Kitabı oku: «Счастье в ладошке… Роман», sayfa 3
ДОРОГА В ПЕЧАЛИ
Наталья Николаевна, проехав шесть остановок, вышла из троллейбуса и тихо, пряча глубоко в тайниках своего сердца свое волнение от встречи с Гориным, вошла в свой номер, который устроил ей её бывший коллега по работе, а ныне сотрудник одного из Министерств Павел Мартынов.
Время было позднее. Тихо раздевшись и, уговаривая себя успокоиться, ибо сердце неугомонно колотилось до сих пор, Наталья Николаевна сняла со спинки кровати полотенце, ощупью нашла мыло в тумбочке и пошла в ванную.. Открутила кран и стала во весь рост, разглядывая себя в большом, ярко освещенном зеркале.
«Странно! – думала она. – Очень странно! И что находят во мне мужчины, которым я по-прежнему нравлюсь? Вот морщинки возле губ и на лбу уже намечаются…»
Наталья Гаврилова была на этот раз не права, обманывая себя: из зеркала на нее смотрело красивое утонченное лицо молодой женщины с легким румянцем на щеках, блестели каким-то особенным блеском озорные серо-зеленые глаза, а золотисто-русые локоны снова ниспадали на её красивые оголенные плечи. И никакой не было причины у хозяйки этих всех женских прелестей быть собой недовольной!
Она была царицей из цариц! Зеркало врать никогда не будет!..
Запустила пальцы в густые волнистые волосы. Какая роскошь! Льются по плечам, словно волны с солнечным отливом. По-прежнему, густые, по-прежнему с ароматом душистой мяты.
«Эх, Горин, Горин! Мой самый-самый! Как же ты перевернул всю мою жизнь! Может, и прав, что оставил меня, может, действительно всё это лучше, чем если бы остались вместе… Кто знает?! Кто знает?! Но сам-то ты не живешь, а маешься одиноким. А я? Что я видела в этой жизни?.. Но и ты не видел… А почему? Кто виноват в этом?..»
Закинув копну волос за спину, Наталья включила воду. Она полилась шумно, горячей струей. Она не вздрогнула и даже не шевельнулась: все её мысли в это время были с человеком, который сейчас, в эти самые минуты, всё дальше и дальше отдалялся от неё, Натальи Гавриловой.
А мысли, путаясь и перебивая друг друга, вновь овладели ею.
«Горин, мой Горин! Ты подарил мне счастье чувствовать себя женщиной, самой счастливой и любимой. Как только я поверила в это и ринулась, сломя голову, за тобой, не разбирая дороги, не замечая вокруг никого и ничего, оказалось, что ничего уже не надо… Всё закончилось… Ты открыл для меня столько прекрасного, о чем даже и не подозревала. Открывал, открывал, и оно засверкало всеми красками радуги… Я сначала потянулась к нему, потом рванулась, но тут дверца и захлопнулась. И я словно проснулась, сжимая в ладонях пустоту и не веря ей… Сколько потом билась в эту дверь, не желая возвращаться в действительность, не признавая её… Сколько шишек набила!.. И что же в результате? А то, что случилось два года назад… Я не поняла ничего… Ты болел в какой-то тайне, ничего мне на сказав… Потом ты уехал, оставив меня..
И сегодня, пару часов назад, тоже уехал и тоже оставил меня, говорил, что родную и самую любимую, но оставил, впихнув в троллейбус, к чужим людям… А сам, такой родной и дорогой, остался за холодными окнами с поднятой рукой… Остался на какое время? На год, на два? А, может, навсегда?..
Я, Горин, не побегу за тобой не то что по первому зову, а и подумав… Нет! Не побегу! Хотя, по-прежнему, ты мой самый-самый на всю жизнь: самый главный, самый лучший и самый родной. В какой черной бездне оказалась я, когда закрылись те дверцы! И всё же, если стоит человеку родиться, то именно ради того, чтобы увидеть тот мир, который показал мне ты, хотя бы узнать о его существовании. Но как знать, что лучше: жить, ничего не ведая и удовлетворяться имеющимся, что есть на сегодняшний день, или мучиться неудовлетворенностью, не принимая малость, стремиться к большому, не достичь его, но знать, что есть, что существует иная жизнь, другие отношения?..
Что лучше? И чем была бы моя жизнь без тебя?..»
