимаю, зачем он тебе нужен, Оль. Только зря время теряешь.

– Это почему же зря? – снова обиженно протянула Оля.

– Да потому! Бесперспективный твой Димка, вот что. Я тебе уже говорила об этом, да только ты меня слушать не хочешь.

– А ты, стало быть, перспективного себе присматриваешь?

– Да, присматриваю. Зачем мне собачий хвост?

– Вот и присматривай! А Димку моего не трогай!

– А я его трогаю, да? Трогаю?

Они стояли друг против друга, наполненные вызовом, как давеча были наполнены взаимной радостью, и будто ждали той секунды, той самой последней искры, из которой вспыхнет и возгорится пламя большой ссоры.

Но Марта опомнилась первой – ссориться с Олей ей вовсе не хотелось. И потому, улыбнувшись, она произнесла с легким веселым покаянием, слегка толкнув Олю в плечо:

– Не трогаю я твоего Димку, брось на меня волком смотреть! Давай и впрямь сбегаем на «технологию силикатов», списки посмотрим!

– Давай, – неуверенно улыбнулась в ответ Оля.

Взявшись за руки, они понеслись по длинным коридорам и переходам огромного здания института и с разбегу вклинились в клубящуюся нервную толпу абитуриентов, страждущих увидеть свою фамилию в списках не престижного, но таки полноценного институтского факультета. И тут же обернулись на радостный Димкин клич:

– Оля! Марта! Не бейтесь там, я поступил! Есть моя фамилия в списках!

Оля завизжала, запрыгала, завертелась вокруг себя, потом радостно бросилась на шею подбежавшему Димке. Марта смотрела на нее снисходительно – надо же, какое счастье, подумаешь. За себя меньше радовалась, чем за Димку. Но все-таки подошла ближе, улыбнулась Димке легко:

– Поздравляю! А чего про нас-то не спрашиваешь, Дим, поступили или нет?

– Так это и так ясно, кто б сомневался, – пожал плечами Димка.

– Да, мы поступили, поступили! – продолжала бушевать радостью Оля.

– Здорово! А на какой факультет?

Голос прозвучал будто ниоткуда, будто вклинился лишним звеном в их почти интимную радость, но Димка почему-то живо откликнулся на этот голос, развернувшись всем корпусом к незнакомому парню, стоящему у него за спиной.

– Познакомься, Денис, это… Это мои одноклассницы. То есть не совсем одноклассницы. Это Оля, моя девушка, а это Марта, ее подруга.

– Очень-очень приятно, – расплылся в улыбке новый знакомый по имени Денис и даже, кажется, шаркнул ножкой, вызвав недоумение в глазах Марты.

Конечно, недоумение. Такой весь… никакой – нелепый, рыхлый, еще и чубчик прилизанный. А туда же, ножкой шаркает, смотри-ка. Гусар «технологии силикатов». Чудо в перьях.

Наверное, парень почувствовал на себе ее насмешливо-неприязненный взгляд – втянул голову в плечи и тут же вытянул ее обратно, и потрогал зачем-то свой чубчик на лбу: то ли пригладить хотел, то ли наоборот – растрепать. Потом произнес неуверенно:

– А может, в кафе пойдем, девчонки? Отметим? Я угощаю…

– А денег-то у тебя хватит, Денис? – весело спросила Марта, переглянувшись с Олей.

– Да… Хватит, конечно, не беспокойтесь.

– А мы и не беспокоимся, правда, Оль? Это ты беспокойся, если пригласил! Ну, чего стоим, кого ждем? Идемте, и правда чего-то есть захотелось! Перенервничали, наверное!