Горячая вода с напором била мощной струёй и, разбиваясь на мелкие брызги, стекала на пол. Наталья Николаевна спохватилась, чуть прикрутила кран, убрала волосы с лица и начала энергично умываться, чуть сильнее, чем положено, похлопывая ладонями по щекам и лбу, словно хотела выбить из головы эти разгоряченные и тревожные мысли, которые пару часов назад её не посещали и были глубоко спрятаны в тайниках её души. Казалось, спрятаны навсегда, но сегодня… Сегодня – такая встреча! Сегодня- он, Горин, и они оттуда выплеснулись фонтаном, перевернув в одночасье её жизнь наизнанку, и теперь навряд ли они оставят её в покое. Не оставят! Нет!..
Тихонько, на цыпочках, чтобы не разбудить соседок, зашла в комнату и в потемках расстелила кровать, сняла халат и нырнула под холодное одеяло с намерением уснуть.
За окном гулял осенний ветер, и деревья хлестали друг друга голыми, почерневшими от сырости ветками. Эта сырость и холод всегда мешали ей быстро уснуть, а тут вдруг такая встреча!.. Она долго ждала её, искала, думала о ней… Она уже устала ждать и сегодня, в вечерний слякотный день, не думала ни о Горине, ни о встрече. И вдруг она, встреча! За какие такие заслуги?! За что ей такая награда?!
Сейчас, согреваясь, пыталась снять душевное напряжение, силясь сосредоточиться на мыслях о тепле, о завтрашнем совещании, но ничего не получалось: мысли вновь и вновь возвращали её к Горину.
«И правда, что моя жизнь без него? – назойливо сверлила одна и та же мысль, возвращая её в прошлое, где во всей её жизни, в каждом её шаге и вздохе был только он, Горин! Горин и Горин! Как без него? И рассвет не наступал без Горина, и солнце не вставало без него, и дышать не могла без него…
Вся она, от пальчиков ног и до волоска на голове, что? Целый ряд ошибок и многих неоправданных надежд. А всё потому, что не умела ждать. Поторопилась замуж, не успев даже понять: была ли на самом деле у неё любовь к Максиму Гаврилову? Казалось, что была… Казалось, достаточно благих намерений и желания любить. А потом он явился, Горин… Явился – и уже было поздно что-то переделывать, хотя передумать можно было. И она передумала, не взвешивая ни на каких весах. Пошла напролом!… Пошла за настоящей любовью, ломая все законы и препоны.
Хотела быть художником, стала инженером, потому что течение так вынесло. Думала: не для меня все те художественные институты да школы, а что оказалось?
Видела себя девчонкой, совсем юной, с двумя толстыми косами, только закончившую школу. Подала документы в институт: хотела учиться рисовать. Куда там?! Такие таланты понаехали!
С чувством обреченности ждала своей участи, и всё было именно так, как и думала: надо было забирать документы, ехать домой, в деревню. Мария Степановна, её тётя и мама в одном лице (отец умер после двух месяцев его рождения, а мама – через полтора года) встретила её шутливо, улыбаясь и пытаясь за этим скрыть своё огорчение и подбодрить раскисшую от неудачи абитуриентку.
– Столицу увидела, детка, и то ладно. Подможешь мне в работе, а на следующий год езжай в Красноводск в пединститут, там, может, тебя и ждут да и писать научат. Ишь, куда замахнулась! Протягивай ножки по одёжке. – Видя, что это не помогает (Наташка готова была вот-вот от ее слов заплакать), смягчила свой сердитый тон:
– Ну-ну, перестань, девонька! Молодая, раскрасавица, с умом, не пропадёшь. Экое баловство – стишки писать. Лучше рисуй себе на здоровье. Больно нужен тебе институт! – и притянула её к себе, начавшую плакать от своей да тёткиной жалости, от неудач и огорчений и от того, что на нее будут пальцами показывать, мол, лучшая ученица школы провалилась на экзаменах. Значит, такая она отличница!
Потом в её жизни появился Максим Гаврилов, приехавший в гости к своей бабушке, соседке Марии Степановны. Красивый, высокий, кудрявый и такой солидный. Молодой, а говорил, что работает на заводе начальником.
Всё восхищался Наташкиными длинными роскошными косами. Приехал раз, приехал два, а на третий раз сказал: «Дорасти до 18-ти лет и выходи за меня замуж.»
Наташка, убегая от его горячего взгляда, думала, что он, такой статный и умный, просто шутит. С ней часто шутили, как с ребенком, почему-то не признавали её взрослости. Других девчонок домой парни провожали, ухаживали за ними, а её, Наташку, мальчишки играться звали, а ребята постарше только и знали, что хвалить косы, называя её недотрогой. От досады хотелось их даже обрезать, что вскоре и сделала…
А тут и Максим подоспел и позвал замуж. Решила, что вновь шутит, обиделась, а потом оказалось, что он и вправду был в неё влюблен. Влюблялся долго и молча, ожидая своего часа. Влюблялся искренне и навсегда, ибо видел в скромной девочке свой идеал будущей жены.
ЖИЗНЬ НАИЗНАНКУ
Максим Гаврилов, завидный жених, не думал о пышных и богатых девушках: ему сразу же приглянулась юная золотокосая девушка, с белоснежной улыбкой и ярко-изумрудными распахнутыми на всё ангельское личико глазами. Это была Наташка – соседка его бабушки, куда он приезжал в гости.
Лишь увидел её – зашлось сердце, заныло в груди: только и мечтал о такой, светлой и скромной, чистой и застенчивой, с необыкновенными серо-зелеными глазами, устремленными навстречу жизни, глубокими, как два озера. Много ли встретишь таких?! И у кого они такие?..
После первого насильно сорванного Максимом поцелуя, Наташка испугалась: ей показалось, что Максим хочет съесть её, так он был жаден в поцелуе.
«А в книгах, – думала она, – совсем не так ведут себя молодые и влюбленные… Там как-то всё происходит нежно, красиво… Вначале долго разговаривают, волнуются, а потом уже незаметно, прикрывая от стыда глаза, целуются».
Но смирилась, не убежала и не прогнала Максима. Раз так, значит, так оно и должно быть! До него она ни с кем не целовалась, с тётей-мамой разве?
Смотрела на Максима, широко открыв глаза. Не то, что привыкала, а постепенно смирялась с его ласками и поцелуями. Думала: иначе не бывает. Наверное, у всех женихов и невест так всё и начинается… А она, Наташка, хочет что-то своё придумать, либо с тех же книжек брать пример.
Зато тётя-мама говорила ей:
– Наталья! Не пара он тебе. Оставь ты этого кавалера. Я чую недоброе. Ой, чую!..
– Подумаешь, не пара? Почему не пара? Потому что он образованный и городской, а я деревенская? И я буду учиться! Догоню его обязательно. Вот увидишь!
– Да он и старше тебя. Слишком уж напористый… А ты хоть любишь его?
Наташка сверкнула своими красивыми зелеными глазами:
– А кто такого красивого не любит? Конечно, люблю. Ещё как!
– Эх, дитя ты, дитя! Твой жених, поди, еще в школу ходит. Он из тех, которые тебя играться зовут. Не пара он тебе! Не пара! И не тем, дочурка, что он образованный да городской. Не тем! Как тебе объяснить, если сама не чувствуешь?
Может быть, Наташа и чувствовала, если бы знала, что именно надо чувствовать. Всё ведь было хорошо, интересно, лишь Макс целовался слишком жадно, не помня себя и дрожа всем телом. Ей же хотелось с нежностью прикоснуться к нему и самой поцеловать, но стоило ей потянуться к нему, как он на тихие и робкие прикосновения её губ обрушивал лавину необузданных чувств, заглушая и пугая её порывы. Всем он был хорош для неё. Даже скучала, когда долго не приезжал, ни о ком и думать не хотела. Вот только его жадность в поцелуях её пугала и настораживала до боязни.
– Максим, – иногда просила его, – поговорим о чем-то. Не обнимай меня и не целуй так сильно! Я тебя иногда боюсь. Боюсь, что…
– Нет и нет, кроха! – прерывал он её и снова жадно зацеловывал: горели от его нетерпеливых поцелуев её губы, глаза, на шее появлялись пятна, которых она на следующий день стыдилась, закрывая косынкой.
Иногда из-за этого они ссорились. Не выдерживая обильной страсти, как ей казалось, заходившей слишком далеко, отталкивала его, отстранялась. Он злился, повторяя, что она не любит его и зачем тогда выходит к нему на свиданья. Тогда становилось жалко его, такого большого и обиженного, и с жаром убеждала его, что любит, любит, только не надо так вести себя. А в ответ слышала :
– Я не могу иначе! Я тебя люблю! Очень люблю. Хочется вобрать тебя всю в себя и там радоваться тобой и восхищаться до потери сознания, до боли, до разрыва живого сердца. Иначе с тобой рядом нельзя…
Наташка волновалась. Ей еще никто таких слов не говорил. Да и в книгах пока такие слова ей не встречались. Что, это такая любовь? Так разве надо?! А по-другому никак нельзя?! Более нежно, более ласково…
И всё же верила Максиму, что не обманывает её и в то же время понять не могла, что это за любовь такая? Для него, Максима, казалось, существует только её юное тело, будто она безголовая и безрукая, будто и слов она говорить не умеет…
Чем чаще он приезжал в гости к бабушке, тем больше привязывалась к нему, считая его уже своим, и даже не представляла, что ещё с кем-то, кроме Максима, она может встречаться и целоваться.
ЖИЗНЬ В НЕВОЛЕ
Немногим больше года продолжались их встречи и почти всегда заканчивались тем, что Максим уезжал злой, а она, обвиняя себя во всём, переживала до следующей встречи, которой, казалось иногда, уже не будет. Не будет и всё! Так складывались обстоятельства.
А потом вышла за Максима замуж, полная радужных надежд и планов, самых благих намерений и прекрасных желаний. Казалось, проще простого построить счастливую семью: всё делать хорошее для мужа. Только для него и ради него!
«Так и будет! – сияли её счастливые глаза. – Так и будет! Сегодня, завтра и всегда! По-другому она не умеет да и не позволит…»
А на замечание одной из родственниц, которая, глядя на её юное и такое прекрасное лицо, спросила: «Что сияешь, как новая монета? Всё лучшее уже позади!», Наташка, блестя глазами, лишь подумала: «Видно, неудачница, вот и всем такое пророчит. Нет, у меня всё будет иначе!»
Почти с первого дня новой семейной жизни начала внедрять свой нехитрый план устройства семьи, не подозревая, что Максим получил уже от своей матери совершенно противоположные наставления и соответственно с ними выстроил свою программу: программу воспитания молодой и неопытной жены.
Единственный сын у матери, Максим Гаврилов был неплохим парнем. Его любили товарищи за общительность, а подчиненные (он работал на заводе старшим технологом) за простоту. Умный, с организаторской жилкой, он был из тех людей, которые не так простодушны, чтобы не ценить своих достоинств, и не так робки, чтобы сомневаться в правоте своих позиций, в отличие от Натальи, которая ни в чем не была уверенной до конца и считала себя помельче многих. Особенно высоко она ценила своего мужа во всех вопросах семейной жизни и словно поливала под ним урожайным дождичком благодатную почву.
Его любые желания не обсуждались, а принимались с верой в их мудрость и рассудительность, с надеждой на то, что Максим всё знает: и в работе, и в жизни. И раз он говорит, так будет лучше.
А мать его, Евгения Викторовна, высокомерная и гордая своим прошлым женщина, считала, что умнее и красивее её сына нет на целом свете. И никак не могла понять, как он мог додуматься до такой глупости: жениться на деревенской простушке. Долго сопротивлялась, отговаривала сына от этого поступка, ставила ультиматумы: я или она? Тут же приводила неопровержимые, как ей казалось, доводы: во-первых, – деревенская; во-вторых, – никто и ничто; в-третьих, – молодая, ничего не умеет, а она, мать, вечно за ним ухаживать не собирается.
Максим молчал и всё-таки настоял на своем:
– Молодая – значит, не испорченная еще жизнью, не избалованная никем и ничем. То, что деревенская, тоже не беда: ко всему приучена, к городской жизни привыкнет. А без образования? Зачем мне нужно её образование? Самая неудобная жена – образованная жена! Слава богу, моей головы и образования хватит на двоих.
– Она же тоненькая, как стебелек… Подует ветер – и свалится.
– Окрепнет у нас. Есть что кушать и пить. Не пожалеем, подкормим.
Евгении Викторовне деваться было некуда – и в их доме появилась Наташка, робкая, тихая, словно маленький безобидный зверёк, загнанный в клетку, со страхом и надеждой заглядывающий в глаза людям и вопрошающий, что же с ним дальше будет?
По отношению к свекрови у Наташи был такой план: уважать и любить, называть её «мамой», и если Евгения Викторовна увидит, как она, Наталья, любит Максима, как старается во всём ему угодить, да и с ней, свекровью, ладит и во всем соглашается, то и говорить ничего не станет; может, сама полюбит её, терпеливую и такую красивую невестку, что все заглядываются на нее. Может, и дочкой будет называть.
Так хотелось всего этого Наташе! Так хотелось!
«Самое главное, – думала она, – перебороть себя и назвать её «мамой», хотя этим словом она никого не называла, а свою Марию Степановну звала только «тётя-мама.»
И, словно бросаясь с головой в холодную воду, напряглась и в первый же день, дрожа всем телом и еще не зная ответной реакции, обратилась с этим словом к высокой, пышной и горделивой женщине, совсем не похожей на её тётю-маму.
Евгения Викторовна вздрогнула от непривычки (девичий голос еще никогда не называл её мамой), потом поджала губы и пыталась как-то деликатно дать невестке возможность понять, какая она ей «мама»? Сама же долгое время обращалась к невестке на «вы».
И чудно было юной Наташке слышать к себе такое обращение, и всё труднее ей было в таких условиях называть Евгению Викторовну «мамой», выговаривать это доброе, теплое слово, но она держалась мужественно, пока однажды не выдержала и спросила Максима:
– Максим, почему твоя мама обращается ко мне на «вы»?
– А ты у неё спроси, если такая любознательная. И по мелочам меня не отвлекай!
Впервые защемило Наташкино сердечко. Впервые черная капелька грусти закралась в ее душу и там засела, не желая покидать это теплое уютное местечко.
Вскоре слово «вы» пропало, но и «мама» больше не произносилось; жили вместе, рядом, стараясь незаметно и осторожно обходить друг друга.
Наташа нервничала, но не посмела свою растущую тревогу показывать мужу. Она знала: он будет злиться на нее и высказывать свое недовольство.
И тревога в Наташкином сердце продолжала расти и набирать свои силы.
А Евгения Викторовна, немного приглядевшись к невестке, однажды сказала сыну:
– Ну, что ж?! Вроде бы ничего! Главное – не лентяйка! Но смотри, не потакай ни единому её капризу, не то сядет на голову и будет нами руководить. Этого допускать никак нельзя! Держи её в руках да так, чтобы попискивала и постанывала. Всё это поёдет тебе на пользу.
Максим и без этих напутствий был не из тех, кем можно было помыкать, а тут еще и мать одергивает на каждом шагу. Шел на работу и целовал жену – «лишнее»; приносил цветы – «Ни к чему такое баловство!»; подставил стул – «Чего угодничаешь?» А потом и у самого все советы матери проходили без сожаления и натяжек: не баловать, не хвалить, не потакать! Это и был его главный девиз, под которым он и строил свою новую семью.
Ни о чем этом Наташа не подозревала.
«Делай добро, и тебе тем же воздастся!» – учила её тётя-мама, и она, Наташа, понимала это в буквальном смысле этого важного слова. О том, что мужа надо еще «воспитывать», словно подгонять под себя платье, купленное в магазине полуфабрикатов, об этом не имела никакого понятия и никогда такого не слыхивала.
Первые три месяца жили хорошо. Так казалось Наташе, не требовавшей для себя ничего. Максим бы ласков, давнишние ссоры исчезли. И хотя первая ночь на кружевной и мягкой, благоухающей благовониями, постели вызвала в ней, юной и трепетной, нежной и слишком скромной, на долгие годы чувство страха от нетерпения Максима: тонкую ночную сорочку разорвал снизу доверху, когда Наташа закрывала кружевным воротом свои груди, дышавшие юностью и непорочностью, и, не замечая её испуганных глаз и желание что-то доверительно шепнуть ему, жадно целовал в каком-то диком стоне её юное атласное тело, вздрагивающее под его властными и горячими руками.
А потом думала: «Опять наврали книжки! Не так в них про любовь. Не так!»!
И всё-таки, любя Максима чистым и нежным сердцем, каким могла любить юная душа, встретив сильное мужское чувство, рвущее её тело и сердце в минуты любви на части, смирилась со своим положением робкой и неиспорченной невестки в семье властных людей. Хлопотала везде с настроением и не унывала. Всё так же была полна радужных надежд, и весь мир был для неё прекрасным и добрым, и никто в нем, казалось, не мог её обидеть, поскольку все знали, какая она терпеливая и как всех любит.
Конечно, Максима – больше всех! А то, что книжки наврали, так их учительница русского языка и литературы часто повторяла, что любой автор имеет право на вымысел и на «опоэтизацию» (какое чудное слово, думала она тогда, сидя за школьной партой) своих героев и их действий. Она, конечно, могла бы жить без всего «этого», но Максу всё это очень нужно. Но если ему это надо, значит, надо!
Наташа, вбирая в себя все загадки семейной жизни, была счастлива.
